Рыцарь темного солнца

Глава 8,

в которой Мадленка оказывается в затруднительном положении

Дорогой Мадленка разговаривала с новым знакомым. Хоть он и был моложе своих сопровождающих, по почтению, какое ему оказывалось, было видно, что он над ними главный, и поэтому Мадленка решила, что для ее целей будет полезнее, если именно он введет ее к князю, а не кто другой.

Она узнала, что князь Доминик не первой молодости (ему уже тридцать два), весьма любим своими подданными, уважаем шляхтой, крестоносцам внушает трепет, строг, но справедлив чрезвычайно. Последнее обстоятельство в особенности внушило Мадленке надежду. Три года назад князь овдовел – жена его умерла в родах; недавно он собрался было жениться снова и даже сватов послал, да тут скончалась его мать, высокородная княгиня Эльжбета. Случилось это в самом начале марта, и двор до сих пор соблюдает траур. К матери князь был привязан чрезвычайно, ведь отец его давно умер, и княгине пришлось растить сына одной. Женщины краше и благочестивее ее было не сыскать в целом свете… Слыша, какими словами ее расписывает недоросль, Мадленка даже тихо вздохнула от зависти. Интересно, что будут говорить о ней самой, когда она умрет? Точно что не красавица; пожалуй, что благочестива, добра к людям и животным – хотя про последнее вряд ли кто упомянет. И сгинет она бесследно, и только всевидящий бог один будет помнить, что когда-то существовала такая рыжая Мадленка на белом свете.

– А про что ты хочешь с князем говорить? – полюбопытствовал ее спутник, когда про самого Доминика уже все было сказано.

Девушка метнула на юношу короткий взгляд.

– Есть одно дело, – многозначительно произнесла она. – Не обижайся, но я только князю имею право сказать, и никому более. Так уж получилось.

– Если про то нападение крестоносцев, то ты опоздал, – заметил собеседник лже-Михала.

– Нападение? Крестоносцев? – поразилась Мадленка. – Ты про что?

– Да страшное дело, – вмешался один из верховых, – князь из-за него сон и покой потерял. Убили настоятельницу монастыря Святой Клары, мать Евлалию и много другого народу, добро похитили и сбежали. Теперь они, почитай что, в Торне, а то и самом Мальборке укрылись. Звери, не люди.

В голове у Мадленки происходило нечто неописуемое.

– Мать Евлалию? Крестоносцы? – заикаясь, пролепетала она. – А откуда это известно?

– А они не всех убили, – отвечал все тот же усатый верховой с подвижным лицом. – Уцелела одна девушка, бог ее спас. Помочь другим она не смогла, зато все видела, а вчера явилась к князю и все ему рассказала. Князь разослал повсюду дозоры, проверить, не появятся ли где крестоносцы, – верховой припечатал их выразительным словом. – Ну вот мы и отправились, а на обратном пути тебя у дороги увидели, ты чисто как мертвый лежал. Ан нет, оказалось, живехонек.

Усатый продолжал говорить, но Мадленка уже не слушала его. «Уцелела одна девушка. Одна девушка… Господи, не может быть. Кроме меня, в караване была еще только Урсула. Но я же сама, своими руками похоронила ее. Не может быть».

– А как звали девушку? – быстро спросила Мадленка. – Ну, ту, что все видела?

Мужчина наморщил лоб.

– Магдалена. Мадленка Соболевская, вот как. Она должна была вступить в монастырь, вот настоятельница и забрала ее с собой. Только она одна и уцелела.

Все поплыло перед глазами Мадленки. Она посерела лицом и крепко вцепилась в луку седла.

– Магдалена Соболевская! – вырвалось у нее в отчаянии.

– Точно так, – отозвался усатый. – Вчера она добралась до нас еле живая. Двор гудит, шляхта негодует, все верх дном. Хотят в Краков к самому королю послать, просить, чтобы разрешил воевать с немцами. Неслыханное дело!

Да уж, точно.

«А может, они шутят? – мелькнула в мозгу Мадленки спасительная мысль. – Узнали, что я вовсе не Михал, что я Мадленка, и шутят. Да, это шутка, это…» Но она поглядела в лицо верховому, поглядела на серьезный профиль юноши, ехавшего бок о бок с ней. Нет, не похоже, не шутят. Тогда что? Что? Что? «Господи, дай мне сил».

– А хлопец-то побледнел даже, – молвил собеседник участливо, поглядев в лицо сникшей Мадленке.

– Ужасное злодеяние, – молвила Мадленка, еле ворочая языком. – Мать Евлалия… я слышал о ней…

– Да, – подхватил другой (тот, кого Мадленка боднула лбом в лицо), – мы тоже хорошо ее знали. Она же совсем недавно гостила у князя, с матерью его рядом была, когда та умирала. Упокой, господи, ее душу… – И всадник набожно перекрестился.

«Но я? Мне-то что делать? – думала бедная Мадленка. – Кто я? Где я?»

От таких мыслей впору было сойти с ума.

– Значит, крестоносцы… – пробормотала она.

– Да. Панна Соболевская их очень хорошо разглядела. Налетели тучей, перебили всех и умчались.

– А князь что говорит?

– Что? Что крестоносцам плохо будет. Попался нам тут недавно один, без пропускного свидетельства ехал. Князь за него выкуп затребовал, да, видно, зря. Казнить его надо было прилюдно, чтобы прочим неповадно было, так я считаю.

Но ведь крестоносцы тут ни при чем! Мадленка это хорошо знает!

Девушка встряхнулась – подъезжали к замку, и она внезапно ощутила прилив сил. «Все это ложь. Паутина лжи, детище лукавого. Но я разорву ее. Во имя всего, что мне дорого! И бог не оставит меня. Не для того он провел меня сюда через кровь близких и смертельные опасности».

Мадленка спешилась во дворе, и подбежавший слуга вмиг принял лошадь.

– Эй, Михал! – крикнул веснушчатый. – Далеко не уходи, я доложу о тебе князю и скажу, когда он сможет тебя видеть.

– Благодарствую… – чинно ответствовала Мадленка. Потом, спохватившись, продолжала: – Простите великодушно, запамятовал ваше имя, любезный господин.

В светлых глазах недоросля мелькнули искорки.

– А ты его и не спрашивал, – отозвался он весело. – Я Август, князь Август Яворский, племянник князя Доминика.

Это было уже слишком. Бедной Мадленке почудилось, что земля уходит у нее из-под ног. Она всплеснула руками и стремительно бросилась бежать, пока не скрылась за углом.

– Эк живот-то схватило у бедняги, – посочувствовал усатый верховой.

Глава 9,

в которой Мадленка лакомится пирогом

Мужчина не ошибся: целью Мадленки был именно нужник.

Нос (вернее запах) привел лже-Михала к укромной будке, стоявшей в некотором отдалении от жилых строений. Оттуда как раз выходил какой-то паж с физиономией, на которой большими буквами было написано невиданное блаженство. Мадленка юркнула мимо него в заветное убежище и прикрыла дверь.

Сам сортир, то есть, так сказать, его сердце, представляло из себя длинную яму, поперек которой были проложены доски. О том, как здесь пахло, наверное, лучше умолчать. Впрочем, в данную минуту нужник Мадленку не интересовал.

Девушка распустила веревку, поддерживающую штаны вместо пояса, поглядела внутрь и для верности даже пощупала. Она подозревала, что бог сыграл с ней скверную шутку и в отместку за то, что она вопреки естеству переоделась в мужскую одежду, превратил ее в мальчика. Тогда бы хоть как-то объяснилось появление второй панночки Соболевской, которой первая, то есть подлинная Мадленка, попросту перестала быть. Мадленка знала, что в воле божией совершать и не такие чудеса.

К своему неимоверному облегчению, она обнаружила, что со вчерашнего дня ничего не переменилось, что она по-прежнему девушка, а не мальчик, хоть и зовет себя Михалом. Тут Мадленка напоролась на острие одной из двух стрел, которые по-прежнему таскала под курткой, и чуть не заорала. Вдобавок она внезапно почувствовала, что в будке темно, неуютно и амбре как-то не того-с, так что лучше убраться отсюда, да поскорее. В дверь уже ломились страждущие, и Мадленка, наскоро заправившись, уступила им место.

«Я – это я. Я – Мадленка Соболевская. А та, другая, – самозванка, и я ее разоблачу», – с такими мыслями Мадленка отправилась в прогулку по замку князя Доминика.

Территория оказалась огромной, хотя сам замок более раскинулся вширь, чем ввысь. Две стены укреплений и ров, заполненный зеленоватой водой, делали его, на взгляд Мадленки, совершенно неприступным.

«Ого! Немудрено, что князь Доминик не боится крестоносцев», – подумала она, рассматривая укрепления.

Особенно восхитил Мадленку огромный «огнеплюй» – тяжелая чугунная пушка, выставившая свое рыло в небо. Девушка поцокала языком, обходя махину кругом. От деда она слышала о таких диковинах, посылающих ядра с порохом на огромное расстояние. Правда, «огнеплюи» пока очень несовершенны и все норовят взорваться при первом выстреле. Дед говорил, что тут нужна тонкая наука, чтобы разобраться, что к чему, а покамест придется обходиться старыми добрыми баллистами и катапультами.

– Ваша милость! – настойчиво произнес чей-то голос не то в третий, не то в тринадцатый раз над ухом у Мадленки.

Она подпрыгнула на месте и резко повернулась к говорившему. Им оказался аккуратный юноша, чистый лицом, с виноватыми добрыми глазами и впалой грудью.

– Вы Михал Краковский? Князь Август велел мне позаботиться о вас. Я Дезидерий, слуга его княжеской милости.

Ага, подумала Мадленка, знаем мы его милость. Разбойник, и ничего более. Надо быть осторожной и держаться начеку, кто знает, с какой целью он подослал этого Дезидерия. Человек с такой чересчур честной физиономией наверняка не может не быть злодеем.

– Дезидерий, – сказал лже-Михал вслух, – я очень давно в дороге…

Намек был понят мгновенно, и минут десять спустя в одной из многочисленных комнат замка Мадленка уписывала превосходный обед. Дезидерий стоял рядом и по знаку Мадленки подносил все новые и новые блюда, дивясь про себя прожорливости княжеского протеже.

– Вы откуда изволили прибыть – из Кракова? – спросил Дезидерий между уткой с яблоками и мясным пирогом.

Вопрос не понравился Мадленке, тем более что она сама не знала, как на него ответить, чтобы не возбудить подозрений.

– Я из монастыря, – коротко сказала она. – А где князь Август?

– Занят.

Мадленка вздохнула и отпила вина, мучительно соображая. Во-первых, следовало отбить у Дезидерия охоту к расспросам, во-вторых, неплохо бы его самого порасспрашивать, в-третьих, в замке происходит непонятно что, и поэтому следовало действовать особенно осмотрительно. Верить же никому нельзя. Взять хотя бы Августа: такой симпатичный отрок, и лицо открытое, располагающее, а вот поди ж ты – напал на крестоносцев, и не исключено, что засада в лесу тоже его рук дело. Откуда только взялась та самая лже-Мадленка? Тут лже-Михал яростно закашлялся. Все совершенно непонятно.

– Он известит вас, когда вы сможете увидеть князя Доминика, – подал голос услужливый Дезидерий.

Мадленка решилась.

– Хороший ты человек, Дезидерий, и хозяин твой тоже (Дезидерий согласно наклонил голову), дай ему бог здоровья и всяческого благополучия, и тебе тоже. Но, наверное, после того, что произошло с матерью Евлалией… вся эта суматоха, и вот та девушка… Как бишь ее?

– Магдалена Соболевская, – подсказал парнишка услужливо.

– Вот-вот, – поддакнула Мадленка, дернув щекой. – И крестоносцы бесчинствуют, презирая христиан… – Тут Мадленка икнула и прикрыла рот ладонью. – А что произошло все-таки? – спросила она внезапно с преувеличенным любопытством, снижая голос до шепота. – Разве настоятельница везла с собой огромное богатство? Садись, Дезидерий, да расскажи мне, а то я, признаться, ничегошеньки не понял.

В глазах Дезидерия мелькнуло уважение. «Надо же, гость хоть и с князем, говорят, запанибрата, перед слугой не ломается, не чинится», – подумал он и, не заставляя долго себя упрашивать, сел на предложенное место.

Мадленке пришлось вторично выслушать хвалу матери Евлалии, ее благочестию и святости. По словам Дезидерия, на обратном пути настоятельница обещала заглянуть в замок, чтобы проведать князя Августа, своего крестного сына. Впрочем, никому не было точно известно, когда именно настоятельница должна прибыть, поэтому никто особенно и не беспокоился. Вечером одиннадцатого числа в замок явился некто Яромир, которого настоятельница послала вперед, собираясь в дорогу. Яромир заготовил на постоялом дворе все для ночлега, но настоятельница так и не появилась. Десятого числа она должна была выехать из Каменок, имения Соболевских, и Яромир, боясь, не случилось ли чего, сел на татарского коня и поскакал кратчайшей дорогой в Каменки. Там ему стало известно, что мать Евлалия давно уехала, но сын Соболевских, сопровождавший часть дороги свою сестру, которая должна была вступить в монастырь, все еще не вернулся, и родители ужасно волновались. (Мадленка тут закусила губу.) Яромир напоил и накормил в Каменках коня, после чего во весь опор помчался в замок и дал знать князю, что происходит нечто неладное. Князь Доминик забеспокоился – настоятельница была близкой подругой его матери, и он хорошо знал и глубоко почитал ее. Вчера он послал в разные стороны разъезды с приказом известить его, если они что-нибудь обнаружат. Разъезды обследовали все дороги, но никого не нашли, а ближе к ночи в замке появилась рыдающая женщина, назвавшаяся Мадленкой Соболевской. Оказалось, что в лесу на их караван напали крестоносцы, всех перебили, лошадей и волов увели (Мадленка почувствовала, как у нее пересохло в горле), а все, что дали Мадленке с собой родители, забрали и скрылись. Дело совершенно ясное, только вот доказать вину вероломных немцев будет трудно – они, поди, уже далеко, и не догонишь их. Князь тем не менее отечески отнесся к бедной потерпевшей, обезумевшей от горя (Мадленка тяжело засопела носом), и дал ей приют. Хотя мог бы не делать этого – ведь как-никак ее отец в свое время отказался от присяги князю Доминику, не признавая его более своим господином и повелителем, и присягнул на верность непосредственно самому королю Владиславу, а ведь именно отец нынешнего князя даровал Каменки отцу пана Соболевского за его заслуги. (Мадленка открыла рот, но тотчас закрыла его. Почему-то ей всегда казалось, что Каменки принадлежали их семье вечно, а тут – поди ж ты – с имением, значит, разыгралась такая драма.) Это произошло еще в малолетство князя Доминика, прибавил всезнающий Дезидерий, когда многие шляхтичи и поблагородней Соболевских начали, пользуясь юностью князя, заявлять о своих правах. Хорошо, что княгиня Эльжбета, мудрая женщина, не потакала всяким вольнодумцам и твердой рукой осуществляла регентство, не то бог знает что могло бы произойти.

Теперь Мадленка поняла, отчего имя князей Диковских всегда упоминалось в их доме с легким оттенком пренебрежения. Мол, князья и князья сами по себе, а мы, Соболевские, сами по себе и своей судьбы хозяева. Чудно все-таки устроены люди, размышляла Мадленка. Ведь князь Доминик – вассал короля, и разве не все равно, королю присягать или ему самому? Но вот сейчас выходило, нет, не все равно.

– И что же теперь будет? – спросила Мадленка, когда Дезидерий закончил свой рассказ.

Тот потупился. Гость не заносился, не важничал, а это, как ни крути, было чертовски приятно. Поколебавшись, верный слуга неохотно молвил:

– А что будет? Я так думаю, ничего не будет. – Он придвинулся к Мадленке и зашептал ей в ухо: – Немцы – они сильные, и ничего тут не поделаешь. Ну, побили их при Грюнвальде, а Мальборк как стоял, так и стоит. Так что ничего им за их вероломство не будет, и никто даже не посмотрит, что убита двоюродная сестра покойной королевы.

Точно ничего не будет, подумала Мадленка. Потому что не их рук дело нападение на караван. Если уж кому-то понадобилось вводить в игру (а в том, что кто-то ведет тонкую и чрезвычайно нечистоплотную игру, Мадленка более не сомневалась) самозваную Магдалену Соболевскую, рискуя, что ее разоблачат, значит… значит… Эх, знать бы наверняка, что все это значит. Ясно только одно: крестоносцы здесь ни при чем, а вот юный Август, похоже, очень даже при чем, но никто, кроме Мадленки, ничего даже не подозревает.

– Вот что, Дезидерий, – сказала она, придав своему лицу выражение брата Михала, когда он изображал из себя взрослого. – Давай-ка выпьем за твое здоровье. И не отказывай мне, иначе я до смерти обижусь.

Восхищение Дезидерия гостем росло с каждым мгновением. Они чокнулись кружками, выпили за здоровье слуги, потом за здоровье Михала Краковского, а еще – за здоровье светлейшего князя Доминика Диковского, да хранит его бог. Потом Мадленка вспомнила о настоящем Михале, и ей захотелось плакать.

Вошел паж, сказал что-то вполголоса Дезидерию. Тот поднялся, встала и Мадленка.

– Князь готов принять вас.

«Пора, – подумала Мадленка и похолодела. – Господи, что же я скажу князю? С чего начну?»

Глава 10,

в которой Мадленка встречается с самой собой, не страдая при этом раздвоением личности, сиречь шизофренией

– Великий князь. Я – настоящая Мадленка Соболевская. Та, что пришла к тебе вчера, лгунья и бесстыжая самозванка. Запри ее покрепче, князь, и вели хорошенько пытать, чтобы она выдала своих сообщников, а именно тех, кто на самом деле предал лютой смерти мать-настоятельницу и семнадцать других человек. Ибо, хотя вышеназванная самозванка, не являясь Мадленкой Соболевской, не могла быть на месте преступления, ей все же слишком хорошо известно то, что там произошло, а значит, ей поведал об этом тот, кто там был и все видел, а именно один из убийц. Ты хочешь знать, кто он? Хочешь знать, кто мог совершить подобную гнусность? Посмотри на своего племянника Августа. На щеках его румянец, на губах его улыбка, но я не сомневаюсь, что именно он утром десятого мая напал на караван, и более того – могу доказать. У меня остались две стрелы, у меня осталась веревка, несомненно, принадлежащая ему. Смотри, великий князь, как он побледнел, твой дорогой племянник! Одна из стрел извлечена из тела крестоносца, который поведал мне перед смертью, что она пущена оруженосцем князя Августа. Ты спросишь меня, что за крестоносец, великий князь? Отвечаю: он вез тебе выкуп за члена их ордена, который является твоим пленником. Ради денег Август, волк, прикидывающийся овцой, напал на крестоносцев, ради денег истребил мать Евлалию и ее людей. Молю тебя, князь, не дай свершиться беззаконию! Покарай его так, как он заслужил!

– Ну да, так я тебе и поверил, – развязно возражал князь, принимая то облик ксендза Соболевских Белецкого (старого и угрюмого), то некоего сурового вида господина с высоким бледным челом и печатью утомленности на породистом лице. – Ты, сударыня моя, вообще кто такая есть? Как я проверю, что ты Мадленка Соболевская, а не какая-нибудь Марыся Голопупенкова? Да будь ты даже принцесса литовская, все равно! Как ты смеешь вообще, сударыня моя, возводить поклеп и напраслину на моего дорогого племянника, сына моей обожаемой сестры?

– Действительно, – восклицает розовощекий племянник, – как она смеет! После того, как я сам привел ее в замок и сделал ей столько добра, между прочим, накормив отменным мясным пирогом! Эй, стража, кто там есть, посадить ее на кол!

– Уберите ее отсюда! – заключает князь и вальяжно машет ручкой.

– Но как же, – кричит Мадленка, упираясь, – я же все знаю! Я была там! Вы не можете со мной так поступить!

– Еще как можем, – ухмыляется омерзительный Август, и дюжие стражники вытаскивают несчастную жертву произвола во двор, где у нужника сидит не кто иной, как Дезидерий, и с умным видом, который у него всегда наготове, затачивает под кол одну из загаженных досок…

У Мадленки от волнения вспотели ладони. Битые полчаса, что она наравне с другими провела в большом зале в ожидании князя, она прикидывала и так и эдак, перебирая разные варианты, но ни один не кончался так плохо, как вышеприведенный. Мадленка даже представила себя на колу и зажмурилась. Нет, не годится, решительно не годится высказывать свои подозрения в такой форме. Более того, следует помнить, что любое неосторожное слово может и впрямь стоить ей жизни. Если негодяи не пощадили двоюродную сестру королевы, то вряд ли будут церемониться с ней, если заподозрят, что она знает больше положенного.

Но что собственно она знает?

Ничего. Что она видела? Пока ее спутников убивали, она в глубоком обмороке лежала на дне оврага. Правда, она сохранила стрелы и веревку. Причем стрелы явно польского происхождения, крестоносцы такими не пользуются. Этот пункт можно считать доказанным.

Теперь о причинах. И опять-таки Мадленке не давали покоя те двое нищих. За что их убили? Если они сказали ей правду и если убийцы даже не озаботились хорошенько рассмотреть награбленное, то какова была их истинная цель? Чего они добивались, чего хотели, почему не оставили в живых никого? Зачем наконец направили к князю какую-то девицу-самозванку? Взгляд Мадленки обратился на Августа, стоявшего у самого трона. А он-то, такой открытый и с виду неиспорченный юноша, зачем напал на крестоносцев?

Мадленка закусила губу. Князь Август ей нравился, и, видит бог, она бы дорого дала, чтобы он никоим образом не был замешан в столь странном и страшном деле. Настоятельница была его крестной матерью. Что это доказывает? Ничего. Но у него точь-в-точь такие стрелы, как те, что поразили Михала. И опять: что это доказывает? Ничего.

Мадленка встрепенулась. «Надо выяснить, где он и его люди были утром десятого числа», – внезапно подумала она. Бог мой, как все просто! Следует узнать, кто еще пользуется стрелами – как их назвал крестоносец, каро, – с тяжелым наконечником. И опять же: подпадут под подозрение только те, кто отлучался утром десятого или немного раньше.

От собственной сообразительности Мадленка повеселела, и на душе у нее сделалось тепло.

Но для того, чтобы вычислить истинного убийцу, необходимо остаться при дворе. И еще: хорошо бы найти самозваную Мадленку Соболевскую и втереться к ней в доверие. Дед говорил, что не родилась еще та женщина, которая умеет держать язык за зубами, а дед, что ни говори, разбирался в таких вещах.

Толпа придворных ожила, зашевелилась.

– Князь идет! – послышались голоса.

Мадленка обернулась к дверям. Ей стало любопытно, как же на самом деле выглядит всесильный князь Диковский, которому когда-то отказался присягать ее отец.

Князь появился не один, а в сопровождении маленького, чинно семенящего человека – лысого, кругленького, с крючковатым носом – в духовном облачении.

– Епископ Флориан, – дохнул кто-то в ухо Мадленке.

Но не епископ Флориан привлек ее внимание. Мадленка привстала на цыпочки и даже рот раскрыла от изумления. Так вот он, оказывается, каков, князь Доминик!

Угрюмый ксендз? Господин с постной физиономией? Фиг вам! На полголовы выше всех присутствующих, широкий в плечах, видный молодец с черными кудрями до плеч, высоким крутым лбом и соболиными бровями, из-под которых весело смотрели искрящиеся зеленые глаза.

Князь рассек толпу (епископ еле-еле поспевал за ним), рассеянно кинул взгляд куда-то вбок, на пустеющее ныне место (ага, здесь, наверное, всегда стояла его мать, догадалась чуткая Мадленка) и сел. На князе было что-то черное поверх чего-то алого, на груди висела массивная золотая цепь, на пальце сверкал, подмигивая, драгоценный перстень. Мадленка оглянулась и увидела, как некоторые сановные паны подтянулись, как по команде, выпятили грудь и втянули животы. Женщины тоже оживились, но несколько иначе: улыбались украдкой, вздыхали и бросали на князя нежные томные взоры. Мадленку это почему-то рассердило.