Эмма Грейвз

Вступление

Нашими сердцами правит два светила:

Её – бездонный океан души,

Мой – строгий свет формулы и числа.

Одной любовью на два разных пути -

Мы пишем мир, что не могли найти.

Говорят, Москва – город, в котором сталкиваются миры. Одни видят в ней биение миллионов сердец, клубок человеческих страстей, нервов и сновидений. Другие – сложнейший организм, механизм, работающий по законам физики, социологии и чистой математики. Для нас Москва – и то, и другое одновременно. Потому что такими же разными и дополняющими друг друга являемся в этом городе мы.

Наш союз – это не история о том, как два человека ищут себя. Это история о том, как два состоявшихся проводника в мире знаний, пройдя свои отдельные пути, встретились, чтобы создать новую реальность.

Она – психолог, автор глубоких книг, чьи терапевтические сказки уже стали опорой для многих. Её инструмент – бездонный океан человеческой души. Она способна не просто понять мотив, а вылепить из него живой, дышащий характер, наделить его той самой «тенью», которая превращает персонажа из схемы в судьбу. Её мир – это лабиринты смыслов, скрытые пружины поступков, поэзия человеческих отношений.

Я – учёный, врач, химик, автор научных трудов. Мой мир – это архитектура фактов. Это строгий свет логики, формул и неопровержимых улик. Для меня история начинается с вопроса «как?». Как можно совершить идеальное преступление, используя знания биохимии? Как паттерны поведения выстраиваются в неумолимую цепь причин и следствий? Моя страсть – выстраивать безупречный скелет сюжета, где каждый винтик на своём месте.

И вот однажды в нашем общем московском пространстве, среди вечерних огней, что отражаются в Москве-реке, и бесконечного ритма мегаполиса, родилась новая идея. Она родилась не на пустом месте, а стала закономерным, новым витком нашей совместной спирали. За плечами – множество книг по психологии и другим наукам. Теперь пришло время детектива.

Почему детектив? Потому что это идеальный жанр для нашего дуэта. Это территория, где её океан души встречается с моим светом формулы. Где загадка – это не просто головоломка, а исследование самых тёмных и самых светлых уголков человеческого «я».

Наши вечера – это творческая лаборатория. Мы сидим в уютной гостиной, за окнами – огни Москвы, а мы переносимся в викторианский Лондон, который видится нам как отражение вечных человеческих страстей. Она, как визионер, предлагает образ: «Женщина, исчезнувшая с моста… но её исчезновение – это не конец, а первое предложение в её личной истории мести». И в этот момент её идея, как семя, падает в подготовленную почву моего разума. Я уже вижу не призрака, а химический состав нити от её платья, анализ воды с её ботинок, я строю клетку из фактов и улик, в которую мы потом вместе поместим дикого и прекрасного зверя её замысла.

Она вдыхает в историю душу. Я выстраиваю для этой души безупречное тело сюжета. Вместе мы заставляем её жить.

Эта книга – наш новый общий ребёнок. Плод нашей любви, нашего взаимного трепета и уважения к таланту друг друга. Каждая глава – это наш диалог, наш спор, наше согласие. Каждая разгаданная тайна – это метафора нашего собственного путешествия навстречу друг другу, где мы сами были и детективами, и самой главной загадкой.

Мы не знаем, сколько всего книг родится из нашего союза. Но мы знаем, что каждая из них будет написана четырьмя руками и двумя сердцами, которые бьются в унисон. И мы счастливы пригласить вас в этот уникальный мир, созданный на стыке двух вселенных.

Приготовьтесь перевернуть страницу. Начинается наше первое совместное детективное расследование.

История Первая:

«Дело о Шёпоте в Восковом Кабинете»

Лондонский туман в тот вечер был густым и желтоватым, как бульон из старой кости. Он забивался в щели между кирпичами, прятал грязь улиц и приглушал звуки города, превращая его в подобие гигантской, дурно пахнущей театральной декорации. Эмма Грейвз сидела у камина в своей гостиной на Бейкер-стрит (ирония судьбы – поселиться в том же районе, что и её прославленный неформальный предшественник) и изучала отчёт о новом германском яде – таллии. Тишину нарушало только потрескивание поленьев да тихий шелест страниц.

Тишину взорвал стук в дверь – настойчивый, нервный. Миссис Хадсон, её квартирная хозяйка, ввела в комнату человека, чьё лицо было цвета испорченного воска.

– Миссис Грейвз? Я – Олбани, Арчибальд Олбани, владелец «Кабинета Курьёзов и Восковых Фигур» на Флит-стрит, – он выпалил, едва переступив порог. Его пальцы теребили ручку дорогого, но помятого цилиндра. – Прошу вас, вы должны помочь! У меня… у меня в музее творятся необъяснимые вещи. Фигуры… они шепчут!

Эмма отложила отчёт. Её холодные, серые глаза, казалось, просверлили посетителя насквозь.

– Шепчут, мистер Олбани? Восковые манекены? Вероятно, сквозняк.

– Нет, нет и ещё раз нет! – воскликнул он. – Это не сквозняк! Три недели назад фигуру сэра Чарльза Уитмора, председателя суда, нашли с крошечным свитком в руке. На нём было начертано: «Семь раз упадёт праведник». Через два дня сэр Чарльз оступился на лестнице в Олд-Бейли и упал. Семь раз. Он скончался от удара о каменные ступени.

Эмма не моргнула глазом.

– Трагическое совпадение.

– А на прошлой неделе! – голос Олбани сорвался на фальцет. – Фигура лорда-мэра! У неё в складках мантии нашли обрывок нотной бумаги с тактом из «Пляски Смерти». Вчера его светлость скоропостижно скончался за обедом от удушья, подавившись куском фазана! А сегодня… сегодня…

Он замолча, дрожащей рукой вытащив из кармана лакированный ящичек. Внутри, на бархатной подушечке, лежала идеально сделанная восковая миниатюра – крошечный человеческий язык.

– Это нашли у ног фигуры лорда-судьи Харгрива. Просто лежало. И на подставке… выцарапано… – Он сглотнул. – «Его язык отсохнет прежде, чем он произнесёт приговор».

Эмма Грейвз медленно поднялась. Её лицо оставалось непроницаемым, но в глазах вспыхнула та самая искра интеллектуального голода, которую она так тщательно скрывала.

– Лорд-судья Харгрин должен вынести вердикт по «Делу о медном руднике» послезавтра, – констатировала она. Это не было вопросом. Она знала. Все газеты писали об этом громком процессе.

В этот момент из соседней комнаты появилась Лилит Монтгомери. Она услышала всё. Её глаза горели азартом охотницы, учуявшей дичь.

– Восковые пророчества! – прошептала она. – Это же сенсация! Эмма, мы не можем это пропустить! Представь, какая история для моей колонки!

Эмма бросила на неё взгляд, в котором усталость смешивалась с привычной снисходительностью.

– Твоя жажда сенсаций когда-нибудь приведёт нас в морг, Лилит.

– Но зато с каким интересным сюжетом! – парировала та, уже накидывая плащ. – Мистер Олбани, ваша история в надёжных руках. Миссис Грейвз – единственный человек в Лондоне, кто может отличить искусство скульптора от руки убийцы.

Эмма взяла со стола ящичек с восковым языком.

– Хорошо, мистер Олбани. Покажите мне ваш «кабинет курьёзов». Лилит, будь готова. Там тебе предстоит поговорить со многими. И помни – не все шепоты исходят от воска. Некоторые исходят от человеческих сердец, полных страха или ненависти.

Через полчаса они вышли в объятия лондонского тумана, направляясь к месту, где искусство и смерть вступили в зловещий танец. Тень над Лондоном сгущалась, и только две женщины – одна, несущая холодный свет логики, и другая, несущая огонь любопытства, – могли её развеять.

Кабинет Курьёзов встретил их гробовой тишиной, пахнущей камфарой, пылью и чем-то сладковато-приторным – запахом плавящегося воска и человеческого тлена, который не могла перебить никакая химия. В тусклом газовом освещении восковые фигуры королей, убийц и учёных стояли в неестественных позах, их стеклянные глаза следили за посетителями с безжизненным любопытством.

Эмма Грейвз, не обращая внимания на общую атмосферу, сразу приступила к делу. Она подошла к фигуре лорда-судьи Харгрива – тучного мужчины в мантии и парике.

– Покажите, где нашли этот «подарок», – её голос прозвучал громко в звенящей тишине.

Олбани, всё ещё дрожа, указал на пространство у ног фигуры. Эмма опустилась на корточки, достав из складок платья увеличительное стекло. Лилит тем временем окинула зал восторженным взглядом.

– Боже, какая готическая прелесть! – прошептала она. – Идеальное место для убийства. Все эти глаза… они всё видят и всё хранят в молчании.

– Молчание – это как раз то, что нас не устраивает, – сухо заметила Эмма, водя стеклом по полу. – Паркет протёрт до блеска. Ни следов, ни пыли. Значит, наш «доброжелатель» аккуратен. Или уборщик слишком усерден.

Она перевела взгляд на постамент. Странные царапины, о которых говорил Олбани, были едва заметны. Эмма провела по ним пальцем в перчатке.

– Не буквы. Скорее, след от отвёртки или иного тонкого инструмента. Кто-то с силой вскрывал защитное стекло.

– Оно всегда на замке! – воскликнул Олбани. – Ключ только у меня и у моего главного скульптора, мистера Вана.

В этот момент из-за тяжёлого бархатного занавеса появился мужчина. Высокий, сутулый, с длинными пальцами, испачканными засохшим воском. Его лицо было бледным и невыразительным, как у его же творений.

– Эдгар Ван, – представился он, кивнув. Его голос был глухим и монотонным. – Мистер Олбани сказал, что вы здесь. Чтобы положить конец этой… ерунде.

– Ерунде? – подхватила Лилит, с обворожительной улыбкой подходя к нему. – Но люди умирают, мистер Ван! Разве это не внушает вам, как творцу этих столь реалистичных фигур, некоторого трепета?

Ван пожал плечами.

– Я создаю формы. Я не вдыхаю в них души. Это всего лишь воск и краска. Если кто-то использует мою работу для своих игр, это не моя проблема. Замки на витринах простейшие. Их может вскрыть любой мальчишка с проволокой.

Эмма наблюдала за ним, не отрываясь.

– Вы работаете здесь допоздна, мистер Ван?

– Часто. Это моя мастерская. Здесь мне спокойно.

– И вы ничего не слышали? Ни шагов, ни шорохов в те ночи, когда появлялись «пророчества»?

– Ничего. – Его ответ был быстрым и плоским.

Пока Эмма задавала скульптору точные, выверенные вопросы, Лилит, извинившись, ретировалась. Её целью стал старый смотритель, Реджинальд, который ковылял по залу с метлой и тряпкой. Он смотрел на Лилит с подозрением, но она быстро растопила его лёд, пожаловавшись на сквозняк и купив у него стаканчик тёплого лимонада из лотка у входа.

– Ужасные дела, мисс, ужасные, – зашептал он, озираясь по сторонам. – Я тут сорок лет работаю, а такого не видал. Фигуры эти… они будто живые. Иногда мне кажется, они дышат.

– А мистер Ван, – мягко направила беседу Лилит, – он часто здесь ночует? Должно быть, он человек увлечённый.

– Увлечённый? – старик фыркнул. – Сказать так – ничего не сказать. Он с ними разговаривает. С фигурами. Особенно с той, что Джек-Потрошитель, прости господи. Говорит: «Вот ты – настоящее искусство, а не эти надутые индюки в париках». А уж как он злился на того лорда-судью… ой, лучше не вспоминать.

Лилит навострила уши.

– Злился? Почему?

– Да тот самый Харгрин, чья фигура там стоит, приходил на прошлой неделе. Был недоволен, кричал, что фигура делает его толстым и глупым. Мистер Ван с ним чуть не подрался. Говорил, что он – художник и передаёт суть, а не лепит парадные портреты.

Тем временем Эмма, закончив осмотр фигуры Харгрива, переместилась к витрине сэра Чарльза Уитмора.

– Лилит, – позвала она, не поворачиваясь. – Подойди.

Лилит подбежала.

– Что нашла?

Эмма указала стеклом на складку мантии фигуры.

– Видишь? Едва заметные волокна. Синего цвета. Шерсть, высокого качества. Таких частиц здесь несколько.

– И?

– Ни на фигуре сэра Чарльза, ни на его реальной одежде в день смерти синей шерсти не было. Он носил чёрное судейское мантие. А вот лорд-мэр, вторая жертва… – Эмма перешла к следующей витрине. – Его фигура одета в мундир с синими аксельбантами. И здесь, на соединении руки и туловища, я тоже нашла аналогичные волокна.

Лилит замерла.

– Значит… наш «пророк» переносил что-то от одной фигуры к другой? Или… он носит дорогой синий шерстяной плащ?

– Возможно, – Эмма выпрямилась. Её взгляд упал на Эдгара Вана, наблюдавшего за ними из дальнего угла зала. На нём была простая холщовая блуза, испачканная воском. – Но это не его стиль. Слишком… дорого.

Она повернулась к Олбани.

– Мистер Олбани, я хочу осмотреть вашу учетную книгу. Всех сотрудников, кто имел доступ в эти три вечера. И список посетителей. И, – она бросила взгляд на Лилит, – нам нужно срочно найти того «мальчика с проволокой». Потому что мистер Ван, при всей его гениальности, солгал. Он что-то слышал. Или кого-то.

Паутина начинала обретать форму, и первые мушки – страх, зависть, ложь – уже попали в её липкие нити. Задача заключалась в том, чтобы найти среди них того единственного, ядовитого паука, что плел эту сеть смертельных предсказаний.

Вечер опустился на Лондон, как промокшее сукно. В гостиной Эммы Грейвз царил беспорядок, отражавший хаос в деле. На столе лежали списки сотрудников музея, расписания смен и планы залов, которые Олбани предоставил с неохотой. Лилит, сбросив туфли, устроилась в кресле с блокнотом, куда она заносила все услышанные ею слухи.

– Итак, – начала она, – Эдгар Ван – гений с характером отшельника, ненавидит «надутых индюков» из высшего общества, имел открытый конфликт с лордом-судьей Харгрином. Мотив есть. Возможность – он имеет доступ ко всем фигурам и ключи. Он – идеальный подозревый.

Эмма, стоя у камина, молчала. Она держала в руках три конверта. В каждом – тот самый «пророческий» свиток, который находили у фигур. Она изучала бумагу, почерк.

– Слишком идеальный, Лилит, – наконец произнесла она. – Преступник, оставляющий такие театральные послания, либо безумец, либо гениальный циник. Ван – ни то, ни другое. Он – ремесленник. Его страсть – это форма, а не содержание. Эти послания… они из другого театра.

– Но конфликт с Харгрином? – не сдавалась Лилит.

– Конфликт из-за искусства. Это личное. А здесь мы имеем дело с системой. Три смерти, связанные не между собой, а через фигуры. Это не месть. Это… представление.

Она положила конверты на стол.

– Бумага – высокого качества, чернила – обычные, почерк – намеренно изменён, с множеством завитушек, что выдаёт желание скрыть свою обычную манеру письма. Но есть одна деталь. Во всех трёх записках буква «t» перечёркнута не горизонтальной чертой, а с небольшим подъёмом, как у военного, привыкшего ставить подпись быстро и чётко.

Лилит подняла брови.

– Военный?

– Возможно, – Эмма подошла к окну. – Но это лишь штрих. Завтра мы снова посетим музей. Я хочу осмотреть мастерскую Вана без него. А тебе, Лилит, предстоит выяснить, кто из посетителей или сотрудников имеет военное прошлое и доступ к дорогой синей шерсти.

Однако планам не суждено было сбыться. На следующее утро, едва они собрались выйти, дверь распахнулась, и на пороге появился бледный, как привидение, инспектор Эбенезер Фоук, старый знакомый Эммы по делам её покойного мужа.

– Эмма, – выдохнул он, снимая шляпу. – Произошло нечто… ужасное. В вашем музее. Эдгар Ван… он мёртв.

В мастерской Вана пахло воском, скипидаром и смертью. Тело скульптора лежало на полу среди обломков незаконченной фигуры. В его руке был зажат резец, а на горле зияла рана. Рядом на табурете лежала записка, нацарапанная на обрывке бумаги для эскизов: «Я не мог больше выносить эти шепоты. Они сводили меня с ума. Простите».

– Самоубийство, – мрачно констатировал Фоук. – Видимо, угрызения совести. Он и был вашим «пророком».

Лилит, стоя в дверях, смотрела на сцену с ужасом и разочарованием. Всё было так… очевидно. Слишком очевидно.

Эмма же не обращала внимания на заключение инспектора. Она опустилась на колени рядом с телом, её глаза сузились. Она взяла руку Вана и внимательно изучила ногти.

– Инспектор, – её голос прозвучал резко. – Вы считаете, что он перерезал себе горло этим резцом?

– А как иначе? – пожал плечами Фоук.

– Посмотрите на рану. Она нанесена слева направо, с глубоким входом под левую ушную раковину и резким ослаблением к правой стороне. Мистер Ван был правшой. Правше нанести себе такую рану неудобно. Гораздо естественнее было бы вести руку справа налево.

Фоук нахмурился.

– Возможно, он был в состоянии аффекта…

– Возможно, – сухо парировала Эмма. – Но взгляните сюда. – Она посмотрела на ногти правой руки Вана. – Под ногтями… не воск. Я вижу частички чего-то тёмно-синего. Волокна.

Лилит ахнула.

– Синяя шерсть!

– Именно, – Эмма встала. – Тот самый материал, что я находила на фигурах. Мистер Ван боролся с кем-то перед смертью. Он царапал своего убийцу. И этот убийца носил одежду из дорогой синей шерсти.

Она окинула взглядом мастерскую. Никакого синего плаща или мундира здесь не было. Только холщовые халаты и рабочие комбинезоны.

– Инспектор, это не самоубийство. Это убийство, призванное замкнуть круг и положить конец расследованию. Наш настоящий «пророк» почувствовал, что мы подбираемся слишком близко, и устранил удобного подозреваемого, инсценировав его самоубийство.

Лилит, оправившись от шока, подошла к столу и начала листать эскизы Вана. Среди набросков фигур её внимание привлекёл один – не восковой модели, а живого человека. На рисунке был изображён суровый мужчина с военной выправкой, в форме капитана. На плече его плаща был чётко вышит герб – синий сокол.

– Эмма, – прошептала Лилит, показывая рисунок. – Смотри. Его плащ… он синий. И он шерстяной, не иначе.

Эмма подошла и взглянула на рисунок.

– Кто это?

– Не знаю, – призналась Лилит. – Но Ван подписал эскиз. «Капитан Джек Рид. На память о дне, когда искусство победило ложь».

– Капитан Джек Рид, – повторила Эмма. – Лилит, твой выход. Узнай всё, что можно об этом человеке. И почему его портрет хранил Эдгар Ван.

Инспектор Фоук смотрел на них с недоумением.

– Вы хотите сказать, что настоящий убийца всё ещё на свободе?

– Не просто на свободе, инспектор, – ответила Эмма, её голос приобрёл стальные нотки. – Он только что совершил свою самую грубую ошибку. Он оставил на теле Вана свою визитную карточку. И теперь мы знаем, что ищем человека в синем плаще. Имя «Джек Рид» – наша первая нить. Ложный след отведён. Теперь начинается настоящая охота.

Тень над Лондоном сгустилась, но впервые за всё расследование Эмма Грейвз почувствовала, что она на шаг впереди неё. Убийца, почувствовав угрозу, вышел из тени. И это было его первым и последним промахом.

Лилит Монтгомери исчезла в лабиринтах Лондона, как вода в песке. Её сеть информаторов – от уличных газетчиков до светских хроникёров – пришла в движение. Эмма же погрузилась в тишину своей гостиной, окружённая картами, досье и тем самым рисунком капитана Рида. Она чувствовала, что разгадка близка, но ключевой элемент всё ещё ускользал.

Вечером дверь распахнулась, и в комнату влетела Лилит. Её щёки горели от возбуждения, а глаза сияли триумфом. В руке она сжимала пачку потрёпанных газетных вырезок и несколько исписанных листов.

– Я нашла! – объявила она, сбрасывая плащ. – Капитан Джек Рид. Герой Англо-зулусской войны. Награждён за храбрость. А потом… его карьера рухнула.

Она разложила бумаги на столе перед Эммой.

– Три года назад его отряд был отправлен в одну из колоний для подавления восстания. Была засада. Из тридцати человек выжило пятеро. Рид был ранен. Официальное расследование возложило вину на него – «недооценка сил противника и преступная халатность».

– И при чём здесь наши жертвы? – спросила Эмма, её взгляд скользнул по газетным заголовкам.

– А вот тут начинается самое интересное! – Лилит тыкнула пальцем в фамилию председателя комиссии, проводившей то самое расследование. – Сэр Чарльз Уитмор. Первая жертва.

Эмма медленно кивнула.

– Продолжай.

– Лорд-мэр, вторая жертва, был тем, кто подписал разрешение на отправку того злополучного отряда, несмотря на сомнительные разведданные. А лорд-судья Харгрин… – Лилит сделала драматическую паузу, – был тем, кто отклонил апелляцию Рида и утвердил приговор, лишив его чинов, пенсии и чести. Все трое были звеньями одной цепи, сломавшей ему жизнь.

– Месть, – заключила Эмма. – Причём месть продуманная, театральная. Он не просто убивал. Он выносил им приговор, используя их же публичные образы – фигуры в музее. Он превратил их в часть своего личного курсаня.

– Но как он связан с Ванам? Почему тот нарисовал его портрет?

– Ван был художником, – сказала Эмма. – Он видел суть. Возможно, Рид приходил в музей, видел фигуры своих обидчиков и что-то говорил Ваму. Или Ван, с его ненавистью к «надутым индюкам», почувствовал в Риде родственную душу – человека, тоже пострадавшего от системы. Он зарисовал его как символ протеста. А Рид… Рид увидел в музее идеальную сцену для своей мести.

Эмма встала и подошла к карте Лондона, на которой были отмечены места жительства жертв и музей.

– Он солдат. Он действует по плану. Сначала Уитмор – председатель комиссии. Потом лорд-мэр – тот, кто дал приказ. И финальная цель – Харгрин, тот, кто поставил точку. Он не мог действовать в одиночку. Ему нужен был кто-то внутри.

– Ван? – предположила Лилит.

– Нет. Ван был сочувствующим зрителем, но не актёром. Убийство Вана это доказывает. Нет, Рид действовал с кем-то, кто имел постоянный доступ к музею без лишних вопросов. Кто мог приходить и уходить в любое время. Кто мог следить за расписанием и привычками Вана.

Лилит вспомнила старика-смотрителя, Реджинальда.

– Но он старый…

– Старый, но не слепой. И он там сорок лет. Он знает каждый угол. И, что важнее, – Эмма повернулась, – у него есть мотив. Реджинальд упомянул, что его сын служил в том же полку, что и Рид. Что, если его сын был в том злополучном отряде?

Лилит замерла.

– Боже мой… Его сын погиб. Я проверяла списки. Артур Реджинальд Младший числится пропавшим без вести.

– Пропавшим без вести, – повторила Эмма. – Официально – дезертир. Для старого солдата, каким был Реджинальд-старший, это пятно на чести семьи, которое не смыть. А виновны в этом те же люди.

Они поняли всё одновременно. Это был не просто заговор. Это был союз двух сломленных судеб, объединившихся, чтобы свершить своё правосудие. Рид – мозг и меч. Реджинальд – глаза и уши внутри.

– Харгрин выносит приговор послезавтра, – сказала Лилит, с ужасом глядя на календарь. – Рид не оставит его в живых.

– Нет, – согласилась Эмма. – Но он не станет убивать его в суде. Это слишком просто. Он завершит свой спектакль там, где всё началось. В музее. У ног восковой фигуры самого Харгрива. Он вынесет ему свой последний, смертный приговор.

Она взяла со стола свой пистолет-дерринджер, изящный и смертоносный.

– Лилит, предупреди инспектора Фоука. Скажи ему собрать людей и окружить Кабинет Курьёзов ночью. Но чтобы никто не входил, пока мы внутри. Я не хочу, чтобы он сбежал из-за топота полицейских сапог.

– А мы? – спросила Лилит, чувствуя, как сердце колотится в груди.

– Мы идём на встречу с капитаном Джеком Ридом. Пришло время посмотреть в глаза сердцу этой тьмы. И посмотрим, выдержит ли оно холодный свет логики.

Они вышли в ночь. Туман сгустился, превратив Лондон в театр теней, идеальную сцену для финального акта трагедии, разыгрываемой среди безмолвных восковых свидетелей.

Ночь в Кабинете Курьёзов была иной, чем днём. Без посетителей и тусклого газа, освещённый лишь лунным светом, пробивавшимся сквозь грязные витражные окна, зал превращался в сюрреалистичный ад. Восковые фигуры теряли остатки человеческого подобия, их черты искажались в тенях, превращаясь в гримасы безумия. Тишину нарушал лишь скрип половиц и далёкий крик ночной птицы.

Эмма и Лилит устроились в нише за тяжёлым занавесом, прямо напротив фигуры лорда-судьи Харгрива. Эмма была неподвижна, как её восковые двойники, пальцы в перчатке лежали на рукояти пистолета. Лилит же едва дышала, каждый нерв её тела был натянут струной.

– Он придёт, – беззвучно прошептала Эмма. – Он не сможет устоять перед финальным актом. Для такого человека, как он, важен символизм.

И они пришли. Не один, а двое. Сначала появился Реджинальд. Старый смотритель двигался бесшумно, его походка потеряла дневную ковыляющую медлительность. Он осмотрелся, затем кивнул в сторону входа. В следующее мгновение в зал вошёл высокий мужчина в длинном офицерском плаще цвета морской волны – тот самый синий шерстяной плащ. Капитан Джек Рид. Его лицо было измождённым, но глаза горели холодным огнем решимости. В одной руке он держал кинжал с изогнутым клинком – зулусский трофей.