Война за святых

В то время, как Святой Рокко спокойно двигался своим путем под балдахином, окруженный многочисленными зажженными свечами, музыкантами, участниками процессии и толпою верных, неожиданно произошла суматоха, свалка, и народ стал разбегаться в разные стороны: священники удирали с развевающимися в воздухе рясами, женщины визжали, кровь лилась ручьями, а пинки и удары сыпались, точно гнилые груши, даже перед самым носом благословенного Святого Рокко. Судья, городской голова и карабинеры немедленно примчались, сломанные кости были отнесены в больницу, наиболее буйный элемент отправился ночевать в. тюрьму, а Святой вернулся к себе в церковь бегом, а не обычным для процессий шагом, и праздник окончился, как комедия Полишинеля.

Всему этому была причиною зависть жителей квартала Святого Пасквале. В этом году приверженцы Святого Рокко потратились свыше сил на то, чтобы устроить шикарное празднество; из города были выписаны музыканты, было сделано более двух тысяч выстрелов и даже заведена новая хоругвь, вся расшитая золотом, которая весила, по слухам, более ста килограммов и производила среди толпы впечатление настоящей «золотой пены». Само собою разумеется, что все это здорово щекотало нервы приверженцам Святого Пасквале, и в конце концов один из них вышел из терпения и зарычал, бледный, как смерть:

– Да здравствует Святой Пасквале! – Тогда посыпались пинки и удары.

Дело в том, что крики: – Да здравствует Святой Пасквале! – перед самой мордою Святого Рокко служат в полном смысле слова провокациею и равносильны тому, чтобы явиться в чужой дом и наплевать или устроить себе развлечение в виде того, чтобы щипать женщину, с которою вы идете под руку. В таком случае все святые и черти перестают существовать, и люди забывают даже ту каплю уважения, с которым они относились до того ко всем другим святым, состоящим в сущности друг с другом в родстве. Если это улучается в церкви, то взлетают на воздух скамейки, если во время процессии, то летят огарки, точно летучие мыши, а за столом-тарелки.

– Святой бес! – рычал кум Нино, весь избитый. – Хотелось бы мне посмотреть, у кого хватит духу крикнуть еще раз: – Да здравствует Святой Пасквале!

– У меня! – ответил в бешенстве кожевенник Тури, который должен был вскоре стать его зятем и был вне себя из-за полученного в свалке удара кулаком, который чуть не ослепил его. – Да здравствует Святой Пасквале до самой смерти!

– Но замолчите же, замолчите, ради Христа! – визжала его сестра Саридда, бросаясь между женихом и братом; до сего момента все трое гуляли вместе в мире и любви.

Кум Нино, жених, орал назло:

– Да здравствуют мои сапоги! Да здравствует святой сапог!

– Черт! – рычал Тури с пеною у рта и вспухшим синим глазом, – Ты за Святого Рокко, со своими сапогами! На, получай!

Они стали угощать друг друга такими ударами, которые могли бы, кажется, убить быка, пока друзьям не удалось развести их помощью пинков. Саридда тоже воспламенилась, стала визжать: – Да здравствует Святой Пасквале! – и чуть не обменялась с женихом пощечинами, точно они были уже мужем и женою.

В таких случаях родители сцепляются с детьми, а жены расходятся с мужьями, если, к несчастью, девушка из квартала Святого Пасквале вышла замуж за приверженца Святого Рокко.

– Я не желаю больше слышать об этом христианине! – вопила Саридда, упершись кулаками в бока, в ответ соседкам, спрашивавшим, почему разошлась ее свадьба. – Даже, если мне дадут его одетым в золото и серебро, слышите!

– Пусть Саридда важничает, если ей нравится! – говорил со своей стороны кум Нино в то время, как ему мыли в трактире запачканное кровью лицо. – В этом квартале кожевенников только и есть, что нищие и трусы! Я был, верно, пьян, когда мне пришла в голову мысль пойти туда выбирать себе невесту.

– А раз дело обстоит так! – решил городской голова. – И нет возможности вынести Святого на улицу без свалки и настоящего свинства, то я не желаю больше ни празднеств, ни выставления Святых Даров, а, если кто будет ругаться, то я посажу его в тюрьму.

Однако, дело стало очень серьезным, потому что местный епископ дал священникам Святого Пасквале привилегию носить мантии. Приверженцы Святого Рокко, у священников которого не было мантий, добрались до самаго Рима, нашумели у ног Святого Отца с документами, гербовыми марками и прочими вещами в руках, но все их хлопоты оказались тщетными, потому что их противники из нижнего квартала, которых все помнили еще босыми, разбогатели, как свиньи, на вновь развившейся кожевенной промышленности, а известно, что на этом свете справедливость покупается и продается, как душа Иуды.

У Святого Пасквале ожидали посланного от монсиньора; это был разумный человек, и кто видел его, тот рассказывал, что он носил на туфлях серебряные пряжки весом по полфунта каждая; он приезжал, чтобы привезти священникам мантии; по этому случаю они тоже выписали из города музыкантов и собрались пойти за три мили навстречу посланному от монсиньора, а вечером должна была состояться на площади иллюминация с правом орать: – Да здравствует Святой Пасквале! – сколько душе угодно.

Понятно, что жители верхнего квартала были в страшном волнении. Некоторые, наиболее возбужденные, стругали суки грушевого и вишневого дерева, толщиною с настоящие шесты, и ворчали:

– Если будет музыка, то придется дирижировать.

Посланный епископа сильно рисковал вынести из своего торжественного въезда сломанные кости. Но преподобный отец был хитер и, предоставив музыкантам ждать его за деревнею, тихонько прошел пешком по тропинкам в дом священника, где велел собраться всем главам обеих партий.

Когда эти благородные люди очутились после долгих распрей друг против друга, то в их взглядах ясно выразилось желание выцарапать друг другу глаза, и потребовался весь авторитет преподобного, одевшего по этому случаю плащ из нового сукна, чтобы велеть подать мороженое и другие угощения без скандала.

– Ну, вот и прекрасно! – одобрительно говорил городской голова, уткнувши нос в стакан. – Когда вы желаете видеть меня для мирных дел, то я всегда готов к вашим услугам.

Посланный сказал действительно, что он явился водворить мир с оливковою веткою, как голубь Ноя, и стаде разыгрывать красноречивого проповедника, расточая улыбки и рукопожатия и говоря:

– Прошу вас в ризницу на шоколад, господа, в день праздника.

– Не будем устраивать праздника, – сказал судья: – иначе опять случится беда.

– Беда случится, если будет сделано такое насилие, что люди больше не хозяева сами себе и не могут веселиться и тратить деньги, как им нравится! – воскликнул шорник Бруно.

– Я умываю руки. Распоряжения правительства определенны. Если вы устроите праздник, то я вызову карабинеров. Я желаю порядка. За порядок отвечаю я! – произнес городской голова нравоучительным тоном, постукивая зонтиком по полу и оглядываясь кругом.

– Прекрасно! Как будто мы не знаем, что вами вертит в управе ваш зять Бруно, – возразил судья.

– А вы стоите в оппозиции только из упрямства, потому что нарушили правила о сушке белья и не можете переварить этого!

– Господа, господа! – упрашивал посланный. – Так мы ни к чему не придем.

– Мы устроим революцию, вот увидите! – рычал Бруно, потрясая кулаками в воздухе.

К счастью священник успел живехонько убрать в укромное место чашки и стаканы, а псаломщик помчался, сломя шею, распускать оркестр, который узнал о прибытии посланного и бежал приветствовать его, неистово дуя в рог и трубы.

– Так ни к чему не придешь! – ворчал посланный, которому было досадно, что хлеб уже созрел в его краях, а он должен был терять время с кумом Бруно и судьею, хотевшими выцарапать друг другу глаза. – Что это за история о нарушении правил о сушке белья?

– Обычное насилие. Теперь нельзя вывесить из окна носовой платок, без того, чтобы вам не назначили штрафа. Жена судьи во время отсутствия мужа – некоторым уважением власти всегда пользовались – имела обыкновение сушить на балконе всю стирку за неделю, знаете… Божие добро… Но по новому закону это смертный грех, а кроме того запрещено выпускать на улицу даже собак, кур и других животных, которые, очищая улицы, заменяли до сих пор полицию так, что вся надежда теперь на хороший дождь – иначе мы рискуем утонуть в грязи. А сущность дела в том, что гласный Бруно злился на судью за одно решение, которое тот вынес против него.

С целью помирить публику посланный сидел, как пригвожденный, на исповеди с утра до вечера, точно. сова, и все женщины хотели исповедаться у представителя епископа, имевшего полное право отпускать все сорта грехов, точно он был сам монсиньор.

– Отец! – говорила ему Саридда на исповеди уткнувшись носом в решетку. – Кум Нино заставляет меня грешить в церкви каждое воскресенье.

– Каким образом, дочь моя?

– Этот христианин должен был быть моим мужем, прежде чем вышли здесь эти сплетни, но теперь, когда свадьба разошлась, он становится у главного алтаря, чтобы глядеть на меня и смеяться с товарищами во время всей святой обедни.

Когда же преподобный попробовал растрогать сердце кума Нино, тот ответил:

– Сама она повертывает мне спину при встрече, точно я нищий.

На самом же деле, когда Саридда проходила в воскресенье по площади, то он делал вид, что углубился в разговор с бригадиром или другим важным лицом и даже не замечает ее. Саридда же была страшно занята приготовлением фонариков из цветной бумаги и развешивала их по фасаду под самым его носом под предлогом высушить их. Встретившись однажды на крестинах, они даже не поклонились друг другу, точно никогда не видались прежде, а Саридда стала кроме того кокетничать с кумом, крестившим девочку.

– Хорош кум! – гоготал Нино. – Видно, кто девочку крестил. Когда крестят девочку, то все приличия забываются.

А Саридда говорила, будто обращаясь к акушерке:

– Зло не всегда приносит вред. Иной раз вам кажется, что вы потеряли сокровище, а на самом деле приходится благодарить Бога и Святого Пасквале, потому что прежде чем узнать человека, надо сесть с ним пуд соли.

– Конечно, следует встречать несчастья хладнокровно. Глупее всего портить себе кровь из за пустяков. Когда один папа умирает, выбирают другого.

– Люди родятся и женятся, как судьба велит. Лучше выйти замуж за человека, который действительно любит вас, а не женится с задней мыслью, когда у самого нет ни вещей, ни земли, ни мулов, и вообще ничего.

На площади гремел барабан, созывая народ.

– Городской голова говорит, что праздник будет устроен, – шептали в толпе.

– Я буду судиться до скончания веков, я спущу все до последней рубашки и буду беден, как Святой Иов, но этих пяти лир штрафу я не уплачу, если бы пришлось даже написать об этом в завещании!

– Собачья кровь! Какой праздник они хотят устроить, если все мы умрем с голоду! – возмущался Нино.

С самаго марта месяца не выпало ни одной капли дождя, а желтые посевы, трещавшие от жары, «умирали от жажды». Шорник Бруно говорил, что непременно будет дождь, когда Святой Пасквале выйдет в процессии. Но какое дело было шорнику и всем другим кожевенникам его партии до дождя? Святого Пасквале действительно вынесли в процессии на запад и на восток и снесли его на склон холма для благословения земли в душный облачный майский день – в один из тех дней, когда крестьяне рвут на себе волосы перед «сгоревшими» полями, и колосья опускают головы, точно они совсем собрались умирать.

– Проклятый Святой Пасквале! – кричал Нино, плюясь и носясь по полям, точно сумасшедший. – Вы разорили меня, Святой Пасквале! Вы оставили мне только серп, чтобы перерезать себе горло!

В верхнем квартале царило отчаяние. Это был один из тех длинных годов, когда голод начинается еще в июне, и женщины сидят нечесаные у дверей, сложа руки и устремив неподвижный взгляд в одну точку. Когда Саридда услышала, что на площади продается мул кума Нино для уплаты аренды за землю, которая ничего не принесла, ее гнев моментально исчез, и она отправила на всех парах своего брата Тури со всеми своими сбережениями на помощь Нино.

Нино стоял на углу площади с блуждающим взором, держа руки в карманах в то время, как продавали его красивого мула с новою уздечкою.

– Я ничего не хочу, – ответил Он резко. – Руки у меня остались еще, если Бог милостив! Хорош Святой этот Пасквале, нечего сказать!

Тури повернулся к нему спиною, чтобы не поругаться с ним, и ушел. Но сущность в том, что народом овладело отчаяние после того, как Святого Пасквале пронесли в процессии на восток и на запад с таким великолепным результатом. Хуже всего было то, что многие жители квартала Святого Рокко увлеклись и тоже примкнули к процессии, как ослы, с терновыми венками на голове из любви к земле. Теперь они давали исход своей злости в неприличных ругательствах, так что посланному монсиньора пришлось убраться пешком и без оркестра, как он пришел.

Желая отомстить шорнику, судья телеграфировал, что народ возбужден, и общественное спокойствие в опасности, так что в один прекрасный день распространилась весть, что пришли солдаты и каждый может пойти на почтовую станцию посмотреть на них.

– Они присланы из-за холеры, – говорили однако другие. – Там в городе люди мрут, как мухи.

Аптекарь запер аптеку на замок, а доктор удрал первый из боязни, что его убьют.

– Ничего не будет, – говорили те немногие, которые остались на месте, не успев удрать куда-нибудь. – Благословленный Святой Рокко сохранит нас, и с первого, который пойдет бродить ночью, мы сдерем кожу.

Жители нижнего квартала тоже побежали пешком в церковь Святого Рокко. Однако, в скором времени смертные случаи стали довольно часты, точно крупные капли, предвещающие грозу. Об одном умершем говорили, что он свинья и умер потому что наелся не в меру винных ягод, о другом, что он вернулся с поля домой позднею ночью. Одним словом холера явилась в полном расцвете, не взирая на стражу и Святого Рокко и несмотря на то, что одной полусвятой старушке приснилось, будто Святой Рокко сказал ей лично:

– Холеры вы не бойтесь. О ней позабочусь я. Я ведь, не такой бездельник, как Святой Пасквале.

Нино и Тури не видались после дела с мулом. Но как только крестьянин услышал, что брат и сестра заболели, он побежал к ним, в дом; там он увидал Саридду почерневшею в судорогах в глубине маленькой комнатки рядом с братом, который чувствовал себя лучше, но рвал на себе волосы и не знал, что делать.

– Ох, какой вор этот Святой Рокко! – застонал Нино. – Этого я никак не ожидал. Саридда, неужели вы не узнаете меня? Я ваш прежний Нино.

Саридда глядела на него такими впавшими глазами, что надо было искать их с фонарем, а у Нино были фонтаны вместо глаз. – Ах, Святой Рокко! – говорил он. – Его проделка еще подлее, чем Святого Пасквале.

Саридда, однако, выздоровела и говорила Нино, сидя у двери с закутанною платком головою, желтая, как воск:

– Святой Рокко совершил чудо, и вы должны пойти со мною поставить ему свечку в его день.

Нино с тяжелым сердцем утвердительно кивал головою, но он успел уже сам заболеть и чуть не умер. Саридда царапала себе лицо и говорила, что хочет умереть с ним, обрежет себе волосы, положит их в гроб, и никто не увидит больше ее лица, пока она жива.

– Нет, нет! – отвечал Нино с изменившимся лицом. – Твои волосы отрастут, но кто больше не увидит тебя, так ото я, когда умру.

– Хорошее чудо совершил твой святой Рокко! – говорил ему Тури для утешения.

Оба исхудали, но поправлялись и, греясь на солнце, прислонившись спиною к стене, бросали друг другу в лицо Святого Рокко и Святого Пасквале.

Однажды, по окончании холеры мимо них прошел шорник Бруно и сказал:

– Мы хотим устроить большое празднество, чтобы поблагодарить Святого Пасквале за то, что он спас нас от холеры. Теперь не будет у нас ни провокаторов, ни оппозиции, потому что умер тот судья, который оставил тяжбу в завещании.

– Да, празднество для умерших! – язвительно заметил Нино.

– А ты выжил и стоишь может быть за Святого Рокко?

– Да перестаньте же, – набросилась на них Саридда, – а то потребуется опять холера, чтобы помирить вас.