Архитектура снов

Глава 1: Первое письмо.

Алена обнаружила письмо в понедельник. Оно не пришло с курьером, не упало в щель почтового ящика и не ожидало ее на столешнице ресепшена внизу, в гулком, отделанном мрамором чреве небоскреба. Оно просто материализовалось внутри папки с договорами о слиянии, которую она, не глядя, открыла на двадцать третьем этаже, в своем угловом офисе с видом на утопающий в тумане Панкрац.

Мир Алены Новаковой был построен на предсказуемости. Он состоял из выверенных параграфов, четких формулировок и строгой иерархии последствий. В свои тридцать семь она была ведущим юристом в «Globus Consulting», и ее специализацией была безжалостная элегантность корпоративного права – искусство, позволяющее большим деньгам двигаться бесшумно и беспрепятственно. Ее реальность пахла дорогим парфюмом, холодным стеклом и едва уловимым озоновым запахом работающих серверов. В этой реальности не было места для аномалий.

И все же оно было здесь. Письмо.

Оно было прозрачным. Не из тонкого пластика или целлофана, а именно прозрачным, словно кто-то сумел вырезать прямоугольник из застывшего воздуха или чистой родниковой воды. Оно было невесомым; когда Алена взяла его в руки, подушечки пальцев не ощутили давления, лишь легкий, едва заметный холод, какой бывает у стекла ранним утром. Сквозь него, как через линзу, искажались линии ее рабочего стола: идеальный строй ручек, стопка безупречно ровных документов, холодный блеск металлической подставки для телефона.

Адрес был выведен чернилами цвета сумеречной лаванды. Буквы не были напечатаны или написаны – они светились изнутри, мягким, неземным светом, пульсируя в такт чему-то, что Алена не могла услышать.

*Алена Новакова, улица Туманных Колоколов, дом 7, квартира 14, туда, где заканчиваются речи и начинаются вздохи.*

Она моргнула. Прочитала снова. Имя было ее. Адрес – тоже. Старый дом в районе Винограды, который она снимала уже пять лет, ценя его за толстые стены и тишину. Но последняя строка… «туда, где заканчиваются речи и начинаются вздохи». Это звучало как отрывок из дурного сентиментального романа. Или как неудачная попытка вирусной рекламы. Но кто мог доставить рекламный буклет внутрь запечатанной папки в ее кабинете, мимо трех уровней охраны?

Она перевернула конверт. На обороте не было ничего, кроме той же странной, живой прозрачности. Алена поднесла его к лампе. Внутри, в самой толще стеклянного ничто, проступил едва заметный силуэт. Человек с поднятыми руками. Он то ли танцевал, то ли тонул в медленном, вязком потоке. Она встряхнула письмо. Силуэт качнулся и растворился.

«Глупости», – произнесла она вслух. Слово прозвучало в идеальной тишине офиса сухо и неубедительно, как щелчок сломанного выключателя.

Алена положила письмо на стол, отодвинув его на самый край, будто оно было чем-то неприличным, нарушающим стерильный порядок ее рабочего пространства. Она вернулась к контракту. Цифры, пункты, подпункты. Знакомый и безопасный мир. Но он больше не поддавался ей. Буквы расползались, теряли резкость. Юридические термины, обычно твердые и ясные, как кристаллы, вдруг казались зыбкими, наполненными скрытыми, двусмысленными значениями. Она поймала себя на том, что перечитывает один и тот же абзац в четвертый раз, но его смысл ускользал, как песок сквозь пальцы.

Раздражение подступало тонкой, холодной волной. Она встала и прошла к кофемашине, встроенной в панель из темного дерева. Нажала на кнопку. Аппарат привычно загудел. Пока наливалась чашка, Алена смотрела на свое отражение на его глянцевой черной поверхности. Строгий пучок волос. Безупречная блузка. Усталые, внимательные глаза. И кто-то еще. За ее правым плечом стоял высокий, неясный силуэт в длинном пальто, будто сотканный из тени и вечернего воздуха.

Сердце пропустило удар. Она резко обернулась.

Пустота. Лишь гудение кондиционера и далекий шум города за панорамным окном. Она провела рукой по лицу. Переутомление. Вот и все. Слишком много слияний, слишком мало сна. Нужно взять отпуск. Съездить к морю, где нет ничего, кроме монотонного шума волн.

Она выпила обжигающий эспрессо одним глотком, даже не почувствовав вкуса, и вернулась за стол. Письмо лежало на прежнем месте, и лавандовые чернила, казалось, стали светиться чуть ярче. Она больше не пыталась работать. Просто сидела и смотрела на него, пока за окном не сгустились сумерки и Прага не зажгла свои огни, превратившись в россыпь золотых искр на черном бархате ночи.

Вечером, уходя, она поддалась необъяснимому импульсу. Она не выбросила письмо. Она не оставила его на столе. Она сунула его в сумку, между ежедневником и кожаным футляром для очков.

Ее квартира встретила ее тишиной и прохладой. Здесь все тоже было подчинено порядку. Книги на полках расставлены по цвету корешков. Ни одной лишней вещи. На выходных она смотрела сериалы о бурной, непредсказуемой любви, которую уже не помнила, как чувствовать, и пила дорогое вино в одиночестве, наслаждаясь его сложным букетом и полным отсутствием обязательств.

Она вынула письмо из сумки. В домашнем полумраке оно выглядело еще более нереальным. Алена положила его на прикроватный столик. Оно лежало там, рядом с томиком Кафки, который она так и не дочитала, и казалось порталом в другой мир, в реальность, где возможны адреса, ведущие к вздохам, и силуэты, танцующие в пустоте.

Впервые за много лет она не могла уснуть. Внутри, где-то в области солнечного сплетения, ворочался холодный, вязкий страх. Не острый приступ паники, а нечто растворенное в крови, как яд медленного действия. Страх того, что письмо исчезнет? Или, что еще хуже, страх того, что оно останется? Она закрыла глаза и увидела лавандовые буквы, горящие в темноте.

Проснулась она от резкого утреннего света, пробивавшегося сквозь жалюзи. Первым делом ее взгляд метнулся к прикроватному столику.

Письма не было.

Она села на кровати, сбросив оцепенение сна. Перевернула подушку. Обыскала ящик столика. Заглянула под кровать. Ничего. Словно его никогда и не было. Словно вчерашний день был лишь причудливым, лихорадочным сном.

Алена уже почти убедила себя в этом. Усталость, стресс, воображение… Но тут она заметила. На полированной поверхности столика, точно в том месте, где вчера лежал прозрачный прямоугольник, виднелось крошечное влажное пятнышко. Как будто застывшая слеза, оставленная кем-то, кто приходил ночью, чтобы забрать свое послание. Алена коснулась его кончиком пальца. Вода. Обычная вода. Но от этого прикосновения по спине пробежал ледяной холодок, не имеющий ничего общего с логикой и рациональным мышлением.

Глава 2: Призраки в отражениях.

Вторник прошел в тумане принудительной нормальности. Алена работала с удвоенным, почти яростным усердием, словно пытаясь замуровать вчерашнюю трещину в реальности слоями срочных дел и безупречных формулировок. Исчезнувшее письмо она классифицировала как редкий случай сонного паралича или микросна, порожденного стрессом. Влажное пятно на столике? Конденсат. Фигура за плечом? Игра света. Ее разум, натренированный находить логические обоснования для самых запутанных корпоративных махинаций, с легкостью сфабриковал дело в пользу собственного здравомыслия. Вердикт был вынесен: виновно переутомление. Дело закрыто.

Но ощущение, что за ней наблюдают, не проходило. Оно было похоже на низкочастотный гул, который не столько слышишь, сколько чувствуешь всем телом. В лифте, отделанном зеркальными панелями, ей казалось, что ее отражение моргает на долю секунды позже. В блестящей поверхности гранитного пола в холле фигуры спешащих коллег на мгновение вытягивались, искажались, будто их затягивало в невидимую воронку. Она списывала это на усталость глаз, на мигрень, на что угодно, лишь бы не признавать, что фундамент ее мира дал еще одну, более глубокую трещину.

Второе письмо она нашла в среду. День был серым и безликим, один из тех, что служат лишь прокладкой между более значимыми событиями. Алена возвращалась с обеда, в мыслях прокручивая детали предстоящей сделки. Она свернула в служебный коридор – узкий, стерильный проход, освещенный холодными светодиодными лампами, куда выходили только двери ее кабинета и пожарного выхода. Здесь никогда никого не было.

Но оно было там. Лежало прямо на безупречно чистом линолеуме, точно по центру коридора. Такое же прозрачное, как и первое, но на этот раз от него исходило едва уловимое тепло. Словно кто-то держал его в руках всего мгновение назад.

Дрожащими пальцами она подняла его. Адрес снова светился изнутри мягким лавандовым огнем, но формулировка изменилась.

*Алена Новакова, улица Туманных Колоколов, дом 7, квартира 14, туда, где хохот перестает быть смешным и становится криком.*.

Фраза ударила под дых. Это было слишком личным. Она вспомнила случай из университета: вечеринка, глупая шутка, ее собственный смех, который вдруг сорвался на истерический, почти беззвучный вопль от внезапно нахлынувшего чувства одиночества. Никто тогда, кажется, не заметил. Или она так думала.

Внутри этого конверта что-то было. Нечто темное, похожее на горстку пепла. Она осторожно, кончиками ногтей, вскрыла невидимый клапан. Внутри лежал не пепел. Это была мельчайшая, тончайшая пыль кофейного цвета. Когда она высыпала ее на ладонь, в нос ударил странный, многослойный запах: старая бумага, высохшие чернила, пыльца увядших цветов и что-то еще, неуловимо горькое, как запах недопитого и забытого на столе чая.

Как только пыль коснулась ее кожи, в голове эхом пронеслись обрывки фраз, тихий, накладывающийся друг на друга шепот сотен голосов. Они не звучали в ушах, они рождались прямо в сознании, как давно забытое воспоминание.

*Любимый, я жду тебя на мосту, как договаривались*.

*Прости, я не смогу больше так жить, не ищи*.

*Помни, что бы ни случилось, я всегда буду*.

*Если ты читаешь это, значит, меня уже*.

Прах несбывшихся признаний. Пыль несказанных слов.

В тот же миг прозрачный конверт в ее другой руке начал мутнеть. Он потерял свою стеклянную твердость, стал мягким, как влажная бумага, и за несколько секунд просто истлел, превратившись в ничто. Алена осталась стоять посреди пустого коридора с горсткой говорящей пыли на ладони.

Она бросилась в туалет. Смыла пыль с руки, яростно терла кожу, пока та не покраснела. Шепот в голове затих, но его эхо осталось. Она посмотрела на себя в зеркало. И отшатнулась.

На долю секунды из зеркала на нее смотрела не она. Это была женщина с ее лицом, но ее глаза были полны такой вселенской тоски, что у Алены перехватило дыхание. На щеке у зеркальной женщины блестела мокрая дорожка от слезы. Алена дотронулась до своего лица. Оно было сухим. Она моргнула, и видение исчезло. Перед ней снова была она сама – бледная, испуганная, но узнаваемая.

Логика больше не работала. Это не было переутомлением. Это было вторжением.

Остаток дня она провела как в бреду. Она запросила записи с камер видеонаблюдения в коридоре за последние сутки. На пленке не было ничего – лишь она сама, входящая в коридор и застывшая на месте на две минуты. Никакого письма на полу. Никакого силуэта. Она выглядела как женщина, у которой случился приступ прямо посреди рабочего дня.

Ее ассистентка Йитка, вернувшаяся из отпуска, обеспокоенно спросила, все ли в порядке. Алена ответила слишком резко, и девушка испуганно отступила. Йитка принадлежала к миру понятных вещей: ипотек, планов на выходные и сплетен у кулера. Как объяснить ей, что ее начальница получает письма из ниоткуда, содержащие прах мертвых слов?

Вечером она не поехала домой. Она шла по Праге пешком, бесцельно, пытаясь измотать себя, стереть навязчивые образы долгой ходьбой. Но город, казалось, сговорился против нее. В витрине магазина марионеток ей показалось, что одна из кукол – точная ее копия в деловом костюме – медленно повернула голову и посмотрела ей прямо в глаза. Отражения в лужах после недавнего дождя показывали не серое пражское небо, а багровое, закатное, с двумя лунами. Каменные горгульи на крыше собора Святого Вита, которые она видела сотни раз, вдруг показались ей живыми, застывшими в середине движения хищниками, терпеливо наблюдающими за ней.

Архитектура города, всегда казавшаяся ей просто камнем и историей, вдруг обрела волю, собственный зловещий замысел. Она больше не была просто фоном. Она стала действующим лицом.

Вернувшись в свою пустую, тихую квартиру, Алена почувствовала себя как в осаде. Тишина больше не успокаивала – она звенела от напряжения. Каждый темный угол казался укрытием для чего-то. Она подошла к окну. Внизу раскинулся океан огней, но и он больше не был просто городом. Огни складывались в причудливые, незнакомые созвездия. Линии улиц образовывали руны, смысл которых был ей недоступен, но интуитивно страшен.

Она поняла, что сходит с ума. Или, что было еще ужаснее, – прозревает.

И тогда она вспомнила. Год назад на корпоративном вечере один из коллег, перебравший с Бехеровкой, всучил ей визитку, хохоча. «Это для тех, у кого проблемы не с финансами, а с реальностью, – сказал он. – Мой кузен. Немного не от мира сего, но говорят, помогает».

Алена тогда вежливо улыбнулась и засунула картонный прямоугольник в дальний отдел кошелька, чтобы выбросить позже, но забыла. Она нашла визитку. Плотный, дорогой картон. Имя было вытиснено серебром: «Доктор Ондржей Шимек. Психотерапевт». А под ним, более мелким шрифтом, была приписка, которую она тогда не заметила:

*«Специалист по архитектуре снов и картографии души».*

Глава 3: Доктор Шимек и шкатулка.

Кабинет доктора Шимека находился в районе Мала Страна, в лабиринте кривых, мощеных улочек, где время, казалось, застряло где-то между алхимиками Рудольфа II и тишиной сонных кофеен. Это была Прага из туристических открыток, но Алена, шагая по брусчатке, ощущала ее иначе. Она чувствовала себя чужеродным элементом, современным механизмом, попавшим в старинный, работающий по непонятным законам часовой механизм. Здания здесь, казалось, не стояли, а прислушивались друг к другу, наклонившись над узкими проходами. Их фасады, украшенные сграффито и старинными домовыми знаками, напоминали лица стариков, хранивших слишком много тайн.

Дверь она нашла по маленькой, почти незаметной латунной табличке. Никаких кричащих вывесок, никаких стеклянных витрин. Лишь выгравированное серебром имя и под ним – та самая строка про «архитектуру снов». Дверь открылась беззвучно, и Алена шагнула из серого дня в пространство, пахнущее воском, старыми книгами и сухими травами.

Это был не кабинет психотерапевта в привычном понимании. Ни кушетки, ни дипломов в рамках, ни стерильной белизны. Комната напоминала скорее келью ученого-мистика или лавку картографа. Стены были от пола до потолка заставлены стеллажами с книгами в кожаных переплетах. На массивном дубовом столе, за которым сидел сам доктор, были разложены старинные карты, соседствовавшие с астролябией и коллекцией минералов, каждый из которых, казалось, светился собственным внутренним светом. Единственным, что напоминало о современности, был ноутбук, сиротливо примостившийся на краю стола.

Доктор Ондржей Шимек поднял голову от книги и посмотрел на нее. Он был моложе, чем она ожидала – лет тридцать пять, может, сорок. Одет он был просто, в темный свитер и брюки, но именно его глаза заставили Алену замереть на пороге. Они были цвета старого, потускневшего серебра, и смотрели так, будто видели не ее деловой костюм и тщательно собранные в пучок волосы, а все слои, из которых она состояла: ее страхи, ее забытые надежды, ее железную волю и трещины в ней. В его взгляде не было ни осуждения, ни любопытства. Только спокойное, бездонное принятие.

«Пани Новакова, – его голос был тихим и глубоким, под стать атмосфере комнаты. – Прошу, садитесь».

Она села в старое, но удобное кожаное кресло напротив него. На мгновение она почувствовала себя не клиенткой, а просительницей, пришедшей к мудрецу за советом. Она одернула себя. Это врач. Она – пациент. Есть симптомы, и должен быть диагноз.

«Доктор, – начала она, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо и уверенно, как в зале суда. – Я думаю, у меня серьезные проблемы. Я переживаю острый стресс, и, по всей видимости, это вызывает у меня слуховые и зрительные галлюцинации».

Она изложила все. Четко, по пунктам, как будто составляла юридическое заключение. Прозрачные письма. Адреса, ведущие в никуда. Исчезновение первого конверта. Прах из второго. Шепот в голове. Фигуры в отражениях. Она говорила, а доктор Шимек слушал, не перебивая, лишь изредка кивая. Он не делал никаких пометок. Его серебряные глаза не отрывались от ее лица, и Алене казалось, что он слышит не только слова, но и то, что стоит за ними – панику, которую она так отчаянно пыталась скрыть за стеной логики.

Когда она закончила, в комнате повисла тишина. За окном прокричала чайка. Тиканье старинных часов на стене, которого она раньше не замечала, отсчитывало секунды, казавшиеся вечностью.

«И чего вы боитесь больше всего?» – наконец спросил он.

Вопрос застал ее врасплох. Она ожидала чего угодно: вопросов о детстве, о работе, о личной жизни. Но не этого.

«Я боюсь сойти с ума, – честно ответила она. – Потерять контроль. Моя жизнь, моя карьера построены на контроле, на способности отличать реальное от воображаемого».

«А вы уверены, что та линия, которую вы проводите между ними, находится в правильном месте?» – мягко спросил Шимек.

Алена нахмурилась. «Существует объективная реальность, доктор. Стол – это стол. Стена – это стена. Письма не могут появляться из воздуха и содержать прах чужих эмоций».

«Не могут? – в его голосе не было иронии, лишь спокойный интерес. – Ваш мир построен на правилах. Корпоративное право – это свод правил, созданных людьми, чтобы упорядочить хаос. Но что, если есть правила более древние? Что, если архитектура реальности сложнее, чем архитектура пражского бизнес-центра?».

Он говорил с ней не как с пациенткой, а как с коллегой, обсуждающим сложный философский вопрос. Это выбивало из колеи. Она пришла сюда за рецептом на антидепрессанты, за курсом терапии, за чем-то материальным и объяснимым. А вместо этого получила метафизику.

«Что вы хотите сказать? Что я не больна?» – спросила она прямо.

«Я хочу сказать, что симптомы, которые вы описываете, похожи не на болезнь, а на пробуждение, – ответил Шимек. – Представьте, что вы всю жизнь жили в комнате без окон, и вдруг в стене появилась крошечная трещина. Сначала вы видите через нее лишь неясные тени и слышите странные звуки. Это пугает. Вы пытаетесь заделать трещину, убедить себя, что ее нет. Но она будет только расти».

Он помолчал, давая ей время осмыслить сказанное. Затем выдвинул ящик своего стола и достал оттуда маленькую, продолговатую шкатулку. Она была сделана из очень темного, почти черного дерева, гладко отполированного до блеска. На крышке не было ни замка, ни украшений. Просто идеальный деревянный прямоугольник.

Он протянул шкатулку ей. Алена колебалась, потом взяла. Дерево было теплым и тяжелым, словно внутри находилось не пустое пространство, а нечто плотное и живое.

«Что это?» – ее голос прозвучал почти шепотом.

«Ответ, который вы не готовы услышать, – сказал доктор Шимек. – И вопрос, который вы еще не готовы задать».

«Это какая-то терапевтическая методика? Символический объект?» – Алена отчаянно цеплялась за привычные термины.

Доктор Шимек грустно улыбнулся. Это была улыбка человека, который знает концовку книги, которую ты только начал читать. «Называйте это так, если вам будет спокойнее. Но вот мое единственное предписание. Не открывайте ее. Пока не будете готовы. По-настоящему готовы. Когда этот момент наступит, вы поймете».

Сеанс был окончен. Алена встала, все еще держа в руках тяжелую шкатулку. Она чувствовала себя обманутой и вместе с тем – странно заинтригованной. Она пришла за рациональным объяснением, а уходила с артефактом из сказки.

«Доктор, – она обернулась у самой двери. – Вы верите в то, что со мной происходит?».

«Вера здесь ни при чем, пани Новакова, – ответил он, снова устремив свой взгляд в старинную книгу. – Я не верю. Я знаю. Это моя работа – чертить карты тех территорий, существование которых другие отрицают».

Выйдя на улицу, Алена глубоко вдохнула влажный пражский воздух. Мир не изменился. Люди спешили по своим делам, трамвай прозвенел на повороте, пахло трдельником из ближайшей палатки. Но в ее сумке теперь лежала шкатулка, вес которой был непропорционален ее размеру. Вес выбора.

Дома она не знала, куда ее деть. Она поставила шкатулку на книжную полку, рядом с томиками по юриспруденции. Она смотрелась там чужеродно, как обломок метеорита среди учебников по геометрии. Каждый вечер она смотрела на нее, борясь с искушением открыть. Что внутри? Еще одно безумное послание? Пустота? Или, может быть, ключ ко всему?

Глава 4: Обещание семнадцатилетних.

Четверг прошел в вязкой, напряженной тишине. Алена работала, ела, говорила, но все это было лишь набором механических действий, которые исполняла ее телесная оболочка. Ее настоящее «я» было заперто в комнате без окон вместе с воспоминаниями о призраках в зеркалах и ощущением говорящей пыли на коже. Дома на книжной полке ее ждала шкатулка доктора Шимека – немая, темная, тяжелая. Она была материальным воплощением того выбора, который Алена отчаянно не хотела делать: признать реальность безумия или безумие реальности. Каждое утро она уходила из дома, не открыв ее, и это ощущалось как маленькая победа. Победа отсрочки.

В пятницу она пришла в офис раньше всех. Ей нужно было одиночество, чтобы собрать себя по частям перед началом рабочего дня. Утренняя Прага за панорамным окном была похожа на гравюру, выполненную в оттенках серого и индиго. Город еще спал, и его тайная, ночная жизнь не успела спрятаться за фасадами дневной суеты. Алене показалось, что она видит, как по артериям улиц течет не поток машин, а медленная, светящаяся энергия. Она тряхнула головой. Это нужно было прекращать.

Она села за стол, включила компьютер и погрузилась в работу. Цифры, графики, юридические прецеденты. Мир, где все можно измерить, классифицировать и занести в архив. Она работала несколько часов, не отрываясь, и ей почти удалось. Почти удалось убедить себя, что она – Алена Новакова, юрист, а не испуганная женщина, разговаривающая с призраками.

Третье письмо появилось ровно в тот момент, когда солнце, наконец, пробилось сквозь утреннюю дымку. Солнечный луч упал на ее стол, превратившись в яркое, пыльное пятно света. И прямо в центре этого пятна из воздуха начало соткаться нечто. Сначала это была лишь золотистая дымка, потом она уплотнилась, обрела форму, и через несколько секунд на полированной поверхности стола лежал конверт.

На этот раз он не был прозрачным. Он был сделан из чего-то плотного, теплого на ощупь, похожего на спрессованные и высушенные лепестки подсолнуха или ноготков. Он сиял мягким, внутренним золотым светом, а в руках ощущался как нечто живое.

Сердце колотилось где-то в горле. Это происходило здесь. В ее храме логики и порядка. На глазах у всего города, раскинувшегося за окном. Она больше не могла списать это на усталость или игру воображения.

Она взяла его. Адрес, выведенный все теми же лавандовыми, пульсирующими чернилами, гласил:

*Алена Новакова, улица Туманных Колоколов, дом 7, квартира 14, туда, где прошлое не умирает, а ждет своего часа.*.

Она открыла его. Клапан поддался без малейшего усилия. Внутри, на подложке из такого же золотистого материала, лежал один-единственный листок. На нем была всего одна фраза, написанная чернилами, которые переливались всеми цветами радуги, в зависимости от угла зрения.

*«Вспомни, что ты обещала ему в семнадцать лет, когда звезды были ближе и дороги еще вели куда-то, а не только назад».*.

Слова ударили по ней, как разряд тока. Они обошли ее аналитический ум, ее броню из скепсиса и цинизма, и вонзились прямо в сердце. Офис, стол, компьютер, панорамное окно – все это растворилось, подернулось туманом. Перед ее внутренним взором встала другая Прага. Прага двадцатилетней давности.

*…Летняя ночь. Теплая, пахнущая пылью, цветущими липами и речной водой. Они сидят на крыше старого доходного дома на Кампе, свесив ноги над пустотой. Внизу, под ними, город – шкатулка с драгоценностями, полная мерцающих огней. Ей семнадцать. Она носит рваные джинсы, пишет плохие, но искренние стихи в потрепанный блокнот и верит, что мир – это текст, который можно научиться читать между строк.*.

*Рядом с ней – Якуб. Он на год старше. Студент-архитектор с горящими глазами и вечно растрепанными волосами. Он не просто ее первая любовь. Он ее проводник. Он тот, кто учит ее видеть.*.

*«Смотри, – шепчет он, показывая рукой на панораму Пражского Града. – Все думают, что это просто камни и история. Но это не так. Это застывшая музыка. Посмотри на ритм арок собора Святого Вита. Слышишь готику? А вон там, башни базилики Святого Георгия – это романский стиль, более простой, суровый, как григорианский хорал. Город – это партитура, Аленка. Нужно просто уметь ее читать».*.