Когда рухнул наш мир

Глава 5

Андрей

Сижу в машине возле подъезда. Руки на руле, но пальцы не слушаются – вибрируют мелкой дрожью, как будто по ним пропускают слабый ток. Пытаюсь сжать кожаную оплетку, но пальцы соскальзывают, влажные от пота.

В ушах звенит. Тишина в салоне какая-то неправильная, плотная, давящая на барабанные перепонки. Как будто я под водой.

Двигатель заглушен. Когда я его заглушил? Не помню. Вообще не помню, как спустился по лестнице, как открыл багажник, как закинул туда этот проклятый чемодан.

На заднем сиденье – один чемодан.

Я поворачиваю голову, смотрю на него. Черный "Самсонит", тот самый, что мы с Настей купили в первую заграничную поездку. Тогда мы летели в Италию, и я был так счастлив – первый настоящий отпуск после запуска агентства. Я еще шутил, что теперь мы настоящие буржуи с настоящими чемоданами.

Двадцать лет жизни умещаются в один чемодан.

Три рубашки. Джинсы. Нижнее белье. Туалетные принадлежности. Ноутбук. Зарядки. Я собирал его в каком-то лихорадочном угаре, хватая первое, что попалось под руку. Открывал шкаф, выгребал вещи, запихивал их как попало.

А Настя стояла в дверях спальни, скрестив руки на груди, и смотрела.

Господи, этот взгляд.

Он преследует меня. Я закрываю глаза, но он все равно там – холодный, оценивающий. Не гневный. Не злой. Хуже. Как у врача, который смотрит на что-то мерзкое, зараженное, что нужно срочно удалить. Я встретился с ним глазами на секунду, когда тянулся за рубашками, – и мне стало физически плохо. Как будто я превратился в нечто отвратительное, недостойное даже ее гнева.

Просто мусор, который надо вынести.

Щелчки замков на чемодане до сих пор звучат в голове. Два сухих, финальных щелчка. И все.

Как это вообще произошло?

Час назад – всего час! – я лежал с Миланой в нашей кровати. В моей кровати. Солнечный свет падал на ее плечо через приоткрытые жалюзи, она смеялась над моей шуткой про начальство, и я думал – вот оно, настоящее счастье. Вот то самое чувство, когда тебя любят просто так, не за деньги, не за статус, а за то, какой ты есть.

У меня была жена. Дом. Стабильность. И параллельная жизнь, где меня обожали, где я был героем.

Теперь у меня нет ничего.

Квартира – ее. Она купила ее на деньги отца. Или нет, отец подарил. Какая, блядь, разница? Суть в том, что я в ней чужой. Всегда был чужим.

Бизнес – в основном ее. Восемьдесят процентов. Восемьдесят! А я думал, что мы партнеры. Равные партнеры. Я же вкалывал двадцать лет! Встречался с клиентами, решал проблемы, выстраивал отношения! Да без меня ее агентство бы не выжило!

Дети…

Господи, дети.

Сердце сжимается так больно, что я хватаю ртом воздух.

Они сейчас точно выберут ее сторону. Конечно, выберут. Она же всегда была правильной. Ответственной. Той, на которую можно положиться. А я – папа-добряк, который иногда приносит подарки и рассказывает смешные истории.

Что я им скажу? Как объясню Диме, что его отец – тот самый типаж, над которым он сам недавно смеялся? «Пап, ты видел эту новость? Депутат налево ходил, жена его фотками по инету размазала. Лох, да?»

Я тогда кивнул. «Лох».

А теперь я и есть тот самый лох.

Стоп.

Стоп-стоп-стоп.

Я же ни в чем не виноват.

Вспоминаю, как неделю назад пришел домой раньше обычного. Хотел сделать сюрприз. Купил цветы – дорогие розы, те самые, которые она любит. Думал, может, поужинаем вместе, поговорим о чем-нибудь… нормальном. Не о финансовых отчетах, не о налоговых вычетах, а просто… по душам.

Она посмотрела на букет, как на неуместный реквизит.

«Зачем? У нас что, годовщина?»

«Нет, просто так. Захотел порадовать».

Она вздохнула – тяжело, как будто я ей очередную проблему подкинул. Взяла букет, поставила в вазу. «Спасибо. Но в следующий раз предупреждай, когда собираешься прийти рано. У меня созвон был через пять минут».

Созвон.

Всегда у нее созвоны, совещания, встречи.

Вот тогда все и умерло. В тот момент, когда она даже не улыбнулась, получив цветы. Она сама убила все чувства между нами. Год за годом. Она сама построила эту стену. Я просто искал тепла, которого не было дома.

Милана давала мне это тепло. Она смотрела на меня так, будто я – центр вселенной. Слушала мои истории, смеялась над шутками, спрашивала совета. С ней я чувствовал себя нужным. Важным.

Живым.

Но теперь…

Что я скажу партнерам? Клиентам? Как объясню, что я – тот самый "лох с фотками в постели"?

Господи, я банкрот. Во всем.

Телефон вибрирует в кармане.

Милана.

Я хватаю трубку, как утопающий хватается за спасательный круг. Вот оно. Вот она. Сейчас она скажет что-то теплое, что-то правильное. Мой котенок, она одна меня понимает. Она скажет, что любит меня, что я прав, что мы все преодолеем вместе…

Я представляю ее нежный голос, слова поддержки. «Тигр, я с тобой. Мы справимся».

– Котенок…

– Тигр! – Голос дрожит, срывается на всхлип. – Что происходит?! Мне только что позвонили из офиса!

Я вздрагиваю.

– Она меня уволила! – Милана почти кричит в трубку. – Просто позвонила и сказала: "Вы уволены за нарушение трудовой дисциплины". Все!

– Милана, я…

– Тигр, – голос срывается на всхлип. – Что нам теперь делать? У меня съемная квартира, мне завтра платить нужно. Четырнадцатого числа. А у меня на карте пять тысяч осталось…

– Знаю, – говорю я устало. – Она меня тоже выгнала из дома.

– Что?! – Голос меняется мгновенно. Становится мягче, испуганнее. – Тигр, но… но как же наши планы? Ты же говорил, что мы будем вместе…

Планы. Какие планы? Я обещал ей квартиру, совместную жизнь. Но это было в другой реальности, где у меня есть деньги и имущество.

– Милана, сейчас не время для планов. Мне нужно решить юридические вопросы.

– Я понимаю, тигр, – она всхлипывает. – Просто… просто мне так страшно.

– Поживи у подруг пока. Или к родителям съезди.

– К родителям? – В голосе появляются слезы. – В деревню? Тигр, я же не могу… Я думала, что мы будем вместе. Что ты обо мне позаботишься…

Что-то внутри меня ломается. Я слушаю ее слезы, ее мольбы, и понимаю – она ждет, что я ее спасу. Что я, у которого самого все рухнуло, буду решать ее проблемы.

– Милана, у меня голова кругом идет, – говорю я, и голос звучит чужим. – Мне нужно разобраться с собственной жизнью.

– А я что – не часть твоей жизни? – Голос дрожит. – Андрей, ты же обещал… Ты же говорил, что любишь меня…

– И ты туда же! – Голос срывается на крик, но это не злость на нее. Это злость на себя. – Всем нужно, чтобы я решал! Всем нужно, чтобы я помогал! А я? Я сам ничего не могу! Ничего!

– Андрей, тигр, не кричи на меня, – она плачет. – Я не хотела… Просто мне так страшно… Ты же единственный, кто у меня есть…

– Милана… – Голос ломается. Я не знаю, что сказать. Совсем не знаю. – Мне надо подумать. Я… я перезвоню, когда смогу.

– Когда?! Андрей, мне завтра…

– Не знаю! – Я почти задыхаюсь. – Не знаю, понимаешь? Сейчас не время. Мне нужно… разобраться.

Бросаю трубку.

Не потому что решил. Не потому что поставил точку. Просто потому что не могу больше слушать. Не могу отвечать на вопросы, на которые у меня нет ответов.

Рука сама срывается – бью кулаком по рулю. Раз. Второй. Третий. Боль стреляет по костяшкам, но я не могу остановиться.

Какой же я ничтожный. Какой жалкий.

Не могу справиться с женой. Не могу помочь Милане. Не могу даже нормально разговор закончить. Просто сбежал, как трус. Как всегда.

Она ждала, что я ее спасу. А я не могу спасти даже себя.

Дышу тяжело, в груди жжет. Накатывает тошнота – такая резкая, что приходится приоткрыть дверь и высунуться наружу. Холодный воздух бьет в лицо.

Только мама… нет, мама-то точно любит. Только она.

Сижу, прислонившись спиной к сиденью. Дверца открыта, в салон дует ветер. Холодно. Я даже куртку не взял – выскочил из дома в рубашке и джинсах.

Тишина. Полная, абсолютная тишина.

Я один во всем мире.

Телефон в руках. Я смотрю на него, как на последнюю надежду. Последний спасательный круг в океане дерьма, в котором я сейчас тону.

Набираю маму дрожащими пальцами. Цифры прыгают перед глазами, и я промахиваюсь с первого раза. Со второго получается.

Длинные гудки. Раз. Два. Три.

Возьми трубку, мама. Пожалуйста. Прошу тебя.

– Андрюша? – Голос встревоженный, немедленно настороженный. – Что случилось? Ты же к…

– Мама… – Голос срывается. Проваливается куда-то вниз. – Мама, тут такое…

– Что такое? – Голос становится острее.

– Настя… она все знает. Про Милану. – Слова вываливаются скомканно, как у ребенка, который жалуется после драки. – Она… она нас застала. В постели. В нашей постели. Сделала фотографии и… и выгнала меня из дома.

Тишина на том конце. Долгая. Тяжелая. Я слышу, как мама дышит – медленно, глубоко.

– Бедный мой мальчик, – говорит она тихо, и от этих слов меня прорывает окончательно.

Слезы наконец текут – горячие, душащие. Я не могу их остановить.

– Мама, она сказала… – Я задыхаюсь. – Там какие-то проценты… что все ее… юридически все на ней… и фотографии… она детям покажет… она сказала, что я ничтожество… что она меня уничтожит!

Слова скачут, перескакивают с одного на другое. Я говорю, как напуганный ребенок, который не может связать мысли.

– Мам, что мне делать? – Голос срывается окончательно. – Я остался ни с чем. У меня даже жить негде. Она сказала, что если я попробую к детям подойти, то покажет им фотографии. Что я… что я развратник и… и что она меня уничтожит…

– Так, стоп, – мама перебивает. Голос становится четче, острее. – Какие проценты? Про что она говорила?

– Про бизнес. – Я вытираю нос рукавом. – Оказывается, юридически мне принадлежит только двадцать процентов агентства. Остальное все ее доля. Квартира тоже на ней. Все. Все на ней, мам.

– Двадцать процентов, – повторяет мама глухо. – Ты двадцать лет работал, а тебе принадлежит двадцать процентов.

– Я не знал! – Я почти кричу. – Мам, она мне не говорила! Стартовый капитал был от ее отца, квартира тоже подарок от тестя… Она все оформила на себя, а я даже не подумал проверить!

Пауза. Долгая. Я слышу, как она что-то записывает – царапанье ручки по бумаге.

– Фотографии есть? – Голос становится деловым, почти бесстрастным.

– Да. Меня и Миланы… в постели. В нашей с ней постели.

– Понятно. – Еще одна пауза. – Дети где сейчас?

– У друзей. До завтра они не вернутся.

– Хорошо, – говорит мама, и я слышу, как в ее голосе что-то меняется. Из сочувствующего и мягкого он становится стальным, звенящим. – Это хорошо. Значит, у нас есть время.

– Время на что?

– На подготовку. – Короткая пауза. Я слышу, как она встает, начинает ходить. – Так. Слушай меня внимательно, Андрей. Сейчас ты будешь делать в точности то, что я скажу. Понял?

– Да, мам.

– Во-первых, вытри слезы. Прямо сейчас. Умойся, если есть чем.

Я вытираю лицо рукавом. Достаю из бардачка салфетки, вытираю нос.

– Готово.

– Во-вторых, заблокируй номер этой девицы. Миланы. Немедленно.

– Но мама, она же…

– Немедленно, я сказала! – Голос становится жестким. – Она – компромат на тебя. Пока идет война, ты должен быть кристально чист. Никаких любовниц. Никаких контактов. Ты – брошенный муж, который страдает от разлуки с детьми. Понял?

Война. Она называет это войной.

– Понял.

Я блокирую номер Миланы дрожащими пальцами. Телефон спрашивает: "Вы уверены?". Нажимаю "да".

– Готово, мам.

– В-третьих, выключи телефон. Вообще. Полностью. Никому не отвечай. Если Анастасия позвонит – тем более не бери. Ничего ей не говори, ничего не обещай. Молчание – твое оружие сейчас.

– Хорошо.

– В-четвертых, включи навигатор. Поезжай ко мне, не превышая скорости. По дороге нигде не останавливайся. Ни с кем не разговаривай. Телефон убери и не трогай. Ты меня слышишь?

– Да, мам.

– Повтори, что я сказала.

– Вытер слезы. Заблокировал Милану. Выключаю телефон. Еду к тебе. Не превышаю. Нигде не останавливаюсь. Ни с кем не говорю.

– Молодец. Немедленно выезжай. Жду.

Она кладет трубку.

Я сижу в тишине, сжимая телефон в руке.

В груди что-то теплеет. Впервые за последний час я чувствую, что могу выдохнуть. По-настоящему выдохнуть.

Я почувствовал, как с плеч свалилась неподъемная гора. Мне больше не нужно было принимать решения. Не нужно было быть сильным. Не нужно было думать, планировать, решать. Мама все сделает. Как всегда. Как в детстве, когда она защищала меня от хулиганов. Как в старших классах, когда договаривалась с учителями о пересдачах. Как после универа, когда искала мне работу.

Оставалось только слушать.

И это было спасением.

Я завожу машину. Руки все еще дрожат, но уже не так сильно. Включаю навигатор. До Марьино сорок минут.

Без детей я останусь ни с чем.

А мама знает, как их вернуть.

Глава 6

Анастасия

Номер в отеле – безликий, как операционная. Белые стены, серый текстиль, стеклянный журнальный столик. Дизайнерский интерьер, выполненный в том самом скандинавском минимализме, который так любят показывать в каталогах. За панорамным окном – ночная Москва, миллионы огней, мерцающие, как звезды в перевернутом небе. Вид на двадцать миллионов.

Стерильность. Анонимность. Именно это мне сейчас и нужно.

Я стою у окна, прижав ладони к холодному стеклу. Внизу, где-то далеко, ползут машины, мигают светофоры, живут чужие жизни. А я здесь, в этой коробке на третьем этаже.

Мозг включается автоматически. Профессиональная деформация. Я оцениваю номер, как объект недвижимости. Неудачная планировка – слишком узкий коридор. Низкие потолки создают ощущение давления. Ванная комната без окна – минус к ликвидности. На вторичном рынке такое продается со скидкой в пятнадцать процентов от заявленной цены.

Господи, я даже сейчас думаю о квадратных метрах.

Может, я и правда давно превратилась в машину?

Телефон вибрирует на столе. Уведомление.

Письмо от частного детектива. Тема: "Полный отчет по заказу №4471".

Я подхожу, беру телефон. Палец завис над экраном. Мне правда нужно это видеть?

Открываю.

Файлы загружаются медленно. Фотографии. Десятки фотографий. Даты, места, временные метки. Я пролистываю их не как ревнивая жена, а как юрист, изучающий материалы дела.

Он врал мне не восемь месяцев.

Он врал мне каждый день.

Листаю дальше. Еще фотографии. Еще даты. Они как удары – методичные, выверенные.

И вдруг я вижу одну.

Он покупает ей цветы.

Не просто цветы. Он стоит у маленького магазинчика на углу нашей улицы. Того самого, где всегда покупал цветы мне. Я узнаю продавщицу – пожилую женщину в вязаном шарфе. Она улыбается ему, заворачивает букет. Белые розы.

Детектив приложил чек. День, когда я задержалась на совещании допоздна. Андрей пришел домой в десять вечера, поцеловал меня в щеку. "Устал, котик. Весь день в разъездах".

Он купил ей цветы. В нашем магазине. У нашей продавщицы. И принес их не мне.

Телефон выпадает из рук, ударяется об пол с глухим стуком.

Я медленно сползаю по стене, опускаюсь на холодный паркет. Обхватываю колени руками. Дышу. Просто дышу.

Это не про измену. Это про осквернение.

Он взял все, что было нашим – наши места, наши ритуалы, наши символы – и отдал ей. Как будто двадцать лет ничего не значили. Как будто я ничего не значила.

Сколько я сижу так – не знаю. Минуту. Десять. Час.

В голове пустота.

Телефон звонит.

Я смотрю на экран сквозь пелену. "Папа".

Он звонит мне. Я же должна была к нему приехать.

Беру трубку дрожащей рукой.

– Настя? – Голос встревоженный. – Ты выехала? Я тебя жду, ужин стынет.

Не могу врать. Не ему.

– Пап… – Голос срывается. – Я не приеду. Я в отеле.

Тишина на том конце. Долгая.

– В отеле? – Голос становится настороженным. – Настя, что случилось? Ты говорила, что расскажешь при встрече. Рассказывай сейчас.

Не могу говорить. Слова застревают в горле.

– Дочка, – голос становится жестче. – Что. Случилось.

– Андрей… – выдавливаю я. – Я застала его сегодня. С любовницей. В нашей постели.

Я слышу, как отец тяжело выдыхает. Потом тишина. Долгая, звенящая тишина.

– Сукин сын, – говорит он наконец. Тихо, но с такой яростью, что я вздрагиваю. – Я его убью.

– Папа, не надо…

Я просто… не могла приехать к вам и быть нормальной. Не могла улыбаться и делать вид, что все хорошо.

– И не надо, – голос смягчается. – Дочка, ты одна? Ты в безопасности?

– Да, пап. Со мной все в порядке. Просто… – Голос снова ломается. – Я только что смотрела отчет от детектива. Там фотографии. Восемь месяцев, пап. Он врал мне каждый день. И знаешь, что хуже всего? Он покупал ей цветы в том же магазине, где всегда покупал мне. У той же продавщицы.

Я слышу, как отец дышит – тяжело, сдерживаясь.

– Настя, послушай меня, – говорит он наконец. – Ты сейчас чувствуешь, что мир рухнул. Что все, во что ты верила, оказалось ложью. Правильно?

– Да, – шепчу я.

– И ты думаешь, что не справишься. Что это слишком больно. Что ты не настолько сильная.

Слезы наконец прорываются. Я киваю, хотя он меня не видит.

– Да, – шепчу я.

– А помнишь, как ты училась кататься на велосипеде? – Голос отца меняется, становится теплее. – Тебе было шесть. Ты выбрала самую крутую горку во дворе. Я говорил: начни с ровной дороги. Ты сказала: "Нет, папа, это для малышей". Поехала с горки, конечно, упала. Разбила коленку в кровь, порвала новые джинсы. Мама хотела тебя домой увести, пластырь наклеить, успокоить. А ты знаешь, что сделала?

– Нет, – шепчу я.

– Ты ревела. Но не от боли. От злости на себя, что не смогла. Мама твоя тебя обнимала, а ты от нее отпихивалась. Вытерла сопли рукавом, взяла велосипед и полезла на ту горку снова. С разбитой коленкой, со слезами на лице. Я хотел остановить, но мама сказала: "Не смей. Это ее характер. Не ломай". И ты поехала. И упала еще раз. И еще. Пять раз упала, пока не проехала до конца. А когда доехала – смеялась как ненормальная.

Я вспоминаю. Смутно, как через толстое стекло, но вспоминаю. Горка. Велосипед. Кровь на коленке.

– Вот это и есть твой характер, дочка, – говорит отец. – Ты не умеешь сдаваться. Даже когда больно. Даже когда страшно. Ты встаешь и идешь дальше. Потому что ты моя дочь. Мы не ломаемся.

– А если я не смогу? – Голос дрожит.

– Сможешь. – Голос твердый, как сталь. – Потому что сейчас ты не просто лежишь с разбитой коленкой. Ты уже встала. Ты уже в отеле, а не дома. Ты уже выгнала его. Ты уже получила отчет и смотришь правде в глаза. Ты уже на той горке, дочка. Осталось только доехать до конца.

Я закрываю глаза, прижимаю телефон к уху сильнее.

– Приезжай к нам, – говорит он мягче. – Мама испечет твой любимый пирог. Поживешь немного, придешь в себя.

Искушение огромное. Поехать домой, к родителям. Спрятаться в своей старой комнате. Где все знакомо и безопасно.

Но я знаю, что будет, если я соглашусь.

– Спасибо, папа, – говорю я, и голос звучит тверже. – Но нет. Если я сейчас приеду к вам, я стану маленькой девочкой с разбитой коленкой. А мне нужно быть той, которая едет с горки снова. Это моя война, и я должна вести ее сама.

Тишина на том конце. Долгая. А потом – тихий смех.

– Вот и правильно, – говорит он, и в голосе слышится гордость. – Вот и правильно, доченька.