Казаки в Первой русско-турецкой войне. 1768–1774 гг..

В любой армии самые боеспособные части – те, кто постоянно несет боевое дежурство. Пограничники, ракетчики… Но они воюют, совершают походы вместе со всей армией. И наша история об участии казаков в войне с Турцией, в Первой турецкой войне времен императрицы Екатерины Второй, естественно, неотделима от истории войны в целом, от истории участия в ней всей Российской армии.

Казаки

Наше исследование касается иррегулярной конницы Российской империи и ее участии в войне с Турцией. Что представляла собой эта конница? «Ко времени кончины Елисаветы Петровны» иррегулярная конница «после многих перемен и улучшений» состояла из 6 казачьих войск: донского – 15 724 человек, сводного гребенского и терско-семейного – 645 человек, яицкого – 3196 человек, волжского – 1057 человек, оренбургского – 3885 человек и малороссийского с 10 казачьими и 3 кампанейскими полками и запорожскими казаками в 38 куреней – всего 92 754 человека. Помимо «войск», было 10 казачьих полков: 5 слободских – 7500 человек, поселенного на новосербской границе – 3377 человек, астраханского – 541 человек, азовского – 516 человек, бахмутского – 311 человек, чугуевского – 541 человек[1]. Кроме того, на службе России состояли калмыки – 40 тысяч и киргизы – 30 тысяч.

Какие-то сообщества организовались естественным путем – донцы, запорожцы, гребенцы, яицкие казаки, – а другие были отщеплениями от этих сообществ, поставленными в жесткие рамки наступающего регулярства. Малороссийские казаки являли собой устаревший, разваливающийся государственный и военный аппарат целого казачьего квазигосударства. Это, собственно, относилось и к калмыкам с киргизами.

Для запорожцев это была последняя война, в которой участвовало все войско в составе Российской империи, поэтому мы рассмотрим это войско поподробнее.

В 1709 году выступившая на стороне шведов Запорожская (Чертомлыкская) Сечь была разгромлена. Казаков выбили на турецкую территорию, где они образовали Каменскую Сечь, а в 1711 году – Алешковскую Сечь. Из российских пограничников запорожцы превратились в протурецкую военную силу и даже расширили свои владения в 1712 году на север до рек Орель и Самара за счет российской территории после несчастного для России Прутского похода.

Под властью турок, видимо, жилось не сладко, и в 1729 году кошевым атаманом Иваном Малашевичем было направлено прошение от имени всех запорожских казаков о принятии обратно в российское подданство. Их просьбу удовлетворили только спустя пять лет, когда генерал Вейсбах начал организовывать Украинскую линию крепостей. Запорожцев разместили в урочище Красный Кут, в четырех верстах от старой Чертомлыцкой Сечи.

Возвращение запорожцев под протекторат России было закреплено Лубенским соглашением 1734 года. В 1740 году по Константинопольскому миру Запорожское войско вошло в состав России и перестало «существовать как самостоятельный субъект международного права»[2]. Именно поэтому впоследствии разгон Запорожского войска в 1775 году стал внутренним делом России и не имел международных последствий.

А пока над Новой Запорожской Сечью установили военный контроль. На месте старой Сечи был поставлен российский гарнизон «для смотрения за своевольными запорожцами». Запорожцы обязались оберегать границу от татар и за это получили прежние земли, которые были поделены на 5 паланок (округов)[3]: Бугогардовскую, Кальмиусскую, Ингульскую, Кодацкую, Самарскую. Каждая паланка была под начальством полковника и его старшины. С началом описываемой войны, с 1768 года, добавились еще две паланки – Орельская и Протовчанская. А затем на татарской территории запорожцы поставили еще одно укрепление – Прогноинское, и землю вокруг него назвали Прогноинской паланкой[4]. При этом сохранялось деление на 38 куреней, по численности равнявшимся донским станицам.

Интересно посмотреть на это войско глазами современника, участника указанной войны. В своих записках интересную характеристику запорожцев дал А.А. Прозоровский, в будущем фельдмаршал. Он писал, что земли запорожцев тянутся от Бахмута до Буга и от устья Буга до старой Украинской линии и составляют площадь 600 × 350 верст. Прежде запорожцев было 40 тысяч, но на период войны они имели тысяч до 5 конных и 4 тысячи пеших, причем в пехоте у них был «всякий, не имеющий ремесла и пропитания и убегающий работы бродяга, за плату от казны в год 12 рублей жалования и провианта»[5]. Прозоровский считал, что с 20 тысяч дворов они могут поставить конных и пеших 15 тысяч. «И ныне у них службу отбывают в походе конную все почти женатые. Не служащие же домовые люди обращены в подданство расчленением на содержание сорока куреней, от которых старшины знатным образом полнят свои карманы. Ибо у них курень называется так как бы полк, а все люди, записанные во оном, только числятся, а живут в разных местах и довольствуются всяк своим»[6].

Постоянную пограничную службу на пикетах в 1767 году несли 3708 человек[7].

Единой формы у запорожцев не было, но сохранились описания их значков. У Ирклиевского куреня значок был светло-зеленый с изображением Святого Георгия Победоносца и с надписью: «Сей рапир сделан куренем Ирклиевским за атамана Семена Письменного в 1770 году», значок Брюховецкого куреня был голубой с узорами с изображением Св. Георгия и надписью: «Сделан рапир сей за атамана Прокопа Кабанца куреня Брюховецкого в 1770 году»[8]. Эти курени наряду с Кисляковским не уходили в 1775 году в Турцию, остались в России.

Главным оружием запорожского казака было ружьё, 4 пистолета, пика в 5 аршин длины и кривая сабля[9].

«Закона и учреждения никакого у них нет», – заявлял Прозоровский. Управляются они посредствои императорских грамот. «Начальник у них кошевой атаман. Он по их обыкновению быть грамоты незнающий и зависящий от общественного выбора. Но однако ж сей выбор ныне согласием старшин пресекся… И тем самым начальники сего войска… утверждают, что ни в чем они не властны». Старшины все еще соблюдали закон безбрачия. Но если за власть начинут бороться какие-нибудь бродяги, хоть и неженатые, «то их те же самые женатые казаки усмирят»[10]. Товарищество ж запорожское «наполнено невежеством и слабостью к пьянству»[11]. Старшины их стремятся, «чтоб, успев нажиться, выйти скорей в тот край, где единоземцы его в жизни чувствуют спокойство и благоденствие»[12]. (Ну совсем как некоторые современные россияне, которые стремятся наворовать и уехать в Лондон.)

Наживаются запорожцы через транзитную торговлю между Турцией, Польшей и Малороссией, собирают с купцов «не менее половинной части против таможенных сборов» за перевоз и безопасность[13].

Был и более быстрый способ обогащения. «Места те, которые граничат с запорожцами, никогда в желаемый порядок приведены и успокоены быть не могут. Они соседей своих, устроенных порядком, разоряют беспрестанно, делают набеги, отнимают близ их лежащую землю с населенными людьми»[14].

В войско продолжали принимать беглых. «Ни одно войско регулярное пройти по их земле никогда не может, чтоб они его не убавили своими подговорами и принятием беглецов»[15]. Но среди них, отмечал Прозоровский, нет армян, греков и жидов[16].

«Прежде запорожцы были бедны, – подводил итог Прозоровский, – а ныне все они богаты, и подчиненные их привязаны ко всякой повинности. Где прежде у них были хутора, там ныне распространились великие селения и живут домами, имеют жен, детей, хорошее скотоводство и промыслы»[17].

Запорожцы в 1766 году обратились в Военную коллегию. Они просили вернуть им земли, переданные в Новосербию, особую территорию, заселенную выходцами с Балкан, несущими пограничную службу. Граф Чернышев, вице-президент Военной коллегии, ранее объявлял им, что население Новосербии будет переселено на берег Днепра от реки Орели до турецкой границы 1714 года. Но запорожцы узнали, что у них заберут земли по речку Самарь. А если запорожцы будут соседствовать через Самарь с поселенцами, то это будет для казаков «утиск, разорение и крайнее недовольство». Запорожцы опасались, что поселенцы Новороссийской губернии «воровством и насильным отнятием леса и прочего запорожских казаков разорять и обижать» будут, а стоящие в крепостях русские гарнизоны «воровства, разбои, смертные убийства чинить будут, а унять их от того никакими мерами будет невозможно»[18].

Запорожцы напоминали, что земли по Самаре были даны им польскими королями и утверждены русскими государями, что Запорожское войско на сторону России перешло добровольно «и, только на оных довольствуясь, служит всероссийскому престолу на всем своем коште»[19].

Запорожцам отвечали, что земли были им компенсированы, а на бесчинства российских гарнизонов запорожцами «показано напрасно и напротив доказать можно, что от самих запорожцев подобные нахальства часто происходили». Да и «службу оное войско исправляет не совсем на своем коште, да и то только не в большом числе»[20]. Действительно, по Лубенскому соглашению, запорожцам должны были идти от казны ежегодные выплаты в 20 тысяч рублей, но русские власти платили гораздо меньше, чем договаривались, на 1759 год – 6660 рублей[21]. Так, войсковой довбыш, литаврщик, заодно обязанный взимать в пользу войска пошлины и перевозы через реки, которому по договору должны были платить ежегодно по 30 рублей, на 1768 год получал по 3 рубля в год[22].

В ходе этой «дискуссии» всплыла одна интересная деталь. Имея зимовники, тянущиеся на 15–20 верст, запорожцы получили и барьерные земли, расположенные между Бугом и Днепром. Но русские власти требовали, чтобы там селили только неженатых запорожцев, «а если им позволить им селить женатых, то не без сомнения, что они столь много земли требуют для того, чтоб, приманивая к себе малороссийский народ, тем как Малороссию, так и Слободскую и Новороссийскую губернию опустошать. А во время войны сих людей, рассеянных по степи, и всею армиею защитить невозможно будет»[23]. То есть, вопреки проблемам безопасности, запорожцы хотели заманить на свои земли и закрепостить и без того малочисленное население Новороссии.

Тем не менее во время войны А.А. Прозоровский писал, что всего населения у них до 100 тысяч, «ибо они в ныне продолжающуюся войну вновь населили и беспрестанно населяют убегающих от службы и подати из Малороссии, из Новороссии и Слободской губернии по обоим сторонам Днепра»[24].

Во главе Сечи стояли «Его вельможность, атаман кошевой» Петр Иванович Калнишевский (80 лет), войсковой судья Антон Головатый, «хытруща пысуля»[25], полковники Захар Чепига, Афанасий Ковпак, бывший войсковой судья Андрей Носач[26] и многие другие герои-казаки.

В отличие от запорожцев, которые всю свою историю считались вольным казачеством, малороссийское казачество с его 10 казачьими и 3 кампанейскими полками было потомком польского реестрового казачества, воевавшего с поляками за независимость и оказавшегося вассалом, а затем и подданным России.

В Малороссию был введен Воинский устав 1768 года, а в части гражданской жителям представлено «руководствоваться Статутом Великого Княжества Литовского»[27].

Румянцев давал характеристику казакам малороссийским. «Казаки малороссийские, хотя не похваляются в своей способности к военным действиям, однакож они прочую довольную службу при армии, которая требует людей, весьма исправно несут»[28].

Слободские казаки, ушедшие в свое время от поляков в Россию и поселенные на русско-польской границе, к началу царствования Екатерины II были разделены на пять полков – Сумский (1300 всадников), Ахтырский (1193), Харьковский (823), Острогожский (775) и Изюмский (740). Всего – 5116 человек. Каждый полк имел свою особую форму. Общими для всех полков были синие черкески с откидными рукавами, а чекмень и шаровары в Харьковском полку были желтые, в Сумском – светло-синие, в Ахтырском – зеленые, в Изюмском – красные и в Острогожском – красно-оранжевые[29]. В походы они выступали «о дву конь». Вооружены были ружьями, саблями и пистолетами. К огнестрельному оружию на каждого полагалось 18 снаряженных патронов, 50 пуль, по 1 фунту пороха и по 10 кремней на 4 человека[30]. На каждые 100 человек в особом ящике был запас по 3 фунта пороха, 80 пуль и 28 картечин[31].

В 1765 году из казаков 5 слободских полков и распущенного слободского гусарского полка (1179 всадников) были сформированы 5 полевых гусарских полков.

Одной из причин стало «расстройство» слобожан. Если запорожцы стремились стать помещиками за счет окружающего населения, то слободским казакам светила перспектива стать крепостными своих старшин. Так, Харьковский полковник Матвей Куликовский «присваивал жалование казаков, заставлял их идти к нему в работники, скупал за бесценок землю, занимался перепродажей лошадей, установил в свою пользу сборы на ярмарках»[32]. «Бедственное положение слобожан, неспособность их более нести военную службу» привели к решению власти превратить слободские полки в гусарские, а на полковых землях создать Слободско-Украинскую губернию с центром в Харькове[33].

В гусарских полках предполагалось иметь по 1034 человека и 972 строевые лошади. Слободские казаки, как и раньше, должны были явиться в полки со своими лошадьми и своим оружием. Но слобожане разбегались. Из 1042 казаков, числившихся ранее в Харьковском полку, пригодными к службе в гусарах признали 456 человек и 577 лошадей. Новые полки пытались пополнить за счет эскадронов уже существующих гусарских полков. В Харьковский полк прислали 2 эскадрона Грузинского гусарского, в Изюмский – 2 эскадрона Венгерского гусарского. Но из старых полков сплавляли в новые всех, кого не жалко. Так из 309 гусар, прибывших в Харьковский полк из Грузинского, 66 оказались старыми, дряхлыми, больными или подверженными пороку пьянства[34].

Формирование новых полков закончилось лишь в 1767 году. Командир Харьковского гусарского полка Николай Чорба докладывал о «крайней дисциплине», что гусары учатся молитвам и экзерциции, а в карты и кости не играют[35]. В регулярстве удалось сохранить людей, имевших опыт боев с турками. Так, в январе 1770 года вахмистр Ахтырского полка Сава Каленчис в бою зарубил 6 турок[36].

Иррегулярные части создавались на землях Новой Сербии и Славяно-Сербии. Эти территории были отрезаны от запорожских земель. На землях Новой Сербии из частей Пандурского корпуса в 1764 году сформировали полки для военных поселений: Черный и Желтый гусарские и Елисаветградский пикинерный[37].

Еще восточнее лежали земли донских казаков. И там тоже происходили процессы, отдаленно напоминавшие ситуацию с запорожцами.

После поражения Булавинского восстания (1707–1708 гг.), осенью 1708 года часть уцелевших повстанцев под предводительством атамана Игната Некрасова переселилась на земли правобережной Кубани, которые в тот период являлись территорией Крымского ханства. По различным оценкам, вместе с атаманом Некрасовым ушло от 2 тыс. (500–600 семей) до 8 тыс. казаков с женами и детьми. Так возникло сообщество «некрасовцев», признавших власть крымского хана и ставших на определенное время самыми непримиримыми и боеспособными врагами Российского государства в регионе. Первоначально «некрасовцы» пытались обосноваться на Средней Кубани, на правом берегу реки Лаба, близ ее устья (неподалеку от местоположения современной станицы Некрасовской), но вскоре переселились на Таманский полуостров (недалеко от Темрюка) и основали там три городка – Блудиловский, Голубинский и Чирянский.

Это переселение имело неблагоприятные последствия для ситуации в целом на южных границах России. Однако передвижение рубежей и закрепление территории продолжались.

Под Азовом, после того как в XVII и XVIII веках казаки и русские войска несколько раз брали город, а сами казаки были полностью подчинены России (после поражения Булавинского восстания), граница продвинулась южнее. Были возведены пограничные укрепления – крепость Св. Дмитрия Ростовского (Ростов-на-Дону), крепость Св. Анны. Казаки держали границу по Манычу и по Миусским лесам. Пограничные разъезды ходили по левому берегу Дона под Черкасском. Врагов, захваченных на острове вокруг Черкасска, гарантированно казнили, не требуя выкупа.

Степь между Доном, Манычем, Кубанью и Тереком считалась ничейной территорией. Оттуда продолжались набеги крымских татар и ногайцев на донские станицы. Донцы отвечали «всеобщими походами», то есть ответными набегами.

Казаков, несущих службу, с 1718 по 1756 год на Дону числилось чуть более 15 тысяч. С такими силами можно было удерживать лишь небольшую территорию. Тем не менее, каждые два года сменная команда в тысячу казаков (2 полка) отправлялась стоять гарнизоном в Кизляре. Кроме того, донские казаки удерживали Днепровскую линию, которая начиналась в ста верстах от Таганрога и тянулась от речки Берды до Днепра. Здесь у донцов постоянно происходили стычки с вернувшимися из Турции запорожцами, они никак не могли разделить землю и угодья по Миусу и Кальмиусу. В 1741–1745 годах шли открытые военные действия, невзирая на попытки Петербурга помирить оба войска.

Ежегодно с Дона на службу отправляли несколько тысяч казаков, которые, отслужив 3–4 года, возвращались домой и ждали следующей очереди. Судьба забрасывала их в самые отдаленные уголки империи. Так, полк Семена Сулина с 1763 по 1766 год находился в Сибири «по Иртышу у содержания кардонов»[38].

На 19 марта 1768 года «в расходе» числились 5879 казаков. Из них: 2196 – в Польше; 441 – в Кизляре; 501 – на Сибирских линиях; 601 – на Царицынской линии; 120 – на Миусских заставах. Помимо этого, казаков использовали для содержания почтовых станов (189), для сыска беглых (380), в гарнизонах российских городов – в Москве, Таганроге, Борисоглебске и Новохоперске, особо «в Ростове для развозки писем и искоренения воров» (152) и в столичном черкасском гарнизоне (629). С 20 апреля 1768 года появилась особая команда есаула Куликова, которая ловила разбойников на окраинах войсковых земель по речкам Гнилой и Быстрой.

Всего в войске значились: войсковой атаман – 1, старшин – 51, есаулов войсковых – 10, походных – 2, войсковых толмачей – 3, казаков – 18600[39]. Возглавлял войско войсковой атаман Степан Ефремов.

В наследство от старой системы морских походов в войске остались традиции глубокой агентурной разведки. Так, Иван Селиванович Селиванов, сын войскового старшины, родившийся около 1723 года, начавший службу с 1740 года, с 20 января 1771 года сам произведенный в старшины, то есть получивший право командовать полком, в 1771 году числится «в разведке по турецким городам»[40].

Донские казаки уже имели при выходе на службу единую форму одежды – кафтан синий, кушак малиновый.

А что касается ответов на вызовы времени, то и на Дону давно уже шло имущественное расслоение, и сложилась своя верхушка. Старшинство стало наследственным и отразилось на системе назначений. Раньше, уходя в поход, собирался казачий полк в единый круг, есаулов выбирал и сотников. Теперь полковые командиры своей волей детей своих малолетних писали себе в полк полковыми есаулами.

Ефремов Данила Степанович, сын войскового атамана, родился около 1758 года, есаулом стал с 2 марта 1772 года, войсковым старшиной, то есть человеком, имеющим право командовать полком, с 1778 года[41].

Ефремов Степан Степанович, сын войскового атамана, родился около 1761 года, есаулом записан с 4 мая 1770 года, войсковым старшиной с 1778 года[42].

Мартынов Андрей Дмитриевич, из старшинских детей, родился около 1759 года, в службе с 1770 года, есаулом с 1772 года, в войсковые старшины произведен с 1773 года[43].

Мартынов Петр Дмитриевич, сын бригадира, родился около 1767 года, в службе с 1781 года, есаулом с 1782 года, в войсковые старшины произведен с 1786 года. Убит под Очаковом[44].

Мартынов Алексей Андреевич, из штаб-офицерских детей, родился около 1777 года, в службе с 1788 года, сотником с 1788 года, поручиком с 1789 года, в войсковые старшины произведен с 1796 года[45].

Бобриков Петр Дмитриевич, из штаб-офицерских детей, родился около 1776 года, в службе с 1790 года, зауряд-сотником с 1793 года, есаулом с 1794 года[46].

Орлов Василий Петрович – из старшинских детей, родился около 1753 года. В службе с 1764 года, служил в Моздоке, участвовал в русско-турецкой войне, есаулом с 1774 года[47].

Орлов Алексей Петрович – из дворян, родился около 1755 года. В службе с 1770 года, сотником с 1772 года, есаулом с 1775 года[48].

Орлов Михаил Петрович – из штаб-офицерских детей, родился около 1763 года. В службе с 1776 года, есаулом с 1777 года[49].

Орлов-Денисов Василий Васильевич – граф, родился около 1775 года, в службе с 1789, сотником с 1789, есаулом с 1791 года, войсковым старшиной с 1792 года, майором (получил русский армейский чин) с 1794 года, полковником (русским армейским) с 1799 года[50].

Барабанщиков Федор Акимович, сын штаб-офицера, родился около 1780 года, в службе с 1785 года, урядником с 1787 года, хорунжий с 1794 года (после боев на Кавказе и под Анапой), есаулом с 1795 года[51].

Денисов Григорий Ильич, родился в 1748 году, на службе с 15 декабря 1764 года, «старшиной с того же числа», в возрасте 16 лет «за службу предков произведен в старшины»[52], то есть получил право командовать полком.

Его брат Денисов Михаил Ильич, 1749 года рождения, получил тогда же тот же чин[53].

И казаки пока не были против: есть надежда, что сын отца, отец сына в бою не бросят, помогут.

Имущественные конфликты, однако, в войске вспыхивали редко, так как обогащались старшины не столько за счет казаков, сколько за счет побежавших с закрепощаемой Украины малороссиян. Их, бедных, закрепляли либо за донскими офицерами, и они потом стали крепостными, либо целиком за станицами, и они потом постепенно были поверстаны в донские казаки. Закрепляли не сразу, сначала банально заманивали. «Бригадир Краснощеков давал каждому переселенцу по 5 р. и льготы на 5 лет»[54]. Но конфликты все же имели место, и конфликты эти были земельные. Чтобы бегущих малороссиян за собой закрепить, на землю посадить, в первую очередь нужна земля. Но и казачьи станицы жили теперь не с набегов, не с «походов за зипунами». Они стали разводить скот, и им под пастбища, под покосы тоже понадобилась земля. И в середине XVIII века начались тяжбы между станицами и старшинами, которые первыми догадались записать за собой огромные земельные участки. Поздеев судился с мелиховцами, Денисов – с пятиизбянцами, Себряков – с Усть-Быстрянским юртом.

От центральной власти эти тяжбы не укрылись. На Дон явился с проверкой генерал Романиус: «С какого времени атаманы и старшины и на каком основании владеют юртами, какие с них получают доходы и куда расходуются, и давно ли появились крестьяне на их землях, и откуда пришли». Спасало пока то, что бегущие из слободских полков на Дон малороссияне на прежних своих местах были плохо посчитаны. Донская верхушка отговаривалась, что начал найти невозможно «по вольности бродящего», но тысяч двадцать не желавших служить и сбежавших на Дон малороссиян петербургская комиссия все же переписала. Лично за Ефремовым, по донесению в ноябре 1764 года в Военную коллегию, значилось 613 человек, распределенных следующим образом: «у войскового атамана Ефремова на реке Медведице, слободе Даниловке – 367, в Семиколоколовской станице при мельнице войскового атамана Ефремова, також за старшинами и казаками написано – 109, на мельнице войскового атамана Степана Ефремова, на речке Калитве впадающей с левую сторону в реку Донец, написаны малороссияне за ним, Ефремовым – 24; в хуторе войскового атамана Степана Ефремова написанных за ним малороссиян в подушной семигривенной – 113»[55]. Переписанных малороссиян так и оставили на Дону у новоявленных донских помещиков, обязали только платить в казну по 20 копеек ассигнациями[56].

Упреждая русские инициативы, атаман Степан Ефремов в 1765 году повез в Петербург прожект, как Войском Донским по-новому управлять. Предлагалось сосредоточить военную и гражданскую власть в руках атамана и войсковой канцелярии. Войсковая канцелярия состояла бы из 8 старшин, назначенных атаманом. Войско атаман предлагал расписать на территориальные полки (20 полков по 600 человек), а жалованье им, суды и расправы брал на себя. Деньги на содержание войска – за счет прежнего жалованья, которое слали бы, как и раньше, в Черкасск, да с малороссиян окладные деньги туда же…

В Петербурге Ефремов потратил на взятки 7 тысяч войсковых денег, но благоприятного решения не добился. Там, где сообщество начинает резко расслаиваться, неизбежно возникает конкуренция. Кроме того, старшин на Дону выбирали, а теперь Ефремов хотел сам их назначать. И против разбогатевшего Ефремова возникла фронда, и грамотные люди начали писать. Первым начал войсковой дьяк Иван Янов, который предлагал возложить на войсковую канцелярию функцию от высочайшего имени надзирать за атаманом. За ним стал обличать атамана Ефремова во всех смертных грехах Сидор Кирсанов, которого Ефремов, пока ездил в Петербург, оставил вместо себя наказным атаманом (заместителем). Среди старшин сложилась оппозиция, в которую, кроме Янова и Кирсанова, входили Юдин, Краснощеков и Себряков (у последнего Ефремов отобрал взятые тем на откуп в некоторых станицах кабаки). В войске назревал кризис, который проявился позже, в 1772 году, в «деле атамана Ефремова».