Санька

От Автора

Вы видели глаза брошенных детей? Это не глаза – это омуты, полные слез отчаяния и одиночества. Окружающие, узнав, что дети детдомовские, смотрят на них как на прокаженных. А они дети, простые дети. Они так же, как и все дети, умеют любить, но только в сотни раз сильнее. Слово «мама» для них святое. Ни один ребенок, живущий в семье, не ценит это слово так, как детдомовский. Для них оно как икона. И самое ценное, самое дорогое, дороже всего на свете для этих детей услышать «Я твоя мама». Только этих трех слов хватит, чтобы ребенок полюбил и принял тебя. Сердце детдомовца словно масло, чуть согреешь ласковым словом, коснёшься теплой рукой, и оно тает, обволакивая тебя всей той детской влюбленностью и доверчивостью, которая ему доступна…

Иваново, 1994 Уход из дома

– Не подходи, убью! – кричал Саша, сжимая в дрожащих руках тяжёлую деревянную доску, которую они с матерью ещё утром приготовили для новой полки в кладовке. Его голос срывался, переходя в хриплый, почти звериный рык. Крупные слёзы, неудержимо катившиеся по щекам, оставляли мокрые следы на бледной коже. Всё тело мальчика дрожало – то ли от холода, то ли от ярости, то ли от боли, которую он не мог ни выразить, ни заглушить. Его глаза, обычно тёплые и открытые, теперь горели ненавистью и страхом, словно в них отразилось всё предательство мира.

Мать замерла в нескольких шагах, растерянная и ошеломлённая. Она не могла поверить в происходящее. Как такое могло случиться? Ведь ещё вчера Саша был тем послушным, тихим мальчиком, который безропотно выполнял всё, что она говорила, терпел её раздражение, усталость, вечные упрёки. За последние четыре года он стал почти её продолжением – молчаливой, покорной марионеткой, чьи ниточки она держала в своих руках. И вдруг – это.

Четырнадцатилетний подросток, тянущийся к ласке, теперь стоял перед ней с доской в руках, как с оружием. Его поза была защитной, но в ней чувствовалась и угроза – не физическая, а более глубокая: угроза разрыва, угроза свободы, которой она так боялась.

– Положи доску! Кому сказала?! – выкрикнула она, делая резкий шаг вперёд и пытаясь вернуть себе контроль.

– Не подходи! – Саша резко выставил доску вперёд, словно отгородился ею от матери, от всего, что она олицетворяла. Он отступил, упёршись спиной в дерево полотна двери. Впервые в жизни он не почувствовал жалости к ней. Ни сочувствия, ни страха перед её гневом. Только обиду – глубокую, ледяную, накопившуюся за годы молчания и подавленных чувств. Он понял: она переступила черту. Черту детского доверия и жалости, до этой поры еще как-то удерживающая Сашку.

– Я ненавижу тебя! – вырвалось у него с такой силой, словно эти слова ждали этого момента всю его жизнь.

Он рванул сквозь дверь. Мать бросилась следом, но в дверном проёме уже висела доска – он поставил её поперёк, как баррикаду. На мгновение их взгляды встретились: в её глазах – растерянность и боль, в его – решимость и отчаяние.

– Я больше не вернусь! Никогда не вернусь! – крикнул он и выбежал в ночь.

Морозный мартовский ветер тут же ударил ему в лицо, пронизывая тонкое поношенное пальто, из которого он давно вырос. Нового не было – «не положено», как говорила мать. Снег сыпался с неба мелкой колючей крупой, обжигая кожу. Санька шёл вдоль дороги, не зная куда и зачем. В голове метались обрывки мыслей: «Куда идти? Что делать? Как дальше?» Он чувствовал себя брошенным – хотя сам только что всё бросил. „Почему мне так не везёт? За что мне это наказание? Почему я такой несчастный?“ – шептал он себе под нос, словно искал виноватого даже в собственном горе. Но ответа не было – только ветер, снег и пустота впереди.

Фурманов, 1984 Сестра

– Санька! Санька, проснись! – кричал Димка, энергично тряся друга за плечо. Саша медленно открыл глаза и, моргая от яркого утреннего света, удивлённо уставился на Димку Киселёва – своего самого близкого друга в детском доме, с которым он делил и хлеб, и мечты, и страх перед наказаниями.

– Там это… твоя сестра! – выпалил Дима, задыхаясь не столько от бега, сколько от восторга: он первым узнал и первым сообщил эту новость!

– Какая сестра? – растерянно пробормотал Сашка, с трудом соображая, не спит ли он ещё.

– Что значит «какая»?! Твоя! Родная! – воскликнул Димка, широко раскинув руки, словно пытался обнять весь этот невероятный факт.

Саша сел на кровати и огляделся. Это сон? Или всё-таки явь? Сестра? У него никогда не было сестры. Он был один – с самого раннего детства, с тех пор как его память запечатлела серые стены детского дома, запах каши и строгие голоса воспитателей. Откуда вдруг взялась сестра?

Но тут в спальню, переговариваясь и смеясь, начали вваливаться другие ребята – даже из младших групп. Все окружили Сашку, глядя на него с искренним, почти праздничным ликованием. В их глазах читалось настоящее счастье: ведь в их мире, где каждая радость была редкостью, любое доброе событие, случившееся с кем-то из «своих», становилось общим. А тут – целая сестра! Родная! Это было почти как чудо.

В дверях появилась Анна Владимировна – воспитательница старшей группы шестилеток, в которой жил Саша. Она вела за руку маленькую девочку лет четырёх. У девочки были тёмные, слегка растрёпанные волосы, чуть приплюснутый носик и большие очки, которые едва держались на переносице. Она то и дело шмыгала носом и пыталась вытереть его рукавом клетчатого платья, явно взятого из бельевого фонда.

– Саша, – мягко сказала Анна Владимировна, – это твоя сестра Наташа. Теперь она будет жить с нами, в нашем детском доме.

Девочка робко шагнула вперёд, вынула руку из-за спины и протянула Саше большой сочный апельсин – единственный, которым она, видимо, могла поделиться.

– Это тебе, – прошептала она, глядя на него снизу вверх с трепетной надеждой.

Саша замер. Слово «сестра» не укладывалось у него в голове. Он не знал, как себя вести, что говорить, как смотреть. Воспитательница осторожно подняла его руку и положила ладонь на апельсин:

– Вы же родные. Теперь вы должны быть вместе.

Саша сжал фрукт в кулаке, ощущая его прохладную шершавую кожуру. А Анна Владимировна, взяв Наташу за руку, тихо сказала:

– Пойдём, я покажу тебе твою группу.

Они ушли, оставив Сашу в окружении друзей, под шёпот и недоумённые взгляды. Впервые за всю жизнь он почувствовал, что, возможно, он не совсем один.

Иваново, 1994 К Ольге?

– Санька! Санька! – резкий и неожиданный крик заставил подростка оглянуться. Он шёл, опустив голову, почти не замечая дороги, и сам не понимал, как оказался на другом конце района— далеко от дома, с узкими улочками и старыми деревянными заборами. Только на железнодорожном переезде его заметила стрелочница – пожилая женщина в тёплом платке, выглянувшая из своей будки.

– Санька, это ты? Почему без шапки? – спросила она, прищурившись.

Мальчик замер. В её голосе прозвучало что-то тёплое, почти родное. Может, она пригласит его войти? Напоит чаем, приютит? Ведь впереди ночь, а он в одном пальто без шапки и без денег.

– Я… это… – начал он, уже делая шаг в сторону будки.

Но женщина вдруг махнула рукой:

– Ой, перепутала… Похож… – и, бросив на него последний взгляд, скрылась за дверью, плотно притворив её за собой.

Сердце Саши сжалось. Он постоял ещё секунду, словно надеясь, что дверь снова откроется, но всё было тихо. Он побрёл дальше, вдоль рельсов, вдоль чужих заборов, вдоль чужой жизни.

«Может, к Аньке сходить? Или… к Ольге?» – мелькнуло в голове. Оля жила в пятиэтажке – настоящей городской квартире с батареями, которые греют даже в самый лютый мороз. Санька всегда мечтал о такой квартире. У них дома было прохладно даже летом – от злости, от напряжения, от всего, что накопилось за годы.

Он дошёл до дома, поднялся на третий этаж и нажал на кнопку звонка. Дверь распахнулась почти сразу. На пороге стоял дядя Миша – отец Ольги, высокий, с седыми висками и добрым лицом.

– Привет, Сашка! Сейчас позову Олю. Проходи!

– Нет, я… подожду здесь, – быстро сказал Саша, чувствуя, как горят его щёки от стыда и холода.

Через несколько секунд появилась Ольга. С пятого класса он был тайно в неё влюблён. Она была красивой, высокой, умной – и по-настоящему доброй. В девятом классе они с Олей и Аней были отличниками, и это сближало их как друзей. Саша верил: она поймёт.

– Привет, – тихо сказал он.

– Привет, Сань. Что случилось?

– У меня к тебе просьба… Я с мамой поругался. Ушёл из дома. Можно… я у тебя сегодня останусь?

Оля замялась и опустила глаза.

– К нам родственники приехали… Места нет. Извини, но я не могу.

– Да, ничего… Ладно. Пойду я, – выдавил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Дверь закрылась. Тихо, но окончательно.

Ольга и Аня – единственные в классе, кто жил в квартирах. Остальные – в частном секторе, где и находилась школа. Санька всегда мечтал жить в квартире. Но сейчас даже эта мечта казалась насмешкой. Ведь у него не было даже угла, куда можно было бы вернуться.

Фурманов, 1984 Друг Димка

– Сань, ты чего? – Димка дёрнул друга за рукав, обеспокоенно нахмурившись. – Что с тобой?

Саша молчал, глядя в пол. В руке он всё ещё сжимал тот самый апельсин, который протянула ему девочка в очках. Фрукт казался чужим, как и всё происходящее.

– Знаешь, она не похожа на меня. Ведь так? – наконец выдавил он, поднимая глаза на Димку.

– Не очень, – честно признался тот, пожав плечами.

– Может, это и не моя сестра? Перепутали…

– Может, и перепутали, – легко согласился Димка, хотя в его голосе слышалась не столько уверенность, сколько желание поддержать друга.

Саша глубоко вздохнул. Всё произошло слишком быстро, слишком странно. Он всю жизнь был один – и вдруг «сестра»? Без объяснений, без прошлого, просто – вот она, держи апельсин и будь братом.

– Ладно, пойдём перекусим, а потом я тебе кое-что покажу, – сказал он, скрывая свои сомнения.

И два шестилетних мальчика, один с апельсином в кармане, другой с вечной готовностью защищать друга, выбежали в коридор, оставив за спиной тишину спальни.

С Димкой Саша подружился с первого дня в детском доме. Он хорошо помнил тот момент: два года назад, в лютый мороз, машина привезла его в Фурманов – маленький городок, где снег лежал до апреля. Двухэтажное здание детского дома казалось огромным и чужим. Войдя внутрь, Саша растерянно огляделся – и тут к нему подбежал рыжий мальчишка с растрёпанными волосами и веснушками на носу.

– Привет! Я – Дима. А ты кто? – спросил он, не дав Саше растеряться.

– Саша, – только и ответил мальчик, чувствуя, как по щекам катятся слёзы от холода и одиночества.

Ему было очень одиноко в этом новом доме, где всё пахло чужими людьми – чужим мылом, чужим хлебом, чужими голосами. Но Димка сразу взял его под своё крыло. Он не давал ему скучать, не давал замкнуться в себе. Целый день болтал без умолку: кто кого обидел, кто где спрятал конфету, кто умеет делать петуха из бумаги. За первый день Саша узнал столько, будто прожил здесь всю жизнь. С тех пор они были неразлучны – два мальчика, у которых не было семьи, но был друг.

Иваново, 1994 У Юли

“А может, к Юльке сходить?» – вдруг возникла в голове Саши мысль, как последний луч надежды в этом холодном марте. – «У неё добрые бабушка и дедушка. Я у них несколько раз был…»

Юля жила совсем недалеко – на соседней улице, в аккуратном кирпичном доме с резными наличниками и ухоженным палисадником, о котором заботились даже под снегом. В доме было четыре комнаты, чисто вымытые полы, пахло свежей выпечкой и… главное – тёплый туалет под одной крышей с жилыми помещениями. Для Саши это казалось роскошью из другого мира. Однажды, ровно год назад, когда очередной скандал с матерью выгнал его из дома, именно семья Юли приютила его на несколько дней. Тогда он впервые почувствовал, что значит быть принятым без каких-либо условий.

Родители Юли были геологами и почти всё время проводили в экспедициях на Севере, поэтому девочка росла с бабушкой и дедушкой – тихими, добрыми людьми, для которых каждый ребёнок был «как родной». На каникулы Юля уезжала к родителям, но большую часть года жила в этом уютном доме, где в окне всегда горел свет и пахло чем-то вкусным.

На улице становилось всё холоднее. Ветер усиливался, поднимая с земли колючую позёмку. Снег под ногами скрипел, словно подвывая в такт печальному настроению Саши. Он шёл медленно, опустив голову, с пустыми карманами и тяжёлым сердцем. Ему ни разу не пришло в голову вернуться. Он знал – и был в этом абсолютно уверен: домой он не пойдёт. Никогда.

Юля не сразу открыла дверь. Услышав звонок, узнав Сашу, распахнула дверь.

– Санька?

– Привет. Можно к тебе?

– Конечно, проходи! Что-то случилось?

– Я ушёл из дома.

– Как? Совсем?

– Да. Я больше не вернусь.

Юля была одной из немногих, кто знал правду. Она знала, что Саша – приёмный сын Натальи Юрьевны. В школе об этом никто не догадывался: все думали, что он просто перевёлся в пятый класс из другой школы. Больше никто ничего не знал. Даже сестра Наташа, которая училась на два класса младше, казалась обычной школьницей. Юля узнала всё только в прошлом, восьмом, классе – тогда, когда Саша в очередной раз получил «нагоняй» и на несколько дней остался у неё. Тогда он рассказал ей всё: про детский дом, про Фурманов, про апельсин и девочку в очках, про то, как его «взяли», но никогда по-настоящему не любили. Он всегда мечтал увидеть в чьих-то глазах сострадание, но никому ничего не говорил – и потому никогда его не получал.

– Проходи, – тихо сказала Юля.

Саша скромно вошёл в прихожую. Тут же появилась бабушка – пухленькая, в цветастом фартуке, с добрыми глазами.

– А, Сашенька! Как раз вовремя – у нас ужин!

Юля быстро схватила бабушку за руку и увела на кухню, где они о чём-то зашептались. Пока они разговаривали, Саша снял пальто и ботинки и остался в помятой школьной форме.

– Саша, иди сюда! – послышался голос бабушки.

Он прошёл по знакомому коридору на кухню. За столом, накрытым яркой клетчатой скатертью, сидел дедушка Иван Николаевич – высокий, плечистый, с аккуратной бородкой и усами, похожий одновременно на Будённого и старика Хоттабыча. В доме пахло щами и свежим хлебом.

– Здравствуйте, – тихо сказал Саша, присаживаясь.

Как же здесь было уютно и тепло! Такой доверчивой, доброй атмосферы ему не хватало всю жизнь. Все сели за стол.

– Приступим! – бодро произнёс дедушка.

И Саша впервые за долгое время почувствовал себя своим.

Фурманов, 1984 Наказаны

– Костиков, я в последний раз спрашиваю: где вы были? – строго произнесла Анна Владимировна, пристально глядя на двух шестилетних мальчишек. Саша стоял, опустив голову, и нервно ковырял паркет носком потрёпанной сандалии. Димка, хоть и пытался храбриться, тоже переминался с ноги на ногу.

– Оба наказаны! Марш в спальню и в постель! – воспитательница не стала выслушивать оправдания. – Маша! – обратилась она к старшей девочке, которая помогала в группе. – Присмотри за ними.

Маша с готовностью кивнула – ей нравилось чувствовать себя важной и ответственной. Как только воспитательница отвернулась, она, подбоченившись, тоном, копирующим манеру Анны Владимировны, бросила:

– Дождались, голубчики! Марш в спальню – раз уж наказаны!

За окном звенел май. Весна ворвалась в город с такой силой, словно наверстывала упущенное за долгую зиму. Только что проснувшаяся зелёная листва с нетерпением расправляла нежные листочки. На лужайках среди сочной травы ярко желтели цветы мать-и-мачехи – словно капли солнца, рассыпанные по земле. Воробьи, одуревшие от тепла, кувыркались в дорожной пыли, а воздух был наполнен ароматами распускающихся почек, свежей земли и свободы. В такую погоду хотелось бегать, прыгать, лазить по заборам… А не сидеть взаперти в душной спальне. И ведь ничего плохого они не сделали!

Всё началось с того, что Димка предложил Саньке «разведать» школу – ведь с сентября они станут первоклассниками. «Надо знать, что это такое», – сказал он с важным видом. Любопытство взяло верх, и друзья, миновав территорию детского дома, направились вдоль дороги к зданию школы. Трёхэтажное строение казалось настоящей громадиной по сравнению с их двухэтажным домом.

– Сре-дня-я-шко-ла-но-мер-два, – медленно, по слогам прочитал Димка, явно гордясь тем, что умеет читать, в отличие от Саши.

Он потянул за массивную дверную ручку – и дверь легко открылась. Внутри их встретил просторный холл. Сквозь большие окна солнечный свет рисовал на полу яркие квадраты. Массивная деревянная лестница величественно уходила вверх, исчезая за поворотом. По периметру стояли старинные банкетки с потрёпанной обивкой. Всё было тихо, словно школа дремала в ожидании учеников.

– Вот видишь, здесь никого нет! – прошептал Димка, оглядываясь.

– Они просто на уроках, – ответил Саша, продолжая спор, начатый ещё на улице. – Пошли наверх!

Друзья, крепко держась за руки, неуверенно ступили на первую ступеньку. Их сердца бешено колотились – от страха и восторга одновременно. Через минуту они оказались в школьном коридоре, который показался им бесконечным. С одной стороны тянулись окна, заливая светом стены и двери кабинетов напротив. Подойдя к одной из них, мальчишки толкнули дверь – и оказались в пустом классе. Только у дальней стены женщина в фартуке, вооружившись шваброй, мыла пол.

– Что вы здесь делаете?! – рявкнула она, не скрывая раздражения. – А ну марш отсюда! – И для убедительности шлёпнула мокрой тряпкой по паркету.

Ребята, не чуя под собой ног, пулей помчались вниз и выскочили на улицу, задыхаясь от страха и смеха.

– А ты, Димка, говорил, что в школе хорошо! А тут – вон, тряпкой можно получить! – выдохнул Саша.

– Анна Владимировна рассказывала, что учителя добрые и помогают детям узнавать всё обо всём…

– Если там такие злые, то я не хочу в школу!

– Я тоже!

И, довольные тем, что их мысли совпали, друзья зашагали обратно в детский дом. Но на территории их уже поджидала Анна Владимировна…

Теперь, лёжа в кроватях под одинаковыми одеялами, они шептались в полумраке. Говорили о будущем: как они будут вместе всю жизнь, как построят дом, как полетят в космос на настоящей ракете. И вдруг Димка серьёзно сказал:

– Саня, а давай дадим клятву: будем дружить всю жизнь и всегда будем вместе – как братья.

– Клянусь! – твёрдо ответил Саша.

– Я тоже клянусь!

Они обнялись и так и заснули, прижавшись друг к другу. Каждому снился добрый, светлый сон – о дружбе, о приключениях, о том, что завтра будет новый день… Ни один из них не знал, что наутро всё изменится. Что их пути скоро разойдутся. Но в эту ночь они были неразлучны – два сиротских сердца, согревающих друг друга в мире, где никто не обещал им завтрашнего дня.

Иваново, 1994 А детский дом!

– Ну и что ты задумал, Александр? – спросил Иван Никанорович, откладывая газету и внимательно глядя на мальчика.

– Не знаю, – тихо ответил Саша, не поднимая глаз.

– Так нельзя, Саша, – мягко, но решительно вмешалась бабушка. – Ведь ребёнок должен жить в семье, какой бы она ни была.

– Я не ребёнок! – резко огрызнулся он, сжимая кулаки под столом. В его голосе звучала обида – не на них, а на весь мир, где «семья» оказалась клеткой, а не убежищем.

Дедушка вздохнул и, помолчав, сказал:

– Ну ладно. Сегодня оставайся. А завтра собирайся домой.

Эти слова ударили больнее любого наказания. Всю ночь Саша не спал. Лёжа на раскладушке в тёплой комнате, он прислушивался к тишине и думал: «Что делать дальше?» Домой? Никогда! Туда, где каждый взгляд – упрёк, каждое слово – удар? Нет. Оставался только один путь – детский дом. Тот самый, из которого его забрали четыре года назад. Там, по крайней мере, не притворялись, что любят. Там были Димка, Анька, Нелли Ивановна и Инесса Вадимовна (самые любимые воспитатели). Там он был просто Сашей – без масок, без роли «благодарного приёмного сына».

На следующее утро он собрал свои немногочисленные вещи, поблагодарил бабушку и дедушку и с неожиданной для себя уверенностью сел в автобус, направлявшийся в сторону детского дома. В груди теплилась надежда – не на счастье, но хотя бы на покой.

Фурманов, 1985 Разлука с другом

– Сашка, я уезжаю, – в голосе Димы звучали грустные, почти прощальные нотки. Он стоял у окна в спальне и смотрел на серое небо, словно пытаясь удержать в себе что-то, что вот-вот вырвется наружу.

– Куда? – не понял Саша, удивлённо глядя на него.

– Мы уезжаем… в другой город. Там есть своя школа, и мы будем учиться там.

– А я? – тихо спросил Саша, словно уже знал ответ, но не верил ему.

– А ты… нет. Ты останешься здесь.

Саша нахмурился, отвёл взгляд и молча уставился в пол. В груди что-то сжалось, словно сердце сжала холодная рука. Он не хотел показывать свою слабость, но…

– Ты чего, обиделся? – спросил Димка, подходя ближе.

– Я не обиделся… Просто… – Сашка запнулся, его голос дрогнул. – Просто ты уезжаешь, а я остаюсь… Мы же всегда хотели быть вместе. – Крупная слеза медленно скатилась по щеке, оставляя влажный след. – Как же я буду без тебя?

Его голубые глаза, обычно такие ясные и живые, наполнились слезами. Он понимал: это не просто переезд. Это конец. Конец их клятве, их мечтам о космосе, об общем доме, о том, что они – как братья. Навсегда.

Рассеянно поглаживая край одеяла, Саша не мог вымолвить ни слова. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых часов на стене.

– А давай я не поеду? – вдруг предложил Димка, и в его голосе прозвучала надежда.

– А так можно? – всхлипывая, спросил Саша.

– Вот возьму и не поеду! Никому не позволю!

В этот момент в спальню вбежала девочка – новенькая из младшей группы – и закричала:

– Киселёв! Все ждут только тебя!

– Я никуда не поеду! Я останусь с Сашкой! – твёрдо заявил Димка.

Девочка фыркнула, закатила глаза и убежала, бормоча что-то про «дураков».

– Сашка, мы же как братья, – сказал Дима, сжимая руку друга. – Нас не посмеют разлучить. Мы же клялись!

Но в дверях появилась Анна Владимировна. Её лицо было строгим, но в глазах читалась боль.

– Дима, мы только тебя и ждём. Пора.

– Я никуда не поеду! – воскликнул Димка, обнимая Сашу. – Он мне как брат!

Воспитательница мягко, но решительно провела рукой по его рыжим кудрям.

– Дима, ты пойми… У Саши есть сестра – родная. Мы не имеем права их разлучать. А у нас здесь нет школы для старших классов. Вам нужно ехать – в интернат при школе. Там вы получите настоящее образование, будущее…

– Не нужна мне сестра! – вдруг закричал Саша, срываясь на визг. – Я хочу с Димкой! Только с ним!

– Всё решено, – повысила голос Анна Владимировна, и в её тоне не было места спорам. – И не вам указывать взрослым, что делать.

Она взяла Димку за руку и потянула к выходу. Мальчик вырывался, кричал, цеплялся за дверной косяк, но всё было бесполезно. Через минуту он исчез за дверью.

Саша остался один. В полной тишине. Какая-то невидимая сила словно пригвоздила его к полу. Он не мог пошевелиться, не мог дышать. Только крупные слёзы падали на деревянный пол, отдаваясь чёткой, тяжёлой дробью.

– Димка… Димка!!! – вырвалось у него, и он бросился к двери.

Во дворе стояли два автобуса. В одном из них, у окна, Саша увидел друга.

– Димка, я здесь! – закричал он, подбегая ближе.

Дима обернулся. Увидев Сашу, он вскочил на сиденье и прильнул к стеклу:

– Сашка, я тебя никогда не забуду! Ты мне как брат!!!

В этот момент автобусы тронулись. Саша побежал за ними, спотыкаясь и падая на колени, но чья-то сильная рука схватила его за плечо.

– Нельзя, Сашенька… – тихо сказал кто-то из воспитателей.

– Димка… – всхлипывал мальчик, глядя вслед уезжающим автобусам. – Как же я?..

Чья-то тёплая ладонь легла ему на голову, нежный голос шептал утешительные слова, но Саша уже ничего не слышал. Автобусы скрылись за поворотом, унося с собой последнее, что осталось у него от детства, – друга, брата, опору.

Он уткнулся в ногу воспитателя и разрыдался – горько, безутешно.

Иваново, 1994 Здравствуй, детский дом

Сделав две пересадки – сначала на автобусе, потом на трамвае, – Саша наконец добрался до знакомой остановки. Сердце его билось так громко, словно хотело вырваться из груди. Впереди, среди берёз и старых клёнов, стояло жёлтое двухэтажное здание детского дома. Оно казалось таким родным, таким тёплым, что мальчик невольно ускорил шаг, словно боялся, что двери сейчас захлопнутся и его не пустят внутрь. Будто всё это – лишь мираж, исчезающий при приближении.