Глава 1
Запах свежей краски в коридорах московской гимназии "Знание" смешивался с ароматом дорогого кофе из директорской приемной. Я стояла перед массивной дубовой дверью, сжимая в руках папку с документами программы "Школа сердец" – той самой программы, на которую потратила последние полтора года жизни. Сквозь высокие окна августовское солнце заливало мраморный пол торжественным светом, но мое сердце билось так, словно я шла не на презентацию, а на суд.
"Марина Игоревна, проходите, пожалуйста," – секретарша, элегантная женщина лет пятидесяти, улыбнулась мне с той особой теплотой, которая свойственна лучшим представительницам российской интеллигенции. В ее голосе слышались нотки понимания – она знала, насколько важен для меня этот день.
Кабинет директора Громова Виктора Степановича поражал сочетанием классической строгости и современной функциональности. Темные панели красного дерева, портреты выдающихся педагогов России, книжные шкафы с собраниями сочинений классиков – и при этом новейшая интерактивная доска, современная мебель, компьютер последней модели. Здесь прошлое и настоящее российского образования сосуществовали в удивительной гармонии.
"Марина Игоревна," Виктор Степанович поднялся из-за стола, протягивая руку. В его карих глазах читалась смесь профессионального интереса и осторожности – типичная реакция опытного руководителя на любые инновации. "Наконец-то мы можем обстоятельно поговорить о вашей программе. Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома."
Я устроилась в удобном кресле напротив его стола, расправляя папку с документами. В этот момент все мои сомнения и волнения отступили на задний план. Сработал профессиональный режим – тот самый, который помогал мне находить подход к самым сложным подросткам.
"Виктор Степанович, позвольте начать с главного," я выпрямилась, встречая его взгляд. "Современные дети живут в мире эмоциональных перегрузок. Социальные сети, постоянное сравнение с другими, давление успеха… При этом никто не учит их понимать собственные чувства, управлять эмоциями, строить здоровые отношения."
Громов кивнул, складывая руки на столе. "Это действительно серьезная проблема. Но Марина Игоревна, наша гимназия всегда славилась академическими достижениями. Родители платят немалые деньги именно за качественную подготовку к поступлению в лучшие вузы страны. Как убедить их, что эмоциональное образование не помешает этой цели?"
Я почувствовала, как в груди разгорается тот самый огонек убежденности, который заставил меня выбрать профессию психолога. "А что, если я скажу вам, что дети с развитым эмоциональным интеллектом показывают лучшие академические результаты? Что они реже страдают от стресса, депрессии, панических атак? Что они умеют работать в команде, решать конфликты, находить мотивацию даже в самых сложных ситуациях?"
Я открыла папку, доставая статистические данные. "Виктор Степанович, посмотрите на эти исследования. Дети, прошедшие программы развития эмоционального интеллекта, на тридцать процентов реже бросают учебу, на сорок процентов лучше справляются со стрессом экзаменов. И самое главное – они счастливее. А счастливые дети учатся лучше."
Директор внимательно изучал графики и таблицы, время от времени задавая уточняющие вопросы. Я видела, как его первоначальная осторожность постепенно сменяется искренним интересом. Это был хороший знак – Виктор Степанович не относился к категории консерваторов, которые отвергают все новое из принципа.
"Программа рассчитана на три года," продолжала я, чувствуя, как растет уверенность в голосе. "Первый год – базовые навыки эмоциональной грамотности. Дети учатся распознавать эмоции, называть их, понимать связь между чувствами и поведением. Второй год – навыки саморегуляции. Как справляться со стрессом, как мотивировать себя, как принимать решения в сложных ситуациях. Третий год – социальные навыки. Эмпатия, построение отношений, решение конфликтов."
"Звучит впечатляюще," Громов откинулся в кресле, задумчиво глядя в окно. "Но у меня есть вопросы практического характера. Кто будет вести эти занятия? Как это впишется в учебный план? И главное – как отреагируют наши педагоги?"
Последний вопрос заставил меня внутренне напрячься. Я знала, что именно коллектив может стать самым серьезным препятствием для внедрения программы. Российские учителя, особенно с большим стажем, часто с подозрением относятся к любым нововведениям.
"Занятия буду вести я, как штатный педагог-психолог гимназии," ответила я спокойно. "По одному часу в неделю для каждого класса, в рамках часов, отведенных на воспитательную работу. Что касается коллектива…" я сделала паузу, подбирая слова. "Я понимаю, что любые изменения вызывают сопротивление. Но я готова провести презентацию для педагогов, ответить на все вопросы, развеять сомнения."
"Хорошо," Виктор Степанович решительно кивнул. "Завтра у нас педагогический совет по подготовке к новому учебному году. Представите программу коллективу. Но предупреждаю – вопросы будут каверзные. Наши учителя не любят пустых слов."
Я улыбнулась, чувствуя прилив адреналина. "Я к этому готова, Виктор Степанович. Больше всего я боюсь не каверзных вопросов, а равнодушия."
"Равнодушия в нашем коллективе вы точно не встретите," директор рассмеялся. "Скорее наоборот – будьте готовы к бурным дискуссиям."
Выходя из кабинета директора, я почувствовала смесь эйфории и тревоги. Первый этап пройден – Громов заинтересовался программой. Но впереди ждало настоящее испытание – презентация перед педагогическим коллективом.
Учительская гимназии "Знание" располагалась на втором этаже и сочетала в себе черты советского прошлого и современности. Старые деревянные столы соседствовали с новыми компьютерами, на стенах висели как портреты классиков педагогики, так и интерактивные панели с расписанием. В углу стоял традиционный самовар – дань уважения русским традициям чаепития.
"Маринка!" радостный голос заставил меня обернуться. Елена Дмитриевна Светлова, учительница литературы и моя лучшая подруга в гимназии, поднималась навстречу с чашкой ароматного чая в руках. В ее светло-карих глазах читалось искреннее любопытство.
"Ну, рассказывай, как прошла встреча с нашим Виктором Степановичем?" Елена усадила меня за свободный столик у окна, где мы обычно обедали. "По лицу вижу – не зря волновалась."
Я благодарно приняла предложенную чашку чая и рассказала подруге о разговоре с директором. Елена слушала внимательно, время от времени кивая или задавая уточняющие вопросы.
"Завтра педсовет…" протянула она задумчиво. "Знаешь, Марин, я тебя поддерживаю всем сердцем, но должна предупредить. Наш коллектив… как бы это сказать помягче… консервативный."
"Я это понимаю," кивнула я. "Но Лена, ты же видишь, как меняются дети. Они приходят к нам уже в пятом классе с телефонной зависимостью, проблемами самооценки, неумением общаться вживую. Мы не можем делать вид, что ничего не происходит."
"Ты права, конечно," Елена вздохнула. "Особенно это заметно на уроках литературы. Раньше дети могли часами обсуждать характеры героев, их мотивы, чувства. Сейчас многие не понимают даже собственных эмоций, не говоря уже об эмоциях литературных персонажей."
Мы помолчали, глядя в окно на школьный двор, где работники готовили территорию к началу учебного года. Август подходил к концу, и в воздухе уже чувствовалась особенная атмосфера предвкушения нового учебного года.
"Кстати," Елена понизила голос, оглядываясь по сторонам, "готовься к серьезному сопротивлению от Андрея Викторовича Орлова."
При этом имени я невольно напряглась. Орлов – учитель математики высшей категории, неформальный лидер педагогического коллектива, человек с безупречной репутацией и железной логикой. Я видела его несколько раз в коридорах – высокий, подтянутый мужчина с пронзительными голубыми глазами и всегда безукоризненно одетый.
"Что с ним не так?" спросила я, хотя уже догадывалась.
"Андрей Викторович… как бы это объяснить…" Елена подбирала слова. "Он блестящий педагог, дети его обожают, результаты ЕГЭ у него лучшие в городе. Но он абсолютный рационалист. Для него существует только то, что можно измерить, посчитать, доказать. Все остальное он считает…" она замялась.
"Чушью?" предположила я с горькой усмешкой.
"Ну, он выражается более изысканно," Елена попыталась улыбнуться. "Что-то вроде 'субъективных спекуляций, не имеющих отношения к образовательному процессу'. И еще… Марин, он очень не любит, когда в школу приходят молодые специалисты с революционными идеями."
"То есть таких, как я."
"Не принимай близко к сердцу," Елена положила руку мне на плечо. "Андрей Викторович хороший человек, просто очень… защищенный. У него были какие-то проблемы в личной жизни, и с тех пор он стал еще более замкнутым и циничным."
Я кивнула, мысленно готовясь к завтрашней схватке. В глубине души я понимала, что именно Орлов станет главным препятствием для внедрения программы. Если я не смогу убедить его или хотя бы нейтрализовать его влияние, остальные учителя тоже будут настроены скептически.
"Лен, а как думаешь, есть шанс найти с ним общий язык?"
Елена задумалась, медленно помешивая чай ложечкой. "Знаешь, у Андрея Викторовича есть одна слабость – он не переносит глупости и дилетантства. Если ты покажешь ему, что твоя программа основана на серьезных научных исследованиях, что ты глубоко понимаешь предмет… возможно, он хотя бы выслушает."
"Спасибо," я сжала руку подруги. "Значит, завтра покажу ему, на что способна."
Коридор второго этажа опустел – большинство учителей уже разошлись по домам готовиться к новому учебному году. Я шла к выходу, обдумывая завтрашнюю презентацию и перебирая аргументы, которые могли бы убедить скептиков. На стенах висели портреты выпускников-медалистов прошлых лет, их молодые лица смотрели с фотографий с той особенной смесью гордости и надежды, которая свойственна людям, стоящим на пороге взрослой жизни.
"Простите," мужской голос заставил меня обернуться. У стенда с объявлениями стоял высокий мужчина в элегантном темном костюме. Андрей Викторович Орлов собственной персоной.
Вблизи он производил еще более сильное впечатление. Классически правильные черты лица, темно-русые волосы с едва заметной сединой на висках, пронзительные голубые глаза, небольшой шрам на левой скуле, который придавал его облику некоторую загадочность. И еще – ощущение внутренней силы и полного самоконтроля.
"Вы, кажется, новый психолог?" его голос звучал ровно и холодно, но в нем слышалась скрытая насмешка.
"Марина Игоревна Соловьева," я протянула руку, стараясь держаться уверенно. "А вы, должно быть, Андрей Викторович Орлов. Много о вас слышала."
Он пожал мою руку – крепко, но без излишнего давления. В его прикосновении чувствовалась привычка к контролю над ситуацией.
"Взаимно," ответил он, освобождая мою руку. "Только что читал объявление о вашей… как это называется… 'Школе сердец'." В том, как он произнес название программы, слышалось едва скрываемое пренебрежение.
Я почувствовала, как в груди поднимается знакомое ощущение – тот самый защитный механизм, который включался всякий раз, когда кто-то пытался высмеять мои идеи. Но на этот раз я была готова.
"Программа развития эмоционального интеллекта," поправила я спокойно. "Основана на исследованиях Дэниела Гоулмана, Питера Саловея, Джона Мейера и других ведущих психологов мира."
"Ах да, конечно," Орлов улыбнулся той холодной улыбкой, которая не затрагивала глаз. "Очередная модная теория для избалованных детишек. Раньше называлось воспитанием, теперь придумали новый термин."
Эта фраза ударила меня как физически. Почти те же слова говорил мне Дмитрий в университете, когда решил публично унизить меня перед всем курсом. "Наивная идеалистка, которая верит в розовые сказки о человеческой природе."
Но сейчас я была не двадцатилетней студенткой, а опытным специалистом с профессиональным образованием и четырехлетним стажем работы. Я медленно повернулась к Орлову, встречая его насмешливый взгляд.
"Мне всегда казалось, что математика – точная наука, Андрей Викторович," сказала я ровным голосом, в котором появились стальные нотки. "А вы судите о том, в чем, судя по всему, не разбираетесь."
Его брови слегка приподнялись – видимо, он не ожидал столь резкого отпора.
"Эмоциональный интеллект – это не мода и не выдумка," продолжила я, делая шаг ближе. "Это научно обоснованная концепция, которая показывает прямую связь между способностью человека понимать эмоции и его успехом в жизни. Дети с развитым эмоциональным интеллектом лучше учатся, реже болеют, более устойчивы к стрессу. Но для понимания этого нужно хотя бы познакомиться с исследованиями, а не ограничиваться поверхностными суждениями."
Орлов изучал меня внимательным взглядом, и я почувствовала, что он переоценивает меня как противника. В его глазах появилось что-то новое – не уважение, но, по крайней мере, интерес.
"Посмотрим," сказал он наконец. "Завтра на педсовете у вас будет возможность представить свои… научные обоснования. Надеюсь, они окажутся более убедительными, чем красивые слова."
"Обязательно будут," ответила я, не отводя взгляда. "И Андрей Викторович… я надеюсь, вы придете на педсовет с открытым умом, а не с заранее сформированным мнением."
Он усмехнулся – на этот раз в его улыбке появилась тень искреннего удивления.
"Увидим, Марина Игоревна. Увидим."
Он повернулся и направился к выходу, а я осталась стоять у стенда с объявлениями, чувствуя, как в жилах пульсирует адреналин. Первая стычка закончилась вничью, но я понимала – это было только начало. Завтра предстоит настоящая битва.
Я смотрела в его холодные голубые глаза и понимала: этот человек станет моим главным испытанием. Он воплощал в себе все то, против чего я боролась – цинизм, недоверие к человеческой природе, убежденность в том, что чувства – это слабость.
Но я была готова принять этот вызов. Потому что за моей спиной стояли не только научные исследования и профессиональный опыт. За моей спиной стояли дети, которые нуждались в понимании, поддержке и возможности вырасти эмоционально здоровыми людьми.
И если для этого мне придется сразиться с самым циничным учителем в гимназии, то я готова к этой схватке.
Завтра будет интересно.
Глава 2
Будильник зазвенел ровно в шесть утра, как и положено в хорошо организованной жизни. Я протянул руку, отключая звонок, и несколько секунд лежал в постели, глядя в потолок своей строго обустроенной квартиры. Все здесь было подчинено логике и функциональности: минималистичная мебель из темного дерева, книжные полки с математическими трудами, расставленные по алфавиту, ни одной лишней детали. Идеальный порядок, который никто не мог нарушить.
Но сегодня этот порядок почему-то раздражал.
Вчерашняя встреча с новым школьным психологом никак не выходила из головы. Обычно молодые специалисты с горящими глазами и революционными идеями не задерживали моего внимания дольше пяти минут. Я научился быстро определять тип – наивные идеалисты, которые приходят в систему образования с намерением "все изменить", а через год-два либо уходят разочарованными, либо становятся такими же циниками, как все остальные.
Но Соловьева… Марина Игоревна оказалась не такой простой.
Я встал с постели и направился на кухню готовить кофе. В зеркале прихожей мелькнуло отражение – высокий мужчина тридцати двух лет, которого жизнь научила держать эмоции под строгим контролем. Небольшой шрам на левой скуле – память о давней драке в университете, когда я еще верил в справедливость и готов был за нее драться. Теперь эта наивность вызывала у меня лишь горькую усмешку.
Аромат крепкого кофе заполнил кухню, принося привычное успокоение. Я сел за стол с утренними новостями на планшете, но мысли упрямо возвращались к вчерашнему разговору в коридоре гимназии.
"Эмоциональный интеллект – это не мода и не выдумка," говорила она, и в ее голосе слышалась не детская убежденность, а зрелая уверенность профессионала. "Это научно обоснованная концепция…"
Я помотал головой, отгоняя назойливые воспоминания. Ну и что, что она цитировала исследования? Любой первокурсник может начитаться умных книжек и попугайничать научными терминами. Настоящая проверка ждет ее сегодня, на педагогическом совете, перед аудиторией опытных педагогов.
Тогда мы увидим, на что способна новая "звезда" психологии.
Актовый зал гимназии "Знание" поражал своей торжественностью даже в обычный день, а во время педагогических советов здесь всегда царила особая атмосфера. Высокие потолки с лепниной, портреты выдающихся российских педагогов на стенах, ряды удобных кресел, обитых темно-синей тканью. Здесь принимались решения, которые влияли на жизнь сотен детей и десятков преподавателей.
Я занял свое обычное место в третьем ряду – достаточно близко, чтобы видеть все реакции выступающих, но не настолько близко, чтобы привлекать лишнее внимание директора. За двенадцать лет работы в гимназии я научился читать настроения коллектива по едва заметным признакам: как сидят люди, куда направлены их взгляды, какие шепотки раздаются в рядах.
Сегодня в зале витало ощущение скептического любопытства. Большинство учителей уже слышали о новой программе и относились к ней с традиционной осторожностью российских педагогов к любым нововведениям.
"Итак, коллеги," голос Виктора Степановича Громова прервал тихие разговоры. "Сегодня у нас особенная повестка дня. Как вы знаете, в этом году мы запускаем экспериментальную программу развития эмоционального интеллекта учащихся. Представит программу наш новый педагог-психолог Марина Игоревна Соловьева."
Я проследил взглядом, как к кафедре направилась знакомая фигура. Сегодня она была одета в строгий темно-синий костюм, каштановые волосы аккуратно собраны в невысокий пучок, минимум косметики. Профессиональный образ, никаких намеков на легкомыслие или чрезмерную молодость. Она продумала каждую деталь – умная женщина.
"Добрый день, уважаемые коллеги," ее голос прозвучал ровно и уверенно. "Меня зовут Марина Игоревна Соловьева, и я рада представить вам программу, которая может изменить подход к образованию наших детей."
Громкие слова. Посмотрим, сумеет ли она их подкрепить.
"Начну с вопроса," продолжила Соловьева, обводя взглядом аудиторию. "Сколько из ваших учеников в прошлом году пропустили занятия из-за стресса, панических атак или депрессии? Сколько родителей жаловались на то, что их дети не могут справиться с нагрузкой, хотя интеллектуально вполне способны?"
В зале раздался тихий гул – вопрос попал в цель. Действительно, в последние годы количество детей с эмоциональными проблемами заметно возросло.
"А теперь следующий вопрос," Марина сделала паузу. "Кто из вас специально учился тому, как помочь ребенку справиться со стрессом? Как научить его понимать собственные эмоции? Как помочь наладить отношения со сверстниками?"
Неприятное молчание. Большинство из нас, действительно, полагались в этих вопросах на интуицию и жизненный опыт.
Я почувствовал, как напрягаются мышцы челюсти. Она хорошо подготовилась к выступлению, нашла правильные болевые точки. Но это еще не доказательство эффективности ее методов.
"Эмоциональный интеллект," продолжала Соловьева, включая проектор, "это способность человека распознавать, понимать и управлять как собственными эмоциями, так и эмоциями других людей. Исследования показывают, что люди с высоким эмоциональным интеллектом более успешны в карьере, более счастливы в личной жизни, реже страдают от депрессии и тревожности."
На экране появились графики и статистические данные. Я внимательно изучал цифры, ища слабые места в аргументации. Но исследования выглядели серьезно – университеты с мировым именем, выборки в несколько тысяч человек, долгосрочные наблюдения.
"В нашей программе три основных блока," на экране появилась схема. "Первый – эмоциональная грамотность. Дети учатся называть свои чувства, понимать их причины, видеть связь между эмоциями и поведением. Второй – саморегуляция. Техники управления стрессом, мотивации, принятия решений. Третий – социальные навыки. Эмпатия, построение отношений, решение конфликтов."
Я слушал и против воли отмечал логичность предложенной структуры. Но все-таки решился задать вопрос.
"Марина Игоревна," я поднял руку. "Все это звучит красиво в теории. Но есть ли у вас статистика эффективности подобных программ в российских школах? Или мы работаем по принципу 'хочется верить'?"
В зале стало тише. Мой вопрос прозвучал довольно резко, но я хотел проверить, как она реагирует на жесткую критику.
Соловьева повернулась ко мне, и я увидел в ее серых глазах не растерянность, а азарт. Она ждала этого вопроса.
"Отличный вопрос, Андрей Викторович," она даже улыбнулась, и в этой улыбке не было ни тени растерянности. "В Москве подобные программы уже внедрены в семнадцати школах. За два года наблюдений отмечено снижение количества конфликтов между учениками на тридцать процентов, улучшение успеваемости на двадцать процентов в классах, где дети освоили навыки саморегуляции. И что особенно важно для нашей гимназии – повышение результатов ЕГЭ в среднем на пятнадцать баллов за счет лучшего управления стрессом во время экзаменов."
Последняя цифра заставила нескольких коллег переглянуться с интересом. Результаты ЕГЭ – это святое для любой школы, претендующей на высокий статус.
"Но самое главное," продолжила Марина, и в ее голосе появились личные нотки, "эти дети счастливее. Они лучше понимают себя, умеют дружить, не боятся совершать ошибки и учиться на них. Разве не об этом мы мечтаем как педагоги?"
И вот тут произошло что-то неожиданное. Ее слова о том, что дети "не боятся совершать ошибки и учиться на них", вдруг отозвались где-то глубоко в груди. Я вспомнил себя в детстве – того мальчишку, который верил в справедливость и не боялся защищать слабых. До того, как жизнь научила меня, что идеализм – это роскошь, которую нельзя себе позволить.
Я мотнул головой, отгоняя ненужные воспоминания. Сосредоточься, Орлов. Это всего лишь красивые слова.
"А что конкретно будет происходить на занятиях?" спросила Елена Дмитриевна Светлова. "Дети будут сидеть в кругу и рассказывать о своих чувствах?"
Смех в зале был добродушным – Елена всегда умела разрядить обстановку.
"Не только," Марина тоже улыбнулась. "Мы будем использовать ролевые игры, арт-терапию, групповые дискуссии, даже элементы театра. Дети будут учиться через практику, через живое взаимодействие. Например, разыгрывая сцену конфликта, они научатся видеть ситуацию глазами разных участников, находить компромиссы."
"А как быть с дисциплиной?" вмешался Анатолий Петрович, учитель физики старой школы. "Если дети будут постоянно обсуждать свои эмоции, не станут ли они слишком… расслабленными для серьезной учебы?"
"Наоборот," Марина покачала головой. "Дети, которые умеют управлять своими эмоциями, более дисциплинированы. Они понимают важность учебы, могут мотивировать себя, справляться с трудностями. Эмоциональный интеллект – это не про вседозволенность, это про осознанность."
Я заметил, как внимательно слушают ее коллеги. Даже самые консервативные преподаватели задавали вопросы с искренним интересом, а не с желанием поставить в тупик.
И тогда я понял: она их убеждает. Медленно, но верно.
"Последний вопрос," поднял руку молодой учитель истории. "А что делать с родителями? Многие из них весьма… скептически настроены к любым психологическим экспериментам над их детьми."
"Прекрасный вопрос," Марина кивнула. "Именно поэтому мы планируем регулярные встречи с родителями, где они смогут увидеть результаты работы своими глазами. Плюс мы будем обучать родителей базовым принципам эмоционального интеллекта – многие сами признаются, что не знают, как говорить с детьми о чувствах."
Педсовет закончился одобрением программы – правда, в экспериментальном режиме и пока только для пятых и шестых классов. Я остался в зале, наблюдая, как коллеги подходят к Соловьевой с дополнительными вопросами. Она отвечала терпеливо и подробно, и я видел в ее глазах не торжество победы, а искреннее желание помочь.
Черт. Я редко ошибался в людях, но похоже, с ней промахнулся.
Когда зал почти опустел, я подошел к ней. Она собирала бумаги и выглядела слегка уставшей, но довольной.
"Неплохая презентация," сказал я нейтральным тоном. "Особенно понравилась статистика по результатам ЕГЭ."
Она подняла голову, в ее взгляде мелькнула настороженность. "Спасибо. А что вы думаете о программе в целом?"
Я помолчал, подбирая слова. Признать, что она произвела на меня впечатление? Что некоторые ее аргументы заставили меня задуматься? Нет, слишком рано.
"Посмотрим, как это будет работать на практике," ответил я уклончиво. "Теория и практика – разные вещи."
"Согласна," она кивнула. "Но Андрей Викторович… спасибо за вопросы. Они помогли мне лучше объяснить важные моменты."
В ее тоне не было ни сарказма, ни обиды. Искренняя благодарность. Когда в последний раз кто-то благодарил меня за критику?
Я кивнул и направился к выходу, но у самой двери оглянулся. Марина стояла у окна, глядя на школьный двор, где через несколько дней появятся дети. В ее позе читалась смесь решимости и волнения – она понимала, что настоящая проверка еще впереди.
И почему-то впервые за много лет мне захотелось, чтобы кто-то справился с поставленной задачей. Чтобы ее теории сработали на практике.
Хотя, конечно, я в этом сомневался.
Идя по коридору к выходу, я ловил себя на том, что снова и снова прокручиваю в памяти ее слова о детях, которые "не боятся совершать ошибки и учиться на них". А еще – о том, как важно не бояться быть уязвимым.
Уязвимость. Черт возьми. Именно уязвимость и сделала меня мишенью для Оксаны пять лет назад. Я открылся ей полностью, доверил ей свое сердце, свои планы, свои сбережения. А она… она просто исчезла в один прекрасный день, оставив записку и пустой банковский счет.
С тех пор уязвимость для меня – синоним глупости.
Но почему тогда слова этой женщины заставляют меня сомневаться в собственных убеждениях?
Выходя из гимназии в теплый августовский вечер, я поймал себя на мысли, что жду начала учебного года с необычным интересом. Хочется посмотреть, как Марина Игоревна Соловьева будет применять свои теории на практике.
И главное – устоит ли она перед реальностью российской школы, которая ломает многих идеалистов.
Хотя… после сегодняшнего выступления я уже не был так уверен, что она сломается.