Пять недель на воздушном шаре
- -
- 100%
- +
На следующий день то же ясное, без единого облачка небо, та же полнейшая неподвижность воздуха. «Виктория» поднялась на высоту пятисот футов, и её медленно понесло на запад.
– Вот мы и в самом сердце Сахары, – проговорил Фергюссон. – Какие безбрежные пески, что за удивительное зрелище! Странно распоряжается природа. Спрашивается: почему на одной и той же широте, под теми же самыми лучами солнца, существуют там – чрезмерно роскошная растительность, здесь – полное бесплодие?
– Причины, дорогой Самуэль, мало интересуют меня, – возразил Дик, – главное – это факты. В природе так устроено, и всё тут.
– Почему бы нам немного не пофилософствовать, дорогой Дик? Это никому не повредит.
– Пофилософствуем, я не прочь, времени у нас достаточно. Ведь мы еле движемся. Ветер боится подуть, он спит.
– Это будет недолго, – сказал Джо. – Мне кажется, что на востоке виднеется гряда облаков.
– Джо прав, – ответил доктор.
– Да, но дождёмся ли мы в самом деле тучи с хорошим дождём и хорошим ветром, который будет хлестать нам в лицо? – спросил Кеннеди.
– Посмотрим, Дик, посмотрим.
– А ведь сегодня пятница, сэр. От пятницы я не жду хорошего.
– Ну что ж, надеюсь, сегодня тебе придётся отказаться от своих суеверий.
– Хотелось бы. Уф! – сказал Джо, вытирая лицо. – Хорошо, когда бывает тепло, в особенности зимой; но на что сдалась такая жара летом?
– Ты не боишься действия солнечных лучей на наш шар? – спросил Кеннеди у доктора.
– Нет. Гуттаперча, которой пропитана тафта, выдерживает гораздо более высокую температуру. Во время испытаний она выдержала температуру в сто пятьдесят восемь градусов. И оболочка ничуть от этого не пострадала.
– Туча! Настоящая туча! – закричал вдруг Джо, острое зрение которого не нуждалось ни в каких подзорных трубах.
Действительно, в восточной части небосвода виднелась тёмная пелена; густая, как будто вздувшаяся, она казалась скоплением маленьких тучек, не сливавшихся друг с дружкой и сохранявших свою первоначальную форму, из чего доктор вывел заключение, что в том месте нет ни малейшего ветерка.
Эта компактная масса, появившаяся в восемь часов утра, только в одиннадцать надвинулась на солнце, и оно исчезло за ней, как за плотной завесой. Горизонт же в это время прояснился.
– Это изолированная туча, на которую нам не следует особенно рассчитывать, – проговорил доктор. – Обрати внимание, Дик, форма её совершенно такая же, какой была и утром.
– Совершенно верно, Самуэль, и ждать от неё дождя или ветра не приходится.
– К несчастью, по-видимому, это так, ибо туча держится на очень большой высоте.
– А что, Самуэль, как ты думаешь, если б нам направиться самим к этой туче, раз она не желает пролиться над нами дождём?
– Особенной пользы от этого не будет, – ответил доктор. – Придётся израсходовать лишний газ и, следовательно, большое количество воды. Но в нашем положении ничем нельзя пренебрегать. Давайте поднимемся.
Фергюссон пустил в змеевик самое сильное пламя горелки, температура сильно поднялась, и вскоре под влиянием расширившегося газа «Виктория» пошла вверх. На высоте около тысячи пятисот футов аэронавты вошли в тучу, окружившую их густым туманом, и «Виктория» перестала подниматься. Здесь тоже не чувствовалось ветерка и даже было мало влаги, что видно было по слегка отсыревшим вещам в корзине. «Виктория», купаясь в тумане, как будто стала двигаться быстрее, но это был единственный результат её подъёма.
Фергюссон с грустью убедился в том, как мало было выиграно этим манёвром, когда вдруг услышал крик Джо, полный бесконечного удивления:
– Ах, что это такое?
– В чём дело, Джо?
– Ах, сэр! Ах, мистер Кеннеди! Что за странность!
– Что такое?
– Представьте себе, мы здесь не одни. Тут какие-то интриганы. Наверное, они хотят украсть наше изобретение.
– С ума он сходит, что ли? – проговорил Кеннеди.
Джо замер, словно превратясь в статую, изображавшую величайшее изумление.
– Неужели жгучее солнце могло так подействовать на мозг этого бедного малого? – отозвался доктор, оборачиваясь к Джо. – Да скажешь ли ты…
– Вот взгляните сами, сэр! – возбуждённо проговорил Джо, указывая пальцем в пространство.
– Клянусь святым Патриком!.. – в свою очередь, закричал Кеннеди. – В самом деле, что-то невероятное! Самуэль! Самуэль! Смотри же! Смотри!
– Вижу, – спокойно ответил доктор.
– Подумай, ещё один воздушный шар, и на нём такие же, как мы, путники, – волнуясь, проговорил шотландец.
И действительно, в каких-нибудь двухстах футах парил другой воздушный шар со своей корзиной и пассажирами, причём двигался он по тому же направлению, что и «Виктория».
– Ну что ж, – сказал доктор, – нам ничего больше не остаётся, как подать ему сигнал. Кеннеди, возьми наш национальный флаг и вывесь его.
Казалось, что пассажирам соседнего шара в этот миг пришла в голову та же самая мысль, ибо чья-то рука тем же жестом в точности воспроизвела салют таким же флагом.
– Что бы это могло значить? – с удивлением пробормотал охотник.
– Да не обезьяны ли это? – закричал Джо. – Посмотрите, они нас передразнивают.
– А это значит, – смеясь, пояснил Фергюссон, – что ты сам, дорогой мой Дик, отвечаешь на свои же сигналы. Я хочу сказать, что там, во второй корзине, мы видим себя самих и что тот шар – это наша собственная «Виктория», и только.
– Ну, уж извините, сэр, этому я никогда не поверю, – заявил Джо.
– Милый мой, ты сам можешь в этом убедиться. Встань-ка на борт и помаши руками.
Джо исполнил приказание, и тут же все его жесты были точно повторены.
– Это не что иное, как мираж, – продолжал доктор, – простое оптическое явление, происходящее вследствие разницы в плотности воздуха. Вот и всё.
– До чего удивительно! – всё повторял Джо. Он никак не мог поверить объяснениям доктора и продолжал производить свои эксперименты, размахивая руками.
– Какая в самом деле любопытная вещь! – заметил Кеннеди. – А занятно видеть нашу славную «Викторию»! Знаете, выглядит она внушительно и держится очень величественно.
– Как вы ни объясняйте всё это, – вмешался Джо, – а всё-таки тут есть нечто необыкновенное.
Вскоре отражение «Виктории» стало мало-помалу бледнеть. Туча поднялась выше, покинув воздушный шар, который теперь даже не порывался следовать за ней. Через какой-нибудь час от неё не осталось и следа.
Ветер едва чувствовался; казалось, что он ещё более ослабел. Доктор, потеряв надежду на дождь, стал спускаться к земле.
Путешественники, временно отвлечённые от своих грустных дум этим любопытным явлением и к тому же истомлённые палящим зноем, снова впали в подавленное состояние духа. Но вдруг около четырёх часов Джо заявил, будто среди необозримых песков что-то возвышается, и вскоре он ясно различил две пальмы, росшие неподалёку друг от дружки.
– Пальмы! – воскликнул Фергюссон. – Значит, там должен быть источник или колодец.
Он схватил подзорную трубу и, убедившись в том, что глаза Джо не ввели его в заблуждение, с восторгом повторял:
– Наконец-то! Вода! Вода! Мы спасены, ведь как ни медленно мы подвигаемся, но всё же не стоим на месте и когда-нибудь да доберёмся до этих благословенных пальм!
– А пока, как вы думаете, сэр, не выпить ли нам нашей водички? – предложил Джо. – Жара ведь в самом деле невыносимая.
– Давайте выпьем, мой милый.
Никто не заставил себя просить. Была выпита целая пинта, после чего воды осталось всего-навсего три с половиной пинты.
– Ах, от неё оживаешь! – воскликнул Джо. – До чего вкусна эта вода! Никогда пиво Перкинса не доставляло мне такого удовольствия.
– Вот хорошая сторона лишений, – заметил доктор.
– Она не так уж хороша, – сказал охотник. – Я согласен никогда не испытывать наслаждения от питья воды, лишь бы только всегда иметь её в изобилии.
В шесть часов вечера «Виктория» уже парила над пальмами. Это были два жалких, высохших дерева, какие-то призраки деревьев без листвы, скорее мёртвые, чем живые. Фергюссон с ужасом смотрел на них.
Под деревьями виднелись потрескавшиеся от зноя камни колодца. Кругом не было ни малейших признаков влаги. Сердце Самуэля болезненно сжалось, и он уже собирался поделиться своими опасениями с товарищами, когда услышал их восклицания.
Насколько хватало глаз, к западу тянулась длинная полоса скелетов. Отдельные кости валялись вокруг колодца. Видимо, какой-то караван заходил сюда и оставил на своём пути все эти груды костей. Должно быть, более слабые путники один за другим погибли в песках, а более сильные, дойдя до этого столь желанного источника, погибли возле него ужасной смертью.
Друзья, побледнев, смотрели друг на друга.
– Не стоит спускаться, – промолвил Кеннеди, – лучше уйти подальше от этого отвратительного зрелища. Ясно, что здесь не найти ни капли воды.
– Нет, Дик! – возразил Фергюссон. – Для очистки совести мы обязаны в этом убедиться. Да к тому же лучше нам провести ночь здесь, чем в каком-либо другом месте. А в это время мы исследуем колодец до самого дна. В нём ведь когда-то, несомненно, был источник – быть может, какие-нибудь следы его ещё сохранились.
«Виктория» спустилась на землю. Джо и Кеннеди, предварительно насыпав в корзину песка, по весу равнявшемуся их собственному, бросились к колодцу и спустились на его дно по лестнице, почти совершенно развалившейся. Здесь они убедились, что источник иссяк, по-видимому, уж много лет назад. Они стали рыть сухой рыхлый песок, но, увы, в нём не было и следа влаги. Наконец они поднялись из колодца, потные, осунувшиеся, запылённые, удручённые, в полном отчаянии.
Фергюссон понял, что все поиски их тщетны. Для него, впрочем, это не было неожиданностью, но он молчал. Доктор почувствовал, что отныне ему надо быть мужественным и энергичным за всех троих.
Джо принёс с собой из колодца затвердевшие обрывки бурдюка и с силой кинул их на валяющиеся кругом кости.
За ужином никто не проронил ни единого слова, да и ели с отвращением.
А между тем они ещё и не знали настоящих мук жажды. Лишь мысль о том, что ждёт их впереди, приводила путников в уныние.
Глава двадцать шестая
Сто тринадцать градусов. – Размышления доктора. – Безнадёжные поиски. – Горелка гаснет. – Сто двадцать два градуса. – Пустыня Сахара. – Ночная прогулка. – Одиночество. – Обморок. – Проект Джо. – День отсрочки.
Накануне «Виктория» не пролетела и десяти миль, а между тем, для того чтобы держаться в воздухе, было истрачено сто шестьдесят два кубических фута газа. Утром Фергюссон дал сигнал к отправлению.
– Горелка будет действовать ещё в течение шести часов, – объявил он. – Если за это время мы не найдём какого-нибудь источника или колодца, одному Богу известно, что с нами будет.
– Что-то сегодня утром слабоват ветер, сэр, – проговорил Джо. – Но, быть может, он ещё задует, – прибавил он, заметив на лице доктора печаль, которую тот тщетно пытался скрыть.
Напрасные надежды! В воздухе стоял тот штиль, который порой надолго приковывает к одному месту суда в тропических морях. Жара делалась невыносимой. Термометр в тени, под тентом, показывал сто тринадцать градусов.
Джо и Кеннеди, растянувшись рядом, пытались если не спать, то хоть забыться. Вынужденное бездействие делало положение ещё более тяжким, как всегда, когда человек не может отвлечься от своих мыслей за работой. Но они не могли делать наблюдения, не могли ничего предпринять. Оставалось подчиниться обстоятельствам, не будучи в силах улучшить их.
Муки жажды чувствовались всё сильнее. Водка не только не облегчала их, но делала ещё более жгучими, оправдывая своё название «тигрового молока», данное ей африканскими жителями. Оставалось всего-навсего около двух пинт тепловатой воды. Все три путника с жадностью смотрели на эти столь драгоценные капли, но ни один из них не решался даже смочить себе губы. Что такое две пинты воды в пустыне?
Доктор Фергюссон, погружённый в свои думы, спрашивал себя, благоразумно ли он поступил. Не лучше ли было, вместо того чтобы напрасно держаться в воздухе, эту самую воду, потраченную на добывание водорода, сохранить для питья? Правда, они продвинулись немного, но что от этого выиграли? Пусть бы они лучше оставались на той же широте в шестидесяти милях отсюда, раз воды всё равно нет. Если бы поднялся ветер, да ещё восточный, то, пожалуй, там, позади, он был бы даже сильнее, чем здесь. Но надежда побуждала Фергюссона двигаться вперёд. И вот из-за этого без всякой пользы израсходовано два галлона драгоценной воды, которой хватило бы на целых девять дней стоянки в пустыне. И каких только перемен не могло произойти за эти дни!
«А затем, – думал доктор, – может быть, при подъёме было бы лучше выбросить балласт для того, чтобы сохранить воду. Но тогда при спуске пришлось бы пожертвовать газом. А можно ли это делать, раз газ является как бы кровью «Виктории», её жизнью?..» Эти мысли проносились бесконечной вереницей; опустив голову, Фергюссон сидел без движения целыми часами.
– Ну, надо сделать последнее усилие, – сказал он себе часов в десять утра. – Надо ещё раз попытаться найти воздушное течение, которое могло бы подхватить нас. Рискнём последним!
И в то время, как его товарищи дремали, он довёл до высокой температуры газ в оболочке шара, и «Виктория», увеличившись в объёме, поднялась прямо вверх под лучами полуденного солнца. Доктор тщетно искал на различных высотах, начиная от ста футов до пяти тысяч, хотя бы самого слабого воздушного течения – полнейшее спокойствие царило в атмосфере вплоть до её верхних, доступных человеку границ.
Наконец, вода, дававшая водород, иссякла, и горелка погасла. Бунзеновская батарея перестала действовать, и «Виктория», съёжившись, мало-помалу опустилась на песок в том месте, где ещё хранился след от её корзины.
Наступил полдень. По вычислениям оказалось, что они находятся на 19° 35’ северной широты, приблизительно в пятистах милях от озера Чад и более чем в четырёхстах милях от западного побережья Африки.
Когда корзина «Виктории» коснулась земли, Дик и Джо очнулись от своего гнетущего оцепенения.
– Мы остановились? – спросил шотландец.
– Да, пришлось, – ответил Фергюссон.
Его товарищи прекрасно поняли, что он хотел этим сказать. Местность, всё время понижавшаяся, была здесь на уровне моря, поэтому шар сохранял полное равновесие и неподвижность.
Вес пассажиров был возмещён песком, и они сошли на землю. Погружённые в свои мысли, они за несколько часов не обменялись ни единым словом. Джо занялся приготовлением ужина, состоявшего из сухарей и пеммикана, но все трое едва притронулись к еде. Глоток горячей воды завершил эту печальную трапезу. Ночью никто не нёс вахты, но никто и не сомкнул глаз. Духота была невыносимая. Оставалось всего полпинты воды. Доктор приберегал её на крайний случай, и было решено не трогать её до последней возможности.
– Я задыхаюсь! – крикнул вскоре Джо. – Как будто стало ещё жарче. Ну и неудивительно, – прибавил он, взглянув на термометр, – он показывает сто сорок градусов.
– А песок жжёт так, словно его только что вынули из печки, – отозвался охотник. – И ни единого облачка на этом раскалённом небе! С ума сойти можно!
– Не будем отчаиваться, – проговорил Фергюссон. – Под этими широтами после такой сильной жары неизбежно проносятся бури, и налетают они с невероятной быстротой. Несмотря на эту угнетающую ясность неба, огромные перемены могут произойти за какой-нибудь час.
– Да помилуй, Самуэль, были бы хоть какие-нибудь признаки бури! – возразил Кеннеди.
– Мне кажется, – отозвался доктор, – что барометр понижается.
– Ах, Самуэль! Да услышит тебя небо! А то ведь мы прикованы к земле, как птица со сломанными крыльями.
– С той только разницей, дорогой Дик, что наши крылья в целости, и я надеюсь ещё ими воспользоваться.
– Ах, ветра бы нам, ветра! – воскликнул Джо. – Пусть бы он донёс нас до ручейка, до колодца: нам больше ничего и не надо! Ведь съестных припасов у нас достаточно, и с водой мы могли бы, не печалясь, переждать хотя бы и месяц. Но жажда – мучительная вещь.
Жара и беспрестанное созерцание пустыни действовали на них самым подавляющим образом. Взору не на чем было остановиться: не только холмика, но даже камня не было видно кругом. Эти безбрежные, ровные пески вызывали отвращение и доводили до состояния, носящего название «болезнь пустыни». Невозмутимая голубизна неба и желтизна бесконечных песков в конце концов вселяли ужас. Казалось, сам воздух дрожит, словно над раскалённой добела печью. Эта невозмутимая беспредельность приводила в отчаяние, уже не верилось, что она может смениться чем-либо другим: ведь беспредельность сродни вечности.
Наши несчастные путники, лишённые в эту невыносимую жару воды, начали галлюцинировать, глаза их расширились и стали мутными.
С наступлением ночи Фергюссон решил быстрой ходьбой побороть это опасное состояние. Он намерен был походить несколько часов по песчаной равнине не в поисках чего-либо, а ради самого движения.
– Пойдёмте со мной, – уговаривал он своих спутников. – Поверьте мне, это принесёт вам пользу.
– Невозможно, – ответил Кеннеди, – я не в силах сделать и шага.
– А я предпочитаю спать, – заявил Джо.
– Но сон и неподвижность могут быть гибельны для вас, друзья мои. Надо бороться с апатией. Ну, идёмте же!
Но уговорить их доктору так и не удалось, и он отправился один. Ночь была звёздная, прозрачная, Фергюссон ослабел, и вначале идти было тяжело – он отвык ходить. Но вскоре доктор почувствовал, что движение действует на него благотворно. Он прошёл несколько миль на запад, и бодрость уже начала было возвращаться к нему, как вдруг у него закружилась голова. Ему показалось, что под его ногами раскрылась пропасть, колени подгибались, безбрежная пустыня наводила ужас. Фергюссон казался себе математической точкой, центром бесконечной окружности, то есть ничем. «Виктории» в ночной тьме не было видно… И вот Фергюссона, этого отважного, невозмутимого путешественника, охватил непреодолимый страх. Он хотел было идти назад, но не мог; стал кричать – на его крик не отзывалось даже эхо, и голос его затерялся в пространстве, как камень, упавший в бездонную пропасть. Один среди бесконечной пустыни, Фергюссон опустился на песок и потерял сознание…
В полночь Фергюссон очнулся на руках своего верного Джо. Встревоженный продолжительным отсутствием доктора, Джо бросился разыскивать его по следам, ясно отпечатавшимся на песке, и нашёл его в обмороке.
– Что с вами случилось, сэр? – с тревогой спросил он, видя, что доктор приходит в себя.
– Ничего, милый Джо. Минутная слабость, вот и всё.
– Конечно, сэр, это пустяки, но всё-таки поднимайтесь, обопритесь на меня и идёмте к «Виктории».
Доктор, опираясь на руку Джо, пошёл обратно по оттиснутым на песке следам.
– Как хотите, сэр, а это неосторожно с вашей стороны. Нельзя так рисковать, – начал Джо. – Вас, пожалуй, могли и ограбить, – прибавил он шутя. – Но давайте поговорим серьёзно.
– Говори, я тебя слушаю.
– Нам непременно надо что-нибудь придумать. Мы можем протянуть всего каких-нибудь несколько дней, а там, если не подует ветер, мы погибли.
Доктор ничего не ответил.
– Надо, чтобы кто-нибудь пожертвовал собой для общей пользы, – продолжал Джо. – И проще всего будет, чтобы это сделал я.
– Что ты хочешь сказать? У тебя есть какой-нибудь план?
– План мой очень прост: я забираю с собой часть съестных припасов и иду прямёхонько в одном направлении, пока куда-нибудь не дойду, что не преминет случиться. Если же за это время подует благоприятный ветер, вы полетите, не дожидаясь меня. Когда я дойду до какого-нибудь селения, то с помощью нескольких арабских слов, которые вы мне напишете на бумажке, сумею там объясниться и тогда или доставлю вам помощь, или придётся пожертвовать собственной шкурой. Как вы находите мой план?
– Он безумен, Джо, но я вижу в нём твою честную, смелую душу. Это невозможно, и ты не покинешь нас.
– Но, сэр, в конце концов надо же что-нибудь предпринять. Вам это нисколько не повредит, так как, повторяю, дожидаться вы меня не будете, а у меня, возможно, что-нибудь да и выйдет.
– Нет, Джо, нет! Мы не расстанемся, разлука только увеличит наши беды. Нам суждено было попасть в такое положение и, может быть, суждено выйти из него. Итак, покоримся судьбе и будем ждать…
– Пусть будет по-вашему, сэр, но предупреждаю: я даю вам день и больше ждать не буду. Сегодня воскресенье или, вернее, понедельник, ведь уже час утра… Так вот, если во вторник мы не двинемся, я отправлюсь – и решил я это окончательно.
Доктор ничего не ответил. Вскоре они подошли к «Виктории» и улеглись в корзине рядом с Кеннеди. Тот не проронил ни слова, хотя и не спал.
Глава двадцать седьмая
Ужасающий зной. – Галлюцинации. – Последние капли воды. – Ночь отчаяния. – Попытка самоубийства. – Самум. – Оазис. – Лев и львица.
Проснувшись на следующее утро, доктор первым делом бросил взгляд на барометр. Ртутный столбик почти не понизился.
– Ничего нового, ничего, – пробормотал он.
Фергюссон вышел из корзины и осмотрелся: тот же зной, та же ясность неба, та же неумолимая неподвижность воздуха.
– Неужели нет ни малейшей надежды?! – воскликнул он.
Джо не отозвался, он целиком ушёл в свои мысли.
Кеннеди поднялся совсем больным. Его возбуждённое состояние вызывало беспокойство. Он сильно страдал от жажды и с трудом двигал распухшим языком и губами.
Оставалось ещё несколько капель воды. Каждый знал об этом, каждый думал об этих каплях, и каждого тянуло к ним, но никто не решался сделать первый шаг.
Эти три товарища, эти три друга, охваченные животной алчностью, бросали один на другого дикие взгляды. Особенно она проявлялась у Кеннеди. Его могучий организм раньше других изнемог от невыносимых лишений. Весь день он был в каком-то бредовом состоянии: ходил взад и вперёд, что-то хрипло выкрикивал, кусая себе руки, был близок к тому, чтобы вскрыть себе вены и напиться собственной крови.
– «Страна жажды»! – кричал он. – Нет, вернее назвать тебя «страной отчаяния»!
Потом он впал в состояние полного изнеможения: слышалось только свистящее дыхание, с шумом вырывавшееся из его запёкшихся губ. Под вечер первые приступы безумия охватили и Джо. Бесконечная масса песков вдруг показалась ему громадным прудом с чистой, прозрачной водой. Не раз несчастный бросался на раскалённую землю, чтобы напиться. Поднимался он со ртом, полным песка, и злобно кричал:
– Проклятие! Вода-то солёная!
После одного из таких приступов Джо, видя, что Фергюссон и Кеннеди лежат без движения, поддался непреодолимому желанию выпить последние, оставленные про запас капли воды. Не в силах справиться с собой, он подполз на коленях к корзине и, пожирая безумными глазами бутылку с водой, схватил её и впился в неё губами. В этот миг рядом с ним раздались раздирающие душу крики:
– Пить! Пить!
Кеннеди подползал к нему. Несчастный охотник был жалок, он на коленях, плача, молил Джо, который со слезами протянул ему бутылку, и Кеннеди выпил все, что было в ней, все до последней капли.
– Спасибо, – пробормотал он, но Джо не слышал: он свалился на песок рядом с шотландцем.
Как прошла эта ужасная ночь – неизвестно. Утром несчастные стали чувствовать, как под огненными потоками солнца тела их постепенно ссыхаются. Когда Джо хотел подняться, ему это не удалось. Он был уже не в силах осуществить свой план.
Джо оглянулся вокруг. Доктор мрачно сидел в корзине; он скрестил на груди руки и уставился бессмысленным взором в одну точку. У Кеннеди вид был страшный: он мотал головой из стороны в сторону, как дикий зверь в клетке. Вдруг глаза охотника остановились на карабине, приклад которого торчал из-за борта корзины.
– Ах! – вскричал он, поднимаясь с нечеловеческими усилиями, и вне себя, как безумный, бросился к карабину, схватил его и приставил дуло к своему рту.
– Сэр! Сэр! – с криком кинулся к нему Джо.
– Оставь меня! Убирайся! – хрипел шотландец.
Между ними завязалась ожесточённая борьба.
– Пошёл вон, или я тебя убью! – задыхаясь, повторял Кеннеди.
Джо изо всех сил вцепился в него. Они боролись с минуту; Фергюссон, казалось, даже не замечал их. Во время этой жестокой схватки карабин внезапно выстрелил. Услышав этот звук, доктор поднялся во весь рост; он был похож на призрак. Вдруг глаза его ожили, он протянул к горизонту руку и нечеловеческим голосом закричал:
– Там! Там! Вон там!
В его крике и жесте было столько энергии, что Джо и Кеннеди тотчас же перестали бороться и посмотрели на Фергюссона.
Необъятная равнина волновалась, словно разъярённое море. Волны песка бушевали, а с юго-востока, вращаясь с неимоверной быстротой, надвигался колоссальный песчаный столб. В эту минуту солнце скрылось за тёмной тучей, длиннейшая тень от которой доходила до самой «Виктории». Мельчайшие песчинки неслись с лёгкостью водяных брызг, и всё это бушующее море песка надвигалось на них. Надежда и энергия засветились в глазах Фергюссона.