Вторая жизнь

Глава 1.

Сентябрь в Сиэтле – это не просто месяц, а состояние души. Он приходит без предупреждения, накидывая на город плотное серое одеяло, сотканное из тумана и мелкой, почти невесомой мороси. Солнце, еще недавно щедро заливавшее улицы светом, превращается в тусклый диск, едва пробивающийся сквозь облачную пелену, а залив Эллиотт теряет свой изумрудный блеск, становясь свинцово-тяжелым. Элеонора знала этот переход наизусть, но каждый год он заставал ее врасплох, словно незваный гость, напоминающий о скоротечности времени.

Она сидела в стерильно-белом кабинете доктора Чоу, слушая его ровный, успокаивающий голос, и смотрела в окно. Там, внизу, город жил своей обычной жизнью: желтые такси медленно ползли по мокрому асфальту, а пешеходы, склонив головы под зонтами, спешили по своим делам. Мир за стеклом был динамичен и целеустремлен. Ее собственный мир замер.

– поэтому я настоятельно рекомендую вам взять отпуск, Элли, – заключил доктор, откладывая ее кардиограмму. – Не на неделю. Хотя бы на пару месяцев. Ваше сердце не обманешь. Оно устало.

Сердце устало. Какая точная и одновременно безжалостная формулировка. Оно не было разбито, не страдало от неизлечимой болезни – оно просто выгорело, как старая лампочка, исчерпав свой ресурс. В ее сорок восемь это звучало как преждевременный приговор.

– И куда, по-вашему, я должна отправиться? В круиз для пенсионеров? – В ее голосе прозвучала горечь, которую она не смогла скрыть.

Доктор Чоу, знавший ее не первый год, мягко улыбнулся.

– Я бы посоветовал вам сменить обстановку. Солнце, тепло. Аризона, может быть? Но главное – полный покой. Никаких дедлайнов, никаких студенческих работ, никаких мыслей об «Истории падения Римской империи».

Элеонора кивнула, взяла справку и вышла из клиники. Морось тут же осела на ее волосах и кашемировом пальто. Покой. Легко сказать. Последние восемь лет после развода она жила в режиме автопилота, где покой был синонимом пустоты. Утром – кофе из старой кофемашины, днем – лекции в университете, где студенты смотрели на нее с вежливым безразличием, вечером – ужин из микроволновки, компания старого кота Платона и новый сериал на Netflix. Жизнь, сведенная к набору ритуалов, безопасных и предсказуемых.

Ее квартира в районе Квин-Энн, когда-то купленная с мужем в приступе оптимизма, теперь казалась слишком большой и гулкой. Из панорамного окна в гостиной открывался великолепный вид на залив и башню Спейс-Нидл, но Элеонора давно перестала его замечать. Пейзаж стал просто фоном, частью декораций, в которых разыгрывалась ее тихая, бесцветная пьеса. Мебель из IKEA, купленная после того, как бывший муж вывез антикварный гарнитур своей бабушки, так и не смогла создать уют. Книжные полки ломились от монографий и учебников, но среди них не было ни одной книги, прочитанной для души.

Сын, Дэвид, уже несколько лет жил в Нью-Йорке, строил карьеру на Уолл-стрит. Они созванивались по воскресеньям, обменивались дежурными фразами о погоде и работе. Он любил ее, она знала, но его жизнь неслась вперед с такой скоростью, что в ней просто не оставалось места для материнских экзистенциальных кризисов.

Она поставила сумку на пол и прошла в гостиную. Платон, рыжий мейн-кун с аристократическими замашками, лениво поднял голову с дивана, прищурился, словно спрашивая: «Ну что, опять ничего нового?».

– Ничего, мой друг, – вслух ответила Элеонора, почесывая его за ухом. – Доктор прописал мне отпуск. Говорит, сердце устало. Ты можешь в это поверить?

Кот протяжно зевнул, демонстрируя полное равнодушие к ее кардиологическим проблемам.

Элеонора подошла к окну. Внизу, у подножия холма, огни города начинали смешиваться с серой дымкой вечера. Когда-то она любила этот вид. Он дарил ей ощущение причастности к большому, живому организму, которым был Сиэтл – город лесорубов и программистов, кофейных гиков и гранж-музыкантов. Теперь она чувствовала себя клеткой этого организма, которая перестала выполнять свою функцию. Изолированной и бесполезной.

Мысль об отпуске вызывала не радостное предвкушение, а глухую панику. Что она будет делать два месяца? Смотреть, как пыль оседает на книгах? Пересматривать все сезоны «Аббатства Даунтон»? Ехать в Аризону, чтобы в одиночестве бродить среди кактусов? Сама идея казалась абсурдной. Ее жизнь была построена вокруг работы, и без этого каркаса она грозила рассыпаться.

Она достала из почтового ящика счета и рекламные брошюры. Среди них затесался глянцевый буклет туристической компании. «Калифорния ждет! Откройте для себя солнечное побережье!» На фото улыбающаяся пара ехала в кабриолете вдоль океана. Это выглядело как насмешка. Их мир был ярким, полным обещаний. Ее мир был монохромным, как старое кино.

Элеонора бросила почту на стол и включила чайник. Привычные, автоматические действия успокаивали. Она налила кипяток в любимую кружку с надписью «Историки делают это с датами», бросила туда пакетик ромашкового чая и снова села у окна.

Внезапно она поняла, что не помнит, когда в последний раз чувствовала что-то по-настоящему. Не вежливый интерес, не профессиональное удовлетворение, не материнскую нежность по расписанию, а что-то острое, живое. Радость. Гнев. Страх. Даже боль. Все эмоции были приглушены, словно пропущены через толстый слой ваты.

Доктор Чоу был прав. Ее сердце не просто устало. Оно засыпало. И если она ничего не предпримет, однажды оно может не проснуться.

За окном дождь усилился, превратившись из мороси в полноценный ливень. Капли барабанили по стеклу, создавая тревожный, но strangely comforting ритм. Элеонора смотрела на размытые огни города и впервые за долгие месяцы почувствовала укол чего-то, похожего на любопытство. Что будет, если она действительно все бросит? Не на два месяца, как советовал врач, а навсегда. Что, если ее история еще не дописана до конца?

Глава 2.

Воскресенье имело свой собственный, ни на что не похожий ритуал – видеозвонок с Дэвидом. Он звонил ровно в полдень по времени Сиэтла, что означало три часа дня в Нью-Йорке. Для него это был короткий перерыв между деловым ланчем и подготовкой к новой рабочей неделе. Для Элеоноры – главное событие выходного дня, к которому она готовилась почти как к свиданию: наносила легкий макияж, чтобы скрыть синяки под глазами, и надевала кашемировый свитер, который, по мнению сына, делал ее «стильной».

Она сидела на диване, подложив под спину подушку, и смотрела на экран ноутбука. Платон, почуяв важность момента, устроился рядом, выставив вперед свою пушистую морду. Ровно в 12:01 раздался характерный звук видеовызова. На экране появилось лицо Дэвида – уверенное, энергичное, с той самой едва заметной морщинкой между бровей, которая была у его отца и которую Элеонора всегда находила невероятно притягательной.

– Привет, мам. Как ты? – его голос был бодрым, но фоновый шум говорил о том, что он не дома. Скорее всего, в каком-то модном кафе в Сохо.

– Привет, дорогой. Все в порядке. А ты где?

– В «Balthazar». Встречался с партнерами. У нас тут новый проект намечается, очень перспективный. – Он сделал глоток эспрессо и добавил, словно вспомнив о цели звонка: – Как твое самочувствие?

Вот он, обязательный вопрос, который задают из вежливости, не ожидая подробного ответа. Элеонора почувствовала знакомый укол разочарования. Их разговоры давно превратились в обмен формальными сводками, лишенными настоящей близости. «Привет, как дела? Что ел? Что делал?». Она знала все о его сделках и карьерных успехах, но почти ничего о том, что творилось у него в душе. А он, в свою очередь, видел в ней лишь заботливую мать, чья жизнь должна быть предсказуемой и безопасной.

– Все как обычно, – она попыталась придать голосу беззаботность. – Работа, дом. Платон передает тебе привет.

Кот, услышав свое имя, издал утробный звук, похожий на мурлыканье. Дэвид улыбнулся.

– Этому парню пора на диету. Скоро в экран помещаться не будет.

Элеонора хотела сказать ему правду. Рассказать о визите к доктору Чоу, о справке, лежащей на кухонном столе, о пугающей рекомендации взять отпуск. Она хотела поделиться своим страхом, своей растерянностью, услышать слова поддержки. Но, глядя на его сосредоточенное лицо, она поняла, что не может. Ее проблемы покажутся ему чем-то незначительным, досадной помехой в его стремительном мире больших чисел и важных решений. Она станет для него обузой, еще одной задачей в его плотном графике, которую нужно как-то решить.

– Кстати, о работе, – она решила зайти издалека. – Я тут подумала может, мне стоит взять небольшой перерыв?

Морщинка между его бровей стала глубже.

– Перерыв? В смысле, отпуск? Мам, сейчас только начало учебного года.

– Неоплачиваемый. Просто немного отдохнуть. Устала.

– Устала? – в его голосе прозвучало искреннее недоумение. – Мам, ты же преподаешь. Это не мешки ворочать. Ты любишь свою работу.

Вот именно. Она «любила» свою работу. Это было аксиомой, не подлежащей сомнению. Профессор Элеонора Вэнс, специалист по поздней Античности, автор уважаемой монографии о социальных реформах Диоклетиана. Ее жизнь была ее работа. И мысль о том, что эта конструкция может дать трещину, была для Дэвида чем-то немыслимым.

– Просто идея, – быстро сказала она, отступая. – Не бери в голову. Как у тебя дела с Сарой? Вы все еще вместе?

Дэвид явно обрадовался смене темы.

– С Сарой сложно. Она хочет съехаться, а я пока не готов. Ты же знаешь, я сосредоточен на карьере.

Элеонора знала. Она видела эту историю уже несколько раз. Умные, красивые, успешные девушки появлялись в жизни Дэвида, но ни одна не могла пробить стену его амбиций. Он был копией своего отца в молодости – целеустремленный, обаятельный и совершенно неспособный на глубокую эмоциональную привязанность. И, как и отец, он считал, что любовь – это что-то, что можно отложить на потом, когда главные цели будут достигнуты.

– Может быть, тебе стоит прислушаться к ней? – осторожно заметила Элеонора. – Карьера – это не все в жизни.

– Мам, только не начинай, пожалуйста, – он устало потер переносицу. – Мы это уже проходили. У меня свой путь.

Их разговор зашел в очередной тупик. Она видела в нем мальчика, которому нужна любовь и тепло, а он видел в ней мать, которая ничего не понимает в реалиях современного мира. Между ними были не просто тысячи километров, а целая пропасть из невысказанных обид и взаимных ожиданий.

– Ладно, извини, – сказала она. – Ты прав, это твоя жизнь.

Чтобы сменить неловкую тему, она развернула ноутбук и показала ему вид из окна.

– Смотри, какой сегодня туман. Настоящий сиэтлский нуар.

– Красиво, – без особого интереса отозвался он. – Слушай, мам, мне бежать надо. На следующей неделе лечу в Лондон, так что, возможно, не позвоню. Не теряй.

– Конечно, дорогой. Удачи тебе в Лондоне. Я люблю тебя.

– И я тебя, мам. Пока.

Экран погас. Элеонора еще несколько секунд смотрела на свое отражение в темном дисплее. Разговор, который должен был принести утешение, оставил после себя лишь горький осадок пустоты. Она снова не смогла сказать главное, а он снова не захотел услышать. Они были близкими людьми, которые разучились говорить на одном языке.

Платон потерся о ее руку, требуя внимания. Элеонора обняла его, уткнувшись лицом в густую шерсть. Кот был единственным живым существом, которое не требовало от нее быть сильной, успешной и «стильной». Он просто был рядом, принимая ее такой, какая она есть – уставшей, растерянной и бесконечно одинокой.

Она встала и подошла к книжной полке. Ее взгляд упал на старую фотографию в рамке: она и маленький Дэвид на пароме, на фоне залива. Они оба смеялись, щурясь от солнца. Тогда, в том далеком прошлом, их мир был единым и понятным. Когда он успел расколоться? В момент развода? Или гораздо раньше, когда она сама, увлекшись карьерой, незаметно отдалилась от сына, заменив живое общение формальной заботой?

Глава 3.

Вечером, разбирая старый шкаф в поисках чего-то, сама не зная чего, Элеонора наткнулась на коробку с надписью «Архив». Внутри, среди пожелтевших университетских конспектов и программок с конференций, лежал их с Ричардом свадебный фотоальбом. Тяжелый, обтянутый белой кожей, с золотым тиснением. Она не открывала его с момента развода, словно боялась потревожить призраков прошлого. Сейчас, подгоняемая странным импульсом, она села на пол, положила альбом на колени и медленно открыла первую страницу.

С фотографии на нее смотрела двадцатипятилетняя девушка с горящими глазами и счастливой улыбкой, в простом, но элегантном платье. Рядом с ней стоял молодой Ричард, такой же амбициозный и уверенный в себе, каким был сейчас их сын. Они познакомились в аспирантуре Йельского университета, и их роман был не просто вспышкой страсти, а интеллектуальным союзом, слиянием двух умов. Они могли часами спорить о причинах падения Константинополя, а потом, забыв о разногласиях, целоваться под сводами готической библиотеки.

Они были идеальной парой. «Power couple» академического мира, как шутили их друзья. Он – блестящий специалист по эпохе Возрождения, она – восходящая звезда в изучении античности. Их совместные статьи, их выступления на конференциях, их брак – все казалось частью одного большого, тщательно спланированного проекта под названием «Успех».

Переехав в Сиэтл, они оба получили должности в университете. Их карьера шла в гору, они купили дом, родился Дэвид. Со стороны их жизнь была похожа на глянцевую картинку из журнала. Но за этим фасадом постепенно образовывались трещины, которые Элеонора долгое время отказывалась замечать.

Перелистывая страницы, она видела, как менялись их лица. Вот они на десятилетии свадьбы – улыбки все еще на месте, но в глазах уже нет того огня. Ричард становился все более одержимым своей карьерой. Его монография о Медичи получила престижную премию, его приглашали читать лекции по всему миру. Элеонора радовалась его успехам, но все чаще чувствовала себя тенью, ассистентом при гении. Ее собственная работа, ее исследования, ее амбиции отошли на второй план. Она взяла на себя большую часть забот о доме и сыне, убеждая себя, что это временный компромисс, необходимая жертва ради общего блага.

Но «временное» стало постоянным. Их разговоры о Византии и Флоренции сменились обсуждением счетов и планов на отпуск, в который они так и не поехали. Ужины проходили в тишине, нарушаемой лишь стуком столовых приборов. Они спали в одной постели, но между ними была невидимая стена. Ричард жил в своем мире – мире конференций, грантов и признания. Элеонора жила в своем – мире родительских собраний, дедлайнов и растущего чувства одиночества.

Она не помнила точного момента, когда поняла, что все кончено. Это осознание приходило постепенно, как медленно действующий яд. Может быть, это случилось в тот вечер, когда он, вернувшись с очередной конференции в Европе, с восторгом рассказывал о каком-то флорентийском палаццо, а она смотрела на него и понимала, что ей совершенно все равно. Или в то утро, когда она увидела в его телефоне сообщение от аспирантки, полное недвусмысленных смайликов, и не почувствовала ничего, кроме ледяного безразличия. Ревность умерла, а вместе с ней и любовь.

Их развод был таким же тихим и упорядоченным, как и вся их совместная жизнь. Никаких скандалов, никаких битых тарелок. Они сели за кухонный стол с юристами и, как два деловых партнера, разделили совместно нажитое имущество. Дом – ей и Дэвиду. Коллекция редких книг – ему. Картины – поделить. Самым сложным был разговор с сыном. Пятнадцатилетний Дэвид, уже тогда стремившийся все контролировать, выслушал их с каменным лицом и сказал только одну фразу: «Я так и знал».

Элеонора закрыла альбом. Белая кожа обложки казалась холодной, как надгробный камень. Все эти годы она считала, что ее брак был ошибкой, неудачным проектом. Но сейчас, сидя на полу в пустой квартире, она поняла нечто гораздо более страшное. Их брак не был ошибкой. Он был ее сознательным выбором – выбором отказаться от себя ради иллюзии стабильности и успеха. Она так боялась остаться одна, так стремилась соответствовать чужим ожиданиям, что шаг за шагом предавала собственные желания, хоронила свои мечты, приглушала свой собственный голос.

И ее тело ответило ей.

Внезапно, с ослепительной ясностью, она поняла, что ее болезнь – это не просто сбой в работе сердечно-сосудистой системы. Это было физическое проявление многолетнего эмоционального выгорания. Все те годы, что она подавляла свои чувства, игнорировала свои потребности, жила чужой жизнью – ее сердце буквально изнашивалось. Оно работало на пределе, пытаясь качать кровь не только по сосудам, но и сквозь толщу льда, сковавшего ее душу. Стенокардия, аритмия, хроническая усталость – это были симптомы не физического, а экзистенциального недуга. Это был крик ее организма о помощи, который она так долго отказывалась слышать.

Доктор Чоу говорил о необходимости покоя. Но теперь Элеонора понимала, что ей нужен не покой. Ей нужна была буря. Ей нужно было что-то, что могло бы разрушить ледяной панцирь, в который она сама себя заковала. Что-то, что заставило бы ее сердце биться не по расписанию, а в унисон с ее собственными, давно забытыми желаниями.

Она встала, подошла к окну и посмотрела на ночной Сиэтл. Город жил, дышал, сиял миллионами огней. Он был полон историй, драм, случайных встреч и неожиданных поворотов. А ее собственная история застыла, превратившись в архивный документ в коробке из-под обуви.

Глава 4.

Вторник выдался на редкость серым, даже по меркам Сиэтла. Небо, казалось, провисло под тяжестью свинцовых туч, и с самого утра зарядил мелкий, настойчивый дождь. Это не был сильный ливень, скорее, водяная пыль, которая оседала на всем, делая мир тусклым и размытым. Местные жители, привыкшие к такой погоде, передвигались по городу без зонтов, полагаясь на капюшоны и водонепроницаемые куртки. Элеонора же всегда носила с собой громоздкий черный зонт – последнюю дань своей прошлой, упорядоченной жизни, в которой все должно было быть под контролем.

Она решила поехать в университет, чтобы официально подать заявление на отпуск. Это был важный шаг, точка невозврата. Можно было отправить все по электронной почте, но ей почему-то казалось необходимым сделать это лично, словно совершая некий прощальный ритуал.

Автобусная остановка на углу Хайленд-драйв была пуста. Элеонора стояла под навесом, ежась от пронизывающего ветра, дувшего с залива. Капли дождя барабанили по пластиковой крыше, создавая монотонный, убаюкивающий ритм. Она смотрела на дорогу, где мокрый асфальт блестел в свете фар, отражая серые фасады зданий. Все вокруг казалось застывшим, погруженным в анабиоз.

Элеонора чувствовала себя героиней фильма в жанре нуар: одинокая фигура на фоне безразличного городского пейзажа, окутанного туманом и тайнами. Только в ее жизни не было ни тайн, ни интриг. Лишь одна сплошная, вязкая рутина.

Она достала телефон и механически пролистала новостную ленту. Финансовые рынки, политические скандалы, успехи бывших студентов в соцсетях. Чужая, кипучая жизнь, к которой она не имела никакого отношения. Ее палец замер на фотографии, выложенной Дэвидом. Он стоял на фоне Тауэрского моста в Лондоне, улыбающийся, успешный, в идеально скроенном костюме. Подпись гласила: «Завоевываем старый мир». Она почувствовала укол гордости, смешанный с уже привычной горечью. Их миры расходились все дальше.

Из-за поворота показался ее автобус, номер 13. Большой, неповоротливый, он медленно приближался, шурша шинами по мокрой дороге. Элеонора шагнула к краю тротуара, готовясь войти.

И в этот момент время словно сжалось.

Слева, из переулка, вылетел мотоцикл. Черный, стремительный, он двигался с безрассудной скоростью, явно игнорируя знак «Стоп». Водитель автобуса, заметив его в последний момент, ударил по тормозам. Раздался оглушительный, режущий слух визг, звук металла, скрежещущего по асфальту.

Элеонора замерла, не в силах отвести взгляд. Мотоциклист, молодой парень в черной кожаной куртке, отчаянно пытался удержать равновесие, но его заднее колесо пошло юзом на мокром покрытии. Мотоцикл накренился, завалился набок и с грохотом рухнул на дорогу, высекая сноп искр. Парня по инерции протащило несколько метров, и он замер, лежа лицом вниз в грязной луже.

На несколько секунд воцарилась оглушающая тишина. Дождь продолжал монотонно стучать по крыше остановки. Потом мир взорвался звуками. Водитель автобуса выскочил из кабины, выкрикивая ругательства. Из ближайшего кафе выбежали люди. Заскрипели тормоза остановившихся машин. Где-то вдали послышался нарастающий вой сирены.

Элеонора смотрела на распростертое на асфальте тело, и ее собственное сердце пропустило удар, а затем забилось с бешеной, болезненной силой. Она видела не просто аварию. Она видела метафору. Столкновение двух миров: упорядоченного, движущегося по расписанию мира-автобуса и хаотичного, несущегося навстречу гибели мира-мотоцикла.

Вокруг парня уже собиралась толпа. Кто-то звонил в 911, кто-то пытался снимать происходящее на телефон. Водитель автобуса, крупный мужчина с багровым лицом, склонился над лежащим, тряся его за плечо.

– Эй, парень, ты жив? Ты хоть понимаешь, что натворил?!

Парень медленно, с видимым усилием, перевернулся на спину. Его лицо было бледным, по щеке стекала струйка крови, смешиваясь с дождевой водой. Он открыл глаза – большие, темные, полные боли и растерянности.

Именно в этот момент внутри Элеоноры что-то щелкнуло. Все ее страхи, ее апатия, ее привычка к бездействию – все это отступило на второй план перед лицом чужой, очевидной беды. Она вдруг поняла, что не может просто стоять и смотреть. Не может позволить этому парню стать очередной цифрой в полицейском отчете, очередной жертвой безразличной городской машины.

Подчиняясь импульсу, который она не могла объяснить, Элеонора вышла из-под навеса и решительно направилась к центру событий. Дождь тут же намочил ее волосы, но она этого не замечала. Она протиснулась сквозь толпу зевак, подошла к водителю автобуса и твердо сказала:

– Оставьте его. Я вызову скорую.

Ее уверенный, профессорский тон подействовал. Водитель отступил, продолжая бормотать что-то о «сумасшедших байкерах». Элеонора опустилась на колени рядом с парнем. Асфальт был холодным и мокрым.

– Вы можете встать? – спросила она тихо.

Он кивнул, морщась от боли. Его взгляд был направлен куда-то сквозь нее.

– Сирена копы едут.

В его голосе был такой неподдельный ужас, что Элеонора поняла: он боится не столько травм, сколько последствий. Протоколов, вопросов, разбирательств. И этот страх был ей до боли знаком. Это был страх человека, загнанного в угол системой.

Сирена приближалась. Решение созрело мгновенно, безумное, иррациональное, идущее вразрез со всей ее жизнью.

– Вставайте. Быстро, – скомандовала она. – Обопритесь на меня.

Он посмотрел на нее с недоумением, но подчинился. Она помогла ему подняться. Он был выше ее на голову, но сейчас казался хрупким и беззащитным. Она закинула его руку себе на плечо, почувствовав, как холодная, мокрая кожа куртки прилипла к ее пальто.

– Идем, – сказала она, и в ее голосе прозвучали нотки, которых она сама от себя не ожидала. – Просто идите за мной и не оглядывайтесь.

Она повела его прочь от места аварии, сквозь расступающуюся толпу, в ближайший переулок. За их спинами уже мигали сине-красные огни полицейской машины. Никто не пытался их остановить. Для всех они были просто парой, спешащей укрыться от дождя. Еще одна непримечательная сцена в большом, вечно спешащем городе.

Глава 5.

Они шли быстро, почти бежали, ныряя в лабиринт узких переулков за жилыми домами Квин-Энн. Элеонора крепко держала незнакомца под руку, чувствуя, как он прихрамывает и тяжело опирается на нее. Вой сирен становился все громче, а затем, обогнув квартал, начал удаляться. Они в безопасности. По крайней мере, на время.

Ее сердце колотилось где-то в горле, смесь адреналина и запоздалого страха. Что она творит? Уводит с места происшествия потенциального преступника, вмешивается в дела полиции. Она, профессор Элеонора Вэнс, чей самый смелый поступок за последние десять лет – это спор с коллегой на заседании кафедры.

– Куда мы идем? – хрипло спросил парень, когда они остановились перевести дух у стены, увитой плющом.

Его голос был молодым, с легкой одышкой.

– Ко мне домой. Это рядом, – ответила она, сама удивляясь своей решимости. – Вам нужно в тепло и, возможно, к врачу.

Он посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом, словно пытаясь понять мотивы ее поступка. В его темных глазах читалась не благодарность, а скорее, недоверие и усталость.