- -
- 100%
- +
Памяти Клауса Биркенхауэра
© Венгерова Э.В., перевод, 2025
От переводчика
Летом 1999 года я побывала в Нидерландах. Попала я туда из Штралена, городка под Дюссельдорфом, в семи километрах от открытой границы с Нидерландами, а в Штрален попала по стипендии Европейской коллегии переводчиков. Это удивительное учреждение во главе с Клаусом Биркенхауэром предоставляло переводчикам с немецкого из разных стран возможность работать хоть двадцать четыре часа в сутки и общаться, обмениваясь профессиональным и жизненным опытом. Там я познакомилась с коллегами из Нидерландов Аннеке и Серваасом Годдейн.
Аннеке как-то спросила у меня, что мне известно о ее стране, и я обрушила на нее свои романтические ассоциации: упомянула Петра Первого, флот, ассамблеи, серебряные коньки и покрытые льдом каналы из детской книжки Мэри Мейп Додж. Я вспомнила Рембрандта и Рубенса, Брейгелей и Босха, отрезанное ухо Ван Гога, «малых» и «больших» голландцев в Эрмитаже, Тиля Уленшпигеля, Эгмонта и принцев Оранских, тюльпаны, в том числе черный из книжки Дюма, плотины, ветряные и водяные мельницы, сорта сыра, в том числе «лимбургский живой» из первой главы «Евгения Онегина», издания Плантена, Ост-Индскую компанию, делфтские вазы и Вермеера Делфтского, бегинок, Николая Кузанского, Эразма Роттердамского, секту шейкеров и их фантастически дорогую нынче мебель, потом вспомнила и старый и новый Амстердам, Международный суд в Гааге, Малую Голландию в Петербурге, Зеландию и Новую Зеландию, чепцы, сабо, брабантские вафли и розоватые брабантские кружева из поэмы Гумилева, голландское сукно, голландское полотно и пиво, изобретение очков, печатание вольтеровских памфлетов, курение трубок, ношение ночных колпаков, русские заимствования типа «зонтик» и «брюки», буров, бриллианты, королеву и прочее.
Аннеке прониклась. И мы с ней для начала прогулялись на велосипедах в городок Венло. Там мы заглянули на рынок, где она обратила мое просвещенное внимание на рекламный призыв, начертанный углем, с ошибками, на деревянной доске: «У дяди Питера самые большие яйца в Венло!», выпили кофе, приценились к паре черных туфель в магазинчике за углом, и Аннеке пригласила меня к себе в гости в Алкмар, где я провела несколько дней, возможно, самых беззаботных в моей жизни.
Когда я заявилась к Годдейнам в Алкмар, они позаимствовали у соседей машину и повезли меня в Амстердам, где все движется в непостижимом порядке-беспорядке: речные трамвайчики по каналам-грахтам, автомобили по трамвайным линиям, пешеходы по проезжей части, велосипедисты по тротуарам, и ничего, как будто так и надо.
В книжных магазинах Амстердама я обнаружила Пушкина, Ахматову, Мандельштама, Цветаеву, Бродского и вообще всех наших лучших поэтов в переводах на нидерландский язык. И получила в подарок от Годдейнов учебник нидерландского с кассетой и антологию поэзии. После Амстердама мы побывали на побережье Северного моря. На огромном, залитом солнцем песчаном пляже взрослые и дети катали блестящие шары и запускали воздушных змеев. В маленьком красивом и богатом городке Бергене на Русской улице я увидела памятник погибшим под Бергеном русским солдатам, похожий на тот, что стоит на Ильинке.
Потом друзья устроили культурную программу, то есть сидели целый вечер и читали стихи, голландские хокку. У них есть целый клуб сочинителей хокку, и Серваас был его председателем. Он трижды произвел на меня неизгладимое впечатление. Первый раз, когда на набережной, под пронизывающим морским ветром, гордо отказался надеть куртку («Я – голландец!»), второй раз, когда чуть ли не зарыдал при виде зависшего компьютера, и третий раз, когда разразился афоризмом: «Мы, голландцы, даем себе труд все делать просто!» Может, в этом и есть весь секрет? Немцы, как известно, все делают тщательно, французы – изящно, англичане – добротно, японцы – изысканно, американцы – масштабно, а голландцы, значит, просто. Человек как мера всех вещей. Греховное заблуждение? Утопия? Рождественская сказка?
Удивительные люди, спокойные, терпимые, благожелательные, сдержанные, не считая рокеров и болельщиков, разумеется.
Да, чуть не забыла: день рождения королевской особы отмечается тем, что по всей стране происходит продажа ненужных полезных вещей, то есть грандиозная барахолка. Вот такая сказка. Так и осталась я с этой загадкой: такая маленькая страна, и столько в ней люди придумали и создали прекрасного. Чудо голландской живописи я объяснила для себя тем, что земля там плоская и над ровной землей – колокол огромного неба, четыре пятых кругозора – сплошное небо, совсем близкое, воздух постоянно меняет цвет, движутся облака и тени, солнце появляется и скрывается, и глазу никогда не бывает скучно. Но все остальное? Мельницы. Дамбы. Флот. Сыр. Пиво. Сукно и полотно. Стекло. Глина. Цветы. Бриллианты. Непонятно.
Вот и пришлось в Москве засесть за нидерландский. Так и сижу с тех пор, разгадываю феномен нидерландской словесности. Удалось перевести несколько романов и сто стихотворений, вошедших в данный сборник. За что выражаю свою глубокую признательность Аннеке и Серваасу Годдейн.
В этой книжке собраны самые известные стихи с тринадцатого века до наших дней. По сути, это обзор поэзии Нидерландов а протяжении веков, но не литературных стилей или направлений, а скорее, авторов и самих стихов.
Сборник не претендует на полноту, скорее, на доступность и понятность, красоту и репрезентативность текстов. Его задача – познакомить русского читателя с теми образцами нидерландской лирики, которые ближе всего вкусу и возможностям переводчика.
Стихи представлены в хронологическом порядке дат рождения авторов. При выборе переводчик ориентировался на антологии:
О wereld, jij zingt, spelt en lacht. De behendste Nederlandse gedichten van alle tijden. Kwadrat-Utrecht 1994. 150 pp.;
Domweg gelukkig, in de Dapperstraat. De bekendste gedichten uit Nederlandse literatuur. Amsterdam: Bert Bakker, 1998, 295 pp.;
Unbekannte Nähe. Moderne niederländische Lyrik bis 1980. Straelener Manuskripte Verlag, 1985,327 p.
и на вкус актера Хенка ван Улсена, в чьем исполнении стихи записаны на дискете, приложенной к антологии 1994 года.
Аноним (XIV век)
Песнь о Халевине
Господин Халевин свою песню играл,И всякий, кто слышал ее, пропадал.Узнала о том королевская дочь,Думает, как бы горю помочь.Утром идет короля просить:– Отец, Халевина хочу навестить!– Что ты, дочка, нет, ни за что!Оттуда не возвращался никто!Она королеву идет просить:– Хочу Халевина я навестить!– Что ты, дочка, нет, ни за что!Оттуда не возвращался никто!Идет у сестры совета просить:– Сестра, Халевина хочу навестить!– Что ты, сестрица, нет, ни за что!Оттуда не возвращался никто!Идет она с братом поговорить:– Давно Халевина пора навестить.Брат отвечает: – Давно пора!Честь нашей короны спасешь, сестра!Когда в дорогу она собирается,В лучшее платье свое наряжается.Что надела на девичье тело?Тонкого шелка рубашку белую.Какой корсаж она выбирает?Золото лент на груди играет.Красная юбка сидит, как влитая.Каждая пуговица – золотая.Какие бусы на шею надела?Бусинка к бусинке чудные перлы.Русую голову что венчает?Корона тяжелая, золотая.Потом она в отцовской конюшнеКоня выбирает самого лучшегоИ скачет со свистом в далекий лес,Так что звон стоит до небес.Конь вороной летел, как ветер.На полпути Халевин их встретил.К дереву он коня привязал.– Привет, красавица! – он сказал.Привет, – сказал он, – краса-девица!Сядь поближе, не надо стыдиться.Очи карие не отводи, волосы русые распусти!Чем больше она распускала волос,Тем больше она проливала слез.Потом они вместе пустились в дорогуИ по пути говорили о многом.До поля ржаного доскакали,Где только виселицы стояли.Много красивых девиц и женщинНа этом поле было повешено.И Халевин ей так сказал:– Краше тебя девиц не встречал.Сама решай, как тебе умереть.Даю тебе время выбрать смерть.– Что ж, коли стал ты моим палачом,Меня заколи своим мечом.Советую верхнее платье снять,Жаль его кровью моей замарать.Он платья успел коснуться едва,Свалилась к ногам его голова.И молвил язык такие слова:– На поле ржаное беги со всех ног!Найди на поле волшебный рог,Труби в этот рог, чтоб воскреснуть я мог!– На поле ржаное не побегу,Тебе воскреснуть не помогу.Спасать душегубов я не могу!– На поле ржаное беги со всех ног!Под виселицей с бальзамом горшок.Горло мне смажь, чтоб воскреснуть я мог!– На поле ржаное не полечу,Кровавое горло не излечу.Спасать душегубов я не хочу!Потом она голову Халевина,За волосы взяв, в роднике обмылаИ понеслась на коне через лес,Так что звон стоял до небес.Полпути пролетела она, как ветер,И тут ее мать Халевина встретила.– Скажи, девица, – она сказала, —Сынка моего ты не видала?– Ваш сын Халевин пропал на охоте.Теперь вы его нигде не найдете.Ваш сын Халевин на охоте пропал,Он кровью колени мои замарал.У отцовских ворот коня осадилаИ, как мужчина, в рог затрубила.Отец без памяти был рад,Что дочка его вернулась назад.Потом устроен был пир горойИ стол был украшен врага головой.
Аноним (XIV век)
«Жили-были принц и принцесса…»
Жили-были принц и принцесса.Любовь их была велика.Но они страдали в разлуке:Вода была так глубока.Она три свечи зажигалаи с ними ждала у ворот,чтобы сын короля их видел,когда он по морю плывет.Пришла туда старая ведьма,как будто злой ветер подул,и погасила все свечи,и юный герой утонул.– Ох, мама, – она сказала, —как голова болит.Пойду, погуляю по берегу.Мама мне разрешит?– Ох, дочка, – мать отвечала, —Сестрицу свою разбуди,возьми ее с собою,на берег одна не ходи.– Но мама, моя сестрица —она же совсем дитя.Она сорвет все розыи выбросит вон, шутя.Она сорвет все розы,а сорняки не сорвет.Ну, что за дурные дети,скажет о нас народ.
Мать отправилась в церковь,а дочь на берег ушла.Рыбак отцовский удил там,она к нему подошла.– Ох, рыболов, – сказала, —хочешь разбогатеть?Хочешь, рыбак, заработать?Забрось для меня свою сеть.Он сеть свою в воду забросил,и сеть опустилась на дно.Где юного принца тело?Лежит перед ней оно.Что с пальца она снимает?Золотое кольцо свое.– Рыбак, вот твоя награда.Ты заслужил ее.Она обнимает тело,целует мертвый рот.– Ох, вы не дрогните, губы,сердце не оживет!Она обнимает телои прыгает в глубину.– Прощайте, отец и мама!Я вместе с ним утону.Прощайте браться и сестры,Прощайте, подруги, друзья.Меня ждет небесное царство,В рай отправляюсь я![1]
Aноним (XIV век)
«Душа моя изныла…»
Душа моя изныла,и сердце так щемит,любовь меня пронзила,болит душа, болит.Куда ни гляну, куда ни пойду,ни днем, ни ночью нет мне покоя.Куда ни гляну, куда ни пойду,думы мои только с тобою.Аноним (XVI век)
Рефрейн[2]
В честь сиятельного господина
Вилхелма Принца Оранского […]
Я Вилхелм Нассау,Немецких я кровей,До смерти буду веренЯ родине моей.Я князь Вилхелм Оранский,Свободен и удал.И короля ИспанскогоВсегда я почитал.И жил я в страхе Божьем,Ничем не согрешил.А он меня отечестваИ знатности лишил.Но я – орудье Господа,Бог просветил меняИ повелел вернутьсяВ родимые края.О, как же ты страдаешь,Мой преданный народ.Коль Бог нас не покинет,Мы сбросим тяжкий гнет.Молитесь днем и ночью,О здравии моем,Мы с помощью ГосподнейОтечество спасем.За вас готов отдать яСвое добро и жизнь.Мои родные братьяВ том же поклялись.Граф Адолф во ФрисландииНа поле битвы пал.Душа его на небе,За вас он жизнь отдал.И я как родич кайзера,Христианин и князьБез страха и упрекаВеду борьбу за вас.И никогда ни в чем яСвой род не посрамил,И не в одном сраженьеКровь свою пролил.Господь – моя опора,Господь – броня моя,В служении и вереОн укрепит меня.Власть короля-тиранаНарод мой победит.Она как в сердце рана,Она кровоточит.Не попусти, Спаситель,Чтоб недруги моиМеня врасплох застали,Убить меня смогли.Да не омоют рукиОни в крови моей.Храни меня, мой Боже,По милости Твоей.Когда Саул к ДавидуЗлодеев подослалИ от царя-тиранаТот в горы убежал,Ты, Господи, на помощьПришел к нему и спас,И даровал все царство.Спаси, Господь, и нас!Немало горьких тяготПришлось мне пережить.Молю Тебя о счастьеТебе, Господь, служить.И коль погибну с честьюКак князь и как герой,Ты в царствие небесноеМне врата открой.Страдают НидерландыПод властью короля,Их тяжкие страданьяВидит вся земля.Ты накажи испанцевЗа пролитую кровь,Яви нам милосердьеИ Твою любовь.Я как курфюрст законныйПришел под Маастрихт,Со мной отряд был конныйСподвижников моих.Наш неприятель струсил,Увидев рать мою.Он пал под Маастрихтом,Не устоял в бою.На все есть воля Божья.Мой преданный народ,Хотел бы я избавитьТебя от всех невзгод,Но всякой вещью правитГосподь наш – наш оплот.От нас любви Он хочетИ смиренья ждет.Я княжескому долгуНи в чем не изменял,Я веру христианскуюВ сердце сохранял.И Бога вопрошал яИз глубины души,Как сделать мое делоИ грех не совершить.Хоть терпит мое стадоВеликую нужду,Я как ваш князь и пастырь,Отведу беду.Хоть разбрелись овечки,Но пастырь их найдет.Найдет их слово БожьеИ вместе соберет.Я королю ИспанииИск предъявляю свой.Его я презираюВсем сердцем и душой.Есть высший суд Господний,Ему лишь подчинюсь.Я верю в справедливостьИ смерти не боюсь.
Вильгельм I Молчаливый, принц Оранский
Якоб Катс (1577–1660)
Якоб Катс
Скоро треснет ваше царство
Если в бочке тесно станет,Cусло в ней не удержать.Через край начнет бежать,Бунтовать, бурлить, буянить.Провоняет целый домКислой дрянью и дерьмом.При такой бурленья точке,Так и знайте, господа,Никакие ободаНе удержат сусло в бочке.Благородной влаги мощьНикому не превозмочь.И когда людей свободныхУнижает, душит князь,Проливая кровь и грязь,Не бывает средств негодных.Ясно всякому, наверно:Плохо дело, дело скверно.Зря, жестокие князья,Вы так гайки затянули,В рог бараний нас согнули.Всю страну сдержать нельзя.Слишком душно в государстве.Скоро треснет ваше царство.П. К. Хофт (1581–1647)
П. К. Хофт
Сонет
О, как ты быстроног, старик неуловимый,Ты по ветру летишь, ты по морю плывешь,Врагом империй, царств и княжеств ты слывешь,Бог времени, всегда проносишься ты мимо.О, ты неутомим, всесилен и жесток.Готов ты поглотить, сожрать и уничтожитьЛюбого, кто своей похвастать силой может.И никогда никто догнать тебя не мог.Но как ты ни спешишь, тебя я тороплю.И вижу время я совсем не быстротечным,А слабым стариком, ленивым и увечным.Трудясь в разлуке с той, кого я так люблю,Я время целый день гоню, гоню вперед,А этот старикан все медленней ползет.Гербранд Адрианс Бредеро (1585–1618)
Песенка
Все ночью засыпает,Спят люди и зверье.Спокойно сон вкушаетСокровище мое.А мне заснуть мешаетСпокойный сон ее.И вот я одинокоПо улицам брожу,Луна стоит высоко,Я на нее гляжу,С принцессой ясноокойСходство нахожу.Моя Любовь прекрасна,Как полная Луна,Но я молил напрасно,Не слушала онаИ к увереньям страстнымОсталась холодна.А боль и вожделеньеМеня на части рвут,То страх, то нетерпеньеЗабыться не дают.О, дай мне утешенье,Мой посети приют.Напрасны ожиданья,Ко мне ты не придешь.Ты страстное желаньеНе ценишь в медный грош.Сказала: «До свиданья!»И до утра заснешь.О, я был сдержан очень,Я что-то бормотал,Ты опустила очи,А я столбом стоял.Зачем спокойной ночиТебе я пожелал?Себя я проклинаю,Убить себя готов,Когда тебе желаюСпокойных сладких снов.Но ты, принцесса милая,Ты в ответ молчишь.А я уснуть не в силах,Когда ты сладко спишь.Якобус Ревий (1577–1660)
Якобус Ревий
За наши грехи
О Господи, то не евреи Вас распяли,На суд Вас притащили не они,Кричали не они: Распни, распни!В лицо Вам не они плевали.Венец терновый Вам не воины сплели,И в багряницу Вас не стражи облекли,Нет, не они глумились и пыталиИ на проклятую Голгофу Вас вели.О, Господи, свершил все это я.Я – тяжкий крест, что на себя Вы взяли.Веревка та, которой Вас вязали,Гвоздь и копье, что Вашу плоть терзали,Венец кровавый – все из-за меня,Из-за моих грехов. Вина моя.Йоост ван ден Вондел (1587–1679)
Йоост ван ден Вондел
Гейсбрехт и Амстел[3]
Видал ли когда белый светТакую верность? О, нет!Два сердца зажглись мгновенно,Одним огнем запылали,И связаны неизменноЛюбовью и печалью.Так мать дитя свое любит,Холит, лелеет, голубит.Она под сердцем носилаИ в муках его рожала,И грудью своей вскормила.Кровь их узлом связала.Но узел еще прочней,Когда на исходе дней,Старую жизни подругу,Бережно взяв под руку,Старик на прогулку ведетИ счастьем своим зовет.Там, где любовь две душиВ одну сплавляет в тиши,Небесный свет открываяДля любящих двух людей,К Богу любовь святаяСмерти сильней.
Амстердам.
Вход в старый театр Схаубург
Природой зажжен в кровиОгонь благородной любви,Которой неведом страх.Пусть время все стены рушит,В пыль превращая и прах,Она цементирует души.Тоскует душа-голубка,Терзаемая разлукой,И голубь на ветке сухойТой же болеет тоской,И ту же он терпит муку,Что терпит корень сухой.Так и Амстел страдает.Как снег по весне она тает,Ведь милого мертвым считает.А Гейнсбрехт ее на войнеЗа подданных кровь проливаетИ тает, как снег по весне.О Боже, смягчи их страданья,Пошли им радость свиданья.Герой наш ждет-не дождется,Когда к своей Амстел вернется.Она его встретит овацией.Премьера должна состояться.Константейн Хёйгенс (1628–1697)
Константейн Хёйгенс
Cupio dissolvi[4]
На смерть звезды
Неужто ночь? И вижу я во сне,
Что нет ее, звезды моей любимой?
Нет, полдень наступил неотвратимо,
И лик звезды моей не виден мне.
– Скажите, Небеса, куда она пропала?
– О, та звезда в раю, что стала божеством?
Но ей смешон твой плач, – мне Небо отвечало.
Как хохот, прозвучал в ушах небесный гром.
Ну, где ты, Смерть-Змея? Ты проскользнула мимо?
Тогда молю тебя, Хранитель, ангел мой,
Убей меня скорей, соедини с любимой,
Избавь от лютых мук, даруй душе покой.
Мы вечный свет узрим, сольемся навсегда,
Святыня, жизнь, любовь, мой бог, моя звезда!
Иероним ван Алфен (1746–1803)
Сливы
Поучительная история
Как-то раз увидел Янтье,Что висят в ветвях густыхСливы, крупные, как яйца,И решил отведать их.Он подумал: «Да, я знаю,На плоды в саду запрет.Но отец ведь не увидит,А садовника здесь нет.Сколько слив в саду созрело!Кто там будет их считать?Кто заметит, что сорвал яШтучки три, четыре, пять?Но ведь я запрет нарушу.А зачем и почему?Из-за горсти сладких ягод?Ни одной я не возьму!».Янтье прочь бежать пустился,А отец навстречу шел.Все он видел, все он слышал,Все он понял хорошо.«Стой, малыш, – сказал он сыну. —Ты отлично поступил.Мы стрясем с деревьев сливы.Ты награду заслужил».Сливы сыпались на землю,Ян их быстро подбирал.С полной шляпой сладких ягодОн вприпрыжку удирал.Якобус Беллами (1557–1786)
Моим друзьям
В час, когда мы отдыхаемНа путях-дорогах жизни,Иль на берегу озерном,Иль в тени прохладной рощи;В час, когда ерошит кудриЮжный ветер шаловливый,И цветов благоуханьеВ чистом воздухе струится,Я с восторгом ощущаюНежность матери-природы.Но не выразить словамиНаше радостное чувство,Если нам дано судьбоюРазделить его с друзьями.В час, когда бушуют штормы,Дико в рощах завывая,Осыпая жестким градомВниз опущенные лица;В час, когда грохочут громыИ свистит истошно ветер,Страхом души наполняя,В час, когда перекрываетВсе дороги наводненье,Вспомните, не позабудьте,Что всегда приют найдетеВы в душе моей открытой,Что ее, подобно солнцам,Ваши взгляды согревают.В час, когда, устав от странствий,Упаду я на дороге,И глаза мне Смерть закроет,Вы, друзья мои родные,Тело друга отнеситеВ тихий лес неподалёку.Посадите там два дуба,Чтобы ветви их сплетались.Между этими дубамиВыройте мою могилу.Вы же, спутники и други,Путь свой дальше продолжайте.Вам одна из этих песенОбо мне всегда напомнит.А. К. В. Старинг (1767–1840)
Песня жатвы
Зазвенели,ЗаблестелиВо поле серпы.Эй, готовь бечевку,Прояви сноровку,Ставя в ряд снопы.Небо ярче,Солнце жарче.Полдень наступил.Ветер утомилсяИ угомонился,Набираясь сил.Те, кто по́томЗаработалХлеб насущный свой,Сядьте, отдохните,Рощу разбудитеПесней хоровой.Ввысь взглянитеИ вздохните:Помогай нам Бог!С неба дождь прольетсяИ пригреет солнцеКаждый колосок.Мультатули (1820–1887)
Мультатули
Я услышу[5]
Не знаю, где умру.Я видел большое море на Юге, когда ездил туда с отцом за солью.Если суждено мне умереть на море, бросят тело мое в пучину.И приплывут акулы и, окружив меня, спросят:Кто из нас проглотит труп, что колыхается вон там, в воде?Но я их не услышу.Не знаю, где умру.Я видел, как горел дом По-ансу;Он сам его поджег, так как был мата-глап, безумцем.Если суждено мне сгореть на пожаре,упадут на мой прах тлеющие бревна,и соберется большая толпа вокруг дома,и люди будут бросать воду, чтобы умертвить огонь.Но я их не услышу.Не знаю, где умру.Я видел, как Си-унах упал с дерева клаппа,когда хотел сорвать плод для своей матери.Если упаду я с дерева клаппа,останусь лежать у его подножья, как Си-унах.И мать моя не закричит от горя, ведь она давно умерла.Но другие закричат во все горло: Гляньте, вон лежит мертвый Сайджа.Но я их не услышу.Не знаю, где умру.Я видел труп Па-лису; он умер от глубокойстарости,когда его волосы стали белыми.Если умру от старости, с белыми волосами,придут плакальщицы и встанут вокруг меня,И подымут вой, как на похоронах Па-лису.И маленькие дети заплачут, очень громко.Но я их не услышу.Не знаю, где умруЯ видел похороны в Бадуре, где покойниковобряжают в белые одежды и погребают в земле.Если суждено мне умереть в Бадуре, и зароют меня в землюна кладбище, к востоку от холма, где высокая густая трава,пусть пройдет мимо Адинда,и край ее саронга тихо прошуршит по траве…Я услышу.П. А. Генестет (1829–1861)
Шутка
О плоская страна туманов и дождей,И слякотных дорог, и трудовых мозолей,Навоза и гнилья, погашенных огней,Озноба и зонтов, зубной и прочей боли!Страна сплошных галош, болотный хмурый крайСапожников, и драг, и прочих земснарядов,Ты для лягушек рай, лишь уткам ты отрада,Я твой продрогший сын, я говорю: Прощай!Мне свертывает кровь твой климат нехороший,Ни песен, ни страстей, ни жажды, ни мечты…Отечество мое, носи свои галоши,Ведь вынуто (не мной) со дна морского ты.П. А. Генестет (1829–1861)
П. А. Генестет
Любовь
– Она, кого я больше всех любил,Моей невестой юной не была,Меня в аллеях сада не ждала.Я с ней в песчаных дюнах не бродил,Воздушных замков с ней не возводил.– Так значит, преданной она была женойИ добрым гением, дарившим вам покойИ радость жизни, и уютный дом,Где вы с ней были счастливы вдвоем?Иль то была заботливая мать,Сумевшая родить и воспитатьИ охранить от жизненных невзгодДетей, продолживших ваш славный род?– Нет! То, была одна моя больная.Измученная, бледная, худая.Когда рыдал я у ее кровати,Она меня учила умирать,Достоинство и веру сохраняя.