Где заканчиваются границы

Глава 15: Решение остаться.

Выйдя из больничной палаты, Виктория впервые за последние сутки почувствовала под ногами твёрдую почву. Мир больше не качался и не расплывался. Он был всё таким же серым и промозглым, но теперь это был просто фон, а не отражение её внутреннего состояния. Она прошла по коридору, и запах хлорки больше не казался ей запахом безысходности. Теперь это был просто запах больницы. Её мир, взорванный страшными открытиями, начал медленно собираться заново, но уже на совершенно ином фундаменте.

Вчера она приехала сюда с одной целью – исполнить дочерний долг и как можно скорее сбежать обратно, в свою упорядоченную, успешную жизнь. Она думала, что проведёт здесь неделю, не больше. Теперь она понимала, что неделей тут не обойтись. Уехать сейчас – значило снова предать. Предать Ивана, чью тайну она теперь знала. Предать мать, которая нашла в себе силы говорить. И даже предать отца, чья трагическая исповедь требовала не забвения, а осмысления. Убежать во второй раз было бы малодушием, которого она, построившая свою жизнь на культе силы, не могла себе позволить.

Стоя на крыльце больницы, она достала свой мобильный телефон – тонкий, дорогой прямоугольник из стекла и металла, портал в её другую жизнь. Она набрала номер своего московского офиса.

– Лена, добрый день. Это Покровская, – сказала она своей помощнице.

– Виктория Сергеевна! Слава богу! Я уже начала волноваться. Как вы? Что у вас случилось? Судья по делу «СтройИнвеста» не соглашается на перенос, говорит….

– Лена, остановись, – мягко, но властно прервала её Виктория. – Передай судье мои извинения и сообщи, что я не смогу участвовать в процессе. Пусть Котов меня заменит. Он в курсе дела.

На том конце провода повисла изумлённая тишина. Отказаться от дела, которое она вела полгода, которое было её личным крестовым походом? Это было немыслимо.

– Но, Виктория Сергеевна….

– Мне нужен отпуск. Прямо с сегодняшнего дня. На месяц.

– На месяц? – в голосе помощницы прозвучал шок. За пять лет их совместной работы Виктория не брала отпуск дольше десяти дней. – Но… у вас же совет директоров через две недели….

– Совет директоров пройдёт без меня. Ничего страшного. Оформляй отпуск за свой счёт. Причина – всё те же семейные обстоятельства.

Теперь эта фраза, брошенная вчера впопыхах, обрела истинный, тяжёлый вес. Это были не просто слова. Это была её новая реальность.

– Я поняла, Виктория Сергеевна, – растерянно ответила Лена. – Всё сделаю. Вы… вы держитесь там.

Положив трубку, Виктория почувствовала не сожаление, а облегчение. Она отрезала путь к отступлению. Мосты в Москву были сожжены, по крайней мере, на ближайший месяц.

Следующий звонок был Денису.

– Я поговорила с мамой, – сказала она без предисловий. – Она в сознании. Ей немного лучше.

– Слава богу, – в его голосе слышалось искреннее облегчение. – Ты едешь домой? Лена уже волнуется, что ты со вчерашнего дня ничего не ела. Давай я за тобой заеду.

– Денис, я остаюсь.

– В смысле? Конечно, остаёшься. Мы все надеялись….

– Нет, ты не понял. Я остаюсь надолго. Я взяла отпуск на месяц.

Пауза. Он переваривал информацию.

– На месяц? – переспросил он. – Вика, ты уверена? А как же твоя работа?

– С работой я разобралась. Мне нужно здесь остаться. Мне нужно… распутать этот клубок до конца. Понять, что произошло на самом деле. Почему мы все оказались там, где оказались.

– Хорошо, – сказал он после долгого молчания. Его голос звучал серьёзно. Он понял, что это не каприз. – Тогда тем более поехали к нам. У нас тебе будет спокойнее. Дети, Лена… Нормальная жизнь. Зачем тебе сидеть одной в этом холодном доме?

Его предложение было продиктовано заботой. Но Виктория знала, что должна отказаться. «Нормальная жизнь» – это то, от чего она сейчас была дальше всего. Ей нужно было оставаться в эпицентре взрыва.

– Спасибо, Денис. Правда. Но я должна остаться в доме отца.

– Зачем? Чтобы мучить себя?

– Чтобы понять, – твёрдо ответила она. – Вся правда там, в этих стенах, в его кабинете. Я не могу разобраться с этим, живя у тебя, за чаем с плюшками. Я не могу убежать от этого дома во второй раз. Я должна пройти через это. Здесь.

Денис молчал. Он был практичным человеком, архитектором, привыкшим к логике и здравому смыслу. Но даже он понял символизм её решения. Чтобы победить дракона, нужно было войти в его пещеру.

– Я понял, – наконец сказал он. – Как скажешь. Но я буду заезжать каждый день. Привозить еду. И если тебе что-то понадобится, что угодно, ты звонишь мне в любое время дня и ночи. Договорились?

– Договорились, – ответила она, и впервые за много лет почувствовала, что у неё есть брат.

Вернувшись в большой дом на холме, она вошла в него уже не как гостья или призрак из прошлого. Она вошла как хозяйка. Хозяйка этого дома, этого прошлого, этих тайн. Она не стала зажигать свет в гостиной. Она прошла прямо на кухню, нашла в шкафу кофе и сварила себе чашку – крепкий, горький, как её новая реальность.

С чашкой в руках она вернулась в кабинет отца. Теперь это место не пугало её. Это было её рабочее место. Она села в его кресло, положила перед собой дневник и письма. Это было её «дело». Самое сложное и самое важное в её жизни.

Она оставалась здесь. Не на неделю, а на месяц. Или на столько, сколько потребуется. Это было её первое самостоятельное решение на пути к воссоединению семьи. Не решение сбежать, а решение остаться и бороться.

Глава 16: Комната Ивана.

Проведя ночь без сна в кабинете отца, Виктория поняла, что сделала только первый шаг. Кабинет отца был полем битвы, местом, где выносились приговоры и признавались поражения. Но душа этой трагедии, её тихий, страдающий эпицентр, находился в другой комнате. В комнате Ивана.

Она стояла перед его дверью, и эта простая, выкрашенная белой краской дверь пугала её больше, чем массивные дубовые врата отцовского святилища. После смерти Ивана мать превратила его комнату в мавзолей. Входить туда было запрещено. Денис говорил, что мать лишь изредка заходила туда, чтобы стереть пыль, и выходила с заплаканными глазами. Все эти двадцать лет комната оставалась запечатанной капсулой времени, хранящей последний день жизни её брата. Войти туда – значило не просто нарушить материнский запрет. Это значило совершить акт археологического вскрытия, потревожить покой мёртвых.

Рука Виктории замерла на холодной латунной ручке. Она была не следователем, врывающимся на место преступления. Она была сестрой, вернувшейся домой слишком поздно. Она повернула ручку. Замок не был заперт.

Дверь бесшумно открылась, и в лицо ей ударил воздух – другой, не такой, как в остальном доме. Плотный, спёртый, пахнущий пылью, старой бумагой и чем-то неуловимо-сладковатым – может быть, высохшими красками. Виктория шагнула внутрь и замерла, как будто пересекла границу между мирами.

Это была комната юноши из конца девяностых, застывшая под тонким слоем пыли, как Помпеи под пеплом. Время здесь остановилось. На стенах висели плакаты, выцветшие и пожелтевшие по краям. С одного на неё смотрел измученный, нездешний взгляд Курта Кобейна. С другого – меланхолично взирал Том Йорк из Radiohead. Это была музыка их с Иваном юности, гимны их общего одиночества и непонимания.

Письменный стол у окна. На нём – старый кассетный плеер, стопка кассет с надписанными от руки названиями групп: «Кино», «ДДТ», «Гражданская Оборона». Рядом – раскрытая книга. Виктория подошла ближе. Альбер Камю, «Посторонний». Она помнила, как они спорили об этой книге до хрипоты. Она, уже тогда будущий юрист, доказывала, что герой должен быть наказан. А Иван тихо говорил, что он просто не умел лгать, даже самому себе, и мир убил его за это.

В углу стоял мольберт, накрытый белой простынёй. Рука Виктории дрогнула, когда она потянулась к ткани. Она сдёрнула её. На холсте был незаконченный портрет. Портрет молодого человека с тёмными волосами и печальными, умными глазами. Он был написан в той экспрессивной, нервной манере, которая была свойственна Ивану в последние месяцы. Лицо было незнакомым, но в нём было что-то пронзительно-родное.

Она провела рукой по спинке его стула, коснулась стопки его рисунков, лежавших на подоконнике. Это были не просто вещи. Это были артефакты его души, его надежд и его боли. И где-то среди них должен был быть ключ к его последней тайне. «Письмо, адресованное «М.»», – всплыли в памяти строки из дневника отца.

Её взгляд снова вернулся к письменному столу. Он был аккуратно прибран. Мать, даже в своём горе, не терпела беспорядка. Виктория начала методично выдвигать ящики. Верхний – карандаши, кисти, тюбики с краской. Второй – тетради с институтскими конспектами. Третий, самый нижний, был заперт.

Сердце пропустило удар. Конечно. Самое сокровенное он должен был запереть. Но где ключ? Она осмотрела стол, провела рукой под столешницей. Ничего. И тут её осенило. Иван никогда не был прагматиком. Он был поэтом. Он не стал бы прятать ключ в банальное место. Она снова посмотрела на книжную полку. Рядом с Камю стоял маленький, потрёпанный томик стихов Бродского. Его любимый. Виктория взяла книгу. Она была тяжелее, чем должна была быть. Открыв её, она увидела, что внутри страниц была вырезана ниша. А в ней лежал крошечный ключик.

Руки дрожали так, что она не сразу смогла вставить его в замочную скважину. Щелчок замка прозвучал оглушительно. Она медленно выдвинула ящик.

Внутри, на бархатной подложке, которую он, видимо, сделал сам, лежала небольшая деревянная шкатулка. А в ней – то, что она искала.

Это была пачка писем. Небольшая, перевязанная простой бечёвкой. Бумага была обычная, из школьной тетради. Но почерк… Это был почерк Ивана, но совсем другой. Не тот, которым он писал конспекты. Этот был летящим, полным эмоций, иногда срывающимся на почти неразборчивый бисер. Виктория развязала бечёвку. Она взяла верхнее письмо. Оно не было в конверте. Это был просто сложенный вчетверо листок. И в верхнем углу стояло одно-единственное обращение, выведенное с особой нежностью.

«М.».

Виктория села на пол, прямо у стола, прижав к груди эту пачку исписанных листков. Это была исповедь её брата. Его тайная жизнь, его запретная любовь, его приговор. Она знала, что, прочитав первое слово, она переступит последнюю черту, за которой уже не будет возврата.

Глава 17: М. – Михаил.

Она сидела на холодном паркете комнаты Ивана, и мир сжался до размеров этих нескольких пожелтевших, исписанных мелким почерком листков. Пачка писем в её руках казалась хрупкой и одновременно неподъёмно тяжёлой. Это была чёрная шкатулка его души, ящик Пандоры, который она, его сестра, осмелилась открыть спустя двадцать лет. Она чувствовала себя святотатцем, нарушившим последнюю волю, и в то же время – единственным человеком, который был обязан это сделать.

Она развернула первый лист. Почерк был знакомым и чужим одновременно. Тот же наклон, те же буквы, но в них была жизнь, эмоция, нерв, которых никогда не было в его аккуратных институтских конспектах. Это был голос его сердца.

*«М.,* – начиналось первое письмо, датированное за год до его смерти. – *Сегодня ты улыбнулся мне в коридоре, и весь мир на секунду замер. Просто улыбнулся, как улыбаешься всем, но мне показалось, что в этой улыбке было что-то только для меня. Может, я схожу с ума? Наверное. Но если сумасшествие – это видеть мир таким ярким, таким полным смысла, то я готов быть сумасшедшим».*.

Виктория читала, и перед её глазами вставал образ её брата – не того замученного, потухшего юноши, каким она его запомнила, а другого. Влюблённого. Окрылённого. Письма, написанные вначале, дышали счастьем. Тайным, пугливым, но от этого ещё более пронзительным. Он писал о книгах, которые они обсуждали, о музыке, которую слушали вместе, о том, как они случайно встретились в городе и два часа бродили по улицам, говоря обо всём и ни о чём.

*«Ты понимаешь меня так, как никто другой, М. Даже Вика, моя сестра, которую я люблю больше всех на свете, не понимает меня так. Она хочет, чтобы я боролся с миром. А ты… ты просто позволяешь мне быть. Рядом с тобой я не должен притворяться сильным, или умным, или «настоящим мужиком», как говорит отец. Я могу быть просто собой».*.

Боль резанула Викторию. Он был счастлив. В этом душном, консервативном городе, в этой семье, построенной на правилах и ожиданиях, её брат нашёл свой маленький, тайный сад, где он мог дышать.

И в одном из писем, нацарапанном на полях тетрадного листа, она увидела имя.

*«Миша, помнишь, ты читал мне стихи у реки? Я до сих пор слышу твой голос».*.

Миша. Михаил. В памяти Виктории тут же всплыл образ. Тихий, умный мальчик из их параллельного класса. Они дружили с Иваном, это все знали. Сидели вместе в библиотеке, ходили в кино. Никто не видел в этом ничего необычного. Дружба двух юношей, двух «книжных червей». Теперь эта дружба обрела другое, трагическое измерение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.