Петербургские сказки

Слова благодарности

В первую очередь я хочу поблагодарить мою Сказочницу – чудесную Эдду, без которой этой книги никогда бы не состоялось… как и остальных сказок тоже. Спасибо тебе, что делишься своим Вдохновением и неугасающим энтузиазмом.

Так же я хочу выразить свою признательность клубу «Кот и Ворон» и, в частности, Ивану и Даниэле Нагих за помощь с продвижением «Петербургских сказок» и всестороннюю поддержку.

Я искренне благодарен Марго Соловьёвой, Ивану Фомину и Александру Григоровичу за то, что они поддерживали «Петербургские сказки» с первого дня их возникновения и не раз пускались со мной в путешествия по мрачным улицам сказочного Петербурга.

Я признателен Сергею Смирнову, Дмитрию Третьякову, Андрею Кириллкину, Артёму Шадрунову, Олегу и Виктории Олейниковым, Константину Трачуку и Артуру Кошкину за то, что поддерживали «Петербургские сказки» финансово.

А так же всем людям, полюбившим сказки из «Северной Венеции».

Эта книга вышла благодаря вам.

О сказках

Петербургские сказки – это цикл историй и настольная ролевая игра по мифам и преданиям из «Северной Венеции».

Создавая этот мир, я попытался передать всю любовь и трепет, которые испытываю, бродя по путанным улицам города на Неве.

Таинственный, мрачный, манящий, этот город мало кого оставлял равнодушным. Я говорю не о парадном и нарядном Петербурге, который видят многие туристы, нет. В моих сказках я проведу вас через дворы-колодцы, старинные парадные, тёмные коммуналки, чердаки, подвалы и бальные залы заброшенных дворцов.

Я познакомлю вас с обитателями покинутых домов и жилых квартир – тенями, что живут во мраке. Вы услышите песни русалок, выживающих в каналах. Окунётесь в туман, который по ночам наползает с них, принося мрак и могильный холод.

Я приглашаю вас отправиться в путешествие сквозь Тьму. И всё, что вам потребуется, – это сохранить свой Внутренний Свет.

Девушка у обочины

Сгущающийся полумрак намного хуже тьмы. Шлейф платья ночи ещё накрывает сонный мир, но солнце уже начинает своё восхождение. И в этот момент всё окутывает серая мгла, растворяющая в себе прочие цвета, превращая всё вокруг в одно сплошное безликое ничто.

Я ехал сквозь это марево, прилично сбавив скорость – свет фар тонул в обрывках тумана, наползающего с болот, и я почти не различал дороги. Казалось, будто я ехал не по федеральной трассе, а где-то в глуши, среди заброшенных селений и дремучих лесов. Шутка ли – сорок километров от Петербурга и вдруг такое. Время, словно увязнув во мгле, едва тянулось следом за моим автомобилем. Меня не покидало чувство, словно я уже целую вечность еду посреди этого серого океана.

Внезапно свет фар выхватил фигуру, стоящую на обочине. Её платье разительно выделялось в этом мире, лишённом красок. Мгла подступала к ней вплотную, но словно бы не решалась коснуться. Завороженный и испуганный, я надавил на тормоз. Машина резко дёрнулась и заглохла.

Бросив взгляд на замок зажигания, я схватился за ключи и стал судорожно проворачивать их, пытаясь завести машину, но та лишь надсадно хрипела и кашляла. Пробиваемый мелкой дрожью, я поднял взгляд. Она стояла там, прямо у капота. На её бледном, обескровленном лице застыл страх. Волосы, спутанные, с застрявшими в них ветвями и стеблями травы, свисали тугой косой с правого плеча. Вид незнакомки был таким потерянным, что я нашел в себе силы побороть страх и выйти из машины.

ㅤ

Рваные лохмотья тумана расступились, уползая ручейками в кювет. Я подошел ближе. Девушка даже не пошевелилась. Она смотрела прямо перед собой – туда, где ещё минуту назад сидел я.

– Вам помочь? – с трудом произнёс я.

Девушка медленно повернула голову и посмотрела на меня. Её лицо было сплошь покрыто мелкими царапинами и глубокими бороздами ран. Платье покрылось алыми пятнами, разраставшимися прямо на глазах.

– Боже! Боже! – запричитал я, подхватывая девушку, внезапно ослабшую и упавшую мне на руки.

Забыв обо всём, я поднёс её тело, что казалось легче самого тумана, к пассажирской двери и усадил её на сиденье. Уже оказавшись у своей двери, я заметил в кювете автомобиль. Крохотный красный Мини, врезавшийся в толстый ствол сосны, представлял собой ужасающее зрелище.

Я прыгнул на сиденье, крутанул ключ, и двигатель тут же отозвался протяжным рёвом. Вдавив педаль газа в пол, я послал автомобиль сквозь мрак к огням города, что должны были уже вот-вот показаться из-за поворота.

ㅤ

Мы летели сквозь сгущающиеся сумерки навстречу рассвету. Всё слилось в один миг, тянувшийся вечность. Автомобиль мчал быстрее ветра, застыв во мгле. А она сидела рядом, истекая кровью. Я ударил по тормозам, лишь когда осознал, что едва не въехал в машину скорой помощи. Выскочив из кабины, я бросился к двери, рванул её, и вытащил девушку.

– Сюда! Скорее сюда! – что было сил кричал я в распахнутые двери больницы.

Никто не ответил мне. Тогда я ринулся в проём, надеясь там найти помощь. Я кричал и умолял, но никто не желал помочь. Все лишь шарахались от нас. Сёстры прижимались к стенам и что-то кричали. Кажется, они сами звали на помощь. Я бежал вперёд, рыская глазами по табличкам, пытаясь отыскать отделение реанимации. Я не мог понять, почему они не видят, как кровь стекает с её платья на мои руки, как, собравшись струйками, течёт дальше, как срывается с её бледных пальцев, с оглушительным звоном ударяясь о кафель.

Она открыла глаза. Я обмер… нет, не от ужаса, но от трепета. Она смотрела на меня. Затем повернула голову. Я проследил за её взглядом. Там, за большим стеклом, в палате с толпящимися вокруг койки людьми лежала девушка. Лежала она.

В руках и на сердце сделалось необычайно легко. Алые струйки исчезли, будто их не было вовсе. Она опустилась на пол, едва касаясь плитки. Прошла сквозь стекло. Остановилась подле кушетки. Легла. Сзади подбежали санитары и скрутили меня, уволакивая в коридор. Они что-то кричали, но я не слышал слов. Я смотрел на неё. А она открыла глаза, повернула голову и посмотрела на меня. Она настоящая. Живая.

Смотритель

Декабрьская ночь особенно длинна. В сгущающейся Тьме особенно чётко проступают пороки истлевающего Города. Сквозь витые прутья чугунной ограды сочится смрад разложения человеческих душ. И чем длиннее ночь, тем явственней я ощущаю этот запах. Он напитывает мох на чугунных цветках, потемневших от патины. Он струится по гравийным дорожкам и тропкам, петляющим среди могил. Он заглушает даже вонь, что поднимается от заросших холмиков с покосившимися памятниками. Он тревожит мёртвых.

С наступлением сумерек я покидаю свой склеп. Сегодня – тринадцатая годовщина нашей сделки. Сегодня самая длинная ночь. Ночь, когда я могу не вернуться. Последняя ночь.

Я медленно бреду вдоль ограды, с трудом переставляя ноги. Оковы сегодня особенно тяжелы. Сотканные из Тьмы цепи ползут за мной следом. Своим тихим звоном они напоминают мне о месте… моём месте на этой мёртвой земле. Привратник. Палач. Смотритель.

Я проверяю записки, приколотые к ограде. Поминальные молитвы на них ограждают зло, таящееся в могильной земле, от зла, спящего под городской брусчаткой. Некоторые записки пожелтели от петербургских туманов, их истрепали нещадные ветры. Другие же – совсем новые. Я протягиваю узловатые пальцы, но не касаюсь их. Я знаю, что будет. Вспышка нестерпимой, ослепляющей боли. Записки удерживают в чугунной клетке всех мертвецов. Без исключения.

На новых листках незнакомый почерк. Священник на лютеранском кладбище сменился. Опять. Вязь символов молитвы каждой строкой взмывает вверх, словно стремясь к небу. Слова юного священника ещё струятся Внутренним Светом. Почти касаясь символов, я чувствую пыл его сердца… и скорблю по нему. Пропитанная страданиями земля вытянет из него весь Свет. Иссушит до дна. А после его заменят. Пришлют новое пылкое сердце. А Смотритель останется. Если, конечно, переживёт самую длинную ночь.

Возможно, в вас сейчас говорит совесть и сострадание. Вы возмущены, что я не предупреждаю юного священника. Что тут сказать… У каждого своё место. Священникам нельзя попадаться на глаза монстрам лютеранского кладбища, а совесть и сострадание – слишком большая роскошь для Смотрителя.

Ближе к воротам я замедляю шаг. Тяжёлая поступь и звон цепей может его спугнуть. Конечно, он не сможет сбежать… он вряд ли даже попытается. Но к чему вселять страх в невинную душу, что и так измучена отравой кладбищенской земли?

Он стоял, почти обхватив прутья ограды своими крохотными пальчиками. Кажется, с каждой ночью его пальцы были всё ближе к холодной чугунной вязи. Наступит ночь, и он стиснет в ладонях металл. Тогда… бедняга, я не завидую ему.

– Мальчик.

ㅤ

Глухой голос набатом прогудел в кладбищенской тиши. Такой же безжизненный, как и земля, по которой я ступаю. Бесцветный, как мгла над могилами. Я не любил этот голос. Голос Смотрителя лютеранского кладбища. И с каждым разом становилось всё больнее слышать его. Всё меньше в нём было от меня. Ещё немного и я растворюсь в пустоте этого голоса.

Мальчик вздрогнул, но не двинулся с места. Даже не обернулся. Его остекленелый взгляд был устремлён сквозь прутья ограды. Там, на другой стороне улицы застыл призрак женщины в старинном бальном платье. Лицо, обрамлённое чёрными вьющимися локонами, ещё сохраняло тень очертаний, но уже было видно, что скорбь и боль смоют и их. Окончательно потеряв лицо, она не перестанет появляться здесь каждую ночь, но визиты эти потеряют истинный смысл. Движимая инстинктом, она будет приходить сюда снова и снова, покуда Тень не вырвется наружу. Тогда она, движимая ненавистью ко всему живому, начнёт яростно мстить. За то, что они живы. За то, что она – нет.

Но она – не моя проблема. Я ведаю лишь тем миром страданий, что находится по эту сторону ограды.

– Мальчик, – позвал я снова.

Он повернулся. Его шестилетнее лицо уже поплыло, будто восковая маска. Он стал забывать.

Для Смотрителя это значило лишь одно: пора укорачивать цепь. Маленький Безликий со временем обратится в жестокого Хищника, который доставит много хлопот, если его не запереть под толщей холодной могильной земли. Я и так был слишком добр, позволяя ему гулять без привязи.

Я протянул мальчику руку и он вложил свою хрупкую ладонь в чудовищную лапу. Он узнал меня. Несмотря на то, что менялся и я. Могильный смрад мёртвой земли тянет жизнь из всего. Из всех. Без исключения.

Мы пошли мимо безымянных могил и покосившихся оград. Молча. Вряд ли мальчик помнил слова. Я чувствовал волны идущего от него страха и смятения. Бедняга так до сих пор и не понял, что умер. А мне не хотелось ему объяснять. Смотрителю нельзя привязываться к призракам. Они – лишь пища мёртвой земли.

Хруст костей и скрип суставов прервал поток мрачных мыслей. Редкий перезвон оборванных цепей. Застывшая кровь вдруг потекла по жилам, разгоняя остатки жизни по моему мертвеющему телу. Пронзительный скрип когтей по граниту и шелест каменной крошки: Хищник, мчащийся к чугунной ограде, резко сменил направление. Слабой искры моего Внутреннего Света хватило, чтобы обезумевший призрак отбросил желание вырваться в Город. Жажда мести полностью застила его угасшее сознание. Безумное желание вонзить когти в живую плоть, разорвать её, вытащить ещё бьющееся сердце и раздавить его меж своих синих пальцев – всё, что двигало сейчас Хищником. Я не мог его судить. Мне оно тоже было знакомо.

ㅤ

Безликая тень метнулась ко мне из-за статуи Спасителя. Ослеплённый ненавистью, Хищник даже не пытался прятаться. Тяжёлый черенок лопаты грубо оборвал его бросок. Извращённая Тьмой туша с хрустом впечаталась в вековую иву. Ствол треснул и опасно накренился, а Хищник вскочил на четвереньки и, стелясь над землёй, снова бросился ко мне. Его сила обреталась в безумной ярости, но там же крылась и их слабость. Мне хватило времени, чтобы подготовиться. Пошире расставив ноги, я с размаху опустил лопату на голову Хищника. Хладное железо жадно чавкнуло, вонзаясь в призрачный череп. Хищник рухнул, пригвождённый лопатой к мёртвой земле.

Убедившись, что он пока не представляет опасности, я вытащил из складок своих лохмотьев кусок цепи и перетянул ею призрачную шею. Тёмная сталь на глазах почернела от хлада, запекаясь литым ошейником. Одной привязью стало больше.

Я взглянул на мальчика. Оплывшая маска почти не выражала эмоций, но я слышал исходящие от него страх и благодарность. Глупец. Он думал, что я защищаю его. Он так и не понял: я монстр куда страшнее обезумевшего призрака.

Мальчик протянул мне дрожащую ладонь, но на этот раз я не ответил ему. Стиснув древко лопаты в одной руке и намотав цепь с пленником на кулак другой, я зашагал вглубь бескрайнего кладбища. Мальчик засеменил следом.

Было что-то в шуршании гравия под детскими босыми ногами. Что-то, от чего щемило пока ещё бьющееся сердце. Нечто, что я забыл и боялся вспомнить. К счастью, в звуки его шагов вплетался холодный звон цепей.

Самая длинная ночь тянулась бесконечно долго, а мне совершенно не хотелось проводить её в одиночестве. Даже компания прикованного Хищника была куда приятнее тишины одиночества. Потому я не торопился возвращать всё на исконное место. Это меня и погубило.

ㅤ

Заканчивая обход уже засветло, я приковал Хищника в первом попавшемся склепе. Стоило мне освободить руку от цепи, как в неё тут же втиснулась крохотная детская ладонь. Я взглянул на мальчика, и на секунду мне показалось, что черты его призрачного лица стали чётче. Невозможно. Он смотрел на меня остекленевшим взглядом, а я так и не посмел оттолкнуть его руку. Кажется, она стала теплее. Или это всё из-за охладевшей крови моего безжизненного тела? Мучимый какой-то странной тоской и предчувствием грядущего, я продолжил путь.

Попытавшись отмахнуться от навязчивых мыслей, я ускорил шаг: нужно было успеть за три минуты до рассвета. Ровно тогда, и ни секундой позже, я должен оказаться у другой могилы. Очень особенной могилы.

В эту ночь кладбище казалось больше обычного. Таким оно и было. Тьма ширилась в самую длинную ночь, а вместе с ней разрасталось и мёртвое море могильной земли. В своём обходе я забрёл далеко. Слишком далеко. И чем дольше я шёл, тем больше во мне разрастались тоска и сожаление. Нет, мне не жалко было призрака, что уже начал терять своё лицо. Именно от его присутствия, от крохотной ладони в моей лапе я всё больше и больше проникался жалостью к себе. Было что-то в этом чувстве: детская ладонь в моей руке. Я потянулся за этим чувством и… стал вспоминать. Когда мы подошли к забытой могиле, нестерпимая боль уже разрывала мою грудь. Сердце щемило и разгоняло по телу желчь обиды и отчаяния. А вместе с тем пробудилось и давно забытое чувство. Совесть вгрызлась своими клыками в глотку и повисла на ней тяжёлым комом. Воспоминания вернули меня к мукам жизни.

Я взглянул на мальчика. Тот не смотрел на меня. Остекленевший взгляд его остановился на заросшем холмике – его подземной тюрьме. Стоит ему ступить туда, и муки продолжатся. Мёртвая земля станет жадно вытягивать из невинной души остатки воспоминаний и напитывать ими Город. Всё для того, чтобы сдержать затаившуюся в склепах Тьму. Он, как и миллионы других жертв, лишь скудный паёк, призванный усмирить страшного зверя.

– Мальчик.

Мой голос звучал уже не так холодно. Казалось, в сером тоне появились проблески жизни.

Мальчик обернулся. Его поплывшие было черты снова обрели прежнюю чёткость. Это значило лишь одно: его агония будет дольше.

– Иди… – мой голос дрогнул. – Иди, Адам.

ㅤ

В его глазах что-то переменилось. В остекленевшем взгляде вспыхнула искра. Воспоминания нахлынули на мальчика, накрыв с головой. Я видел их калейдоскоп в его глазах. Видел, как в них вспыхнула жизнь. И в этот момент что-то надломилось во мне. По его щекам покатились слёзы. И я чувствовал, как предательская влага обжигает и мою заскорузлую кожу. Перерождение было болезненно-прекрасным. Оно предвещало мучительную смерть. Теперь уже окончательную. Мою.

Кожа Адама стала наливаться светом. Прозрачной дымкой он струился через крохотные поры, окутывая хрупкое тело. Пульсируя, обволакивая. Адам преисполнился такой радостью, что у меня опять предательски защемило в груди. Не от зависти или страха перед предстоящей расправой, нет. Я был счастлив. За него. Он освободился. Зазвенели цепи. Кандалы сорвались с ног Адама и провалились в алчную землю. Ничто больше не удерживало измученную душу, и мальчик взмыл в серые тучи, постепенно обращаясь в свет. Свет прорезал тучи, и в образовавшейся бреши я увидел звёздное небо. Впервые за столько лет.

Слабое дуновение потревожило извечно висящую над могилами мглу. Моих ушей коснулся едва различимый отзвук:

– Спасибо.

Я развернулся и побрёл прочь от опустевшей могилы. Вслед мне доносилось недовольное урчание голодной утробы.

Нарушив контракт, я сам подписал себе приговор. Теперь я жалел об этом, но поступить иначе я не мог. Не так уж много человеческого осталось во мне. Ещё чуть, и мёртвая земля вытянет из меня остатки души, оставив пустую оболочку Смотрителя. А до того хотелось сделать… хоть что-то.

Оставалось совсем немного времени до рассвета, и я поспешил туда, где должен был закончить свой еженощный обход.

Там, где обычно дожидался я, уже ждала она. Сотканная из предрассветной мглы и лучей уходящей луны, она сидела на холодном мраморе своей надгробной плиты. Единственная, кого не порочили цепи. Единственная, кто не пытался сбежать. Моя любовь.

ㅤ

Я на замер, залюбовавшись её призрачной красотой. Мёртвое сердце билось. Медленно, с опаской. Вскоре проснулись боль и сожаление. Я стоял слишком долго. Драгоценные мгновения струились сквозь мои холодные пальцы. Уже слишком давно я не выходил к ней из тени: не хотел пугать её, боялся, что она увидит монстра. Меня.

Она обернулась. Почувствовала моё присутствие. Отпрянула было к краю плиты, а затем неуверенно потянулась, будто узнав меня.

– Это ты?

Голос возлюбленной резанул по сердцу сладкой музыкой. Так мало отзвуков жизни осталось в нём.

– Любовь моя… почему ты не подходишь?

Я не хотел, чтобы она запомнила меня таким. Пока она ещё способна помнить. Пока Тень не истёрла из памяти её саму, меня и нас. Так было раньше. Теперь же я пришёл прервать её мучения. Знай она, что за помыслы таились в лохмотьях истлевающей души, она бы побежала прочь – обратно в чёрный зёв могилы. Мне нужно было сделать это раньше. В первую же ночь я должен был исполнить то, для чего заключил кровавый контракт: украсть любовь из лап могилы. Но я был юн и малодушен. Я думал о себе. И я откладывал её спасение, прельстившись трёхминутными свиданиями перед рассветом. Как и теперь. А всего-то, что и нужно было: сказать единственное слово. То слово, в котором заключался весь мой мир.

– Милый мой. Почему ты прячешься от меня? Что-то случилось? Тебя так долго не было. И все те ночи я ждала тебя. Боялась, что ты меня забыл…

– Как я мог?

При отзвуках моего голоса волна страха пробежала по её лицу. То был голос монстра. Мертвеца. Но уже спустя миг на её губах вновь появилась улыбка. Снова она протянула ко мне руки. Она всё ещё любила меня, хотя я этого не заслуживал.

ㅤ

– Иди ко мне. Рассвет уже близко.

– Я не хочу тебя пугать.

– Но я люблю тебя! И что бы ни случилось…

– Я – монстр.

– И всё же, это ты. Иди ко мне. Я так хочу обнять тебя.

Она вспорхнула с плиты и пошла во мрак. А я… я не хотел, чтобы её стопы касались кладбищенской земли. Я не хотел, чтобы она хоть на мгновенье задержалась здесь. Я был не прав. Всё это время. И я шагнул из мрака.

Она не замерла. Не подала виду. Обвила шею тонкими руками. Лицом уткнулась в полы изодранной хламиды. За безобразным монстром, за смрадом мёртвой плоти и земли она увидела меня.

– Я пришёл освободить тебя.

О, как тяжело дались мне эти слова. Раскалёнными клещами пришлось вытаскивать их из глотки.

– Но я свободна…

– Ты в Аду.

– Я дома. Я с тобой.

Не знал, что и любовь так может ранить. Моё сердце… если бы оно было живо, его бы разорвало на части.

– Я счастлива.

И это было ложью. С рассвета до рассвета лежать в сырой земле, что медленно вытягивает жизнь и отравляет душу лишь для того, чтоб три минуты побыть со мной наедине. С тем, кто не заточил её в гробу, но и не пожелал освободить. Тринадцать долгих лет. Не кладбище её мучитель – я.

Она была со мной. Сцепила руки в объятиях так крепко, что от девичьей слабой хватки я был не в силах дышать. А время шло. Рассвет всё близился, а с ним и новый день, что она проведёт в гробу. Нельзя!

– Я обязательно тебя найду.

Она в смятении взглянула на меня. Она всё поняла. Всплеснула руками, ладонями стараясь закрыть уши, чтобы не слышать слово. Единственное, которое забыла. Теперь был мой черёд заключить её в объятия. Такую хрупкую. Невинную. Любимую.

– Я обязательно тебя найду. Ступай, любимая… Елена.

Конфетная леди

Самая длинная ночь уже осталась позади, и солнце с каждым днём поднималось всё выше, но тьма по-прежнему рано опускалась на город.

У разбитого окна, прильнув к единственному уцелевшему стёклышку, сидела девочка. Она подставила измазанное грязью лицо блёклым лучам уличного фонаря, любуясь крупными хлопьями снежинок. Она лежала недвижно, натянув штопаную шапку почти до самых глаз, и кутаясь в рваную курточку.

– Малышка, – раздался голос позади, – Пойдём, пора ложиться спать.

Девочка тяжело вздохнула, едва заметно поёжившись.

– Ещё минуточку, – с мольбой в голосе отозвалась она, не отрываясь от окна.

Через минуту свет погас, и мрак поглотил серебристое мерцание снежинок. Она снова тяжело вздохнула и, шмыгнув носом, ещё глубже натянула шапку.

Девочка нехотя поднялась с нагретых картонок. Она понуро поплелась в сторону проёма, мерцающего алыми отсветами пламени. Застывшая в дверях тень приняла её в свои объятия.

Он долго прижимал сестру к себе, желая отдать то тепло, которым уже напитался от костра. А ещё юноша не хотел, чтобы девочка видела его слёзы.

Они вместе уже почти год ютились в ветхой развалине, застывшей вдалеке от огней и яркой жизни большого города. Ютились за чугунной оградой, посреди старого кладбища. И всё это время он не переставал удивляться той непоколебимой вере в чудеса, что жила в маленькой девочке. Даже сейчас для него снег был дыханием первых холодов и подступающей смерти, а она видела лишь волшебный танец снежинок. Ему казалось, что стужа человеческих сердец уже сгубила в нём всё то, что ещё могло оставаться от детства. А теперь, когда в его жизни появилась она, он и вовсе не мог позволить себе и капли ребячества. Стараясь сохранить Свет девочки, он запретил себе быть ребёнком.