Моего пса зовут Враг

© Олег Верещагин, 2018

ISBN 978-5-4493-4811-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предварение: в обществе сторков уже очень давно сосуществуют два языка – системный и древний. Древний язык чрезвычайно богат эпитетами, метафорами, скрытыми смыслами, формальными структурами и «намёками на намёки» (а так же – ругательствами и проклятиями, употребляемыми, впрочем, очень осторожно, так как любое бранное слово на древнем языке может вылиться в конфликт между целыми Родами). Язык этот используют почти исключительно родовитые сторки. Системный же язык – язык обыденной жизни, техники, науки и повседневного общения. Читатели могут при определённом внимании и чувстве слова и ритма определить, где герои-сторки говорят на древнем, а где – на системном. Хотя, естественно, в тексте оба языка переданы почти полностью русским.

Предварение-II: здесь, как и почти везде в моих произведениях, в которых речь идёт о других планетах, названия и описания флоры и фауны взяты с замечательного сайта Павла Волкова http://sivatherium.narod.ru.

ЛЕТО 23-ГО ГОДА ПЕРВОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ.

Планета Зелёный Шар

(колония Русской Империи)

3-я планета ЭТА-Кассиопеи

(солнце Ахрид (А); 19,4 св. лет от Земли)

ЛАГЕРЬ ДЛЯ ИНТЕРНИРОВАННЫХ ЛИЦ НЕДАЛЕКО ОТ ПОС. ПРИБРЕЖНЫЙ

Земной карцер – это параллелепипед из бетона, по земным же меркам – два метра в длину, два в высоту, один в ширину. Бетон обшит серыми деревянными плашками, стены не голые, но всё равно унылые, как длинный дождливый вечер. В этом закутке – топчан «без ничего» (правда, он сам по себе мягкий, с удобной упругой обтяжкой, которую регулярно моют) и унитаз, над которым кран с питьевой водой и гибким шлангом (в углу есть решётка в полу, можно кое-как принять душ, если не брызгаться особо). Кондиционер на стене, он поддерживает в помещении постоянно одну и ту же температуру, влажность и всё такое прочее. Длинная белая лампа на потолке, ровно в одиннадцать вечера она выключается, в семь утра – включается. Утром, в девять часов, завтрак – кружка сладкого горячего напитка, какао – и большой кусок чёрного хлеба. Всё.

В карцер можно посадить, только если тебе – снова по-земному – исполнилось семь лет. И не больше чем на десять суток. Если сажают больше чем на пять, то ещё дают горячий ужин, кашу какую-нибудь или пюре, тоже с чаем и с хлебом.

Он сидит трое суток. На сколько сажают – никогда не говорят.

Есть хочется очень, но не так сильно, как вчера-позавчера. Да и вообще к чувству недоедания он привык давно, оно даже почти не доставляет неудобства. Куда неприятней одиночество и понимание того, чем всё это закончится. И ещё злость на себя.

До сих пор Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ни разу не попадался… Он подумал о себе именно так – полным именем – и внезапно тихонько рассмеялся, лёжа на топчане и глядя в потолок. Предки, наверное, умирают от хохота, глада на то, как Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ворует еду. Нет, они не укорят, в воровстве у врага нет ничего зазорного. Но они посмеются, потому что это удел детей. Маленьких детей, которые не могут отобрать у врага и не должны унижаться, чтобы просить у врага. И вдвойне посмеются, потому что он и попался, как несмышлёный мальчишка.

А он воин. Настоящий воин, он уже воевал…

…В коридоре послышались размеренные шаги, и мальчик поспешно сел на топчане, упершись в него руками как можно сильней и уставившись на дверь. В зелёных больших глазах появились тоскливая бессильная злость и самая чуточка опаски. Он не сводил взгляда с большой воронки закрытого снаружи бронезаслонкой окошка в двери. В карцере есть и камеры, не может не быть, но это окошко изводило невероятно. Именно оно.

Охранник иногда открывает окошко и смотрит. Внимательно и очень долго. Очень. Один и тот же, охранники меняются, но другие так не делают, просто заглянут коротко, проверят, что к чему – и всё… а этого Сейн ещё в коридоре по шагам узнаёт. От этого взгляда становится не по себе и почему-то думается: сейчас он просунет в окошко пистолет и застрелит. Даже хочется закричать: «Ну стреляй, хватит уже!» – и перед глазами то, как тот выстрелит, и не один раз, и придётся умирать в этой поганой конуре. А умирать так не хочется, ни здесь, ни ещё где-то, если честно…

Нет, конечно, землянин так не сделает. Земляне вообще так не поступают. Но вдруг он, например, сойдёт с ума – и?..

Ещё было почему-то жутко думать, что, может, он и по ночам так делает? В смысле, открывает глазок и смотрит?..

…Окошко с мягким щелчком открылось. Да, это был он – среднего возраста (а скорей – пожилой, просто у землян, как и у строков, почти нет дряхло выглядящих; пожилой же – потому что в охране молодых и даже среднего возраста людей – всего ничего…), внимательные карие глаза (противный цвет, как вода в низинном лесном болоте, ни у кого из сторков нет таких глаз), плотная складка губ… Сейн встретил его взглядом – тоже молчаливым и упрямым, не отводя глаза. Ни он никогда не говорил ничего землянину, ни землянин – ему…

– Есть хочешь? – вдруг спросил землянин. Голос у него был чуть хрипловатый. Он говорил по-русски, тут почти все земляне – русские… и как же они, малочисленные, да ещё и поделенные на десятки разных народов, смогли одолеть Альянс?!

Сейн от изумления окаменел на койке. Ему показалось, что он что-то не так понял в чужом, хотя и привычном уже, языке.

– Хочешь есть? – повторил землянин тихо. – Скорей думай, а то мне влетит.

– Нет, – отозвался наконец Сейн. Это было одно из первых слов русского языка, которое он выучил, потому что так полагалось отвечать на всё, что предлагает враг. – Нет, не хочу.

– Ты же еду крал, – сказал землянин.

– Кража – это не подачка, – ответил Сейн. – Я ничего у вас не возьму.

– Тебя выпустят завтра, – землянин смотрел, как прежде – пристально, немигающе. Этот взгляд и его предложения и явное сочувствие в голосе как-то не совпадали. Но Сейн это отметил как-то сбоку от основной мысли: сегодня выпустят! Хотелось спросить «куда меня?», пусть и было ясно – куда. Чтобы хоть секунду понадеяться – вдруг просто так выпустят? Нет, конечно… Стало тоскливо. И неприятно-страшновато. Точней… это был не страх, а какое-то именно неприятное ощущение-ожидание. Землянин, наверное, думал, что успокаивает его. Но на самом деле теперь всю ночь придётся думать о завтрашнем утре.

– Тем более потерплю, – отозвался наконец Сейн. Землянин вздохнул, снова щёлкнула заслонка. Сейн опять лёг, заложил руки под голову и подумал, что всё-таки уже вечером он будет… ола, чуть не подумалось – «дома».

Нет, не дома, конечно. Но хотя бы среди своих. Мать наверняка извелась от беспокойства. Когда у женщины малыши – она словно теряет часть рассудка, становится слегка невменяемой. Интересно, у земных женщин это тоже так? Он раньше видел земных женщин несколько раз – в нескольких хозяйствах на Арк-Келане были земные рабы. И мальчишек-землян там же видел, и всякий раз хмыкал про себя снисходительно даже – самое им место, ишь, чего вздумали – воевать с Народом! Вот и пусть теперь работают на Него, как и положено…

…Те мальчишки и те женщины сейчас, наверное, свободны (если не погибли во время восстаний рабов, которые везде начались сразу после высадки земных десантов – эти восстания, судя по всему, и были подготовлены землянами) А он…

– Я не раб, – сказал Сейн, снова садясь. – Я не раб, я пленный.

Ему стало трудно дышать, и он повторил – громко, упрямо:

– Я пленный. Пленный…

…Ему ещё не полагалось воевать по возрасту, даже сейчас, когда Сторкад выскребал последний резервы. Но кто думал про эти «полагалось», «не полагалось»… Земляне свалились на Арк-Келан, как они говорят, «как снег на голову» (очень правильная пословица, кстати…) Никто даже толком не понимал, что случилось, все думали, что бои в системе Сельговии – это просто отчаянная и, конечно, неудачная попытка землян переломить ход войны в свою пользу, ждали известий об окончательной победе. На Арк-Келане совсем не было, точней – просто не осталось, регулярных частей, ни на поверхности, ни на орбите. Хорошо ещё, что ПКО прикрыла часть поверхности и дала возможность жителям спасись – уйти в леса, спуститься в убежища… Но надолго её не хватило, этой обороны – земляне сбрасывали на её узлы начинённые взрывчаткой управляемые автоматами трофейные корабли, вводя их в атмосферу вне зоны прикрытия ПКО. (Рассказывали ужасное – что в таких кораблях были ещё и заперты пленные, взятые на Сельговии. Тогда Сейн в это верил. Теперь, познакомившись с землянами ближе – перестал…) Сейн хорошо запомнил, как видел одну такую «комету» – страшный ало-золотой шар, весь в кипении воздуха, обманчиво-медленно снижался, оставляя за собой плотный, свитый в косу, сероватый след, в направлении горного хребта, потом – ударил, и Сейн тогда с трудом устоял на ногах, хотя до гор было почти двадцать луакк1. А горы, жутковато, невозможно просевшие в ало-белой вспышке, стремительно затянуло бурлящей коричнево-чёрной с алыми проблесками пеленой… Когда же от ПКО ничего не осталось – на планету пошли земные десанты, и это было непередаваемо жутко: вражеские солдаты на планете, которая – твоя родина…

…Он спрятал мать с малышами в пустующем убежище, на которое наткнулся случайно, до положенного им по плану они уже просто не могли добраться. А сам воевал несколько дней в добровольческом отряде, где немало бойцов было его возраста или даже младше, а командовал – ветеран-инвалид. Отряд таял на глазах – сначала в нём было не меньше двухсот воинов, через пять дней – двадцать три. Сейн не помнил, чтобы боялся – нет, страх остался где-то в стороне. Он просто делал, что мог. А мог он мало, потому что земляне были сильней. И даже казалось, что они – многочисленней, хотя умом Сейн понимал: это не так. Может, так казалось ещё и из-за того, что сразу же взбунтовались и рабы, и туземцы, земляне сбрасывали им огромные контейнеры с оружием и возглавляли их наскоро собранные отряды. И всё время, всё время требовали сдаться: зовущий в плен рёв громкоговорителей временами казался ужасней обстрела или боя. Это было непонятно и страшно – зачем нужны землянам сдавшиеся враги? И, конечно, приходили в голову самые жуткие мысли. Все сторки были уверены, что пленных тут же отдадут туземцам – что бывает со сторками, попавшими в их руки, видел каждый, и не раз… Поэтому желающих сдаваться не было.

По крайней мере, у них в отряде.

Держаться и драться помогало то, что земляне тоже умирали. Они не были бессмертными воинами, которых рождает колдовство злых хадди. Их можно было убивать, и Сейн помнил, какая дикая радость его охватила (словно выиграна вся война или, по крайней мере, отбито нашествие на планету!), когда он впервые увидел горящую плоскую машину и разбросанные взрывом прочь от неё фигуры врагов – они вскакивали, бежали, снова падали, вскинув руки, в вихрях охватившего их пламени. Он тогда хотел подбежать и посмотреть, но командир удержал его и других мальчишек – из огня, из носа машины, продолжали бить два пулемёта, и сквозь их пальбу и рёв пламени доносилось сорванное и полупонятное: «Вот вам… вашу так… врёте, не ваш… вот вам…»

Землянин так и сгорел, стреляя по сторкам сразу из двух пулемётов.

Они не просто умирали – они ещё и умели умирать, эти земляне. К сожалению – они умели и побеждать. И Сейн испытал это на себе…

…В развалинах их накрыли вертолёты. Вылетели на отдыхавший отряд парой – длинные, стремительные, серо-зелёные, опустившие к земле выпуклые гранёные «головы» боевых кабин – и сразу словно бы взорвались огнём буквально отовсюду: из-под этих кабин, из-под коротких крыльев, из-под плоских голубоватых днищ с нарисованными чёрным звериными мордами2… Сейн забился под какие-то камни, потом ударило совсем рядом – и… он пришёл в себя только на руках у матери. Видимо, контуженный, добрёл в полубессознательном состоянии, почти как автомат, туда, где оставил близких. Он хотел потом, немного отлежавшись, вернуться к своим, искать живых, сражаться в одиночку, в конце концов.

Но не успел…

…Он попал в плен из-за матери. Точней, из-за младших в первую очередь. Земляне услышали плач, когда они все прятались в нижней комнате, земляне постучали в дверь – негромко, почти вежливо. А дверь даже не была заперта. Что-то спросили. А потом…

…Сейн до сих пор с отвращением вспоминал свой страх, когда земляне вошли – показалось, что их бесчисленное множество и они все огромного роста. Его даже затошнило тогда (или, может, из-за ещё не прошедшей страшнейшей контузии?) А когда один из них подошёл к матери, пришла и ещё одна мысль: обманули!!! Малышам сейчас разобьют головы, сломают спинки или сделают какую-нибудь ещё более страшную вещь, а мать… Он рванулся на помощь, его цепко и сильно схватили за плечи, ещё больше укрепив в ужасной уверенности. Но подошедший землянин откинул округлое забрало шлема и оказался молодой женщиной, усталой, однако красивой. Мать за нею следила, левой рукой прижимая к себе плачущих младших детей, а правой держа перед собой небольшой гражданский бластер – оскалив зубы, чуть нагнув голову. Женщина протянула пустые руки и сказала на отличном сторкадском, старом:

– Вас никто не тронет. Отдайте оружие, пожалуйста.

И Сейн увидел, как мать словно бы подсникла. Уронила бластер в протянутую руку и, обняв малышей, спрятала лицо между ними, что-то шепча.

Земляне один за другим откидывали забрала, оглядывались, переговаривались, обшаривали убежище. Как во сне, Сейн видел, что под забралами оказались мальчишки. Может, чуть старше самого Сейна. Взрослый мужчина был только один, и уже немолодой, но мощный, кряжистый – с пулемётом наперевес, он остался наверху лестницы. А у мальчишек были немного смущённые лица, как будто они находились в нежеланных гостях. Они переглядывались, тихо о чём-то говорили, посматривали на сторков, один подошёл словно бы невзначай к малышам, опустился на корточки и с поразившей Сейна ласковой улыбкой стал играть с ними – что-то делал со своими пальцами, показывал из них разные фигуры, потом – хотел погладить детей по головкам, но мать не дала, и у землянина сделалось обиженное лицо. Он встал и, поправляя снаряжение, сказал сипловатым, только начавшим ломаться, голосом:

– — No les haré mal. Mí no el animal,3 – и добавил на плохом общем сторкадском: – Звэт. Мэй. Ци’тэр. Д’райт. Звэт ир,4 – и показал себе в грудь…

…Сейн ещё долго не верил, что земляне ничего не сделают плохого ни ему, ни маме с малышами. Он всё время был настороже, готовый вступить в последнюю схватку – и в то же время мучился от страха и беспомощности. От него уже ничего не зависело, да и боец из него в то время был никакой. И всё-таки он был готов драться в случае чего. И когда их везли в космическом корабле, много сторков везли, было просто страшно видеть, сколько захвачено детей и женщин Народа! – и потом, уже на этой чужой планете, которую Сейн ненавидел…

Земляне постоянно говорили, что, как только война закончится, всех отпустят домой. Но… но что значит – «как только война закончится»? Как только земляне победят?! Какой может быть тогда дом, разве они – победители! – оставят побеждённый Сторкад в покое?! Наверное, сторков расселят на разных планетах, плохих, конечно, и запретят им и летать в космосе, и заниматься техникой и наукой… И от Народа, не сдержавшего Клятву Огня, навсегда отвернутся Предки… Раньше Сейн боялся ещё и другого – что их просто распродадут по всей Галактике, желающих купить сторков нашлось бы много. Но, приглядевшись к землянам, при всей ненависти к ним признал для себя – нет, такого они не сделают. Они вообще ненавидели все проявления рабства…

…Чем такое «возвращение домой» – лучше всю жизнь сидеть в этом лагере. Но, стоило Сейну так подумать и представить себе эту «всю жизнь» – как от ужаса перед таким существованием начинала кружиться голова.

Ничего было не «лучше». Не было выхода. Вообще. Если только восстание… но как и с чем восставать? Они много об этом думали и обсуждали возможность. Выбраться из лагеря было в целом нетрудно, но где тут взять оружие, хоть какое-то более-менее стоящее оружие – никто даже не представлял… Оставалось жить тут и ждать. Неизвестно чего.

В лагере жилось голодновато. Поэтому мальчишки снова и снова устраивали вылазки за продуктами. Планета была сельскохозяйственной, а может, просто земляне старались побольше выращивать еды сами – но так или иначе, поживиться было где. Вот только заканчивалось это не всегда безобидно. Местные жители такого, конечно, терпеть не собирались. Ни жители, ни власти. Ловили, наказывали… даже стреляли по грабителям, очень обидно стреляли – солью. Лучше бы уж боевыми патронами, право слово! Сейну однажды досталось, и он на всю жизнь запомнил даже не жгучую сводящую с ума боль, а беспредельное унижение от такого «ранения».

А главное – на сторков-налётчиков настоящую охоту объявили местные мальчишки-земляне. Они не применяли оружия (а у них оно, наверное, было), следуя своим каким-то кодексам чести. Но охотились они за сторками с рьяным ожесточением, как-то даже словно бы обрадованные тем, что «лагерники» то и дело выбираются в набеги. Видимо, для них, как набеги для сторков, это было тоже своего рода продолжением войны – войны, которой на их долю уже не доставалось. И это злило их и заставляло стыдиться перед теми, кто был немногим и старше – но уже сражался на фронтах или партизанил – и пытаться таким образом «добрать своё». (Хотя бывших партизан и среди них хватало, ведь на этой планете долго шли бои…) И обмануть этих врагов было намного трудней, чем взрослых (которым, конечно, некогда было на самом деле всерьёз и обстоятельно охотиться за юными налётчиками). Кроме того, в осатанении от злости на врагов земные мальчишки были слепо и безрассудно жестоки и могли и избить до невменяемого состояния (спасение было одно – упасть и лежать, лежачего не трогали никогда, но сделать так сразу мешала гордость – сторки валились с ног, когда уже не могли на них стоять…) и поглумиться – как раз не жестоко, но невероятно обидно или постыдно. Последний раз двоих пойманных, голыми, связав им руки за спиной, повели через всю поселковую стройку, прежде чем сдать властям – наверное, так и провели бы до конца, если бы не вмешались взрослые и не прекратили издевательство, от которого сторкадские мальчишки плакали, не в силах сдержать стыда. Но взрослые далеко не всегда оказывались рядом. И сторки почти всегда были в проигрыше – в набег не пойдёшь большой компанией, а вот засаду устроить можно любым числом, только рассаживайся по кустам, да жди. А сторки собирались потом, уже в лагере, за бараками, где было удобное место. Считали взятое, что-то съедали тут же, но основную часть тащили в очередь женщинам и младшим…

…Набег три дня назад был удачным. Никого не поймали, и собрались все быстро. Мальчишки, усевшись в круг, с удовлетворением смотрели на сложенную в центре этого круга добычу и тихо переговаривались, обмениваясь впечатлениями. Для каждого из них похищение продуктов у землян значило не только добавку к рациону – что было немаловажно – но и греющее душу осознание того, что они вредят врагу. Хотя бы так. Не подчиняются. Похищают еду, которую враг не сможет теперь съесть.

Наконец Озлефр хлопнул ладонями по коленкам и подтащил к себе плетёную корзину. Все оживились, зашумели сдержанно. Сейн поинтересовался:

– Что там?

– Бутылки, – разочарованно сказал Озлефр, с унылым лицом извлекая на свет большую пузатую бутыль с самодельной наклейкой-датой и рассматривая её на свет двух прикрытых ладонями фонариков. Внутри было что-то желтовато-оранжевое. – Чтоб им повстречать самих себя в день рожденья… я думал – там домашние консервы…

– Вино, наверное, – опасливо сказал Хасса. – Ну их, эти бутылки. Выкинь. От него только тошнит.

– Нет… тут какие-то лохмотья… – Озлефр рассматривал бутылку на просвет. – Это не вино… овощи всё-таки какие-то…

И, прежде чем проблему снова начали обсуждать, зубами ловко расшатал пробку, плотно закрывавшую горлышко…

…Сейн потом вспоминал, что звук был негромким – так, какой-то упругий «чпок!», сменившийся шипением. Резко запахло чем-то острым и вкусным. Но Озлефр, похоже, не мог этого оценить – его ноги торчали из-за скамьи в небо, и он, лёжа на спине, с подвывом ругался так, что все остальные онемели. Лежащая на земле бутылка продолжала толчками извергать остро пахнущую жидкость с какими-то консервированными растениями.

Наконец Озлефр сел, придерживая рукой лоб. Под пальцами быстро созревала шишка. На лице представителя рода Хэлмон была написана сдержанная ярость, эффект от которой сильно смазывался тем, что с него текло, а один длинный кусочек овоща из бутылки висел на левом ухе.

– Ловуфка, – злобно сказал он. С отвращением выплюнул изюминку и исправился: – Ловушка!..

Но продолжить не смог – Хасса фыркнул, кто-то ещё захохотал в голос, не беспокоясь о том, что может услышать охрана, а через миг смеялись уже все. Кончилось тем, что Озлефр махнул рукой и захохотал тоже. Потом снял с уха висящее украшение и задумчиво прожевал.

– Вкусно, – оценил он, оживившись.

– Это щи, – Сейн вытащил ещё одну бутылку. – Но не те, которые суп, а те, которые пьют. Я читал про такие.

Бутылки пошли по рукам. Содержимое их почти всем понравилось, и ребята позволили себе съесть ещё – один на всех – копчёный окорок, который уже надкусили на пробу и от которого просто не было сил оторваться. Остальное решено было нести в лагерь.

Это тоже требовало осторожности. Несколько раз уже было так, что удачная, казалось бы, вылазка срывалась буквально на пороге барака. Это было обидней всего.

Охрана патрулировала периметр и постоянно следила за вылазками. Земляне плотно перекрыли все выходы – широкое бетонное кольцо без единой травинки, ночью постоянно заливаемое светом прожекторов, сенсоры… К счастью, лагерь стоял над рекой. И вот с этой стороны по множеству причин наладить хорошую охрану никак не удавалось. Если только выставить на каждый шаг по часовому… впрочем, и эта тоже опробованная практика не помогла, сторки подкапывались под берег сверху вниз – иногда прямо из бараков. Но на этот раз было не так. И они уже всё переправили в барак, оставалась только большая картонная коробка с сушёными фруктами. Сейн как раз подтаскивал её к бараку, а навстречу вышел Озлефр – чтобы перехватить груз.

В этот момент их и накрыл патруль. Наверное, случайно. Резанул свет, рядовой и сержант с фонарями в руках оказались рядом с ошеломлёнными мальчишками. Рядовой перехватил Сейна за локти, тот уронил коробку, мысленно длинно выругавшись. Сержант автоматом оттеснил Озлефра ко входу, из которого уже высунулись на шум ещё несколько ребят. Приказал:

– Стоять всем на месте! – и стал сообщать о происшествии по связи. Ясно было, что сейчас явятся с обыском, а значит – результат набега пропал.

– Это всё притащил я, – сказал Сейн. Сержант оглянулся на него:

– Один? – не без яда спросил он.

– Один, – не менее ядовито ответил Сейн. – Докажите обратное, если сможете.

И чуть кивнул упреждающе Озлефру, который уже открыл рот, чтобы возражать. Вместо этого он мучительно дёрнул головой и гневно выкрикнул:

– Голодом нас морите!

Сержант вдруг начал белеть. Сейн ни разу в жизни не видел, чтобы землянин так бледнел – глаза, казалось, запали, вокруг них пошли чёрные круги, потемнело вокруг рта… Он чуть наклонил голову и тихо, отчётливо сказал:

– Голодом? Ах ты… – сглотнул, дёрнул головой. – Голодом? Голод – это когда я для сестрёнок белок в лесу ловил5… а вы тут жрррррёте наше – и ещё… ещё…

– Жаль, что вы все тогда и не передохли с вашими белками! – Озлефр тоже набычился яростно. Сержант скривил рот, стремительно шагнул вперёд и яростно вскинул кулак.

Но не ударил. Постоял, весь дрожа, опустил руку, по-прежнему глядя в глаза чуть пригнувшегося, но не испуганного Озлефра и устало сказал:

– Дурак ты. Щенок глупый. А, о чём с вами говорить!

К бараку уже подбегала дежурная группа…

… – На выход, – раздался голос, и Сейн открыл глаза, дёрнулся на топчане. Оказывается, он уснул. И уже было утро, а в открытой двери стоял охранник. Незнакомый. С автоматом наперевес, на пятнистых рукавах – защитного цвета двойные значки, до смешного похожие на две поставленные рядом буквы «золь»6. Капрал. Сейн давно выучил земные военные звания, и знал, что яркий малиновый берет на охраннике означает Корпус Ксенологов, именно они охраняли лагеря. А ещё он понимал, что все эти мысли – это от… не то, чтобы страха, от тянущего неприятного чувства. Поэтому поскорей встал, одёрнул куртку. Землянин выпустил его – глядящего мимо охранника – в коридор, приказал: – Направо, марш.