- -
- 100%
- +
Глава 1. Последний глоток.
Чай остыл. Элиза заметила это, когда подняла чашку к губам и почувствовала на языке не тепло, а какую-то противную вялость. Она поставила чашку обратно на стол и посмотрела на экран ноутбука, где курсор мигал в середине незаконченного предложения.
«Альпийские леса помнят то, что люди давно забыли».
Странная фраза. Элиза сама не понимала, откуда она пришла. Обычно она писала конкретнее, с цифрами, с фактами, с ссылками на исследования. Но сегодня что-то было не так. Слова приходили не из головы, а откуда-то глубже – из того места, где живут детские воспоминания и полузабытые сны.
За окном её мюнхенской квартиры уже темнело, хотя было всего четыре часа дня. Ноябрь в Германии – это месяц, когда день умирает рано, а ночь приходит медленно, расползаясь по улицам серой пеленой. Элиза любила это время года. В нём была какая-то честность. Зимой всё притворство отпадает: холодно – значит холодно, темно – значит темно.
Она снова попыталась сделать глоток чая и поморщилась. Совсем остыл. Нужно было встать, подогреть, но тело не слушалось. Руки лежали на клавиатуре, но пальцы словно окаменели. Элиза попыталась пошевелить ими и почувствовала странное покалывание – не боль, скорее предчувствие боли.
«Альпийские леса помнят то, что люди давно забыли».
Эта фраза была как заноза. Элиза не могла от неё избавиться. Она крутилась в голове, повторялась, становилась громче. И вместе с ней приходили образы. Образы, которые Элиза не вызывала сознательно.
Она видела лес. Настоящий лес, не тот ухоженный парк на окраине Мюнхена, куда она иногда ходила бегать по воскресеньям. Это был дикий лес, первобытный, где деревья росли так плотно, что между ними не было просвета. Где земля пахла грибами и прелью, где каждый звук – скрип ветки, шорох листвы – казался словом на забытом языке.
Элиза закрыла глаза. Сердце билось неровно, словно споткнулось и теперь пыталось восстановить ритм. Она положила руку на грудь и почувствовала, как под рёбрами что-то сжимается. Сжимается и не отпускает.
«Не сейчас», – подумала она отстранённо. Как будто это происходило не с ней, а с кем-то другим, кого она наблюдала со стороны.
Боль пришла резко, как удар кулаком изнутри. Элиза попыталась вдохнуть, но воздух не шёл. Лёгкие наполнялись чем-то плотным, вязким, похожим на воду. Она схватилась за край стола, опрокинула чашку. Чай разлился по клавиатуре, потёк на пол, но Элиза этого уже не видела.
Она видела лес.
Тот самый лес, в котором заблудилась в пять лет.
Это было в Баварии, недалеко от деревни, где жила её бабушка. Летние каникулы, жара, запах сосновой смолы. Бабушка повела её в лес за земляникой, и Элиза отстала. Просто отстала – увидела бабочку, побежала за ней, и когда оглянулась, бабушки уже не было.
Сначала было не страшно. Элиза кричала, звала, но голос терялся в листве. Потом стало темнеть – не вечернее темнение, а какое-то странное, когда солнце ещё высоко, но свет словно густеет, становится зелёным от обилия листвы. И тогда пришёл страх.
Элиза помнила, как сидела под огромной елью и плакала. Помнила, как думала, что никогда не выберется, что останется здесь навсегда, что превратится в одно из этих деревьев. Детская фантазия, но такая живая, что даже сейчас, спустя двадцать семь лет, от неё мурашки по коже.
А потом она услышала пение.
Не слова – просто мелодия. Тихая, почти неслышная, как будто кто-то напевал себе под нос и не думал, что его кто-то услышит. Элиза встала и пошла на звук. Шла долго, спотыкаясь о корни, царапая руки о ветки. И вышла на дорогу. Обычную асфальтированную дорогу, где через пять минут проехала машина и забрала её к бабушке.
Бабушка плакала, обнимала, ругалась. Спрашивала, как Элиза нашла дорогу. И Элиза сказала про пение. Бабушка замолчала. Посмотрела на неё странно, как будто увидела что-то, чего раньше не замечала. А потом перекрестилась и больше никогда не водила Элизу в тот лес.
Сейчас, лёжа на холодном кухонном полу своей мюнхенской квартиры, Элиза снова слышала это пение. Оно приходило откуда-то издалека, пробиваясь сквозь боль, сквозь страх, сквозь понимание того, что происходит что-то непоправимое.
Она умирала. Она точно знала, что умирает. Сердце останавливалось, и ничего нельзя было сделать. Телефон лежал на столе, но руки не могли до него дотянуться. Соседи не услышат – стены в этом доме толстые, старой немецкой постройки. Она умрёт здесь, одна, и найдут её только через несколько дней, когда редактор журнала забеспокоится, почему она не сдала статью.
Статью об альпийских лесах.
Элиза попыталась засмеяться, но вместо смеха из горла вырвался хрип. Как иронично. Она всю жизнь писала о природе, о её красоте, о том, как важно сохранить леса, реки, горы. Писала так страстно, что некоторые читатели присылали ей письма со словами благодарности. Говорили, что её статьи изменили их взгляд на мир. А она даже не знала, откуда берутся эти слова. Они просто приходили, вытекали из пальцев на клавиатуру, как будто кто-то диктовал их ей.
Пение становилось громче. Элиза закрыла глаза и увидела силуэт. Неясный, размытый, как будто составленный из теней и света одновременно. Силуэт человека. Или чего-то, что когда-то было человеком, а потом стало чем-то другим.
«Ты помнишь меня», – сказал голос. Не вслух, а прямо в голову, минуя уши.
Элиза не могла ответить. Губы не двигались. Но она подумала: «Да».
«Я пел для тебя, когда ты была ребёнком. Я спас тебя тогда. И теперь я зову тебя снова».
«Зачем?» – подумала Элиза. Боль уже почти ушла. Осталось только странное оцепенение, как будто тело перестало быть важным.
«Потому что ты должна помочь мне. Потому что мир забывает, а ты помнишь. Потому что через тебя я могу говорить, и люди слышат».
Элиза попыталась понять смысл этих слов, но мысли разбегались. Реальность расползалась, как промокашка под каплей чернил. Кухня исчезала. Холодный пол под её щекой, разлитый чай, мигающий экран ноутбука – всё это уходило куда-то очень далеко.
А взамен приходил лес.
Настоящий, живой, дышащий лес. Тот самый, в котором она заблудилась в детстве. И в этом лесу стоял тот, кто пел для неё. Он был высоким, почти сливался с деревьями. Его кожа была цвета коры, а волосы – как ветви, покрытые листвой. Глаза светились изнутри мягким зелёным светом.
«Добро пожаловать домой, Элиза», – сказал он.
И Элиза поняла, что её старая жизнь кончилась. Кончилась на холодном кухонном полу в квартире на Шиллерштрассе, где никто не услышит её последний вздох. Кончилась в середине незаконченной статьи, в середине недопитой чашки чая, в середине жизни, которая так и не стала тем, чем могла бы стать.
Но что-то новое только начиналось.
Последнее, что она почувствовала в своём старом теле, была не боль и не страх. Это было облегчение. Странное, почти радостное облегчение человека, который долго нёс тяжесть, не понимая, что он её несёт, а теперь наконец опустил ношу на землю.
«Спасибо», – успела подумать Элиза, прежде чем всё погрузилось во тьму.
Тьму, из которой доносилось пение.
Её нашли через три дня. Редактор, встревоженный молчанием, попросил управляющего домом открыть дверь. Элиза лежала на кухне, в луже давно высохшего чая. Ноутбук всё ещё горел. На экране была одна фраза:
«Альпийские леса помнят то, что люди давно забыли».
Больше ничего. Никаких черновиков, никаких заметок. Только эта одна строка, мигающая в тишине пустой квартиры.
Патологоанатом установил причину смерти: острая сердечная недостаточность. В тридцать два года. Без предварительных симптомов. Один из тех случаев, которые врачи называют «внезапной смертью». Объяснить нельзя. Предотвратить невозможно. Просто сердце останавливается, и всё.
На похороны пришло немного людей. Коллеги из редакции, несколько друзей, дальняя родственница из Баварии. Священник говорил о том, как коротка человеческая жизнь и как важно ценить каждое мгновение. Элизу похоронили на небольшом кладбище на окраине Мюнхена, под старым дубом.
И никто не заметил, что на следующее утро на её могиле вырос странный цветок. Маленький, с листьями необычной формы, почти светящимися в предрассветных сумерках. Садовник кладбища хотел его вырвать – он портил строгую геометрию клумбы, – но когда наклонился, цветок исчез.
Просто исчез, как будто его никогда и не было.
А Элиза в этот момент открывала глаза в другом месте. В месте, где не было ни света, ни тьмы. Где время текло по-другому. Где голоса звучали не снаружи, а внутри сознания.
Глава 2. Голос в мраке.
Первое, что вернулось, был слух.
Элиза слышала что-то похожее на дыхание – глубокое, размеренное, как будто сам воздух вокруг неё был живым существом. Потом пришли другие звуки: далёкий скрип, напоминающий скрип старых половиц, шорох, похожий на шелест страниц древней книги, и что-то ещё – мелодия, едва различимая, словно эхо того пения, которое она слышала в детстве.
Боли не было. Это её удивило больше всего. Элиза помнила боль – острую, разрывающую, как будто кто-то выворачивал её изнутри. Помнила, как останавливалось сердце, как уходил воздух. Но сейчас не было ничего, кроме странной невесомости, как будто её тело растворилось в воздухе.
«Я мертва», – подумала Элиза, и эта мысль была спокойной, почти безразличной.
«Не совсем», – ответил голос.
Элиза попыталась открыть глаза, но веки не слушались. Или, может быть, глаза уже были открыты, просто вокруг была такая густая тьма, что разницы не было. Тьма не пугала. Она была мягкой, обволакивающей, как тёплое одеяло в холодную ночь.
«Кто здесь?» – попыталась спросить Элиза, но губы не шевелились. Слова формировались где-то глубже, в том месте, где мысли ещё не стали словами, но уже перестали быть просто ощущениями.
«Меня зовут Торен», – сказал голос. Он звучал не снаружи, а внутри её сознания, как будто кто-то говорил прямо в центре её мозга. «Я Привратник. Хранитель порогов. Тот, кто встречает тех, кто пришёл сюда».
«Куда – сюда?».
«В храм. В место, которое стоит между вашим миром и нашим. Между жизнью и смертью. Между тем, что было, и тем, что будет».
Элиза попыталась пошевелить пальцами. На этот раз получилось. Она почувствовала под ними что-то твёрдое и холодное. Камень. Не обычный камень, который можно найти на улице или в горах. Это был камень, от которого исходила странная вибрация, как будто он был живым, как будто у него был пульс.
«Не торопись», – сказал Торен, и в его голосе послышалось что-то похожее на заботу. «Переход всегда тяжёл. Твоё тело осталось там, в твоём мире. Здесь у тебя другое тело. Ему нужно время, чтобы проснуться».
«Другое тело?».
«Да. Тело, которое может существовать между мирами. Оно похоже на твоё старое, но не совсем. Ты поймёшь, когда увидишь».
Элиза попыталась вспомнить, что произошло перед тем, как она оказалась здесь. Кухня. Чай. Боль в груди. Лес. Силуэт с глазами, светящимися зелёным светом. Голос, который говорил: «Добро пожаловать домой».
«Он здесь?» – спросила Элиза. «Тот, кто пел для меня? Тот, кто позвал меня?».
Торен помолчал. Молчание было долгим, тяжёлым, как будто он взвешивал, что можно сказать, а что нет.
«Сильван здесь», – наконец ответил он. «Но сейчас он не может с тобой встретиться. Сначала ты должна понять, где находишься. Ты должна принять новую реальность. Иначе твой разум может не выдержать».
«Мой разум?» Элиза попыталась засмеяться, но смех не получился. «Я только что умерла на кухне своей квартиры, а потом проснулась в каком-то месте, где голоса звучат в моей голове. Кажется, мой разум уже не в лучшей форме».
«Ты сильнее, чем думаешь», – сказал Торен. «Иначе Сильван не выбрал бы тебя».
Свет пришёл постепенно. Не как вспышка, не как включение лампы – медленно, как рассвет, который длится часами. Сначала Элиза увидела только серую дымку, потом в ней стали различаться очертания. Линии, углы, что-то похожее на колонны.
Она лежала на полу. Пол был сделан из камня, который светился изнутри мягким серебристым светом. На камне были вырезаны знаки – не буквы, не цифры, а что-то древнее, первобытное. Знаки двигались, переплетались, складывались в узоры, которые было больно смотреть слишком долго.
Элиза попыталась сесть. Тело слушалось с трудом, как после долгой болезни, когда мышцы ослабли, а кости кажутся чужими. Она оперлась на руку и увидела её.
Рука была не совсем её рукой.
Кожа была почти прозрачной, и сквозь неё можно было увидеть что-то похожее на светящиеся нити – вены, но не такие, как у живых людей. Это были линии энергии, которые пульсировали в такт с каким-то невидимым сердцебиением. Пальцы были длиннее, чем она помнила, и на кончиках их было едва заметное свечение.
«Что со мной?» – прошептала Элиза, и на этот раз её голос прозвучал вслух. Голос был её голосом, но с лёгким эхом, как будто она говорила одновременно в двух местах.
«Ты переходишь», – ответил Торен, и на этот раз Элиза увидела его.
Он стоял в нескольких метрах от неё, высокий и неподвижный, как статуя. Его фигура была человеческой, но не совсем. Кожа казалась вырезанной из полированного камня, серого с лёгким синим отливом. Волосы падали длинными чёрными прядями, но они не колыхались, хотя Элиза чувствовала лёгкий ветерок. Но больше всего поражали глаза – огромные, зелёные, с вертикальными зрачками, как у кошки или змеи.
«Переходишь из одного состояния в другое», – продолжал Торен. «Из человека в то, что находится между человеком и чем-то ещё. Это временно. Когда ты примешь решение – вернуться в свой мир или уйти дальше – твоё тело стабилизируется».
«А если я не приму решение?».
«Тогда ты останешься здесь. В храме. В переходе. Навсегда».
Элиза медленно встала. Ноги дрожали, но держали. Она огляделась. Они находились в огромном зале. Потолок терялся в тумане, так высоко, что невозможно было разглядеть его форму. Стены казались бесконечно далёкими и одновременно очень близкими, как будто пространство здесь не подчинялось обычным законам. По всему залу стояли колонны – высокие, массивные, но сделанные не из камня, не из металла. Они светились изнутри, как будто были вырезаны из застывшего лунного света.
«Где я?» – спросила Элиза, хотя Торен уже ответил на этот вопрос.
«В Между-мирном храме», – повторил он терпеливо. «В месте, которое было построено давно, когда боги ещё ходили среди людей. Когда граница между мирами была тоньше, и переходы случались чаще».
«Боги?» Элиза почувствовала, как в животе сжимается что-то холодное. «Ты говоришь о богах, как будто они существуют».
«Они существуют», – просто ответил Торен. «Всегда существовали. Просто люди забыли о них. Перестали верить. И когда вера уходит, боги слабеют. Некоторые исчезают совсем. Другие находят способы выжить».
Элиза вспомнила Сильвана. Его лицо, составленное из теней и света. Его глаза, полные древней печали.
«Сильван – бог?».
«Да. Один из старых богов. Бог леса. Бог дикой природы. Бог того, что растёт без разрешения человека». Торен подошёл ближе, и Элиза увидела, что он не ходит в обычном смысле – он скользит, не касаясь пола ногами. «Он был сильным когда-то. Когда леса покрывали большую часть Европы. Когда люди боялись заходить слишком глубоко, боялись потеряться. Страх порождал уважение. Уважение порождало веру. Вера давала силу».
«А потом?».
«Потом пришли топоры. Пришли пилы. Пришли города. Леса отступили. И вера отступила вместе с ними. Сильван начал исчезать. Медленно, но неотвратимо. Он искал способы удержаться, зацепиться за мир людей. И он нашёл тебя».
Элиза села на край каменного постамента, который стоял у одной из колонн. Её мысли путались, но одна пробивалась сквозь хаос чётче других.
«Он использовал меня».
«Да», – Торен не стал врать. «Он вложил в тебя частицу своей силы, когда ты была ребёнком. Когда ты заблудилась в лесу. Он спас тебя, но не бескорыстно. Он надеялся, что через тебя сможет вернуть себе силу. Что ты будешь говорить о лесах так, что люди снова начнут их ценить. Снова начнут верить».
«И я это делала». Элиза почувствовала горечь на языке. «Я писала о природе. Защищала леса. Я думала, это моё призвание. А это была манипуляция».
«Не совсем», – возразил Торен. «Сильван дал тебе импульс. Но слова были твои. Чувства были твои. Он не мог контролировать тебя полностью. Он мог только направлять. Шептать. Надеяться, что ты услышишь».
«А потом я умерла». Элиза посмотрела на свои странные, светящиеся руки. «Потому что он слишком сильно давил. Потому что хотел слишком многого».
«Да». Торен склонил голову. «Он не хотел, чтобы это случилось. Но он был отчаянным. А отчаяние заставляет богов совершать ошибки, как и людей».
Элиза закрыла глаза. Она должна была чувствовать гнев. Ярость. Желание отомстить тому, кто украл её жизнь. Но вместо этого она чувствовала только усталость. Глубокую, всепроникающую усталость, как будто она несла тяжесть многие годы и только сейчас поняла, как она тяжела.
«Что теперь?» – спросила она тихо.
«Теперь ты должна выбрать», – ответил Торен. «Сильван предлагает тебе сделку. Он даст тебе второй шанс. Возможность вернуться в мир людей, но не как человек. Как нечто большее. Как существо, которое может ходить между мирами. Видеть то, что другие не видят. Говорить с богами и с людьми».
«В обмен на что?».
«В обмен на помощь. Храм в опасности. Здесь живёт существо, которое называет себя Владычицей Рубежа. Она контролирует этот храм и использует его в своих целях. Она крадёт таланты. Убивает людей, которые могли бы изменить мир. И впитывает их силу».
Элиза открыла глаза.
«Сколько?».
«Двести семьдесят три», – сказал Торен, и его голос был полон скорби. «Двести семьдесят три души. Гении, художники, учёные, мыслители. Все убиты до того, как успели реализовать свой потенциал. Все впитаны ею».
«И Сильван хочет, чтобы я её остановила».
«Он хочет, чтобы ты помогла ему остановить её. Один он не может. Она слишком сильна. Но вместе возможно, у вас будет шанс».
Элиза встала. Её тело уже слушалось лучше. Странное свечение под кожей стало ярче, как будто её новое тело пробуждалось.
«А если я откажусь?».
Торен посмотрел на неё своими огромными зелёными глазами.
«Тогда ты останешься здесь. В палате переходящих. Вместе с другими, кто не смог выбрать. Со временем ты забудешь, кем была. Забудешь свою жизнь, свои мечты. Станешь просто тенью, плывущей между мирами. Ни живой, ни мёртвой».
«Это не выбор», – сказала Элиза. «Это ультиматум».
«Возможно. Но это всё, что у нас есть».
Элиза прошлась по залу. Её шаги не издавали звуков. Пол под ногами был одновременно твёрдым и мягким, как будто она шла по поверхности воды, которая решила выдержать её вес.
Она думала о своей жизни. О квартире на Шиллерштрассе. О редакции, где она работала. О статьях, которые писала. О читателях, которые писали ей благодарственные письма. Всё это было реальным. Всё это имело значение.
Но теперь это было позади.
«Покажи мне», – сказала Элиза, поворачиваясь к Торену. «Покажи мне тех, кого она украла. Покажи мне двести семьдесят три души. Я хочу знать, за что я буду бороться».
Торен улыбнулся. Его улыбка была печальной, но в ней было и что-то ещё – надежда.
«Следуй за мной», – сказал он и двинулся в глубь храма.
Элиза пошла за ним, и с каждым шагом её новое тело становилось сильнее, увереннее. Она всё ещё не знала, что ждёт её впереди. Не знала, сможет ли она сделать то, что от неё ждут.
Но она знала одно: она не хотела исчезнуть. Не хотела стать тенью.
Она хотела жить. Пусть даже в этой странной новой форме. Пусть даже между мирами.
И если для этого нужно было сражаться с существом, которое крало таланты и убивало надежды, то она будет сражаться.
Глава 3. Храм на грани.
Коридоры храма не подчинялись логике.
Элиза шла за Тореном, и с каждым шагом реальность вокруг неё менялась так, что невозможно было предсказать, что будет дальше. Сначала они двигались по широкому проходу, где стены были сделаны из того же светящегося камня, что и пол в первом зале. Потом коридор сузился, стены придвинулись ближе, и Элиза почувствовала, как воздух стал плотнее, как будто она спускалась на дно океана.
А потом всё изменилось снова.
Стены исчезли. Просто исчезли, как будто кто-то стёр их ластиком. Элиза остановилась, потому что под ногами больше не было пола. Вернее, пол был, но он был прозрачным, и сквозь него можно было видеть бесконечную пустоту – не тьму, не свет, а что-то среднее, что-то, на что было больно смотреть.
«Не бойся», – сказал Торен, не оборачиваясь. Он продолжал скользить вперёд, как будто ничего не изменилось. «Храм показывает тебе свою истинную природу. Это место существует одновременно во многих измерениях. То, что ты видишь, зависит от того, как твой разум пытается это интерпретировать».
«Мой разум говорит, что я сейчас упаду в бездну», – сказала Элиза, делая осторожный шаг вперёд. Прозрачный пол выдержал её вес, но ощущение было жуткое, как будто она шла по воздуху.
«Ты не упадёшь. Храм держит тебя. Он держит всех, кто находится в переходе».
Элиза ускорила шаг, стараясь не смотреть вниз. Голова начинала кружиться, когда она видела, как пустота под её ногами шевелится, как будто там что-то живёт. Что-то огромное и древнее, что дремлет в самых глубинах этого места.
«Что это?» – спросила она, указывая вниз.
Торен наконец остановился и посмотрел туда, куда она показывала.
«Это основа храма. Первичная энергия, из которой он был создан. Когда боги строили это место, они взяли кусочек хаоса – той силы, которая существовала до начала миров – и заключили его в форму. Храм – это упорядоченный хаос. Место, где противоположности могут существовать вместе».
«Звучит опасно».
«Это так. Но это также единственный способ создать пространство между мирами. Если бы храм был полностью упорядоченным, он бы принадлежал одному миру. Если бы он был полностью хаотичным, он бы развалился. Баланс – вот что держит его целым».
Элиза посмотрела вперёд и увидела, что коридор снова обрёл стены. На этот раз они были не из камня, а из чего-то, похожего на стекло, но живого. Стены дышали – медленно, почти незаметно, но Элиза видела, как они расширяются и сужаются, как лёгкие.
«Мы близко», – сказал Торен. «Скоро ты увидишь палату переходящих. Приготовься. То, что ты там увидишь, может быть тяжёлым».
Элиза кивнула, хотя он не видел. Её новое тело уже полностью проснулось. Она чувствовала каждую линию энергии, проходящую через неё. Чувствовала, как храм резонирует с её присутствием, как будто узнавал её.
Они прошли сквозь арку, которая появилась в конце коридора, и Элиза впервые увидела палату.
Зал был огромным – настолько огромным, что его размеры казались невозможными. Потолок уходил вверх на сотни метров, терялся в золотистом тумане. Стены изгибались странными углами, создавая иллюзию, что пространство сворачивается само в себя.
Но не это поразило Элизу больше всего.
Люди.
Вернее, то, что когда-то было людьми.
Они сидели, лежали, стояли по всему залу – десятки, может быть сотни фигур, застывших в разных позах. Некоторые выглядели почти нормально, как будто просто спали. Другие были изменёнными. Их тела светились странными цветами. Их формы расплывались, становились неясными.
Элиза подошла к ближайшей фигуре. Это была женщина, сидевшая на краю каменной скамьи. Её кожа была прозрачной, как у Элизы, но ещё более прозрачной – настолько, что можно было видеть сквозь неё очертания скамьи. Волосы женщины были белыми, не седыми, а именно белыми, как снег. Глаза были закрыты.
«Она спит?» – спросила Элиза шёпотом.
«Не совсем. Она в переходе. Между сном и бодрствованием. Между жизнью и смертью. Она была художницей. Очень талантливой. Владычица Рубежа убила её пятьдесят лет назад, когда ей было двадцать три».
«Пятьдесят лет», – повторила Элиза. «Она здесь уже пятьдесят лет?».
«Да. Время здесь течёт по-другому. Для неё прошло, может быть, несколько дней. Или несколько часов. Или вечность. Сложно сказать. Те, кто в переходе, не воспринимают время так, как мы».
Элиза посмотрела на лицо женщины. Оно было спокойным, почти безмятежным. Но в уголках губ застыло что-то похожее на печаль.
«Что она рисовала?».
«Портреты», – ответил Торен. «Портреты людей, которых никто не видел. Бездомных, нищих, забытых обществом. Она делала их видимыми. Её работы начинали набирать известность. Критики говорили, что она может изменить то, как люди видят бедность. А потом она умерла. Сердечный приступ. Внезапный. Необъяснимый».