В мутной воде

Глава 1. Назначение.

Полковник Игнатьев вызвал меня в понедельник, ровно в девять утра. Я знал, что ничего хорошего это не сулит – в понедельник в девять утра вызывают только тех, кого собираются отправить в жопу мира или списать на гражданку. Третьего не дано.

Шёл по коридору окружного управления, мимо портретов героев и стендов с наградами, и перебирал в голове возможные причины. Драка в офицерском клубе в прошлую пятницу? Нет, там всё замяли, Сашка Воронин взял всё на себя, у него и так послужной список как у бандита, одним пунктом больше – не критично. Рапорт майора Селезнёва на неуставные отношения? Тоже вряд ли, этот слизняк писал уже пять рапортов, и все пять раз их отправляли в топку. Может, всё-таки учения в прошлом месяце, когда я послал старшего лейтенанта Зуева подальше при всём батальоне? Хотя Зуев сам виноват – лез со своими идиотскими указаниями в самый неподходящий момент.

– Капитан Мещеряков, разрешите войти! – рявкнул я, распахивая дверь кабинета.

– Заходи, Андрюха, заходи, – Игнатьев махнул рукой и кивнул на стул. – Садись. Кофе будешь?

Вот это уже настораживало. Когда полковник Игнатьев предлагает кофе, значит, сейчас начнётся что-то серьёзное. Очень серьёзное. За десять лет службы он предлагал мне кофе ровно три раза: когда отправлял в Чечню, когда хоронили моего командира батальона и когда сообщил о смерти отца.

– Буду, товарищ полковник.

Он налил две чашки из термоса, придвинул одну ко мне, сам отпил и уставился в окно. Молчал минуты две, не меньше. Я пил кофе и ждал. Терпение – главная добродетель военного человека. Терпение и умение вовремя заткнуться.

За окном мартовское солнце пробивалось сквозь серые тучи, освещая плац, где гоняли молодых лейтенантов. Командиры орали, новобранцы бегали, всё как обычно. А я сидел в тёплом кабинете, пил кофе и чувствовал, как моя размеренная военная жизнь вот-вот полетит к чёртовой матери.

– Андрей, ты в Академии химическую подготовку проходил? – наконец спросил полковник, не поворачивая головы.

Странный вопрос. Я нахмурился.

– Проходил. Полный курс, товарищ полковник. Защита от оружия массового поражения, дегазация, дезактивация, специальная обработка техники и личного состава. Оценка – отлично.

– А углублённый курс?

– Какой именно?

– Промышленная химия. Синтез. Органика.

Я поставил чашку на стол. К чему это он клонит? У меня в голове начала складываться картина, и она мне категорически не нравилась.

– Не проходил. У нас была только общая химия на первом курсе. Но я в школе занимался, участвовал в олимпиадах. Даже на областную попал. Правда, не выиграл – третье место.

– Вот как? – Игнатьев наконец повернулся ко мне, и я увидел в его глазах что-то странное. Усталость, что ли. Или сомнение. – А почему тогда в военное пошёл, а не в химики?

– Отец военный, дед военный, – я пожал плечами. – Традиция, товарищ полковник. Да и химия тогда казалась скучной. А армия – это романтика, приключения, мужская работа. В восемнадцать лет по-другому думается.

– Традиция, – повторил он и усмехнулся невесело. – Знаешь, Андрюха, традиции – это, конечно, хорошо. Но жизнь порой ставит такие задачи, о которых твой дед и не мечтал.

Он достал из сейфа папку с грифом "Совершенно секретно" и положил её передо мной на стол. Папка была толстой, потрёпанной, явно не первый месяц в обороте.

– То, что я сейчас тебе скажу, не должно выйти за пределы этого кабинета. Понял?

– Так точно, товарищ полковник.

Игнатьев откинулся на спинку кресла, которое заскрипело под его весом, и заговорил медленно, подбирая слова:

– В Архангельской области, в городе Северодвинске, работает секретное предприятие. Завод номер триста двадцать семь. Официально – производство специальных материалов для атомной промышленности. Неофициально – разработка новых видов боевых отравляющих веществ. Понимаешь, о чём речь?

Я кивнул. О таких заводах в армии ходили легенды. Говорили, что там создают оружие, способное стереть с лица земли целые города. Говорили, что там работают гении и сумасшедшие, а часто это одни и те же люди.

– Месяц назад там произошла утечка информации, – продолжал Игнатьев. – Кто-то сливает данные о новых разработках. Формулы, технологии, результаты испытаний. Всё это уходит за границу, мы уже зафиксировали следы в Хельсинки и Стамбуле.

Я сидел молча, чувствуя, как холодеет спина. Это серьёзнее, чем я думал.

– ФСБ работает по этому делу уже три месяца, но они зашли в тупик. Подозреваемых человек тридцать, все с доступом к секретным материалам, все проверенные, все с чистой биографией. Обычными методами вычислить крота невозможно. Нужен человек со стороны. Человек, который может влиться в коллектив, понять, кто есть кто, и найти стукача.

Я начал понимать, к чему он ведёт, и мне это не понравилось. Совсем не понравилось.

– Товарищ полковник, – начал я осторожно, – я не оперативник. Я командир роты. Пехота. Мои методы – это автомат, граната и приказ. Я не умею вынюхивать, кто там кому что сливает. Я вообще в этом ничего не понимаю.

– А кто сказал, что тебе нужно вынюхивать? – Игнатьев усмехнулся. – Ты будешь работать на заводе. Инженером-химиком. Легенда простая: демобилизация по состоянию здоровья, лёгкая контузия, нужна спокойная работа подальше от стрельбы и взрывов. Тебе дадут все документы, справки, рекомендации. Ты будешь просто работать, общаться с людьми, смотреть, слушать. И докладывать куратору всё, что покажется подозрительным.

– Но я же не химик! – Я почувствовал, как начинаю заводиться. – Я не смогу работать на заводе, меня раскусят за неделю!

– Сможешь. У тебя будет два месяца на подготовку. Тебя научат всему, что нужно знать инженеру третьей категории в отделе синтеза. Ты не будешь разрабатывать боевые отравляющие вещества, ты будешь заниматься рутиной: проверка сырья, контроль качества, промежуточные анализы. Это по силам любому грамотному человеку с базовыми знаниями химии. А у тебя, я напомню, третье место на областной олимпиаде.

Я встал, прошёлся по кабинету. Голова шла кругом. Это же абсурд. Чистый абсурд. Я – военный, я командую ротой десантников, я прыгаю с парашютом и стреляю из всех видов стрелкового оружия. И вдруг – инженер-химик на секретном заводе?

– А если я откажусь? – спросил я, прекрасно зная ответ.

Игнатьев посмотрел на меня долго и печально. В его взгляде читалось сожаление, но не удивление.

– Андрей, ты же понимаешь, что это не просьба. Это приказ. Сверху. Очень сверху. Тебя выбрали, потому что ты подходишь по всем параметрам: возраст, образование, психологический портрет, боевой опыт. И потому что ты один из лучших офицеров в округе. По характеристикам, по результатам, по отзывам командиров. Если ты откажешься – он развёл руками. – Тогда придётся искать другого. А время идёт, Андрюха. Каждый день утечки информации – это потенциальная угроза национальной безопасности. Понимаешь?

Я понимал. Но от этого было не легче.

– Когда вылетаю? – спросил я глухо.

– Через неделю начинаешь подготовку в Москве. Через два месяца – на объект. За эту неделю приведи в порядок все дела в роте, передай командование старшему лейтенанту Макарову. Официальная причина – направление на курсы повышения квалификации.

Я допил остывший кофе, который стал горьким, как полынь.

– Разрешите идти?

– Иди. И, Андрей – Игнатьев встал из-за стола, подошёл, положил руку на плечо. – Я знаю, что это тяжело. Знаю, что это не твоё. Но иногда военному приходится выполнять несвойственные задачи. Это тоже часть службы. Может, самая важная часть.

Я вышел из кабинета, и дверь за мной закрылась с мягким щелчком. Шёл по коридору, смотрел на портреты героев, и думал о том, что моя жизнь только что разделилась на "до" и "после". И этого "после" я боялся больше, чем любого боя.

Глава 2. Подготовка.

Москва встретила меня дождём и промозглым ветром. Апрель в столице оказался холоднее, чем в нашем гарнизоне, или, может, мне просто так показалось. Стоял на платформе Ленинградского вокзала с сумкой в руке и думал, что ещё неделю назад моей главной проблемой было решить, какую тактику применить на весенних учениях. А теперь я – никто. Не офицер, не командир, не военный. Просто Андрей Мещеряков, который едет в Москву на какие-то курсы.

Встретил меня человек в штатском – лет сорока, невысокий, с аккуратной стрижкой и непроницаемым лицом. Подошёл, назвал мою фамилию вопросительно, я кивнул.

– Сергей, – представился он, не протягивая руки. – Поехали, машина ждёт.

Мы ехали молча. Сергей вёл чёрную "Волгу" уверенно, лавируя в потоке, изредка поглядывая в зеркало заднего вида. Я смотрел в окно на мокрые улицы, на толпы людей под зонтами, на рекламные щиты и пытался понять, как я здесь оказался. Ещё можно было всё отменить. Ещё можно было сказать, что передумал, что не справлюсь, что пусть ищут другого. Но я молчал, потому что приказ есть приказ.

Гостиница для командированных находилась в тихом переулке недалеко от Лубянки. Серое здание в четыре этажа, охрана на входе, строгая вахтёрша с подозрительным взглядом. Сергей проводил меня до комнаты на третьем этаже, вручил пропуск и толстую папку.

– Завтра в девять утра явитесь по этому адресу, – сказал он, показывая на листок в папке. – Не опаздывайте. И материалы изучите сегодня вечером, хотя бы бегло.

Когда он ушёл, я бросил сумку на кровать и огляделся. Комната была маленькой, но чистой: кровать, стол, стул, шкаф, телевизор на тумбочке. Окно выходило во двор-колодец. Я открыл папку и начал читать.

Легенда была проработана до мелочей. Андрей Сергеевич Мещеряков, тридцать два года, родился в Туле, отец военный, мать учительница. Окончил Тульское суворовское училище, затем военную академию в Москве. Служил в воздушно-десантных войсках, дослужился до капитана, командовал ротой. Участвовал в двух чеченских кампаниях, имел ранения. В феврале этого года получил лёгкую контузию во время учений – взрыв произошёл слишком близко. Врачи поставили диагноз: лёгкое сотрясение мозга, частичная потеря слуха на правое ухо, периодические головные боли. Рекомендована демобилизация с последующим трудоустройством на спокойную работу.

Я прочитал всё это и усмехнулся. Они постарались максимально приблизить легенду к реальности. Всё правда, кроме контузии и демобилизации. Это было умно – меньше врать, меньше шансов запутаться.

Дальше шли документы: военный билет с отметкой о демобилизации, справки из госпиталя, рекомендательные письма. Всё выглядело настоящим, потому что, наверное, и было настоящим. Где-то в архивах появились записи, в каких-то базах данных изменились статусы. Я перестал быть действующим офицером. По крайней мере, на бумаге.

Вечером я спустился в столовую при гостинице, поужинал невкусным борщом и котлетами, вернулся в комнату и лёг, уставившись в потолок. Сон не шёл. В голове крутились мысли: а вдруг не справлюсь? А вдруг меня раскроют? А вдруг я подведу всех? Я встал, сделал сто отжиманий, потом ещё сто приседаний. Физическая усталость помогла – заснул часа в два ночи.

Утром я пришёл по адресу ровно в девять. Здание оказалось ничем не примечательным – обычный офисный центр в деловом районе. Охрана проверила пропуск, провела в лифт. Седьмой этаж, длинный коридор с одинаковыми дверями. Я нашёл нужную, постучал.

– Войдите.

Кабинет был маленьким и аскетичным: стол, два стула, доска на стене, книжный шкаф. За столом сидел мужчина лет сорока, сухощавый, с выцветшими серыми глазами и привычкой постоянно крутить в пальцах ручку. На погонах – майор ФСБ.

– Мещеряков? – спросил он, оценивающе глядя на меня. – Садись. Я майор Бортников, буду твоим преподавателем и куратором. Два месяца мы будем видеться каждый день, так что давай сразу на "ты". Меня зовут Кирилл.

Я сел, кивнул. Бортников отложил ручку и сложил руки на столе.

– Мещеряков, я понимаю, что тебе всё это кажется странным. Наверное, ты злишься, что тебя оторвали от привычной жизни. Может, даже думаешь, что это какая-то ошибка, что ты не подходишь для этой работы. Правильно понимаю?

Я молчал, но он и не ждал ответа.

– Поверь, ФСБ знает, что делает. Мы уже пробовали засылать профессиональных оперативников под видом рабочих и инженеров. Не сработало. Завод – это маленький мирок со своими законами и своей атмосферой. Там все друг друга знают, там чужака вычислят за две недели. Нам нужен человек, который сможет стать своим. А профессионал никогда не станет своим – он всегда будет оперативником, даже если будет работать токарем. Понимаешь разницу?

Я кивнул. Логика была.

– А я стану своим? – спросил я скептически.

– Ты – военный. А военные умеют приспосабливаться. Ты прошёл через дедовщину, через учения, через стрельбы, через прыжки. Ты воевал в Чечне, ты знаешь, что такое выживать в условиях, когда правила меняются каждый день. Ты умеешь вписываться в коллектив, где правят жёсткие, часто жестокие законы. Заводской коллектив – это почти то же самое, только без погон и без устава.

Он встал, подошёл к доске, взял мел.

– У нас два месяца. За это время тебе нужно освоить три вещи. Первое – химия. Ты должен знать основы на уровне инженера третьей категории. Не бойся, это не так страшно, как кажется. Второе – оперативная работа. Как вести наблюдение, как запоминать детали, как выстраивать доверительные отношения. Третье – легенда. Ты должен срастись со своей новой биографией так, чтобы рассказывать о ней не задумываясь.

Он нарисовал на доске три столбца: "Химия", "Оперативка", "Легенда".

– Каждый день мы будем работать по всем трём направлениям. Утром – химия, четыре часа. Обед. После обеда – оперативная подготовка, два часа. Потом отработка легенды, час. Остальное время – самоподготовка, изучение материалов, тренировки. Выходных нет. Вопросы?

– Сколько времени на сон? – спросил я с усмешкой.

Бортников не улыбнулся.

– Сколько успеешь. Это не курорт, Мещеряков. Это работа. Через два месяца ты окажешься на секретном заводе, где один неверный шаг может стоить тебе жизни. Или, что ещё хуже, может провалить всю операцию и дать предателю уйти. Так что спать будешь, когда выполнишь задание.

Он был прав, и я это знал. Я кивнул.

– Тогда начинаем. Первый урок – основы химии. Ты помнишь таблицу Менделеева?

Следующие два месяца были похожи на армейский кошмар, только без бега с автоматом. Каждый день начинался в семь утра и заканчивался после полуночи. Я учил химию по восемь часов в день – формулы, реакции, законы, методы анализа. Бортников гонял меня как студента перед экзаменом. Я решал задачи, ставил опыты в небольшой лаборатории на пятом этаже, запоминал названия веществ и их свойства.

Первую неделю я проклинал всё: химию, Бортникова, Игнатьева, эту чёртову операцию. Формулы не лезли в голову, задачи казались китайской грамотой, в лаборатории я чувствовал себя слоном в посудной лавке. Бортников только качал головой и говорил: "Продолжай. Пробьёшь."

Но постепенно что-то начало меняться. Химия перестала быть набором непонятных символов. Я стал видеть логику, стал понимать, почему одни вещества реагируют друг с другом, а другие – нет. Задачи стали решаться быстрее. В лаборатории руки перестали дрожать.

– Втянулся, Мещеряков? – усмехнулся Бортников на третьей неделе, глядя, как я провожу титрование раствора.

– Втянулся, – признался я, следя за изменением цвета индикатора. – Но это не значит, что мне нравится вся эта клоунада.

– А кто сказал, что должно нравиться? Работа есть работа.

Вторая половина дня была посвящена оперативной работе. Это оказалось интереснее химии, но и сложнее. Бортников учил меня читать людей – по мимике, по жестам, по интонациям. Мы смотрели видеозаписи допросов и разбирали, где человек врёт, а где говорит правду. Учились методам вербовки, методам получения информации без прямых вопросов.

– Главное правило, – говорил Бортников, – не пытайся быть слишком умным. Ты – обычный инженер, который приехал работать на завод. У тебя есть прошлое, есть легенда, есть характер. Будь собой, только немного другим. Не бойся ошибаться, не бойся выглядеть некомпетентным. Ошибки – это нормально для нового сотрудника. А вот идеальная работа – это подозрительно.

Мы репетировали сценарии: как знакомиться с коллегами, как отвечать на неудобные вопросы, как уходить от тем, в которых я не разбираюсь. Бортников играл разные роли – то любопытного коллегу, то подозрительного начальника, то агрессивного охранника. Я учился импровизировать, врать естественно, держать удар.

– Помни, – говорил он, – твоя легенда должна быть простой и правдоподобной. Чем меньше деталей, тем лучше. Если не знаешь, что ответить – скажи правду. Или скажи, что не помнишь, что не хочешь об этом говорить. Бывший военный имеет право на закрытость.

Вечерами мы отрабатывали легенду. Я рассказывал о своей выдуманной контузии, о том, как решил уйти из армии, о поисках работы. Бортников задавал каверзные вопросы, пытался поймать на несоответствиях. Первое время я часто путался, но потом легенда стала частью меня. Я мог рассказать о своей несуществующей контузии так, будто она действительно была. Мог описать госпиталь, врачей, процедуры – всё это было в документах, которые я вызубрил наизусть.

На пятой неделе Бортников привёл в кабинет женщину – психолога по имени Елена Викторовна. Она провела со мной тестирование, несколько часов задавала вопросы, изучала реакции.

– Вы хорошо держитесь, – сказала она в конце. – Стрессоустойчивость высокая, способность к адаптации – тоже. Но есть одна проблема.

– Какая?

– Вы слишком военный. Слишком собранный, слишком дисциплинированный. Гражданский человек не держит спину так прямо, не отвечает на вопросы так чётко, не смотрит в глаза так уверенно. Вам нужно научиться быть расслабленнее. Небрежнее.

Следующую неделю мы с Бортниковым работали над этим. Я учился сутулиться, расслаблять плечи, говорить менее чётко. Это было странно – годами меня учили обратному, а теперь нужно было разучиться. Но постепенно получалось.

В конце второго месяца мне устроили экзамен. Я должен был провести полный анализ неизвестного вещества в лаборатории под наблюдением комиссии из трёх человек. Задача была не из простых – сложная смесь органических соединений, которую нужно было разделить, идентифицировать и предложить метод нейтрализации.

Я работал четыре часа подряд, не отрываясь. Пробирки, колбы, приборы – всё это уже не пугало, а было привычным инструментом. Когда я закончил и представил результаты, комиссия молча кивнула. Бортников подошёл, хлопнул по плечу:

– Годен. Через неделю вылетаешь в Северодвинск.

Глава 3. Северодвинск.

Поезд прибыл в Северодвинск ранним утром, когда над городом ещё висел молочный туман. Я стоял на перроне с чемоданом в руке, вдыхал холодный воздух с привкусом моря и йода, и думал о том, что вот оно – моё новое место службы. Хотя какая это служба? Я больше не служу. Я просто Андрей Мещеряков, бывший военный, который ищет спокойную работу.

Вокзал был маленьким, провинциальным – одноэтажное здание с облупившейся краской и вывеской советских времён. Народу почти не было, только пара бабушек с сумками да мужик в телогрейке, который курил у входа и смотрел на меня с любопытством. Я прошёл мимо, вышел на привокзальную площадь.

Город встретил меня серостью. Серое небо, серые панельные дома, серый асфальт. Даже деревья вдоль дороги казались серыми от налёта промышленной пыли. Ветер гнал по площади обрывки газет и пустые пластиковые бутылки. На остановке мёрзла старушка в пуховом платке, ругаясь себе под нос на задерживающийся автобус.

"Добро пожаловать в рай", – подумал я мрачно.

Меня должны были встретить в девять утра. Было восемь сорок. Я зашёл в привокзальное кафе – такое же облезлое, как и всё вокруг, – заказал кофе и булку. Кофе оказался отвратительным, булка – чёрствой. Я ел и смотрел в окно на пустую площадь, на редкие машины, на серость, которая окружала меня со всех сторон.

За соседним столиком сидели двое рабочих в масляных спецовках, пили чай из граненых стаканов и обсуждали вчерашний футбол. Говорили медленно, с северным акцентом, растягивая гласные. Я слушал краем уха и понимал, что мне придётся вписаться в этот мир – медленный, серый, провинциальный.

Ровно в девять к кафе подъехала старая "Волга" цвета грязного снега. Из неё вылез крупный мужик лет пятидесяти, с красным лицом и густыми седыми бровями. Он огляделся, увидел меня в окне кафе и помахал рукой. Я допил кофе, взял чемодан и вышел.

– Мещеряков? – спросил мужик, протягивая руку. Рукопожатие было крепким, почти болезненным. – Виктор Сомов, начальник отдела кадров. Добро пожаловать в нашу компашку.

– Андрей, – представился я. – Спасибо за встречу.

– Да не за что, не за что! – Сомов хлопнул меня по плечу, как старого знакомого. – Садись, поехали. Сначала отвезу тебя в общежитие, устроишься, а завтра приходи в отдел кадров, оформим все документы. Договорились?

Мы сели в машину, которая завелась не сразу – Сомов долго крутил ключ зажигания, материясь вполголоса. Наконец двигатель закашлялся и заработал.

– Машина старая, – объяснил Сомов, выруливая с площади. – Но надёжная. Японцы не делают такого, как наши "Волги". Вот у меня эта уже двадцать лет ходит, только масло меняй да фильтры.

Мы ехали по пустынным улицам мимо панельных девятиэтажек и заводских корпусов. Северодвинск был типичным советским городом: прямые широкие проспекты, типовая застройка, редкие магазины с выцветшими вывесками. Людей на улицах почти не было – все на работе. Только возле продуктового магазина стояла очередь пенсионеров.

– Город небольшой, – рассказывал Сомов, лавируя между ямами на дороге. – Населения тысяч сто двадцать. Живём в основном за счёт заводов. У нас тут два больших предприятия: судостроительный завод, где делают атомные подлодки, и наш, номер триста двадцать семь. Ты на какой завод идёшь?

– На триста двадцать седьмой, – ответил я. – Инженером-химиком в отдел синтеза.

– А, химик! – Сомов кивнул с пониманием. – Значит, голова работает. Химия – дело тонкое, не каждому дано. Я вот в школе химию ненавидел, ничего не понимал в этих формулах. Зато в истории был отличником.

Он засмеялся своей шутке. Я улыбнулся из вежливости.

– А ты откуда родом, Андрей? – спросил Сомов, бросая быстрый взгляд. – По акценту слышно, что не местный.

– Из Тулы. Отец военный, всю жизнь в гарнизонах провёл. Сам тоже в армии служил, но пришлось уйти. Здоровье подвело.

Я произносил эти слова спокойно, без запинки. Легенда уже стала частью меня. Сомов сочувственно покачал головой:

– Понимаю, понимаю. Военная служба – это тяжело. Особенно сейчас, с этой Чеченской войной. Я в армии не служил, плоскостопие спасло. Хотя иногда жалею – мужик должен в армии побывать, характер закаляет.

Мы свернули на окраину города, где стояли старые пятиэтажки хрущёвской постройки. Сомов остановился возле одной из них – серое здание с облупившейся штукатуркой и покосившимися балконами.

– Вот твоё новое жилище, – объявил он. – Общежитие заводское. Условия, конечно, не санаторные, но терпимо. У тебя будет отдельная комната, это уже хорошо. Многие по двое живут.

Мы поднялись на третий этаж по узкой лестнице, где пахло кошачьей мочой и варёной капустой. Сомов открыл дверь ключом, который достал из кармана, и мы вошли в длинный коридор с облезлыми стенами и скрипучим полом.

– Твоя комната – номер двенадцать, – сказал Сомов, ведя меня по коридору. – Душ и туалет – в конце коридора, общие. Кухня – тоже общая, на первом этаже. Правила простые: не шуми после одиннадцати вечера, не веди девок на ночь, убирай за собой на кухне. Всё остальное – по обстоятельствам.

Комната номер двенадцать оказалась крошечной клетушкой квадратных метров двенадцать. Узкая кровать у стены, письменный стол у окна, платяной шкаф, тумбочка. На окне висела выцветшая занавеска, на стене – пятно от давно снятого плаката. Пол был покрыт старым линолеумом с протёртыми дорожками.

– Вот и дом родной, – усмехнулся Сомов. – Ничего, обживёшься. Матрас новый, постельное бельё в шкафу, посуду купишь сам в магазине на первом этаже. Будут вопросы – звони, номер мой в конверте с документами. Завтра жду тебя в отделе кадров к девяти утра. Адрес знаешь?

– В конверте есть?

– Есть. Ну, располагайся, отдыхай с дороги. До завтра!

Когда Сомов ушёл, я закрыл дверь и сел на кровать. Матрас заскрипел под моим весом. Я огляделся – вот оно, моё новое жилище на ближайшие полгода. Может, больше. Крошечная комната в облезлом общежитии, в сером провинциальном городе, где даже солнце не может пробиться сквозь промышленный смог.