- -
- 100%
- +
Как и у меня, подумала Элиза.
Она пошла дальше, мимо других фигур. Каждая была уникальной. Каждая рассказывала свою историю без слов.
Мужчина с ледяными глазами, замёрзший в позе, как будто он пытался что-то схватить. Ученый, сказал Торен. Физик. Он был на пороге открытия, которое могло бы решить энергетический кризис. Умер три года назад.
Ребёнок, сидевший в углу и что-то бормочущий себе под нос на языке, который звучал как музыка. Композитор. Вундеркинд. Умер в одиннадцать лет.
Старик с руками, покрытыми странными символами, которые светились в полумраке. Философ. Писал книгу о природе сознания. Умер, не закончив её.
С каждой новой историей Элиза чувствовала, как внутри неё растёт что-то тяжёлое и горячее. Не гнев – гнев был бы проще. Это была смесь печали и ярости, отчаяния и решимости.
«Двести семьдесят три», – сказала она, остановившись в центре зала. «Двести семьдесят три украденные жизни. Двести семьдесят три несбывшихся мечты».
«Да», – Торен встал рядом с ней. «И с каждым днём Владычица Рубежа становится сильнее. Их талант питает её. Их потенциал становится её силой».
Элиза закрыла глаза. Она пыталась представить, как это – быть здесь пятьдесят лет, не зная, что происходит, застряв между мирами. Пыталась представить, как это – иметь внутри себя дар, который мог бы изменить мир, но никогда не использовать его.
«Где она?» – спросила Элиза, открывая глаза. «Где Владычица Рубежа?».
«Дальше. В глубине храма. Там, где реальность совсем размывается. Туда опасно идти без подготовки».
«Когда я буду готова?».
Торен посмотрел на неё долго, изучающе, как будто пытался увидеть что-то, скрытое под поверхностью.
«Сильван должен обучить тебя. Научить видеть энергии, управлять ими. Научить ходить между мирами так, чтобы не оставлять следов. Иначе Владычица почувствует тебя раньше, чем ты будешь готова встретиться с ней».
«А она ещё не почувствовала?».
«Нет. Сейчас ты защищена. Я скрыл твоё присутствие от неё. Но это временная мера. Когда ты начнёшь обучение, когда начнёшь использовать силу Сильвана, она заметит. И тогда начнётся настоящая игра».
Элиза прошлась вдоль стены зала. На стене висели портреты – те самые портреты, о которых упоминал Торен. Двести семьдесят три лица, вырезанные не из камня, не из дерева, а из самого времени. Каждое лицо смотрело на неё, и в каждом взгляде была надежда. Надежда, что кто-то освободит их. Что кто-то даст им второй шанс.
«Я сделаю это», – сказала Элиза, и её голос прозвучал громче, чем она ожидала. Эхо разнеслось по залу, отразилось от стен, вернулось к ней усиленным. «Я остановлю её. Я освобожу их».
«Ты понимаешь, что это может стоить тебе жизни?» – спросил Торен тихо. «Точнее, того, что осталось от неё. Если Владычица победит, она впитает и тебя тоже. Ты станешь двести семьдесят четвёртой».
«Я понимаю». Элиза повернулась к нему. «Но если я не попытаюсь, если я просто останусь здесь и буду медленно превращаться в тень, это будет не жизнь. Это будет существование. А я не для этого родилась».
Торен улыбнулся своей печальной улыбкой.
«Сильван был прав насчёт тебя. Ты сильная. Сильнее, чем кажешься».
«Где он? – спросила Элиза. – Когда я наконец встречусь с ним?».
«Скоро. Сначала я должен показать тебе ещё одно место. Место, которое объяснит многое».
Торен повёл её к другому выходу из зала. Проход был узким, почти незаметным, спрятанным за одной из колонн. Они вошли в него, и Элиза почувствовала, как температура резко падает. Не физический холод – скорее ощущение, что она входит в место, где само время замёрзло.
Коридор вёл вниз, по спиральной лестнице, вырезанной в камне. Ступени были неровными, древними, истёртыми миллионами ног. Или не ног – Элиза не была уверена, что по этим ступеням ходили существа с ногами.
«Куда мы идём?» – спросила она.
«В библиотеку. В хранилище знаний храма».
«Здесь есть библиотека?».
«Не в обычном смысле. Это место, где хранятся воспоминания. Воспоминания всех, кто когда-либо проходил через храм. Воспоминания самого храма».
Они спускались долго. Так долго, что Элиза начала терять счёт ступеням. Сто, двести, тысяча. Лестница, казалось, уходила в бесконечность. Но потом, внезапно, она закончилась.
Перед ними была дверь. Массивная, сделанная из дерева, которое выглядело древнее, чем сама земля. На двери не было ручки, не было замка. Только резьба – сложные узоры, которые двигались, когда Элиза смотрела на них.
«Это вход», – сказал Торен. «Войти может только тот, кто готов увидеть правду. Правду о себе. Правду о храме. Правду о том, что ждёт впереди».
«Я готова», – сказала Элиза, не задумываясь.
Торен посмотрел на неё.
«Тогда коснись двери. И позволь ей увидеть тебя».
Элиза подняла руку. Её пальцы, светящиеся слабым светом, медленно приблизились к дереву. Когда она коснулась поверхности, мир взорвался.
Не болью. Не светом. Не тьмой.
Знанием.
В голову Элизы хлынул поток информации настолько мощный, что она упала на колени. Она видела храм таким, каким он был тысячи лет назад. Видела богов, строивших его. Видела первых людей, проходивших через пороги между мирами.
Видела рождение Владычицы Рубежа. Видела человека, застрявшего на пороге, не способного выбрать. Видела, как его страх и нерешительность сливались в новую форму, в новое существо, которое питалось неопределённостью.
Видела, как Владычица росла. Как она начинала охотиться на таланты. Как она убивала снова и снова, впитывая силу, становясь всё более могущественной.
И она видела будущее. Видела момент, когда Владычица откроет портал между всеми мирами. Видела хаос, который последует. Видела, как границы между реальностями рушатся, как всё смешивается в один бесформенный котёл бытия.
И в центре всего этого – она сама. Элиза. Стоящая лицом к лицу с Владычицей. Делающая выбор, который определит судьбу не только храма, но и всех миров.
Видение закончилось так же внезапно, как началось.
Элиза лежала на холодном полу у подножия двери, дыша тяжело. Торен склонился над ней, его лицо выражало беспокойство.
«Ты видела», – сказал он. Не вопрос, констатация.
«Да», – прошептала Элиза. «Я видела всё».
«И ты всё ещё хочешь продолжать?».
Элиза медленно поднялась. Её тело дрожало, но она заставила себя встать. Посмотрела на дверь, которая теперь медленно открывалась, обнажая за собой пространство, заполненное светом.
«Больше, чем когда-либо», – сказала она.
И шагнула в библиотеку воспоминаний.
Глава 4. Палата переходящих.
Свет в библиотеке был не похож ни на один свет, который Элиза видела прежде.
Он не падал сверху, не лился из окон, не исходил от ламп. Он просто был – везде и нигде одновременно, как будто само пространство светилось изнутри. Свет был теплым, золотистым, и в нём плавали частицы, похожие на пыль, но более живые. Каждая частица двигалась по собственной траектории, и если смотреть на них достаточно долго, начинало казаться, что они складываются в узоры, в слова на языке, который ты когда-то знал, но забыл.
Элиза стояла на пороге, не решаясь сделать шаг вперёд. Её тело всё ещё дрожало после видения. В голове роились образы – боги, создающие храм; человек, застрявший между мирами; Владычица, растущая, как опухоль, питающаяся чужими талантами. И она сама, стоящая в центре всего этого, делающая выбор.
«Войди», – сказал Торен за её спиной. Его голос был мягким, почти ласковым. «Библиотека не причинит тебе вреда. Она только покажет то, что ты готова увидеть».
Элиза сделала шаг. Пол под её ногами был твёрдым, но тёплым, как живая кожа. Ещё шаг. И ещё.
Комната была огромной, но не подавляющей. Стены терялись в золотистом тумане, но не создавали ощущения бесконечности. Скорее это было похоже на то, что пространство подстраивалось под неё, становилось ровно таким, каким ей нужно было его видеть.
Вместо полок с книгами здесь были столбы. Тысячи столбов из того же светящегося материала, что и стены храма. Каждый столб пульсировал своим ритмом, и Элиза поняла, что это не просто хранилища. Это были воспоминания, застывшие в форме. Каждый столб содержал историю – чью-то жизнь, чью-то смерть, чей-то переход между мирами.
«Это все они?» – спросила Элиза, оглядываясь. «Все, кто прошёл через храм?».
«Да. И не только люди. Боги тоже оставляли здесь свои воспоминания. И существа из других миров. Библиотека не различает. Она собирает всё».
Элиза подошла к ближайшему столбу. Внутри него что-то двигалось – образы, слова, чувства, сплетённые в единый поток. Она протянула руку, и когда её пальцы коснулись поверхности, в голову хлынуло новое видение.
Старуха, сидящая у окна в маленьком доме. За окном – море. Старуха что-то вяжет, и с каждой петлёй она вспоминает кого-то из своей жизни. Мужа, умершего двадцать лет назад. Детей, разъехавшихся по разным городам. Внуков, которых она видела раз в год. И она вяжет, вяжет, вяжет, потому что это единственное, что держит её в этом мире. А потом нитка обрывается. Просто обрывается, и старуха понимает, что больше её держать нечему. Она кладёт вязание на колени и закрывает глаза. И переходит.
Элиза отдёрнула руку, задыхаясь. Видение было таким живым, таким интимным, что она чувствовала себя вторгшейся в чужую жизнь.
«Это было это было реально», – сказала она.
«Да. Библиотека не хранит копии. Она хранит суть. Когда ты касаешься воспоминания, ты проживаешь его так же, как проживал тот, кто его создал».
Элиза обошла столб и увидела, что на нём выгравировано имя. Не буквами, а символами, которые складывались в ощущение имени. Магда. Старуху звали Магда.
«Она здесь? – спросила Элиза. – В палате переходящих?».
«Нет. Она выбрала свой путь давным-давно. Ушла дальше, в те миры, которые лежат за границей человеческого понимания. Но её воспоминание осталось».
Элиза пошла дальше, между рядами столбов. Их было так много, что невозможно было представить. Тысячи. Десятки тысяч. Может быть, миллионы. Каждый – чья-то история. Каждый – чья-то жизнь.
Она остановилась у столба, который светился ярче других. Внутри него бурлила энергия, как будто воспоминание было ещё свежим, ещё живым.
«Это один из двухсот семидесяти трёх?» – спросила она.
Торен подошёл ближе, посмотрел на столб.
«Да. Это воспоминание Леоны. Художницы, которую ты видела в палате. Той, что рисовала портреты забытых людей».
Элиза снова протянула руку, но на этот раз медленнее, осторожнее. Пальцы коснулись светящейся поверхности.
И мир изменился.
Элиза стояла в маленькой студии, залитой утренним светом. Пахло красками, скипидаром, кофе. На мольберте стоял холст, на котором проступало лицо – старое, измождённое, но с глазами, полными достоинства.
Она – нет, не она, Леона – макала кисть в краску. Каждый мазок был точным, почти хирургическим. Она не просто рисовала портрет. Она создавала свидетельство. Свидетельство того, что этот человек существовал. Что он имел значение. Что его жизнь была важна, даже если весь мир проходил мимо него, не замечая.
«Скоро», – прошептала Леона, и Элиза чувствовала её мысли, как свои собственные. «Скоро выставка. Скоро люди увидят их всех. Увидят и поймут, что за каждым бездомным, за каждым нищим – история. Жизнь. Человек».
Но потом пришла боль.
Внезапная, острая, как удар ножом в грудь. Леона выронила кисть. Краска расплылась на полу красным пятном, похожим на кровь. Она попыталась дышать, но воздух не шёл. Попыталась позвать на помощь, но голос не слушался.
И в последний момент, когда сознание уже уходило, она увидела его. Силуэт в углу студии. Силуэт, который не был человеком и не был тенью. Силуэт, состоящий из неопределённости, из всех возможных форм сразу.
«Спасибо», – сказал силуэт голосом, который был множеством голосов. «Твой талант станет частью меня. Твоё видение станет моим видением. Ты будешь жить вечно. Внутри меня».
И Леона поняла, что её убили. Не случайность. Не болезнь. Убили. Украли. Использовали.
Видение оборвалось.
Элиза стояла в библиотеке, слёзы текли по её щекам. Она не заметила, когда начала плакать. Не заметила, как упала на колени.
«Она знала», – прошептала Элиза. «В последний момент она поняла, что с ней произошло. И не могла ничего сделать».
Торен молчал. Его молчание было тяжёлым, полным скорби.
«Все они знали, – наконец сказал он. – В последнюю секунду, когда Владычица приходила за ними, все они понимали. И это понимание – самая страшная часть. Не смерть. Осознание того, что твой дар, твой талант, всё, что ты создавал, – будет украдено».
Элиза медленно поднялась. Вытерла слёзы рукой. Посмотрела на столб, в котором хранилось воспоминание Леоны.
«Я освобожу её, – сказала она тихо, но твёрдо. – Освобожу их всех. Даже если это будет стоить мне всего».
«Это может быть невозможно».
«Тогда я сделаю невозможное».
Торен посмотрел на неё долгим взглядом. В его огромных зелёных глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.
«Идём, – сказал он. – Есть ещё один столб, который ты должна увидеть. Прежде чем встретишься с Сильваном».
Он повёл её в самый центр библиотеки, туда, где стоял столб, отличающийся от всех остальных. Он был выше, шире, и светился не золотистым, а зелёным светом. Светом леса. Светом жизни, которая растёт без разрешения, которая пробивается сквозь камень и асфальт.
«Это воспоминание Сильвана», – сказал Торен.
Элиза подошла ближе. Внутри столба она видела образы деревьев, так древних, что рядом с ними люди казались мгновением. Видела леса, покрывавшие всю Европу, от северных фьордов до южных морей. Видела, как эти леса были домом для богов, для духов, для существ, имена которых человечество забыло.
«Коснись, – сказал Торен. – Узнай его историю. Узнай, почему он выбрал тебя».
Элиза положила ладонь на тёплую поверхность.
И погрузилась в воспоминания бога.
Она была Сильваном.
Стояла в самом сердце первобытного леса, когда мир был молод. Чувствовала корни каждого дерева, как собственные вены. Слышала шёпот каждого листа, как собственные мысли. Она – он – была лесом. Была его душой, его сознанием, его волей к жизни.
И он был счастлив.
Но потом пришли люди.
Сначала их было мало. Они ходили по лесу с уважением, с благоговением. Они брали только то, что им нужно было для выживания. Охотились, собирали ягоды, рубили деревья для костров. И Сильван не возражал. Это был справедливый обмен. Лес давал, люди брали, и баланс сохранялся.
Но со временем люди изменились.
Они начали брать больше, чем нужно. Рубить целые рощи. Выжигать землю под пашни. Строить города там, где когда-то шумели деревья. И с каждым срубленным деревом, с каждым выжженным гектаром, Сильван слабел.
Он пытался бороться. Насылал туманы, чтобы путники терялись в лесу. Заставлял деревья расти быстрее, заполняя вырубки. Шептал в уши людей, напоминая им о старых договорах, о старом уважении.
Но люди перестали слышать.
Они создали новых богов. Бога денег. Бога прогресса. Бога власти. И эти новые боги были громче, ярче, требовательнее. А старые боги – боги леса, боги рек, боги гор – становились всё тише, всё прозрачнее, всё более забытыми.
И Сильван начал исчезать.
Это был медленный процесс, болезненный. Как умирать от голода, когда каждый день теряешь частицу себя. Его сознание распадалось. Его связь с деревьями слабела. Он видел, как леса отступают, как их заменяют поля, дороги, заводы.
И тогда, в отчаянии, он сделал то, что не должен был делать.
Он вмешался в жизнь смертной.
Маленькой девочки, заблудившейся в лесу. Девочки по имени Элиза.
Сильван увидел в ней что-то особенное. Чистоту. Открытость. Способность видеть красоту там, где другие видели только ресурсы. И он подумал – а что, если?
Что, если он вложит в неё частицу своей силы? Что, если она вырастет и будет говорить от его имени? Писать о лесах с такой страстью, с такой любовью, что люди вспомнят? Что они снова начнут верить?
Он спас её. Пел для неё, пока она не нашла дорогу. И вложил в неё семя – крошечную частицу своей божественной сущности.
И это сработало.
Элиза выросла. Стала писать. Её слова трогали сердца. Её статьи меняли мнения. Несколько лесов были спасены от вырубки благодаря её работе. И Сильван почувствовал, как его сила возвращается. Медленно, по капле, но возвращается.
Но он хотел большего.
Он давил на неё сильнее. Требовал больше статей, больше страсти, больше силы в словах. И Элиза старалась. Работала ночами. Изматывала себя. Выжимала из себя каждую каплю таланта.
А потом её сердце не выдержало.
В видении Элиза чувствовала его ужас. Его отчаяние, когда он понял, что сделал. Что в погоне за собственным выживанием он убил единственного человека, который по-настоящему верил в него.
И она чувствовала его решение. Любой ценой вернуть её. Дать ей второй шанс. Исправить ошибку.
Даже если для этого придётся бросить вызов самой Владычице Рубежа.
Видение закончилось.
Элиза стояла перед зелёным столбом, дыша глубоко. Её новое тело светилось ярче, чем прежде, как будто воспоминания Сильвана питали её.
«Ты поняла?» – спросил Торен.
«Да». Элиза повернулась к нему. «Он любил меня. По-своему. Не как человек любит человека. Но как бог любит того, кто даёт ему жизнь. И он сожалеет. Искренне сожалеет».
«И ты простишь его?».
Элиза задумалась. Простить того, кто убил тебя своим эгоизмом? Того, кто использовал тебя как инструмент для собственного выживания?
«Я не знаю, – честно ответила она. – Но я понимаю его. И этого, наверное, достаточно для начала».
Торен кивнул.
«Тогда пора. Пора встретиться с ним. По-настоящему. Не в видениях, не через воспоминания. Лицом к лицу».
«Где он?».
«В саду. В единственном месте храма, где растут живые деревья. Там он ждёт тебя. Ждёт с того момента, как ты сюда пришла».
Элиза посмотрела на библиотеку в последний раз. На тысячи столбов, хранящих тысячи историй. На воспоминания Леоны, которые всё ещё пульсировали болью и надеждой. На воспоминания Сильвана, полные вины и отчаяния.
«Веди меня», – сказала она.
Глава 5. Встреча с Сильваном.
Сад был невозможен.
Элиза знала это с первого взгляда, но всё равно не могла отвести глаз. Посреди храма, в месте, где не должно было быть ни почвы, ни солнца, ни воздуха, рос лес. Настоящий лес, живой и дышащий, с деревьями, чьи корни уходили в серебристый камень пола, как будто камень был почвой.
Деревья здесь были старыми. Не просто старыми – древними, настолько древними, что от них веяло временем, как от открытой могилы веет холодом. Стволы были толщиной с дом, кора покрыта мхом, который светился мягким зелёным светом. Ветви переплетались высоко над головой, создавая купол из листвы, сквозь которую пробивался не солнечный свет, а что-то другое – свечение, которое не отбрасывало теней.
«Как это возможно?» – спросила Элиза, останавливаясь у границы сада. Граница была чёткой, резкой – с одной стороны серебристый пол храма, с другой тёмная земля, покрытая опавшими листьями и папоротником.
«Сильван принёс это место с собой, – ответил Торен. – Когда он пришёл в храм, он не мог существовать без леса. Это часть его сущности. Поэтому храм позволил ему создать здесь фрагмент его мира. Кусочек леса, застывший вне времени».
Элиза сделала шаг вперёд. Её нога коснулась земли, и она почувствовала нечто странное – почва была тёплой, почти горячей, как будто под ней билось сердце. Листья под ногами шелестели, даже когда не было ветра. Воздух пах дождём, прелью, грибами, жизнью в её самом первобытном проявлении.
«Он здесь», – тихо сказал Торен. Он не пошёл дальше, остался стоять на границе сада. «Иди одна. Это ваш разговор. Не мой».
Элиза кивнула и пошла вглубь леса. Деревья смыкались за её спиной, и через несколько шагов она уже не видела Торена, не видела серебристых стен храма. Было только деревья, земля, листва. И тишина. Странная, плотная тишина, в которой не было ни птиц, ни насекомых, ни шороха мелких зверей.
Только её собственное дыхание и стук сердца, которого у неё, наверное, уже не было.
Она шла долго, хотя сад не казался таким большим. Но пространство здесь, как и во всём храме, не подчинялось обычным законам. Деревья расступались перед ней, создавая тропинку, которой секунду назад не существовало. Корни сплетались под ногами в странные узоры, напоминающие письмена.
И потом она увидела его.
Сильван стоял в центре небольшой поляны, залитой тем самым невозможным светом. Он был высоким – выше, чем она помнила из видений. Фигура его была человеческой, но не совсем. Пропорции были немного неправильными, как будто художник рисовал человека по памяти, забыв некоторые детали.
Кожа его была цвета коры старого дуба, серо-коричневая, с трещинами и узорами, которые могли быть морщинами, а могли быть естественными линиями древесины. Волосы – если это были волосы – падали до плеч длинными прядями, похожими на ветви ивы, тонкие и гибкие. И с волос капала вода, как будто он только что вышел из реки, хотя никакой реки поблизости не было.
Но больше всего поражали глаза.
Они были зелёными, как и говорил Торен, но это был не обычный зелёный. Это был цвет весеннего леса, когда листья только распускаются. Цвет мха, растущего в тени. Цвет воды в лесном ручье. И в этих глазах была такая глубина, такая бездна времени, что Элиза почувствовала головокружение, глядя в них.
«Элиза», – сказал Сильван, и его голос был шелестом листвы, скрипом ветвей, шёпотом ветра в кронах деревьев. «Ты пришла».
Она хотела ответить что-то резкое, что-то обвинительное. Но слова застряли в горле. Потому что, глядя на него, она видела не монстра. Не убийцу. Она видела существо, которое умирало медленной, мучительной смертью и цеплялось за жизнь любыми доступными способами.
«Ты убил меня», – наконец сказала она. Не обвинение. Констатация факта.
«Да». Сильван не отрицал. Не оправдывался. «Я убил тебя. Не хотел. Не планировал. Но мои действия привели к твоей смерти. И я несу за это ответственность».
«Почему?» – Элиза сделала шаг ближе. «Почему именно я? Из всех людей в мире – почему ты выбрал меня?».
Сильван медленно опустился на землю, усаживаясь прямо на мох и листья. Движения его были плавными, как будто он не сидел, а укоренялся. Элиза села напротив, не думая о том, что делает. Земля под ней была тёплой и мягкой.
«Потому что ты видела меня, – сказал Сильван. – Тогда, когда заблудилась в лесу ребёнком. Большинство людей смотрят на деревья и видят дерево. Ресурс. Препятствие. Украшение. Но ты смотрела и видела жизнь. Видела существо, древнее и мудрое. Ты не знала моего имени, не знала, что я бог. Но ты чувствовала присутствие чего-то большего. И это чувство – редкость в вашем мире».
Элиза вспомнила тот день. Вспомнила, как сидела под елью, плача от страха. Как смотрела на деревья вокруг и чувствовала что? Не угрозу. Присутствие. Как будто лес смотрел на неё в ответ.
«И ты решил использовать это», – сказала она.
«Да. Я был отчаянным. Исчезающим. С каждым годом я чувствовал, как слабею. Леса уменьшались. Люди забывали. А когда боги забыты – они умирают. Не так, как умирают смертные. Хуже. Мы распадаемся. Становимся эхом, тенью, шёпотом в темноте. И в конце концов – ничем».
Он поднял руку, и Элиза увидела, что пальцы его прозрачны. Сквозь них проглядывали очертания деревьев позади.
«Я умираю, – сказал Сильван просто. – Медленно, но неотвратимо. Ещё несколько лет – и меня не станет. И тогда леса останутся без защитника. Без голоса. Их будут вырубать, жечь, превращать в поля и города, и некому будет остановить это».
«Разве люди не могут защищать леса сами?» – спросила Элиза.
«Могут. Некоторые пытаются. Но им сложно. Они не чувствуют связи. Для них лес – это место, которое нужно сохранить для будущих поколений. Благородная цель, но абстрактная. А когда я вкладываю частицу своей сути в человека, он чувствует иначе. Он чувствует лес как живое существо. Он говорит от имени деревьев, и его слова имеют силу, которую не могут иметь обычные слова».
Элиза посмотрела на свои руки, светящиеся слабым светом в полумраке сада.
«Ты сделал меня своим рупором».
«Да. И ты была хороша в этом. Твои статьи спасли тысячи гектаров леса. Изменили законы. Изменили умы. Благодаря тебе я чувствовал, как моя сила возвращается. Не много, но достаточно, чтобы замедлить исчезновение».
«А потом ты захотел большего».
Сильван склонил голову.
«Да. Я был жадным. Эгоистичным. Я думал только о выживании. Не думал о цене, которую ты платишь. О том, как ты изматываешь себя, работая ночами, выжимая из себя каждое слово. Я видел только результат. Только энергию, которая возвращалась ко мне. И когда твоё сердце остановилось».