Эй, девяностые, к вам пришли!

Глава 3.

Солнце светило и грело. Уже успела проклюнуться трава, радовавшая глаз своим свежим изумрудным цветом. Зимин огляделся по сторонам и зашагал вперед.

Как минимум пройду у школы, а как максимум зайду в нее и осмотрюсь, – размышлял он.

Как вести себя там, вести себя так, чтобы выглядеть естественно он не представлял. Он и писать-то если не разучился, то отвык.

Трюки вроде решения задачки он может быть и осилил бы, но вот все остальное. Будь это какой-нибудь пятый класс, то было бы норм…

Однако от мысли, что его могло бы занести не сюда, а в более далекие временные дали, в этот самый пятый класс ему стало не по себе. Сейчас-то не подарок, а тогда. С другой стороны, тогда они жили в стром районе, а в оригинальном девяносто седьмом ему казалось что именно тогда было лучше. Дед по отцовской линии был жив, летом вся орава, включая дядьку и старшую двоюродную сестру, кучковались на даче, теперь обветшавшей и использовавшейся исключительно как огород. Школьнику было о чем скучать. С теперешних позиций Зимина те переживания выглядели, пожалуй, как если бы какой-нибудь взрослый из девяностых скучал по колбасе по два-двадцать. Неактуально и наивно, если не сказать резче.

Раздумывая о том, где, вернее когда было лучше, он не заметил, как по тропинке, по которой он сейчас шел, двигался еще кто-то. Вроде какие-то шаги сзади. Он уже хотел было оглянуться, посмотреть, не нужно ли пропустить торопящегося человека, как сбоку, слева кто-то нарисовался.

Здорово, – начал появившийся.

Это был пацан примерно того же возраста, может на год старше, по крайней мере выглядел он чуть крупнее. Одет был в подобающий ублюдочному типу тогдашней уличной швали спортивный костюм, вроде бы сильно несвежий. В отличие от классического образа гопника он был без кепки и он не был пострижен на лысо – волосы были растрепаны, словно он вылез из какого-то амбара, не иначе.

– Слышь? – продолжил «спортсмен» в ответ на молчание Зимина.

– Чего тебе? – привычно скривив лицо в презрительно-оценивающем взгляде ответил-таки Зимин.

– Как зовут, говорю?

– Юрец, – ответил Зимин, назвав первое имя, что пришло в голову.

По правую руку тем временем выплыл еще один, помельче.

– Слышь, Юра, тут такое дело, начал первый.

– Какое дело?

– У тебя есть штука?

– Тысяча рублей?

– Ну да, – уже чуть более раздарженно, очевидно, борзея, тем не менее сохраняя тон разговора двух равных ответил «спортивный костюм».

– Да конечно есть, – непринужденно ответил Зимин.

– Дай, а?

Судя по всему, в башке гопника вырисовывалась такая картина, что если он отнимет деньги, сохраняя такой вот спокойный, без угроз, тон, то это будет свидетельством его высокого гопницкого мастерства, не иначе. Свидетельсвом в его собственных глазах, ну и в глазах его мелкого сателлита, шедшего сейчас по правую руку от Зимина.

– Деньги нужны?

– Да, Юра, нужны, – ответил «спортивный», приблизившись и нависнув своим вонявшим дряным куревом рылом.

– Хорошо, что ты куришь и воняет примой, а то бы ты дышал своей гнилой пастью, – подумал Зимин и полез в карман.

Гопник выжидательно замер.

Тут Зимин дернулся в судороге и ударился лбом куда-то в переносицу «спортивного», в переносицу или чуть выше. Вообще он метил в лоб.

Последующие доли секунды сознание Зимина мучил один вопрос – что получится?

На удивление все получилось и получилось изящно – гопник просто упал в траву. Тут Зимин, выпустивший из рук сумку, развернулся и изобразил перед вторым какое-то движение, словно он азиатский боец, боец из фильмов, которые он никогда не смотрел. Это тоже сработало – второй попятился и отбежал метров на пять.

Такого трюка с ударом головой он никогда не проделывал. Если не считать того, что сломал в шутку фанерную стенку рассохшегося на открытом воздухе шкафа. Было это в студенческие годы, когда их, студентов, сняли с пары и отправили помочь вынести во двор кое-какую старую мебель, а потом разломать и погрузить все, что там было выставлено ранее, в пару «газелей». Тут же удар был таким, что в голове самого Зимина зазвенело. Какая-то неожиданно-высвободившаяся энергия спровоцировала самую настоящую судорогу, неконтролируемую судорогу, а уж о силе таких движений можно было только догадываться.

Первый продолжал мирно лежать в траве.

А что если он не поднимется? – обожгла мысль.

Ужасное предположение мгновенно заставило сознание выстроить картину, когда все это, вся эта новая жизнь рушится из-за какого-то ничтожного…

Ноги словно подкосились, а все тело стало ватным. Зимин снова бросил взгляд на гопника. Грудь того поднялась от глубокого вздоха, после чего пришла в движение рука.

Уставившись на продолжавшего стоять мелкого, Зимин обошел первого и встал у его головы, после чего склонился.

– Ты живой. Нет?

– «Спортсмен», скорее конечно бич, чем спортсмен, ничего не ответил, просто положил руку на лоб. Сам начал приходить в движение, пытаясь подняться.

Зимина окатила новая волна, на этот раз облегчения.

Банкнота, которую он нащупал в кармане, оказалась в пять тысяч. Это была светло-зеленая купюра, ставшая потом пятирублевой. Потом она, пятирублевка неожиданно появилась в середине двадцатых, но не стоила практически ничего. Достав ее и осмотрев, он убрал ее в другой карман и вытащил ворох остальных, выбрав две «пятисотки», непривычные, с флагом, аналогов в будущем не имевшие.

– Вот, – объявил он мелкому, на тот момент уже несмело подходившему.

Он вправду решил извинится таким образом.

Мелкий, смотревший все это время на своего друга, не проявил к банкнотам ни малейшего интереса и Зимин не стал настаивать. Нарочито спокойно, словно предоставляя им в любой момент окликнуть его, попросить задержаться, он убравший бумажки обратно, поднял сумку и двинулся прочь.

На душе было как-то весело. Никакого адреналина не было и Зимин это отметил. Даже дыхание было ровным. Учитывая те ужас от возможного содеянного и тут же последовавшее облегчение это несколько удивляло. Как бы странно это не звучало, но именно так, без нервов все было с собаками. С не то бродячими, не то, что было более вероятным, кем-то прикормленными – там, в сорок шестом они нередко бегали по ночной округе. Матерный крик, палка или камень и снова все тихо. И нервов ноль, хотя твари были способны искалечить и взрослого человека. А нервов ноль. Было в этом что-то животное – для собак наверно он был опасной ночной обезьянищей, неизвестно что способной выкинуть. Такое вот взаимопонимание.

Зимин недолюбливал собак и едва ли не ненавидел тех прекраснодушных субъектов, кто их прикармливал. Время от времени, идя по ночным тропинкам, да, именно так, он слышал торопливое шуршание, иногда сопровождавшееся тявканием – у них были свои дела. Громкий крик, полный интонаций ненависти, уж и сам не разобрал бы – искренней или имитируемой и стая реагировала – меняла темп, направление и прекращала излучать, то есть издавать звуки. Как правило, все обходилось без дополнительных действий вроде поднятия с земли палки или камня – это движение они прекрасно понимали, как и речь.

Зимин любил животных, но все эти собачьи стаи были исключением. Однажды зимой он шел дачной улицей и в свете фонаря заприметил, как пара псов суетится вокруг чего-то белого, лежавшего на укатанном снегу. Подойдя поближе, он увидел, что то был замерзший до полного окоченения труп щенка с выгрызенным боком. Псы не были какими-то оголодавшими – их прикармливал очередной великовозрастный обормот или несколько таковых. Тогда Зимин зарыл труп в сугробе, отдавая себе отчет, что его раскопают в два счета. А еще отметил про себя, что неспроста эти два вида так сблизились.

Глава 4.

Зимин шагал дальше, шагал длинной дорогой, которой в школьные годы никогда не ходил – так ходить он начал, учась в институте, когда уже никуда не торопился – то занятия начинались с обеда, то просто пару пропускал. По расстоянию путь до автобуса, таким образом, составлял как полторы-две автобусные остановки. По кратчайшему он был около одной – дом был вдали от ближайшего проспекта, и когда родители выбирали квартиру для размена, то сочли это плюсом – тишина и живописный вид. На деле в квартале было полно днищенских общаг и дело вряд ли окончательно выправилось даже со сменой поколений – в седьмом году родители все-таки съехали в центр и после Зимин посещал район крайне редко.

Сейчас, выбрав эту дорогу, он вроде как пытался окунуться в то время, которое было куда предпочтительнее, чем это. Окунуться в студенческие годы. Откуда-то со стороны высоченного деревянного забора, огораживавшего двадцатилетний, впоследствии снесенный долгострой, послышались мерзкие звуки – кого-то рвало. Какого-то, надо думать, пропойцу.

Долгострой был, как бы странно это не было, детсадом, советским еще детсадом, воде бы уже возведенным, с кровлей, но заброшенным в девяносто первом или около того. Уже сейчас из-за сплошного деревянного забора высотой в два метра торчали клены. Где-то в пятнадцатом году, вроде тогда, там уже высились березы высотой с трехэтажный дом.

Каким прекрасным «депо» это место было для всех разновидностей торчков и алкашей можно было только гадать, хотя пару раз, в десятых годах, он сам заглянул туда, за забор, по малой нужде. Такой был себе маленький кусок чего-то вроде «сталкеровского» Чернобыля – усеянное битыми бутылками разных лет советское бетонное крыльцо, беспощадно пробитое выросшими деревьями и поистине лесная тень посреди жаркого летнего дня. Никого тогда там не было, но то были другие годы, а сейчас… Опасное место. Хоть для школьника хоть для взрослого мужика, если в темноте. И все это посреди давно застроенного городского квартала.

Зимин оглядел двор, ограниченный панельными девятиэтажками. Поодаль мужичек советского облика, в куртке-штормовке, копался в моторном отсеке «москвича». Неподалеку от «москвича» стоял совсем уж раритет – ГАЗ-69 с брезентовым верхом. Все это согрело сердце Зимина, заставив его печально улыбнуться. Он зашагал дальше, к проспекту. Дальше был тротуар, такой же, как и во все времена, потом пятиэтажка и наконец-то выход на бульвар, вымощенный огромными шестиугольными плитами, давно просевшими вразнобой и местами раскрошившимися.

Впереди, там, где бульвар пересекал проспект, высился здоровенный широкоформатный рекламный щит с вращающимися призмами. Одна реклама была фирменным красным баннером «кока-колы». Еще той, оригинальной. Зимин несколько удивился, так как в его воспоминаниях такие щиты появились где-то после двухтысячного, хотя тут же вспомнил, что другой такой же щит был в центре, и как-то раз, проезжая в машине, он обратил папино внимание на него. Это было осенью, то есть в конце девяносто шестого.

Удивило другое – внезапность того, как нужное воспоминание, о котором он и не подозревал, всплыло в памяти. Определенно, сейчас он был не совсем тем человеком, что стоял на крыше и всматривался в зарево. Был другим не только в смысле тела, но и сознания. Однако раздумывать над этим он не стал, а, прибавив шагу, двинулся к остановке, попутно обратив внимание на топорный светофор, не содержавший никаких светодиодов.

Потом был автобус, «икарус» без «гармошки», и поездка на три остановки. Улицы были одновременно знакомыми и одновременно же не узнаваемыми. В будущем посреди перекрестка бульвара с другим проспектом стояла высоченная, вдвое выше девятиэтажки, решетчатая мачта. Это была никакая не вышка мобильной связи – ее установили пять лет назад, в сорок первом, через одиннадцать лет после тридцатого года, и поначалу выглядела она как чересчур большая мобильная. Обычные белые блоки и круглые тарелки скорее всего действительно отвечали за связь и интернет. Потом, пару лет назад, пошли слухи, что в городе вешают системы РЭБ. Год назад слухи перестали быть слухами и отчеты по установке систем РЭБ и ПВО стали предметом демонстрации достижений в официальных отчетах, в выпусках официальных СМИ.

Летом, в начале лета того, сорок шестого года, на вышку, как и на многие другие установили вращающийся радар, точь-в-точь как корабельный. Такие радары, с узкими антеннами отличались тем, что хорошо определяли расстояние и направление, но никаких отличий между целями с разной высотой они просто не могли обнаружить. Такова была физика антенн. Для морских судов это не было недостатком, здесь же сыграла роль дешевизна. Для точной локализации объекта была лазерная станция. Таких радарно-оптических систем посреди городов действительно стало появляться очень много.

Здесь же, в этих не то суровых, не то беззаботных девяностых здесь была воздвигнутая еще в советские годы стела с электронными часами вверху. Сейчас к ней прикрепили три рекламных щита, смотревшие в три разные стороны.

После перекрестка, где стояла, где в будущем стояла башня ПВО, автобус, натужно ревя двигателем, потащился в гору. Тут Зимин выхватил взглядом простецкую вывеску магазина «Приват ПК». Там они купили компьютер и туда как на паломничество ходили друзья-одноклассники. В магазине была обширная выкладка с игровыми CD-дисками. Впрочем, не только игровыми, но и музыкальными. Увидев вывеску, он опять почувствовал, как в сознание бесцеремонно ворвались какие-то воспоминания пятидесятилетней давности, ставшие вдруг до головокружения свежими – неделю назад они ходили туда втроем, и Зимин долго и задумчиво рассматривал обложку «комманд-энд-конквер».

– Как бы у меня башка не треснула от такого цунами памяти, – подумал Зимин и задумчиво оглянулся назад, туда, где была стела.

Часы показывали уже одиннадцатый час, но не они его интересовали. Он попытался воспроизвести в памяти ту башню, с корабельным радаром и коробками ECM-РЭБ, ломавшими и без того ущербный интернет.

Автобус постоял у светофора и подъехал к очередной остановке. Выходить надо было на следующей. Мимо проехала серебристая «девятка» с открытыми окнами и грохотавшей песней «на небе тучи». Сердце Зимина в очередной раз согрелось – песенка была и там, в будущем, и здесь. Обозначалось ощущение, что он скучал по тому, где жил, по будущему как бы несуразно это не было – во всех этих многочисленных легендах люди были готовы на все ради чудодейственного омоложения, а он…

Выйдя из автобуса, Зимин зашагал туда, где была школа. Дорог туда было несколько. По той, что он шел сейчас, он ходил три с небольшим или пятьдесят три с небольшим года назад, когда они жили здесь поблизости. За пятьдесят лет одни деревья выросли, другие были спилены, третьи и вовсе должны были появиться через годы. А вот дома-хрущевки не менялись. Их даже красили все время в похожие цвета не в пример тем случаям, когда унылые панельные дома раскрашивали в насыщенные тона.

Здесь общая картина не менялась, хотя ремонты были. Пройдя мимо редких автомобилей, припаркованных во дворе, он дошел до трансформаторной будки, стоявшей у входа на территорию школы. И опять в голову хлынуло.

На этот раз причиной были какие-то бессмысленные наполовину закрашенные и оттого нечитаемые надписи на стене будки. Проходя каждый день мимо них, он непроизвольно нет-нет, да читал абракадабру, хотя попытки их прочесть он оставил давно. Теперь прорвавшаяся память рисовала череду недавних понедельников и вторников девяносто седьмого, когда настроение было особенно унылым.

Подняв взор к синему весеннему небу, он остановился, пару раз глубоко вдохнул-выдохнул и огляделся по сторонам.

– Это просто кабдза, – сердито подумал он про себя, – Такой апрель хороший, ранний, а у него, у меня настроение такое, будто…

Он сплюнул, глянул на кирпичное здание школы и в очередной раз задумчиво замедлил шаг. Откуда-то послышались детские крики. Обойдя трансформаторную будку и оказавшись у самого входа, представлявшего собой проем в металлическом заборе, он увидел, как дети подметали тротуар и прилегавшую поляну. Это было со стороны пищеблока, за школой. Дети были класса… Да хрен их разберет, какие-то мелкие школьники, что-то среднее между первоклашками и лбами-выпускниками. Вообще сам Зимин и его класс наиболее активно привлекались к субботникам классе в седьмом-восьмом. В одиннадцатом тоже работали и не без охоты, но делали что потяжелее – раскидывали снег, долбили лед и таскали мебель.

Тут он спохватился, вспомнив, что сейчас он вроде как в десятом, а не в одиннадцатом.

– Да, учеба пойдет как по маслу, – глянув на окна классов, подумал Зимин, – Все пятерки мои будут.

Беззлобно поматерившись про себя, он вышел к главному фасаду и направился к широкой асфальтированной дороге, выводившей к крыльцу. Вообще все дети обычно шли по узкому тротуарчику, проложенному у самой стены – он же сейчас шел, как зашедший зевака, закончивший все это очень давно. Он когда-то так и проходил, и это было лет тридцать назад, или сорок. Да, скорее сорок. Потом лишние входы заварили, чтобы двор не был проходным. Вроде так.

Дойдя до крыльца, он остановился, словно перед ним был какой-то мемориал, окинул взглядом трехэтажный фасад сверху вниз, развернулся и зашагал прочь.

– Зимин, куда ты направился, у тебя сегодня контрольная! – развлекая себя, вообразил он крик какой-нибудь училки, которая должна была бы кинуться ему вдогонку.

Глава 5.

Выйдя в устроенные в заборе и вроде бы вечно распахнутые ворота, он оказался на широкой пешеходной дорожке, по одну сторону ограниченной непролазной полосой кленов, а по другую повторяющимися дворами поставленных под углом «хрущевок». По старческой привычке он начал высматривать в кленах место, где можно было сходить по-малому, да так, чтобы прилично, чтобы с пятиэтажек не было видно. И такое место он высмотрел.

Уже в процессе он начал размышлять, что в школьные годы он никогда бы так не сделал, тем более что особо-то и не хотел, но он все-таки был из будущего. И для почек полезно. Ну вроде бы полезно. Во всяком случае, не вредно.

Дальнейший ход мыслей вывел на то, то пора бы уже зайти в магазин, ну или найти ларек. Вообще он изначально, еще собирая портфель, подумал о этом, оттого и сгреб в карман все свои тогдашние сбережения в виде неденоминированных бумажек и еще залез в жестяную коробку из под кофе, куда складывали как совсем уж потерявшие ценность ельцинские монеты по двадцать или пятьдесят рублей, так и бумажки до пятисот или около того. Пятьсот рублей потом превратились в 50 копеек, а поездка в автобусе стоила сейчас, весной девяносто седьмого, семьсот рублей. Требования гопников таким образом можно было рассматривать как довольно скромные, как и сумму компенсации за «хедшот», которую перепугавшийся Зимин предложил и так и не дал. В автобусе он тоже не платил, потому что не было кондуктора, а водитель ничего не объявлял, хотя вроде бы в таких случаях и тогда платили водителю. Всего с собой у него было чуть более тридцати тысяч, это был доллар после того дефолта, после девяносто восьмого и долларов пять сейчас, в девяносто седьмом.

В сорок шестом году пять долларов не были той суммой, на которые можно было бы нормально поесть. Купить какой-нибудь чебурек плюс попить – это да, но не так чтобы разгуляться. То место, куда он направлялся, было в километре, может чуть меньше, и там всегда, едва ли не с советских лет, был продовольственный магазин. Потом, в будущем, магазины исчезали и появлялись, но площади, располагавшиеся на первом этаже пятиэтажки, никуда не девались и не пустовали.