© Святослав Ветошкин, 2025
ISBN 978-5-0067-1854-8 (т. 2)
ISBN 978-5-0065-9874-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Том 2
Глава 12: Журналист
Часть 1: Встреча с тенью
Голос дрожал по ту сторону телефона, но слова были четкими, выверенными, словно заранее отрепетированными. Елена отметила характерный паттерн речи – повышенная артикуляция при одновременной вокальной нестабильности, типичный признак адреналинового возбуждения, сдерживаемого когнитивным контролем.
– Доктор Северова, меня зовут Антон Рябов. Я журналист «Независимого обозрения». У меня есть информация о клубе «Пандора», которая может вас заинтересовать.
Елена сжала трубку так сильно, что побелели костяшки пальцев – соматический симптом активации периферической нервной системы. Интенсивность реакции удивила её саму. Самодиагностика: тревожное возбуждение с элементами дереализации. Как он узнал о её связи с клубом? Она молчала, оценивая оптимальную стратегию коммуникации, и Рябов продолжил:
– Я знаю о пропаже вашего пациента, Кирилла Орлова. И о второй пропаже тоже. Я веду расследование уже полгода. И мне нужна ваша помощь.
Встречу назначили в непримечательном кафе в центре города, подальше от её кабинета, подальше от клуба. Нейтральная территория. Классическая локация для транзакций высокого риска – достаточно людно для безопасности, достаточно анонимно для конфиденциальности. Рябов оказался моложе, чем она ожидала – около 35, с карими глазами, демонстрирующими гипербдительность травмированного человека, постоянно сканирующего среду на предмет угроз. Периферическое зрение, характерно расширенные зрачки, минимизация времени моргания – все признаки хронифицированного стрессового состояния.
– Антон Рябов, – он протянул руку, улыбка не затронула орбитальных мышц глаз – признак неконгруэнтности эмоционального выражения. – Спасибо, что согласились встретиться.
– Я здесь только потому, что вы упомянули моего пациента, – Елена не пыталась смягчить голос, сознательно выбирая стратегию доминантной коммуникативной позиции. – Откуда вам известно о Кирилле?
Рябов достал из потрепанной кожаной сумки толстую папку и положил на стол между ними. Жест имел театральную компоненту – демонстративное представление доказательств, рассчитанное на психологический эффект.
– Два года назад я начал расследование о клубе «Пандора», – сказал он, нервно постукивая пальцами по папке, выдавая скрытое напряжение при внешнем контроле. – Все началось с анонимного сообщения от девушки, утверждавшей, что в клубе применяют какие-то психологические методы для контроля сознания. Тогда я не воспринял это всерьез. Клуб для богатых извращенцев, обычная история, – он вздохнул, глубокий диафрагмальный выдох, типичный для высвобождения эмоционального напряжения. – А потом начали пропадать люди.
Рябов открыл папку. Фотографии, документы, распечатки электронных писем. Елена узнала лицо Кирилла, а рядом – еще четыре фотографии. Незнакомые люди, трое мужчин, одна женщина. На каждом снимке она машинально отмечала микровыражения – индикаторы психологического состояния, запечатленные объективом в момент съемки.
– Пять исчезновений за два года. Все они посещали клуб «Пандора». Все они исчезли без следа. И вот что интересно… – он перевернул страницу, движением, рассчитанным на усиление драматического эффекта, – все они были чьими-то пациентами. Психологами, психиатрами, психотерапевтами.
Он протянул ей лист с именами специалистов. Елена пробежала глазами по списку и почувствовала, как активируется миндалевидное тело – нейрофизиологический центр страха, посылающий импульсы к надпочечникам. Имя Савченко было третьим в списке.
– Ваше имя – последнее в этом списке, доктор Северова, – Рябов внимательно следил за её реакцией, его зрачки расширились, демонстрируя повышенное внимание к микросигналам. – И вы единственная, кто начал задавать вопросы.
– Что вам нужно? – спросила она, сознательно стабилизируя дыхание, активируя парасимпатическую нервную систему для контроля над внешними проявлениями тревоги.
– Сотрудничество, – он взглянул ей прямо в глаза, устанавливая интенсивный визуальный контакт, типичный для попытки формирования доверительной связи. – У меня есть информация, но мне нужен доступ в клуб. У вас есть доступ в клуб, но не хватает информации. Мы можем помочь друг другу.
Елена коснулась фотографии Кирилла, неосознанно выполняя хаптический якорь – сенсорное подкрепление эмоциональной связи с пациентом.
– Вы знаете, где они? Они живы?
– Я не знаю, – честно ответил Рябов, его тон изменился, уровень просодической экспрессии снизился, что типично для сообщения негативной информации. – Но я уверен, что в клубе происходит что-то намного более серьезное, чем секс-игры для элиты. И я думаю, что вы тоже это подозреваете.
Он перевернул еще несколько страниц и остановился на фотографии, от которой у Елены перехватило дыхание – типичная реакция диафрагмального спазма при внезапном эмоциональном шоке. Александр и Савченко, улыбающиеся, поднимающие бокалы с шампанским на какой-то торжественной церемонии. Но что поразило Елену больше эксплицитного содержания, так это язык тела обоих мужчин – синхронизированные позы, конгруэнтное направление взгляда, открытый разворот корпуса друг к другу. Все невербальные маркеры подлинного раппорта, а не имитации дружеских отношений.
– Александр Волков, – сказал Рябов, отслеживая траекторию её взгляда. – Вы, кажется, познакомились с ним недавно? Один из основателей клуба «Пандора», вместе с Валерием Дмитриевичем Савченко. Они начинали это как проект для… – он перевернул страницу, читая, – «прогрессивных методов психологической разгрузки для людей с высокой ответственностью». На деле – элитный клуб по интересам с ВИП-клиентурой. Крупные бизнесмены, политики, творческая элита.
Он показал еще несколько фотографий, где Александр и Савченко были запечатлены вместе. На некоторых присутствовала молодая женщина с длинными темными волосами, с печальными глазами. Елена мгновенно отметила признаки диссоциативной отстраненности в её взгляде – характерное «отсутствующее присутствие», когда часть сознания словно отключена от происходящего.
– Это Анна, жена Александра Волкова. Пропала без вести три года назад. Официальная версия – самоубийство, тело не найдено. Волков утверждает, что после её исчезновения он отошел от дел клуба, обвиняя Савченко в… – он замялся, подбирая слова, демонстрируя когнитивное затруднение в вербализации сложного концепта, – «экспериментах». Только вот эта фотография, – он указал на снимок, где Александр и Савченко обнимались, улыбаясь в камеру, демонстрируя микровыражения подлинного удовольствия от контакта, – сделана год назад. Уже после предполагаемой смерти Анны и предполагаемой вражды между ними.
Елена почувствовала, как активируется передняя поясная кора – область мозга, отвечающая за когнитивный диссонанс, за конфликт между имеющейся ментальной моделью и новыми данными. Александр солгал ей? Или всё сложнее? Психика редко функционирует в режиме простых дихотомий.
– Откуда у вас эти данные? – спросила она, наблюдая за микро-напряжением лицевых мышц Рябова.
– У журналистов свои методы, – уклончиво ответил он, избегая прямого визуального контакта – типичный маркер нежелания раскрывать полную информацию. – Важно не это. Важно то, что Волков либо продолжает сотрудничать с Савченко, либо ведет какую-то свою игру. И вы, доктор Северова, стали её частью.
Он закрыл папку и облокотился на стол, наклоняясь ближе – вторжение в интимную дистанцию как средство интенсификации коммуникации.
– Я могу предложить вам сделку. Вы помогаете мне получить конкретные доказательства того, что происходит в клубе, а я публикую материал, который остановит всё это. Эксклюзивное интервью с вами как с экспертом, подтверждающим этические нарушения в экспериментальных методиках. Анонимно, конечно.
– Вы хотите использовать меня как приманку, – констатировала Елена, отмечая, как её собственная психика автоматически переходит в режим профессионального дистанцирования, защитного механизма от эмоционального вовлечения.
– Я хочу найти пропавших людей, – Рябов не отвел взгляд, удерживая зрительный контакт дольше социально комфортного периода – признак либо искренности, либо хорошо отрепетированной манипуляции. – И думаю, что вы хотите того же.
Елена помолчала, обдумывая услышанное. Да, она хотела найти Кирилла. Да, она начала подозревать, что клуб – нечто большее, чем место для удовлетворения темных фантазий элиты. Но доверять этому журналисту…
– Мне нужно подумать, – сказала она наконец, сознательно выбирая стратегию отсрочки решения для получения психологической дистанции от ситуации высокого эмоционального давления.
– Конечно, – Рябов достал визитку и положил на стол – жест ритуализированного бизнес-этикета, создающий иллюзию нормальности в ненормальном контексте. – Но не думайте слишком долго. В последний раз, когда я приблизился к клубу, меня предупредили более… физическими методами.
Он закатал рукав, обнажая длинный шрам на предплечье – рубцовая ткань с характерными признаками хирургического вмешательства. Не случайная травма, а целенаправленное повреждение.
– Будьте осторожны с Волковым, доктор Северова. Его история о мести может быть такой же фальшивой, как и его вражда с Савченко.
Дождь барабанил по крыше автомобиля, создавая звуковую текстуру с сенсорно-редуцирующим эффектом – монотонность, способствующая гипнотическому сужению внимания. Елена ехала к особняку Александра, наблюдая за зеркальной игрой капель на лобовом стекле – симметричные лабиринты, мгновенно формирующиеся и распадающиеся, словно метафора её ускользающего понимания ситуации.
Она не предупреждала о визите – сейчас ей нужны были не продуманные ответы, а первые, инстинктивные реакции. Базовая техника из арсенала клинической психодиагностики – спонтанность как метод проникновения сквозь защитные механизмы психики.
Особняк Александра возвышался темной громадой за коваными воротами, архитектурное выражение властного доминирования, подчиняющее себе пространство. Охранник узнал её и без вопросов пропустил – предсказуемый результат для человека, уже включенного во внутренний круг доверия. В холле её встретил дворецкий, чья безэмоциональная маска профессиональной невозмутимости, казалось, отражала её собственную попытку сохранить клиническую отстраненность.
– Господин Волков в кабинете, – сообщил он. – Проводить вас?
– Я найду дорогу, – ответила Елена, выбирая автономность как стратегию сохранения контроля над ситуацией.
Идя по длинному коридору, она замечала, как интерьер дома отражает психологический портрет его владельца – строгая геометрия линий с неожиданными асимметричными элементами, тёмные тона с вкраплениями насыщенного красного, современное искусство с явными архетипическими мотивами. Визуализация психической структуры с сосуществованием порядка и хаоса, контроля и импульсивности.
Александр действительно был в кабинете – с бокалом виски цвета темного янтаря в руке, перед ноутбуком, экран которого отбрасывал синеватое свечение на его лицо, создавая эффект частичной маски, освещающей лишь фрагменты лица, оставляя другие в тени – визуальная метафора раздвоенности. Услышав её шаги, он поднял голову, и улыбка, появившаяся на его лице, казалась искренней – полная активация зигоматических мышц с соответствующими периорбитальными складками, синхронная дилатация зрачков.
– Елена? Я не ожидал… – он встал из-за стола, подошел к ней, но остановился, заметив её выражение лица, мгновенно считывая невербальные сигналы эмоционального напряжения. – Что случилось?
Она вытащила из сумки распечатанную фотографию, ту самую, где он и Савченко поднимали бокалы, улыбаясь. Положила на стол между ними – классический прием экстернализации конфликта, превращение абстрактной проблемы в конкретный материальный объект. Александр взглянул на фото, и его лицо изменилось – не шок, не удивление. Скорее… усталость. Микро-расслабление лицевых мышц, характерное для отказа от необходимости поддерживать фальшивый эмоциональный фасад.
– Откуда это у тебя? – спросил он, голос чуть ниже обычного тембра – признак активации парасимпатической нервной системы, снижающий физиологическое возбуждение.
– Антон Рябов, журналист. Он расследует исчезновения, связанные с клубом. И имеет досье на всех его основателей, – она подчеркнула последнее слово, наблюдая за его реакцией с профессиональной внимательностью клинициста. – В том числе, на тебя.
Александр взял фотографию, рассматривая её с горькой усмешкой – комплексная мимическая экспрессия, сочетающая признаки удовольствия и отвращения, типичная для иронической оценки прошлого опыта.
– Это с благотворительного вечера в прошлом году, – сказал он. – Да, я был там. Да, я улыбался и поднимал бокалы с человеком, которого ненавижу. Потому что иногда, Елена, нужно держать врагов еще ближе, чем друзей.
Он отбросил фотографию и посмотрел ей прямо в глаза – техника установления доминирующей коммуникативной позиции через интенсивный визуальный контакт.
– Я никогда не скрывал, что был одним из основателей клуба, – сказал он. – Но я не рассказывал всех деталей. Да, мы с Савченко начинали вместе. Мы были… друзьями, – последнее слово сопровождалось микроэкспрессией отвращения, настолько быстрой, что неспециалист не заметил бы. – Учились в одном университете, имели схожие взгляды на психологию, на человеческую природу. Клуб начинался как место, где можно исследовать темные стороны психики в безопасной обстановке. И да, там была сексуальная составляющая, но изначально всё было добровольно, этично, с полным осознанным согласием всех участников.
Он отпил из бокала – жест, дающий временную паузу для структурирования дальнейшего нарратива.
– А потом Савченко начал проводить свои «эксперименты». Постепенно, исподволь. Я не сразу понял, что происходит. Моя жена… она заметила первой, – при слове «жена» активировались мышцы вокруг глаз, создавая характерное выражение эмоциональной боли. – Она работала в клубе психологом, наблюдала за участниками, обеспечивала их безопасность. Она стала замечать странности в поведении некоторых членов клуба. Она пыталась предупредить меня, но я… – его голос дрогнул, проявление голосовой нестабильности при высокой эмоциональной нагрузке, – я был слишком увлечен бизнес-составляющей, цифрами, прибылью. Не слушал её.
Он отвернулся, глядя в окно на дождь – уход от визуального контакта как механизм эмоциональной саморегуляции при обсуждении травматического опыта.
– Когда она исчезла, я начал собственное расследование. Я понял, что она была права. Савченко использовал клуб для каких-то психологических экспериментов, что-то связанное с контролем сознания, с перепрограммированием личности. Я пытался найти доказательства, но он умен. Всё завуалировано под добровольное участие, под поиски новых ощущений. На бумаге всё чисто.
Он повернулся к Елене, движение всего тела, а не только головы – признак искренности, когда кинестетика отражает эмоциональную вовлеченность.
– Тогда я изменил стратегию. Я сделал вид, что ничего не знаю, что принимаю его версию о «побеге» Анны, о её нестабильном психическом состоянии. Я продолжил появляться на мероприятиях, улыбаться, поднимать бокалы. Всё, чтобы оставаться внутри, чтобы собирать информацию.
– И ты используешь меня для этого? – прямо спросила Елена, сознательно выбирая конфронтационную технику для оценки реакции.
Александр вздрогнул, непроизвольная активация симпатической нервной системы, видимая в микромоторике лица и шеи – признак подлинного эмоционального потрясения.
– Нет, – сказал он твердо, заметное усиление голосового тембра и громкости, типичное для уверенного отрицания. – Ты появилась… неожиданно. Когда я узнал, что Савченко интересуется твоей методикой, я решил встретиться с тобой. Предупредить. Но потом…
Он подошел к ней, остановившись на расстоянии вытянутой руки, соблюдая проксемические нормы интимной, но не вторгающейся дистанции.
– Между нами что-то возникло. Что-то настоящее. Что-то, чего я не планировал, – он смотрел ей в глаза, поддерживая непрерывный зрительный контакт – нонвербальный признак либо крайней искренности, либо хорошо отрепетированной лжи. – Я не использую тебя, Елена. Но я и не говорил тебе всей правды. Потому что чем меньше ты знаешь, тем безопаснее для тебя.
Елена смотрела в его глаза, применяя весь свой профессиональный опыт для деконструкции его экспрессии. Микродвижения зрачков, паттерны моргания, тонус лицевых мышц – всё то, что обычно предает лжеца. Но видела только боль, усталость и что-то еще – глубинное эмоциональное возбуждение, активирующее лимбическую систему и проявляющееся в непроизвольной дилатации зрачков при взгляде на неё.
Знакомое ощущение возникло внутри – сочетание когнитивного любопытства и соматического отклика, уникальная феноменология психосексуального возбуждения, возникающего в момент интенсивной психологической близости. Её тело реагировало на него вопреки рациональным сомнениям – классический конфликт между лимбической системой и префронтальной корой.
– А что насчет журналиста? – спросила она, сознательно переводя разговор в когнитивную плоскость, уходя от эмоционального напряжения. – Он предложил мне сотрудничество. Эксклюзивное интервью в обмен на доступ к клубу.
Александр нахмурился, активация медиальных мышц лба – выражение концентрации и настороженности.
– Рябов… Я слышал о нем. Он настойчив, но у него репутация сенсационалиста. Он может подвергнуть тебя опасности, – он помолчал, давая паузу для усиления значимости последующего вопроса. – Что ты ему ответила?
– Сказала, что подумаю.
– И что ты решила?
Елена отвернулась, подошла к окну. Дождь усиливался, капли разбивались о стекло, создавая абстрактные лабиринтные узоры – визуальную метафору её внутреннего состояния, хаотичного и фрагментированного.
– Я не знаю, кому верить, – сказала она тихо, снижение громкости голоса как непроизвольное выражение интимизации коммуникации. – Тебе с твоей историей о мести, которая оказалась не совсем правдой. Рябову с его фотографиями и теориями. Марине с её разорванным сознанием. Даже себе и своим ощущениям я не могу полностью доверять. Сейчас я понимаю своих пациентов с параноидальными расстройствами как никогда раньше.
За окном молния рассекла небо, на мгновение залив комнату белым светом, выхватив их отражения в оконном стекле – два силуэта, застывшие в странной мизансцене, словно актеры в театре теней. Елена заметила, как их фигуры в отражении словно сливались в единый контур при определенном угле зрения – визуальная иллюзия, резонирующая с её смутным ощущением деформации границ собственной идентичности рядом с этим человеком.
Она повернулась к нему.
– Я хочу знать правду о клубе. О том, что происходит с людьми, которые исчезают. О том, что Савченко делает с ними. И с твоей женой.
Александр долго смотрел на неё, его зрачки сужались и расширялись в едва уловимом ритме – признак интенсивной когнитивной обработки, взвешивания рисков и последствий.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Я покажу тебе всё, что знаю. Но не здесь. Завтра вечером, в клубе. В его личном кабинете есть сейф с документами. Мы проникнем туда во время мероприятия, когда он будет занят.
– Почему не раньше? – спросила Елена. – Почему не сейчас?
Пространство между ними наполнилось невысказанным напряжением – невидимые силовые линии взаимного притяжения и отталкивания, психологическая гравитация, искажающая обычную социальную дистанцию. Елена ощутила невольное ускорение сердечного ритма, активацию симпатической нервной системы, соматический маркер эмоционального возбуждения.
– Потому что то, что я собираюсь показать тебе, может изменить твою жизнь навсегда, – ответил он серьезно, голос опустился в более низкий регистр, создавая вибрационный резонанс, воздействующий не только на аудиальное восприятие, но и на проприоцептивную систему. – И если ты примешь это решение, обратного пути не будет.
Он сделал шаг к ней, сокращая дистанцию до интимной зоны, пространства, где социальные барьеры уступают место примитивным реакциям тела. Елена ощутила тепло его кожи, слабый аромат сандала и можжевельника от его одеколона, увидела мельчайшие детали его лица – легкую асимметрию зрачков, микроскопические шрамы на подбородке, едва заметное напряжение височных мышц. Её профессиональная наблюдательность вступала в конфликт с нарастающим соматическим откликом – разогрев кожи, учащение дыхания, неосознанное зеркальное копирование его позы, всё то, что психофизиология относит к маркерам интимного влечения.
Внезапное воспоминание вспыхнуло в её сознании – ей девятнадцать, первый курс психологического факультета, экспериментальная лаборатория сенсорной депривации. Добровольное участие в исследовании изменённых состояний сознания. Темнота флоат-камеры, насыщенный солью раствор, поддерживающий тело в состоянии невесомости. Постепенная потеря границ между собой и окружающим миром. И неожиданное чувство – темное, сладкое любопытство, желание раствориться полностью, увидеть, что скрывается за пределами обыденного сознания.
Тот эксперимент стал первым шагом к её будущей методике «символического отражения» – использованию искусства, созданного в измененных состояниях сознания, как окна в подсознание. Но был и другой аспект, о котором она никогда не упоминала в научных статьях – эротическое измерение психологической трансгрессии, почти сексуальное удовольствие от сознательного пересечения границ собственной психики.
Александр словно почувствовал её внутренний диалог. Его зрачки расширились – физиологическая реакция, которую невозможно контролировать сознательно.
– Думаю, часть тебя всегда знала, что в клубе происходит нечто большее, – сказал он тихо, голос резонировал в нижнем регистре, активируя не только слуховое восприятие, но и тактильные рецепторы кожи. – Твоё профессиональное любопытство. Твоя готовность заглянуть за завесу. Это то, что связывает нас с Савченко. И с тобой.
Он осторожно коснулся её запястья – не захват, но прикосновение к точке пульса, интуитивно найденный жест интимного контакта. Елена почувствовала, как её сердцебиение ускоряется под его пальцами – предательская реакция тела, которое реагирует на контакт независимо от когнитивных сомнений.
– Мы не так различны, все трое, – продолжил он, его взгляд не отрывался от её глаз, создавая эффект гипнотического туннеля. – Разница только в границах, которые мы готовы переступить. В методах, которые считаем допустимыми.
Елена сделала сознательное усилие, чтобы разорвать тактильный контакт – микродвижение отстранения, необходимое для восстановления психологической автономии.
– Я не переступаю границы согласия пациентов, – сказала она твердо, её голос стал глубже и формальнее – защитный механизм профессионального дистанцирования. – В этом фундаментальная разница.
– Разумеется, – он отступил на полшага, восстанавливая социально приемлемую дистанцию, демонстрируя уважение к её границам. – Именно поэтому я прошу твоей помощи. Чтобы остановить того, кто их переступает.
Одновременно с отступлением его взгляд на мгновение опустился на её губы – мимолетное, но заметное переключение фокуса внимания, выдающее подавляемый импульс сексуального притяжения. Елена зафиксировала это движение, автоматически классифицируя его как проявление конфликта между социальным контролем и либидинальным влечением.
– Я буду завтра, – сказала она, принимая решение прервать эмоционально насыщенную ситуацию, прежде чем соматические реакции возьмут верх над рациональным контролем. – В клубе. Покажи мне доказательства, и тогда мы решим, что делать дальше.
По пути домой, в такси, под монотонный шум дождя, Елена анализировала свое состояние с механической точностью клинической самодиагностики. Амбивалентность эмоциональной реакции, конфликт между когнитивной настороженностью и соматическим влечением, диссонанс между профессиональным недоверием и личной привязанностью – классическая феноменология эмоциональной контртрансферентной реакции, которую она обычно обнаруживала в отношениях «терапевт-пациент».
Но что, если это не просто контртрансферентная реакция? Что, если Александр воздействует на неё более сложными, более изощренными методами? Она вспомнила странную фразу Рябова о «физических методах предупреждения». Каков истинный масштаб экспериментов Савченко? И насколько глубоко в них вовлечен Александр?
Черно-зеркальная поверхность мокрого асфальта отражала городские огни, создавая иллюзию параллельного мира, перевернутого и искаженного. Метафора её ситуации – знакомая реальность, которая внезапно обрела новое, зловещее измерение.
Кабинет Савченко в клубе был оформлен в том же духе, что и остальные помещения – доминирование глубоких оттенков синего и фиолетового в хроматической гамме создавало специфический психологический эффект расширения пространства и одновременно его интимизации, минималистичная мебель из темного дерева и матового металла, приглушенный направленный свет, формирующий зоны световой иерархии. Но, в отличие от залов для мероприятий, здесь не было драматических акцентов, театральности. Рабочее пространство – аскетичное, функциональное.
Елена отметила специфическую особенность планировки – отсутствие сплошных стен, замененных полупрозрачными стеклянными панелями с эффектом односторонней видимости. Кабинет одновременно был изолирован и связан с остальным клубом – идеальная архитектурная метафора психологического вуайеризма.
Елена и Александр проникли сюда, пока Савченко проводил ритуал в главном зале. Уровень доступа Александра, как одного из основателей, позволял им беспрепятственно передвигаться по клубу. Но, как он объяснил, кабинет охранялся электронной системой, и у них было всего пятнадцать минут до того, как система зафиксирует нарушение и отправит сигнал.
– Ищи всё, что связано с проектом «Лабиринт», – инструктировал Александр, открывая сейф с помощью кода, который, по его словам, он подсмотрел у Савченко несколько недель назад. – Это кодовое название его основного эксперимента.
Они лихорадочно просматривали документы. Медицинские карты, психологические профили, фотографии. Имена, даты, результаты тестов. Большая часть была зашифрована странной системой обозначений, которую Елена не могла расшифровать с первого взгляда.
Внимание Елены привлекла настенная инсталляция – асимметричная конструкция из зеркальных фрагментов, создающая эффект калейдоскопического умножения и искажения отражений. Тот, кто сидел за столом, постоянно видел фрагментированные отражения собственного лица – зрительная метафора расщепления сознания, визуализация диссоциативных процессов, которые, по всей видимости, были в центре исследований Савченко.
А потом она нашла папку с надписью «Терапия символического отражения».
Открыв её, она увидела свою статью, опубликованную в малоизвестном психологическом журнале два года назад. Статья, в которой она впервые описала свою методику. В тексте были подчеркивания, пометки на полях, сделанные почерком, который она не узнавала – резкие, угловатые линии, чрезмерное давление на бумагу, признаки обсессивной педантичности с элементами скрытой агрессии. А на последней странице была приписка, сделанная другим почерком, более плавным, контролируемым – рукой Савченко: «Идеальная основа для модификации по проекту „Лабиринт“. Потенциально революционный подход. Автор – приоритетная цель для рекрутирования».
Рядом лежала еще одна папка, с её именем. Внутри – подробное досье. Биография, психологический профиль, история её травмы, тщательно задокументированная с пугающим вниманием к деталям. Фотографии, сделанные скрытой камерой – она входит в свой дом, встречается с пациентами, делает покупки в супермаркете.
На одной из фотографий она узнала момент из собственной жизни, о котором, казалось, не мог знать никто – ей двадцать два, она выходит из здания университетской клиники после прохождения собственной терапии, глаза красные от слез. День, когда она впервые рассказала своему терапевту о насилии отчима.
– Он следил за мной, – прошептала она, ощущая волну тошноты – классический психосоматический отклик на переживание нарушения личных границ. – Всё это время.
Александр, просматривавший другие документы, подошел к ней.
– Елена, смотри, – он показал ей другую папку, с надписью «ВА-1». – Это Анна, моя жена. Её кодовое имя.
Внутри – медицинская документация, записи сеансов, фотографии. На последних снимках женщина, которую Елена видела на фотографиях с Александром, выглядела… иначе. Глаза пустые, с расширенными зрачками, не реагирующими на изменения освещения – признак либо фармакологического воздействия, либо глубокой диссоциации. Выражение лица безэмоциональное, но не просто нейтральное, а отсутствующее – то, что в клинической психиатрии называют «плоским аффектом». На последней странице была запись: «Субъект ВА-1 полностью интегрирован в программу. Тест на лояльность пройден на 98%. Готова к полевому применению».
– Что это значит? – спросила Елена, указывая на запись.
Александр побледнел – видимая вазоконстрикция периферических сосудов, реакция парасимпатической нервной системы на психологический шок.
– Я не знаю. Но это доказывает, что она не покончила с собой. Она где-то здесь.
Они продолжили поиски, время утекало. А потом Елена нашла еще одну папку, с кодовым обозначением «ТСО-модификация». Внутри – детальное описание того, как её методика символического отражения была изменена и дополнена элементами гипноза, психофармакологии и… чего-то еще, что она не могла сразу идентифицировать. Техники, описанные в документе, балансировали на границе между психотерапией и нейропрограммированием, с элементами, напоминающими древние практики измененных состояний сознания, но переведенные на язык современной нейропсихологии.
Судя по датам, эксперименты начались вскоре после публикации её статьи. Имена испытуемых были закодированы, но один из кодов она узнала сразу – «КХ-1». Кирилл.
Изучая документы, она с ужасом осознала: Савченко использовал её методику как основу для своих экспериментов. Её подход, основанный на работе с сознанием через искусство в измененном состоянии, был извращен до неузнаваемости. Там, где она стремилась помочь пациентам интегрировать травматический опыт, Савченко создавал новые травмы, целенаправленно формируя расщепление личности.