Эй, девяностые, к вам пришли!

Глава 6.

Зимин шел прочь из города, хотя до настоящего чистого поля было топать и топать. Километров пять если не больше. Да он туда сейчас и не собирался. Менее чем в часе пути пролегала железная дорога – одиночная ветка без электропровода, пробегавшая от западной части города на восток и далее на юг, к реке, где был на данный момент не то работавший, не то заброшенный гравийный карьер. За все годы он несколько раз приходил в запустение и оживал. На своем двадцатикилометровом протяжении железнодорожная ветка проходила мимо многочисленных складов, предприятий и совхоза, раскидывая к ним, где работавшие, где затерянные в дикой зелени ответвления.

Сейчас он не без интереса глазел по сторонам, осматривая округу. Одна вывеска на складе стройматериалов продержалась до десятого года, когда он ездил здесь на работу, одну из многочисленных смененных. Вот девятиэтажный АБК завода, еще с чистыми стеклами, не заброшенный. Даже часы с табло из ламп накаливания, установленные на самом верху, еще работали.

Опоры ЛЭП, стоявшие то тут, то там, не менялись со времен смутно вспоминаемого детства до самого сорок шестого и возможно простоят и дальше, если ударная волна их не свалила. Время от времени их подновляли, окрашивая то чем-то вроде серебрянки, то просто светлой краской. Сейчас они были в серебрянке – в эти поругаемые за разруху девяностые тоже что-то да делали. Как бы то ни было с этими ЛЭП, но в масштабах его, Зимина жизни, можно было сказать, что эти мачты и башни были стары как мир. Про железку, к которой он направлялся, такого сказать было нельзя – к большому разочарованию, надо думать, не одного Зимина, они, железнодорожники, заменили удобные для ходьбы деревянные шпалы бетонными. Сами по себе те тоже были ничего, но наваленный как попало щебень, наваленный и на шпалы, то и дело попадал под ноги и норовил попортить обувь. Сейчас этого не должно было быть. Как не было многих домов-муравейников, возведенных в двадцать первом веке. В этом смысле Зимин был тем еще врагом прогресса и разрастания городов в частности.

Железка встретила запахом креазота и негромким звонким стуком – такие раздавались раз в минуту или около того, когда рельсы разогревались на солнце. Зимин закрыл глаза, вдохнул почти что летний воздух и почувствовал приятное головокружение. Потом открыл глаза. Убегавшие на запад рельсы подрагивали вдали – играл разогреваемый весенним солнцем воздух.

Машинально оглянувшись в противоположную сторону, туда, где был перекинутый через уже пригородную магистраль мост, он ступил на шпалы. Тут его охватило чувство, что сейчас уже две тысячи десятый, или одиннадцатый. Тогда он прохаживался досюда во время обеденного перерыва, нередко опаздывая минут на десять.

– Президент Медведев посетил штаб-квартиру Эппл и протестировал подаренный ему смартфон, – вслух проговорил он новость тех времен, желая усилить впечатление.

Впрочем, он изначально отдавал себе отчет, что с айфоном он промахнулся, и то был год восьмой или девятый, а не одиннадцатый. В десятом была занимательная размолвка с Беларусью. Вроде из-за каких-то таможенных пошлин на молочные продукты. Ну формально, на самом-то деле кто его знает. На пару месяцев Россия, российские СМИ начали выступать с поистине западных позиций, клеймя Лукашенко как диктатора. К началу зимы про это никто не вспоминал. Зимин запомнил и сейчас отчего-то тоже вспомнил.

Пройдя с полкилометра, он дошел до стрелочного перевода, уводившего немного ржавую, но судя по всему использовавшуюся колею в полосу тополей и далее в склады. Здесь-то он и решил притормозить. Поставив сумку на шпалу, он в очередной раз полез в карман за телефоном, после чего точно так же как и в первый раз выругался. Еще вспомнил неплохую «моторолу», которая была у него в те годы. Плоская такая, в алюминиевом корпусе. Надо будет снова такую купить…

Проведя рукой по рельсу, он на мгновение задумался, но сразу же сообразил и полез в сумку.

Тонкая тетрадь, попавшаяся под руку, была по физике. Разворот был уже заполнен, а для задницы, даже в том, то есть в этом возрасте, одного тетрадного листочка было маловато. Он уже хотел было выдрать нахрен теперь не нужный ему двойной лист из середины, но в последнее мгновение помедлил, и тетрадка осталась в целости.

Общая тетрадь, в которую физика была вложена, была исписана какими-то сочинениями, но судя по надписи на внутренней корке, это была история. Он вроде бы помнил, что у него была мощная девяносто шести листовая по химии и была она темно-синяя, а эту так и не вспомнил. Разворот этой также был исписан. Пролистав тетрадь взад-вперед он мельком углядел основную нить писанины. Тогда они проходили… Весь этот стимпанк. Девятнадцатый век и начало двадцатого. Вначале весь мир, во второй половине года Россию и революцию.

– Не институт, зачет по ней не сдавать, – решил он и выдрал середину.

Будь у него сейчас, в этом времени телефон с ютубом, то по этой истории он уделал бы саму историчку, но телефона и ютуба не было.

– Почерк-то какой дебильный, – проговорил Зимин вполголоса, перелистывая тетрадь уже устроившись на рельсе. Вообще отчего-то теперь его тянуло так вот проговаривать вполголоса, словно рядом кто-то был, но внимания такой мелочи он сейчас не придавал.

Что касалось почерка, то это был обычный небрежный пацанский почерк. То, что вызвало раздражение, заключалась в том, что буквы хоть и нехотя, но были соединены как учили еще в первом классе. В институте он уже в первый год писал все буквы исключительно раздельно, и не только он. Конечно, совсем не так, как это было необходимо на чертежах, писал коряво, но все эти пережитки школы в виде этого детского написания были искоренены.

Зимин достал из сумки запотевшую банку и открыл ее. Пиво дало в голову с первых глотков и это было потрясающе. Определенно дело было в состоянии молодого организма, ко всему не переживавшего все эти совершенно ненужные тренировки алкоголем, которым нещадно подвергали себя некоторые сверстники из этих времен. Вроде тех приматов, что захотели тысячу рублей. Что до Зимина, то пару раз они на троих, подумать только, распили две пол-литровых банки пива. Это было в первый раз. Во второй так же втроем купили этот вот FAXE. Отчасти под влиянием воспоминаний о том событии Зимин и сделал свой выбор сегодня. Первый раз был осенью этого десятого класса, второй под новый год. В общем можно было сказать, что они были молодцы и подсаживаться на алкоголь не торопились.

Зимин мечтательно глянул в небо и потянулся в сумку за сигаретами. Первые затяжки дали в голову так, словно он выпил уже не одну полуторолитровку и выкурил пол-пачки.

– Ну и дела, – пробормотал Зимин, туша недокуренную сигарету о шпалу.

Вдали послышалось завывание дизельного двигателя, вернее так выли вентиляторы тепловоза. Маневровый ТЭМ-2 тащил состав гулко грохотавших пустых вагонов. Зимин поднялся и встал поодаль от путей, хотя вроде бы он по привычке глянул на стрелку еще когда заходил сюда.

Действительно, было бы очень досадно сейчас получить «удар поездом», когда вся жизнь впереди. Поезд не ядерная ракета и хрен его знает…

– Может не поступать никуда, а выучится на машиниста и ездить себе, – промелькнула в голове довольно несуразная мысль, которую он тут же отогнал.

Как было нужно поступить на самом деле, он даже не обдумывал, он просто это знал. В две тысячи девятом году или около того появится биткоин, и он купит несколько флешек и, наверно, жестких дисков. И, скорее всего, поспекулирует частью, а не будет просто ждать. И к середине десятых он уже купит дом у моря, или квартиру у моря. Заграницей. В Болгарии или в Греции, или еще где. Не в середине десятых, так до двадцатого, до коронавируса. Надо только дотянуть до этого времени. «Вот и все ребята», как говорили в старых диснеевских мультиках в конечной заставке. Надо только дотянуть. А там что… А там он, может быть, купит кучу CNC станков как у тех технарей-ютуберов, и будет делать всякие интересные штуки. Хоть этот вот тепловоз в соответствующем масштабе и с работающим дизелем. Разобраться в этих станках и их программировании виделось ему куда более легкой задачей, чем выполнение этих дурацких упражнений из тетрадей, что были в сумке. Он и разбирался и не без успеха. Только не в дорогущих станках, а в том, что позволял обычный компьютер ну и скромная мастерская. А теперь все будет по-другому. Надо только дотянуть, – в очередной раз повторил он, шагая по деревянным шпалам уже обратно, к стрелке.

Глава 7.

Обратная дорога проходила совсем по другому маршруту. Пройдя километров пять, если не больше, допив-таки пиво и даже проветрившись, он вышел к другому району города, на улицу с убитым асфальтом и опять же трамвайными путями. Ботинки основательно запылились и из коричневых превратились в совершенно матовые. С этим надо было что-то делать. Хождение по траве особо ничего не изменило. Дождавшись автобуса, он протиснулся в толпу и пристроился у заднего окна. Это был тот легендарный советский «ЛиАЗ» – сейчас едва ли не половина всех автобусов были ими. Ну, может быть треть. В десятом году это уже была такая экзотика, что увидев такой на улице, он потом рассказывал про это приятелям.

Автобус двигался к центру, и толпа все пребывала и нажимала, хотя это был вечер и все должны были ехать из центра. В эти времена, выходит, все было чуть по-другому. Тут он почувствовал мерзкий запах перегара. Не какого-то не особо заметного, как в будущем. И не того «ягуаровского», как в молодости, хоть и тошнотворного, но какого-то цивильного что ли, нет, сейчас это был настоящий, советский.

Зимин пришел к выводу, что не пройдись он и не проветрись, останься до сих пор не протрезвевшим, ему бы сейчас стало нехорошо. Все же люди прошлого несколько отличались от общества будущего, тоже имевшего свои заскоки.

Сделав нужную пересадку, втиснувшись в троллейбус, он еще с полчаса протрясся по избитому асфальту проспекта. Плюсы все-таки были – в городе практически не было пробок. Конечно, на светофорах стояли, особенно в центре, но в сравнении с последующими десятилетиями это было как за несколько часов после пика, не как ночью, но вечером, в девятом часу или около того. Все портили разве что нерасторопные советские грузовички и самосвалы, которые редкостью здесь не были.

Когда он подходил к дому, небо уже окрасилось в предзакатные тона, с избытком желтого. Еще он зашел в аптеку и купил копеечного цитрамона, две таблетки которого заметно приободрили. Дт того, выйдя из транспорта, он почувствовал, с запозданием почувствовал, как пропитался дымом, растворенным а воздухе весенним дымом от горевшей где-то травы. Такое бывало после и во время весенних выездов на дачу, но не после школы. Впрочем, это было мелочью.

Свой двор, ограниченный с трех сторон здоровенным L-образным панельным, где он жил, и домом поменьше, повторял в своей конфигурации тот, что он проходил утром, только здесь вместо долгостроя был работавший детсад. Двор кипел своей жизнью – мужички возились у своих убогих автомобилей, какая-то тетка развешивала ковры. Еще пара обормотов лет под тридцать выгуливали своих кобелей, тех, что сообща с другими своими собратьями без малейшего стеснения изгадили газон или то, что им считалось. Из какого-то открытого окна или балконной двери играла музыка. Это был русский рок, что могло свидетельствовать о каком-никаком вкусе и интеллекте, но с тем же успехом могло и не свидетельствовать, и музыка могла нестись из самого настоящего наркопритона.

Поодаль от тропинки была устроена скамейка, рядом с которой был каркас от того, что было когда-то столом. Тем, за которыми в киношках сидели мужички с домино. Лавка была занята группой из пяти нищеватого вида пацанов, явно не вполне добропорядочной компанией. На расстоянии в полтора десятка метров он попытался высмотреть в группе тех двоих, но вроде бы там их не было. Когда расстояние сократилось, он просто двигался с равнодушным видом. Кто-то что-то рассказывал кому-то с характерным дегенеративным тоном и матерками. Вроде бы, такие тут нередко собирались, но какой-то угрозы от них не исходило – все же двор был полон людей, возможно их же отцы были среди этих людей, а в темное время суток он, тогдашний Зимин, здесь не шлялся. Зима была не в счет – зимой тут было не разгуляться.

Зайдя в по-прежнему вонявший тухлым мусором подъезд, он услышал отдаленный гул человеческих голосов – это определенно была та шушера, что засрала этаж, что был ниже его площадки. И как только он ухитрялся проходить мимо их всех?

– Баллон что ли купить и вытравить их? – прикинул он в уме, вызывая лифт.

И тут же отверг идею, как полностью несостоятельную – уж после такого дела точно будут какие-нибудь последствия, может и от взрослых.

Доехав до своего этажа, он вышел, достал ключ и открыл первую дверь, отделявшую так называемый карман от подъезда. Потом открыл свою и вошел в коридор. Мать, находившаяся на кухне, выглянула и ушла обратно.

– Тебе Влад звонил только что, – объявила она.

– И что сказал?

– Что сказал! Тебя спрашивал. Что он должен был сказать?

– Я перезвоню.

Самым удивительным сейчас было то, что никаких эмоций все только что произошедшее у него не вызвало. Он разговаривал с матерью так, словно был тем пацаном из девяносто седьмого года. Ну да, сегодня он прогулял школу, но мать он видел каждый день, а все что ему сейчас нужно, это замять неловкость с позвонившим одноклассником, которому, очевидно, хотелось знать чего он, Зимин, сегодня не явился.

В эмоциональном плане он сейчас не был человеком из сорок шестого года. Словно в голове переключился какой-то невообразимый по своей сложности и эффективности коммутатор.

– А как Он?

– А что Он? Спит себе, чего ему, – послышалось с кухни.

Так, словом «Он» Зимин и Мать не сговариваясь называли папу, когда он совершал очередное свое похождение. Зимин и сейчас бы, со своей обновленной «химерной» памятью не сказал бы, откуда это пошло. В нормальных обстоятельствах Зимин обращался к нему «Батя», и папа, со слов матери был этим вроде как не вполне доволен. Но когда много позже Зимин стал называть его исключительно «папа», то это деморализовало его куда сильнее.

Разувшись, Зимин направился в свою комнату, поставил сумку и пошел мыть руки, попутно раздумывая, что делать дальше. Однако быстро нашелся, возможно часть памяти из прошлого, то есть теперь настоящего, помогла. Он направился в зал и включил телевизор. Папа теперь спал в комнате, которую раньше занимала старшая сестра, уехавшая учиться аж в соседнюю область.

По первому каналу, который сейчас назывался ОРТ, а в сороковых был переименован в «Центральное Телевидение», шел какой-то бразильский сериал про хрен знает что. Зимин помнил большинство, начиная с «Марианны, которая тоже плачет», потом «Марии», потом «Розы», которая тоже Марианна, но те были Мексиканские. Потом была Бразильская «Тропиканка» и она была живее и веселее хотя бы тем, что там часть действия проходила на открытом воздухе, а не в павильонах. Потом был бразильский сериал про двух сестер-близняшек, которых все путали, а потом еще какая-то хренотень, где одна из этих сестер, то есть единственная из них, актриса-латиноамериканка, играла мамашу семейства, где был вроде как чокнутый сынуля лет двадцати, имевший обыкновение строить всей семье козни и еще ржать изображая злодея, бреясь перед зеркалом. В конце он исправился. Подробностей Зимин и сейчас несмотря на полутораминутные старания не вспомнил, возможно смешав несколько сериалов.

Сейчас же шла совсем непонятная байда. Скорее всего, дело было в том, что в этом возрасте он перестал не то что смотреть, а следить за этим сериалами – сестра уехала, а родители охладели к этим мыльным операм еще на «Марии» или «Розе».

– Пельмени скоро будут, – послышалось с кухни.

– Ладно, – ответил Зимин и потянулся к пульту, чтобы переключить канал.

На второй кнопке, на РТР была какая-то унылая документалка про советское кино, может про какого-то артиста. На третьей, занятой по большей частью местным вещанием и обрезками канала «TV6-Москва», шел клип Эйс-Оф-Бэйс. На четвертой кнопке был какой-то второсортный американский фильм с гнусавым переводом. Зимин щелкнул на пятую и тут во весь экран показался Киселев. Не то, что потрясал умы, начиная с десятых и далее, а тот, что эмигрировал, и ни куда-нибудь, а в Киев. Внизу экрана ожидаемо был логотип НТВ.

Поглядев с пару минут на диковинное зрелище, Зимин снова вернул на ЦТ, то есть ОРТ и двинулся прочь из зала, поначалу направившись в свою комнату, но свернув на кухню, снова поразившись этой своей бессердечности, которую включил неведомый коммутатор.

Зимин же из девяносто седьмого года не пошел бы на кухню, потому что мать не любила, когда ей мешаются – посреди кухни стояла табуретка с тазиком и дуршлагом. Так она делала из молока самодельный творог, который, конечно же, кто бы сомневался, был лучше магазинного. Зимин не ел ни тот ни другой.