В западне времени

Глава первая.

Лето в городе пахло бензином и асфальтом, раскаленным до состояния пластилина. А в гараже на окраине пахло еще и маслом, металлом и старой пылью, прогретой до состояния уюта. Для Кати это был единственный запах, который по-настоящему расслаблял. Она лежала под животом своего «Ямахи», вживляя в него новую звезду. Глухой стук торцевого ключа о бетонный пол, ровное дыхание и мерное жужжание падающих в пластиковый таз гаек – это был ее дзен. Ей нравилась эта механическая предсказуемость. Повернул гайку, получил результат. Не то что с людьми.

– Опять у него мигрень? – раздался из-за двери знакомый голос, и в проеме возникли потертые кеды Макса.

Катя лишь хмыкнула, не прерывая работы. Макс был ее другом, коллегой по курьерскому цеху и единственным человеком, кто мог безнаказанно вваливаться в ее святилище без звонка.

– Не просто мигрень, а полный отказ трансмиссии, – поправила она, по голосу определяя, что он принес пиво. Два бутылки. – Карданный вал взвыл, как сирена по «Терминатору», и замолчал. Насовсем.

– Жестоко, – с искренним сочувствием констатировал Макс, присаживаясь на перевернутый ящик из-под инструментов.

Он протянул ей одну бутылку. Катя выкатилась из-под мотоцикла, приняла пиво и сделала большой глоток. Жидкость была ледяной и обжигающе горькой. То, что нужно. Она обтерла ладонью потный лоб, оставив темный масляный мазок. Макс смотрел на разобранный мотоцикл с видом заслуженного патологоанатома.

– Воскресим?

– Обязательно, – Катя уверенно стукнула ладонью по резине колеса. – Он просто устал. Я его загнала. Три смены без перерыва, эти пробки… Он свое отработал. Теперь моя очередь.

Макс усмехнулся.

– Ты с ним разговариваешь. Буквально. Я в прошлый раз слышал, как ты обещала ему новое масло «как у больших мальчиков в MotoGP».

– Он все понимает, – парировала Катя, откручивая очередную гайку. – В отличие от некоторых двуногих. Кстати, ты зачем приперся? Скучно стало?

– Срочный заказ. Очень срочный, – Макс сделал таинственное лицо. – документы для юридической конторы на другом конце города. Контракты какие-то, подписи нужны до закрытия. Денег платят столько, что хватит тебе на твой карданный вал, а мне на новые аморты. Я сразу подумал – это для нашей Кати. Она только дай чего-нибудь починить и погонять.

Катя насторожилась, сверля его взглядом.

– Какой конец города? Не тот ли, где вечно эти велодорожки и гаишники с камерами, как клещи?

– Самый он, – Макс виновато ухмыльнулся. – Но деньги-то какие! Плюс ты же на своем звере за полчаса домчишь, у тебя же нет понятия «пробка».

Катя вздохнула, посмотрела на своего «железного коня», на его выпотрошенные внутренности, потом на часы. До закрытия той конторы оставалось чуть больше двух часов.

– Черт с тобой, – выдохнула она, отставляя пиво. – Помогай собирать.

– Вот это да! – обрадовался Макс, хлопая себя по коленям. – Катя никогда не откажется от вызова.

Они работали молча, слаженно, как хорошая команда пит-стопа. Катя главный механик, Макс подающий. Под ее отрывистые команды, люч на тринадцать», «молоток», «держи, мотоцикл постепенно обретал целостность. Катя двигалась точно, резко, почти агрессивно, но каждое ее прикосновение к железу было точным и бережным. Когда последняя гайка была затянута, она запустила двигатель. «Ямаха» рыкнул, выплюнул клуб сизого дыма и заурчал ровным, уверенным басом. Катя погладила бензобак.

– Видишь? Он готов.

Она натянула кожаную куртку, застегнула молнию, ткнула ногой кик-стартер. Движение было отработано до автоматизма.

– Документы? – крикнула она над ревом мотора.

Макс протянул ей конверт.

– Там адрес. Не гони слишком, а то я потом за твоим «конем» как за больным ребенком ухаживать буду!

– Не гоняю я, – крикнула в ответ Катя, уже надевая шлем. – Я эффективно перемещаюсь!

Щелчок забрала. Еще один рык мотора, и она вырулила из гаража, оставив Макса в облаке выхлопных газов. Он кашлянул, улыбнулся и крикнул уже в пустоту:

– Счастливо!

Но она уже не слышала. Она слилась с единым организмом из металла и скорости, ее мир сузился до полосы асфальта, зеркал заднего вида и гула, вытесняющего все мысли из головы. Один быстрый, четкий, понятный вызов. Починил, сел, поехал. Никакой мистики. Дорога действительно была адской. Полосатые велодорожки то и дело выпрыгивали на проезжую часть невнимательными курьерами на электросамокатах. Светофоры, казалось, сговорились и горели красным именно для нее. Катя ловко лавировала между машинами, используя малейшие просветы, ее «Ямаха» послушно рычал, реагируя на малейшее движение запястья.

Через сорок минут, уже в самом центре, она заглушила мотор у помпезного здания из стекла и бетона с вывеской «Хантингтон, Баркер и партнеры». Сняв шлем и встряхнув короткие, взъерошенные волосы, она сняла с крепления сумку с конвертом и бросилась ко входу. Консьерж в ливрее смерил ее с головы до ног, засаленная куртка, потертые джинсы, тяжелые ботинки. Катя парировала его взгляд таким ледяным и уверенным взглядом, что он поспешно отвел глаза к монитору.

– Курьерская доставка для мистера Хантингтона, – бросила она, подходя к стойке. – Срочно.

Девушка – администратор с идеальным макияжем и натянутой улыбкой взглянула на часы.

– У нас уже почти…

– До закрытия семь минут, я знаю, – перебила ее Катя, положив конверт на стойку. – Ваши юристы будут рады, что вы не заставили их переписывать многомиллионный контракт из-за опоздания на сто двадцать секунд.

Девушка на мгновение замялась, затем, нажав на трубку, произнесла:

– Мистер Хантингтон, к вам доставка. Да, я понимаю… Но она настаивает.

Минуту спустя лифт остановился, и из него вышел мужчина в идеально сидящем костюме, с сединой на висках и выражением лица человека, который платит огромные деньги именно за то, чтобы его никто не беспокоил после шести.

– Я надеюсь, это действительно что-то жизненно важное, – произнес он, не глядя на Катю, а обращаясь к девушке.

– Документы от «Сар Инвест», сэр, – быстро сказала Катя, протягивая конверт.

Хантингтон наконец-то повернулся к ней. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по ней, задержался на шлеме в ее руке.

– На мотоцикле? В такой час? Довольно рискованно.

– Быстро и эффективно, – парировала Катя. – Ваши документы в целости и сохранности, не то что бы они в пробке простаивали.

Уголок его рта дрогнул, то ли усмешка, то ли гримаса раздражения.

– «Эффективность» – это когда доставляют к назначенному времени курьерской службой, а не какими-то лихачами на двух колесах в последнюю минуту.

Катя почувствовала, как закипает. Она стояла тут, прорвалась через полгорода, починила для этого своего железного коня, а этот щегол в костюме за те же деньги смотрел на нее, как на назойливое насекомое.

– Курьерская служба бы привезла это завтра к обеду, – сказала она, стараясь говорить ровно. – Вы платите за скорость. Я предоставила скорость. Вам нужна подпись здесь или нет?

Она протянула ему электронный планшет с подтверждением доставки. Хантингтон на секунду задержал взгляд на ее руке, на ссадинах и черных разводах машинного масла, въевшихся в кожу, и с легкой брезгливостью взял планшет, быстрым движением расписался стилусом.

– Надеюсь, ваш «эффективный» способ передвижения того стоит, – произнес он, возвращая планшет. – Удачи на дорогах. Их, как мне кажется, вам не хватает.

Он развернулся и ушел обратно в лифт, даже не кивнув. Девушка за стойкой с облегчением выдохнула. Катя сунула планшет в сумку, развернулась и вышла на улицу, хлопнув тяжелой стеклянной дверью. Воздух, пахнущий выхлопами, показался ей на удивление свежим после стерильной атмосферы офиса.

– Ненавижу этих в галстуках.– прошипела она про себя, с силой надевая шлем.

Один быстрый, злой взмах ноги и мотор ожил с яростным ревом, выкрикивая вместе с ней всю накопившуюся досаду. Она рванула с места, резко втиснувшись в поток машин. Ей нужно было просто ехать. Быстро. Давить газ. Оставить этот блестящий мир стекла и высокомерия далеко позади. Она даже представить себе не могла, как далеко ей предстоит уехать. Она рванула с места, резко втиснувшись в поток машин. Ей нужно было просто ехать. Быстро. Давить газ. Оставить этот блестящий мир стекла и высокомерия далеко позади. Ярость постепенно выветривалась вместе с ветром, бьющим в грудь. Ритмичный гул мотора, мелькание огней, ночной прохладный воздух – все это действовало на нее лучше любой медитации. К тому времени, как она свернула на набережную, от раздражения не осталось и следа, осталась лишь приятная усталость и предвкушение отдыха.

Набережная была их местом. Непарадной, неотреставрированной частью города, где у старого причала толпились потрепанные катера, а запах речной воды смешивался с дымом от мангала. И именно здесь, на краю бетонного парапета, уже собралась ее свора. Увидев знакомые силуэты, Катя сбросила скорость, позволив «Ямахе» с рычанием подкатить к самой компании. Она заглушила двигатель, и наступившая тишина тут же была заполнена смехом, музыкой из портативной колонки и криком чаек.

– Ну что, Кать, разнесла кого-нибудь по пути? – крикнул Леха, он же «Художник», с банкой колы в руках. Он облокотился на гитару, прислоненную к парапету.

– Только чье-то самомнение, – отмахнулась Катя, снимая шлем и расправляя волосы. – Офисный планктон в костюме за триста тысяч.

– Фу, мерзость, – поморщилась Светка, пододвигая ей походный стул. Она заворачивала в лаваш только что снятый с мангала шашлык. – На, подкрепись. Ты как раз к ужину.

Катя с благодарностью приняла дымящуюся лепешку с мясом. Запах был божественным.

– Макс звонил? Хвастался, что меня на работу выгнал?

– Да уж, – засмеялся рослый парень по кличке Борщ, разливая что-то темное из термоса в пластиковые стаканчики. – Рассказал, как ты чуть ли не с голыми руками на мотоцикл кинулась. Героиня труда. На, согрейся.

Он протянул ей стаканчик. Катя сделала глоток. Глинтвейн, терпкий, сладкий и обжигающе горячий. Идеально. Она присела на стул, прислонив шлем к колесу мотоцикла. Сзади по воде скользили огни прогулочного теплохода, доносилась приглушенная музыка. Здесь же, в их угоду, было свое, живое и простое. Леха перебрал струны, запевая что-то дурашливое и знакомое. Светка подхватила. Борщ болтал с кем-то по телефону, жестикулируя свободной рукой. Катя откинулась назад, глядя на небо, в котором из-за городской засветки было видно всего несколько самых настойчивых звезд. Она чувствовала себя своей. Здесь не нужно было никому ничего доказывать, ни с кем спорить. Можно было просто молчать, слушать друзей и чувствовать, как остаточное напряжение покидает плечи.

– А ведь тот клерк, наверное, сейчас в своем дорогом авто в пробке на мосту стоит, – лениво заметила она, откусывая лаваш.

– А я уже тут. С едой. И с вами.

– Так и есть, анархия, – ухмыльнулся Лёха, заканчивая песню диссонансным аккордом. – Наш козырь, скорость и маневренность. Плюс игнорирование ПДД.

– Я не игнорирую, я творчески интерпретирую, – поправила его Катя, поднимая стаканчик в тост.

– За творчество!

– За творчество! – хором подхватила компания.

Она чувствовала себя абсолютно счастливой. Это был ее мир. Громкий, пахнущий дымом и свободой, собранный из верных друзей и старого железа. Мир, в котором все было просто, понятно и по-настоящему. Она еще не знала, что это последние минуты ее старой жизни. Последний теплый вечер. Последний глоток глинтвейна. Последняя шутка Лехи. Последний раз, когда мир имел хоть каплю здравого смысла.

Глава вторая.

Теплая волна глинтвейна и усталости растекалась по телу, растворяя остатки досады после встречи с Хантингтоном. Катя закрыла глаза, наслаждаясь гулом голосов друзей, треском углей в мангале и далеким гулом города. Это был ее анклав спокойствия в вечно спешащем мегаполисе. Покой взорвался. Сначала до них докатился натужный, визгливый рев мотора, явно на высоких оборотах. Звук был неестественным, пафосным, как крик попугая в вольере с совами. Потом на набережную, сбрасывая скорость, вырулил мотоцикл. Не просто мотоцикл, а сияющий, хромированный агрегат цвета «кричащий красный». На нем восседала Лена

Не Лена в потертой джинсовке их компании, а Лена в новенькой, пахнущей кожей куртке с причудливой нашивкой какого-то бренда и в дизайнерском шлеме, который она сейчас снимала с торжествующим видом.

– Ну, как вам? – прокричала она, заглушая музыку из колонки и замирая в эффектной позе.

Все обернулись. Леха перестал перебирать струны. Борщ, не отрываясь, смотрел на блестящее чудо техники.

– Ленка, ты это, что это? – первым нашел дар речи Леха.

– Это не «что это», – с гордостью провела рукой по бензобаку Лена . – Это «Ducati Monster». Мечта с детства. Наконец-то забрала его из салона!

Катя молчала. Она смотрела не на сияющую подругу, а на мотоцикл. Ее взгляд, привыкший сразу оценивать технику, сканировал: литые диски, инвертированная передняя вилка, фирменная решетчатая рама… Машина была красивой. И чертовски дорогой. Совершенно не в стиле их потрепанной, практичной братии.

– И как? – Лена, наконец, обратилась прямо к Кате, ища не просто одобрения, а признания ее победы. – Отличная машина, да? Теперь будем гоняться!

Катя медленно поднялась со стула, сделала последний глоток глинтвейна и подошла к «Дукати». Она не трогала его, просто обошла вокруг, изучая каждый изгиб.

– Красиво, – наконец выдохнула она нейтрально. – Очень. Поздравляю.

– Да ладно тебе, Кать, я же вижу!– рассмеялась Лена. – Глаза горят! Можешь посидеть, если хочешь. Почувствовать мощь.

Она сделала широкий жест, приглашая в седло. Катя покачала головой.

– Не надо. Я в грязи вся, после гаража. Поцарапаю новенькое.

– Да ерунда! – Лена была настойчива в своем великодушии. – Садись! Покатаемся немного по набережной? Покажу, как он рвет с места!

Идея промчаться на новой, быстрой машине была заманчивой. Очень. Но что-то внутри Кати сопротивлялось. Это был не ее зверь. Не ее история. Этот мотоцикл пах не маслом и бензином, а кредитом и желанием произвести впечатление.

– Я только что с работы, Лен – Катя потянулась к своему «Ямахе», похлопала его по бензобаку. – Мой конь еще не остыл. Да и ночь уже.

На лице Лены промелькнула тень разочарования. Она ждала восторгов, зависти, предложения немедленно рвануть в ночь.

– Ну, как знаешь, – она пожала плечами, стараясь сохранить легкий тон. – Тогда я сама немного прокачусь. Покажу его огням!

Она снова надела шлем, завела мотор. «Дукати» рыкнул, на этот раз громче и увереннее. Лена лихо развернулась и рванула прочь по пустынной набережной, оставляя за собой шлейф восхищенных взглядов ребят.

– Вот это тачка! – присвистнул Борщ. – Теперь у Светки и правда монстр!

– Да уж, – Леха снова взял в руки гитару, но не играл, а просто смотрел в сторону удаляющихся огней. – Теперь мы все на ее фоне на клячах разъезжать будем.

Катя молча вернулась на свое место. Предложение Светы висело в воздухе невысказанным упреком. «Покатаемся?» А почему не «покатаешься»? Почему не дала ей руль? Потому что боялась, что Катя, с ее агрессивным стилем вождения, не справится с мощным «иномарцем»? Или потому что этот мотоцикл был для Светы не инструментом, а аксессуаром? Дорогой игрушкой, которой делятся неохотно. Она снова посмотрела на свою «Ямаху». Старую, потрепанную, местами собранную на скотч и стяжки. Но свою. Такую же упрямую и несгибаемую, как она сама.

– Ладно, – она резко поднялась. – Я поехала.

– Что так рано? – удивилась Светка.

– Устала, – Катя уже натягивала куртку. – Да и настроение что-то упало.

Она не стала объяснять, что это была зависть. Не к мотоциклу. А к той беззаботности, с которой можно взять и купить себе «мечту с детства», не зная каждый ее винтик, не просиживая ночи в гараже, не чувствуя ее характер каждой клеткой кожи. Она завела своего «коня». Его рев, привычный и немного хриплый, после идеального воя «Дукати» показался ей вдруг убогим.

– Всем спокойной, – бросила она, надевая шлем.

И рванула с места, может быть, чуть резче, чем обычно. Ей нужно было снова остаться одной. Со своим железным другом. Со своей скоростью. Загнать куда подальше это странное, неприятное чувство, что ее мир, такой простой и честный, вдруг дал трещину. Она мчалась по ночному городу, и ветер свистел в уши, но не мог заглушить тихий, назойливый шепот: «А ведь на "Монстре" я бы уже давно была дома…»

Она мчалась по ночному городу, и ветер свистел в уши, но не мог заглушить тихий, назойливый шепот: А ведь на "Монстре" она бы уже давно была дома. Мысль была едкой, предательской. Она давила на газ сильнее, будто пытаясь убежать от самой себя. Повороты она проходила почти инстинктивно, тело само помнило каждую кочку, каждый знак на этом маршруте. Город мелькал вокруг размытым калейдоскопом неоновых вывесок и фонарного света. Она выехала на широкий проспект, почти пустой в этот час. Зеленый свет светофора вдалеке манил, словно приглашая выжать всю мощь до конца. И Катя поддалась. Наклонилась к бензобаку, вжимаясь в поток воздуха. Ветер ревел в уши, заглушая все. Спидометр полз к запрещенным цифрам. Чувство свободы, острое и пьянящее, наконец начало перебивать горечь. Вот оно. Только она, мотор и дорога.

Именно тогда мир взорвался. Слева, из примыкающей улицы, где должен был гореть красный, вывернул огромный внедорожник. Слишком быстро. Слишком неожиданно. Он возник перед ней внезапно, как черная стена, перекрывая весь свет, всю дорогу. Яркий белый свет его фар ослепил ее, превратился в единственную вселенную, слепящую, безжалостную. Не было времени затормозить. Не было времени свернуть. Только рефлекс, отчаянный, бесполезный рывок руля. Ее «Ямаха» с визгом резины легла набок, и Катя на мгновение почувствовала невесомость. Ее оторвало от седла. Мир перевернулся с ног на голову.

СКРЕЖЕТ МЕТАЛЛА. Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки. Стекло брызнуло тысячами осколков, похожих на ледяной. Странное, замедленное парение в кромешной темноте, прорезаемой дугами фар. Она увидела звезды на черном небе, такие далекие и безразличные. УДАР. Невыразимой силы. Глухой, костный, вышибающий весь воздух из легких одним махом. Боль, острая и всепоглощающая, пронзила все тело, а потом так же резко отпустила. И потом… ТИШИНА. Абсолютная, оглушительная. Ни гула мотора, ни ветра, ни криков. Только нарастающий звон в ушах. И ТЕМНОТА. Густая, бархатная, бездонная. Она накатила волной, не оставляя сил сопротивляться. Последнее, что успела почувствовать Катя, – это холодный асфальт щекой и запах бензина, смешанный с пылью. А потом не стало ничего.

Глава третья

Сознание возвращалось к Кате медленно, нехотя, как скрипящий старый механизм. Сначала не было ни мысли, ни памяти, только ощущения. Боль. Глубокая, разлитая по всему телу, тупая и ноющая, будто ее переехал каток. Голова раскалывалась, в висках стучало. Запах. Сладковатый, тяжелый, непривычный. Пахло дымом, пылью, потом и чем-то еще кожей? Деревом?

Под щекой не холодный асфальт и не стерильная больничная простыня. Что-то шершавое, колючее, но теплое. Мех. Катя с трудом открыла глаза. Веки казались свинцовыми. Потолок. Не ровный гипсокартонный, а грубые, темные деревянные балки, между которыми виднелись потрескавшиеся доски. Пыль висела в воздухе, золотясь в луче света, пробивавшегося из маленького запыленного окошка. Она лежала на низкой кровати, а под ней был тот самый колючий коврик из невыделанной шкуры какого-то животного. Она медленно, с стоном, повернула голову. Комната. Крошечная, неуютная. Стены из не струганых досок. На одной висела потрепанная литография с каким-то пейзажем. У стены простой деревянный стул и сундук с коваными уголками. Больше ничего. Паника, острая и слепая, впервые кольнула ее под ложечкой. Где она? Что за дурацкий розыгрыш? Клуб какого-то сумасшедшего реконструктора? Она попыталась приподняться на локтях, и мир поплыл перед глазами. Ее тело пронзила новая волна боли. Но не острой, как при переломе, а общей, мышечной, будто ее хорошенько избили. И именно тогда она посмотрела на себя. На ней была не ее привычная футболка и косуха. Даже не больничный халат. Это была грубая рубаха из плотной ткани, до бледности выцветшая от многочисленных стирок. И поверх длинная, темная, довольно изношенная юбка из тяжелой шерсти. На ногах не ботинки, а какие-то стоптанные кожаные башмаки. Катя замерла, не в силах осознать увиденное. Ее пальцы, дрожа, потрогала ткань рубахи. Она была реальной. Шершавой и настоящей.

Она снова рухнула на подушку, сжав виски. Память пыталась пробиться сквозь туман: ночь, огни, рев мотора… ВНЕДОРОЖНИК. Свет фар. Удар… АВАРИЯ. Мысль пронзила мозг, как током. Она попала в аварию. Значит, это больница? Но какая же это больница?! Ее взгляд упал на стул. Там, аккуратно сложенные, лежали жилетка из той же грубой ткани и широкополая шляпа. Ковбойская шляпа. Потертая, из войлока. Звон в ушах нарастал, но теперь Катя поняла, что это не звон. Это были звуки из-за двери. ТОПОТ КОПЫТ. Не единичный, а несколько, гулко отдающийся о землю. ГРУБЫЕ МУЖСКИЕ ГОЛОСА. Говорили хрипло, с акцентом, перебивая друг друга смехом. ЗВОН ШПОР. То самое металлическое побрякивание, которое она раньше слышала только в вестернах.

Сердце заколотилось где-то в горле, сжимаясь ледяным комом страха. Это не розыгрыш. Все было слишком реально. Боль, запахи, эта дурацкая одежда. Она снова попыталась сесть, на этот раз медленнее, превозмогая головокружение. Ноги были ватными. Она оперлась рукой о кровать и наткнулась взглядом на маленькое потрескавшееся зеркало, висевшее на стене. Подойдя к нему, Катя увидела отражение. И это было ее лицо, но какое то не ее. Да, черты были похожи. Тот же прямой нос, упрямый подбородок. Но кожа была более обветренной, с легкой сеточкой морщин у глаз. Волосы, того же темного оттенка, что и у нее, были убраны в строгую, нелепую прическу с пучком на затылке. А в глазах, широко раскрытых от ужаса, стояла не ее знакомая дерзкая уверенность, а глубокая, животная растерянность.

– Что за черт… – прошептала она, и ее собственный голос показался ей чужим, сиплым от неиспользования.

В этот момент дверь в комнату с скрипом отворилась. На пороге стояла пожилая женщина в простом платье и переднике, с суровым, не сулящим ничего хорошего лицом.

– А, Лиззи, очнулась наконец-то, – прохрипела она, окидывая Катю оценивающим взглядом. – А я уж думала, ты до вечера проспишь. Голова-то цела? Ничего, пройдет. Считай, легко отделалась после вчерашнего перестрелки, так еще лестница подвела, упала ты с нее.

Катя уставилась на нее, не в силах вымолвить ни слова. Лиззи? Перестрелка? Женщина, не дожидаясь ответа, бросила на стул грубую тканевую тряпку.

– Умойся, приведи себя в порядок. Мужики уже с ранчо вернулись, базарить будут. И шляпу не забудь, солнце сегодня печет немилосердно. Негоже хозяйке «Последнего рубежа» по своему же салуну как ошпаренная бегать.

Хозяйка салуна? Последний рубеж? Женщина развернулась и вышла, хлопнув дверью. Катя медленно, очень медленно опустилась на стул, не сводя глаз с той самой шляпы. Ее пальцы дрожали. Она поняла только одно. Это не больница. Это даже не ее тело. И что самое ужасное, она не знала, что хуже: умереть в той аварии или очнуться здесь. Катя медленно поднялась с кровати, ее ноги подкашивались. Каждый шаг отдавался тупой болью во всем теле. Она машинально взяла шляпу со стула, грубый войлок щекотал пальцы, пах пылью и чем-то чужим.

Ей нужно было увидеть. Увидеть, что там, за этой дверью. Опровергнуть безумие, которое творилось с ней. Она толкнула тяжелую деревянную дверь, и ее обдало волной нового шума и запахов. Тот же топот копыт и звон шпор, но теперь громче, ближе. И новые звуки: скрип повозок, мычание скота где-то вдали, резкие окрики на незнакомом наречии. И запах. Конский навоз, пыль, жареное мясо. Она сделала шаг вперед и замерла, обомлев. Деревянные тротуары. Грунтовая улица, укатанная до состояния камня, по которой не ездили машины, по ней скакали лошади. И повозки, запряженные лошадьми. По обеим сторонам улицы стояли не бетонные и стеклянные здания, а одноэтажные постройки из грубого бруса с вывесками: «Салун», «Кузница», «Банк», «Контора шерифа».

Напротив, у коновязи, стояли несколько мужчин. На них были жилетки, ковбойские шляпы, на поясах у них висели кобуры с массивными револьверами. Они о чем-то спорили, смеялись, и один из них сплюнул темной жидкостью прямо в пыль у своих сапог. Это был не клуб. Не съемочная площадка. Все было слишком грязным, слишком настоящим, слишком… живым. Солнце палило невыносимо, пыль висела в воздухе, забиваясь в нос и горло. Катя стояла, вжавшись в косяк двери, не в силах пошевелиться. Ее мозг отказывался обрабатывать картинку. Это была какая-то чудовищная ошибка. Галлюцинация. Кома.