- -
- 100%
- +
Пауза прошла, как тень. Она ничего не сделала. Но она была. Этого было достаточно.
– У лавки – осторожно, – предупредил Максим.
Дверь в лавку приоткрылась сама. Хранитель стоял внутри. Его глаза были ясные.
– Дверь была закрыта. А сейчас – открыта., – сказал он спокойно.
– Кто-то трогал? – спросила Марина.
– Никто, – ответил он.
Он протянул Марине маленький мешочек с солью.
– На ободок – по крупинке, – пояснил. —Для памяти металла. Чтобы он помнил форму.
Алина приложила мешочек к колоколу. Изнутри откликнулась лёгкая дрожь – согласие.
И в тот же момент из дальнего угла лавки раздался звук, которого никто не издавал. Тихий металл стукнул о металл. Всего один раз. Как в старых железных башнях, где ветер иногда задевает язык колокола.
Хранитель поднял голову, и все остальные тоже.
– Не наш, – сказал он. – Внешний.
Марина вышла на улицу первой. По переулку шёл человек. На нём был белый шарф. Он не оглядывался. Он шёл так, будто знает маршрут. Он не смотрел на витрины, которые в этот час ловят чужие отражения. Он не оставлял следов – снег скрипел под его ногами, но не запоминал шаг.
Алина не видела его лица. И ей не хотелось видеть.
– Внутрь, – сказала Марина.
Они закрыли дверь. Хранитель повесил на крючок тяжёлую щеколду.
– Это он, – проговорила Алина.
– Он, – согласился Максим. – Но нам пока рано. У него сегодня только проба.
– Он проверял замок, – тихо сказала Лиза. – И считал нашу паузу.
Хранитель протянул Алине горячую кружку с чаем.
– Пойдёте домой – не по набережной, – сказал он. – По дворам. И не задерживайтесь у зеркал. Сегодня там будет второй слой плотней.
– Принято, – ответила Марина.
Они вышли вместе. По дворам было темнее, но безопасней. Возле одного из подъездов на стекле висела тонкая нитка инея. Её почти нельзя было заметить. Но она была. Максим кивнул Марине, они остановились.
– Не трогать, – напомнила Алина – себе и им.
– Не трогаем, – согласилась Марина. Она коснулась смычком о воздух на высоте ладони над ниткой. Звук был короткий и сухой. Нитка исчезла.
– Запишу, – сказала Лиза. – «Белая нитка на стекле. Снято смычком. Без отката».
Возле следующей арки их встретил запах замерзшей липы и хлебный дух из булочной. У входа в арку стоял кот. Он смотрел мимо людей, в пустоту. Глаза у него были светлые. Он чуть шевелил хвостом. Когда команда прошла мимо, кот отвернулся. Кошки в этом городе знают больше, чем говорят. Но они держат свои знания при себе.
У Дома было тихо. За воротами снег был нетронут. Лёд на ступенях не блестел. Это было правильным знаком: когда блеск без источника – это беда.
Лиза вошла первой и взяла журнал. Она открыла его и дала всем прочитать: «Голос без дыхания. Формула. Пауза у лавки. Человек в белом шарфе. Не смотрел по сторонам. Не оставил следа».
– Ночью я останусь у двери, – сказал Максим.
– Я – у окна, – сказала Лиза.
– Алина – в середине, – сказала Марина. – Между нами.
– Я положу соль на край колокола, – ответила Алина. – Как научили.
Ночь её нашла не первой и не последней. Сна было мало, а тишины много. Алина лежала и слушала, как Дом устраивается. Где-то на лестнице поскрипывала ступенька. В печи шуршали дрова. В окне виднелась тонкая дворовая тень. Колокол лежал рядом, на подушке, и дышал. В какой-то момент она подумала, что теперь всё как в детстве, когда бабушка клала рядом с постелью старую «пушку» – маленький будильник, который тикает. Только здесь вместо тиканья был не звук, а его отсутствие. И это отсутствие было ярче любого звона.
Засыпая, она увидела башню. На ней стоял человек в старом пальто. Шапка линялая. Он не поворачивался. Он смотрел на север. Снизу тянулась река вся в снегу. У него в руке был невидимый язык колокола. Он держал его, и всё вокруг слушало.
– Ты слышишь меня? – спросила Алина вслух. Внутри сна.
Ответ пришёл не словом. Скорее – горячим светом под кожей. Он сказал: «Да».
– Ты хочешь, чтобы я звонила тогда, когда ты скажешь? – спросила она.
Долго было пусто. Потом: «Нет».
– Тогда чего ты хочешь?
«Порядка», – ответил он. – «Чтобы граница стояла. Чтобы имена жили. Чтобы вода брала плату по счёту, а не по прихоти».
– Ты будешь мне мешать?
«Буду мешать, если ты соврёшь себе и воде», – сказал он дальше. – «И буду помогать, если пойдёшь до конца».
– Я боюсь, – призналась она. – Иногда мне кажется, что звон ведёт меня.
«Звон – движение, – сказал он. – Ты – рука. Ты решаешь».
Он замолчал. Башня ушла. Осталась тишина. Она проснулась. В комнате было темно. Дом держал ночь.
На рассвете Дом услышал скрип снега у ворот. Он был тихим и ровным. Так ходит человек, который знает, куда придёт. Максим поднялся, не включая свет. Он подошёл к двери и нащупал на щеколде привычный холод металла.
– Не открывай, – сказала за спиной Марина.
– Не открою, – ответил он.
Шаги остановились. Под самой дверью, как будто человек наклонился к щели, прошёл едва слышный шёпот:
– Алина. Открой. Я – от твоей бабушки. Она зовёт.
Алина стояла в коридоре. Она ничего не говорила. Колокол у неё на груди замер и стал холодным.
– Имя, – сказала Марина.
– Назовись, – повторила Алина.
Снаружи тишина. Потом – чужой выдох.
– Нельзя, – сказал голос. – Секрет.
– Тогда уходи, – сказала Марина. – Здесь секретов не берут.
Шаги отошли. И сразу на перилах крыльца образовалась белая полоска инея. Она была тонкой, как волос. Лиза схватила журнал и карандаш. Но писать не стала. Просто смотрела, как Марина поднимает смычок.
– Только воздух, – сказала Марина тихо.
Она провела смычком так, чтобы звук родился у самой полоски, но не коснулся её. Полоска исчезла. Дом выдохнул. Лиза записала, уже потом:
«Ложный зов у двери. Ссылки на бабушку. Имени нет. Ушла. Белая нитка – снято воздухом смычка».
Максим отступил от двери.
– Он узнаёт нас, – сказал он. – Он проверяет способы входа. Сегодня он взял «бабушку». Завтра возьмёт другие вещи.
– Мы тоже учимся, – сказала Марина.
Утро вошло в Дом. Вместе с ним – маленькая последовательность простых дел. Лиза разнесла по соседям свежие листы. Хранитель прислал через мальчишку пакет с новой солью и платком для металла. Корнёв принёс мешочек с мелом. Аянга заглянула на минуту, оставила на столе сетку и ушла, не говоря ничего. Янь Шуй передал через Лизу бумажный знак со словом «Закрыть». Его положили на полку рядом с колоколом.
Алина села у окна. Она осталась с собой на полчаса. Этого было достаточно. Она достала колокол из-под свитера и положила его на ладонь. Поднесла к губам и шепнула:
– Я – Алина. Ты – колокол. Мы держим.
Колокол не прозвучал. Но в комнате выровнялась тишина, и воздух стал глубже. Лёгкий запах соли из мешочка спустился на стол. Алина сидела ровно. Она почувствовала, как её спина стала прямой не потому, что надо, а потому что так правильно.
Марина подошла и положила ладонь ей на плечо.
– Сегодня мы не идём к мосту, – сказала она. – Сегодня держим дворы и смотрим в витрины, но боковым взглядом. Если увидишь, что стекло тянет – считай. Если голос назовёт имя, которое тебе дорого, – молчи. Любая наша связь – ключ для чужого.
– Поняла, – ответила Алина.
– И помни, – добавила Марина. – «Когда отражение станет тобой…» – мы уже слышали эти слова. Это не правда. Это только текст. Он пустой без дыхания.
– Я знаю, – сказала Алина. – Я тогда закрыла глаза. И ничего не случилось.
– Потому что ты сама решила, – сказала Марина. – Не потому, что кто-то победил в словах.
Она наклонилась и поцеловала Алину в макушку – так, как целуют младших, которых берут в круг. Это было не театрально и не показушно. Просто знак: «ты своя».
Максим стоял у двери и смотрел на них. Он улыбнулся, и улыбка вышла тёплой и короткой. Ему этого тоже достаточно.
Днём они вышли в город. У аптеки стояла женщина. Она читала наш лист и двигала губами. Она произносила «раз-два-три» и отводила взгляд от витрины. Она повернулась к Марине и сказала:
– Я думала, это шутка. Теперь – нет.
– Это не шутка, – ответила Марина. – Это порядок.
У соседнего киоска мальчик держал в руках зеркальную игрушку. Он покрутил её и увидел внутри чужой узор. Максим подошёл, взял игрушку двумя пальцами – не грубо, а как-то так, чтобы не обидеть – и повернул другой стороной.
– Смотри на снег, – сказал он. – Он настоящий.
– А там? – мальчик показал в сторону лужи.
– Там тоже настоящий, – ответил Максим. – Но сейчас – не для тебя.
Мальчик кивнул. Отошёл. Его шаг был ровный. Лиза записала: «Игрушка зеркальная – отвести взгляд ребёнку. Объяснение – простыми словами».
На спуске к воде лежал фантик, который не уносило ветром. Он словно думал лететь или остаться. Марина подошла, подняла его и бросила в урну. В воздухе щёлкнуло, как от снятой невидимой нитки. Она почувствовала это краем языка – как в детстве, когда пробуешь снег.
– Наши, – сказала она. – Просто мелочи.
Когда солнце село, белые глаза на столбах не зажглись ярче. Они были прежними. Но в одном дворе лампа задрожала. Лиза стояла под ней и считала:
– Раз. Два. Три. В сторону.
Лампа перестала дрожать. К ней подошёл старик с собачкой. Он остановился, снял шапку и прочитал вслух объявление. Потом надел шапку обратно, кивнул Лизе и сказал:
– Спасибо. Я теперь у воды не смотрю прямо. Всё равно её люблю.
– И правильно, – сказала Лиза.
Они вернулись в Дом без происшествий. Хранитель прислал записку: «Ночь будет холодной. Тишину держите короткими вздохами. Сны не обижайте, но и не кормите».
Марина прочитала вслух. Все посмеялись тихо и успокоились.
Перед сном Алина вышла на крыльцо. Ей хотелось вдохнуть этот мороз – до лёгкого жжения в груди, чтобы потом легче спать. Она встала на верхнюю ступень и посмотрела на двор. На снег. На темноту, которая не держит угрозу, а просто есть.
И тут она увидела: в стекле соседнего подъезда на миг появился силуэт башни. Это было не отражение дома. Это были чужие контуры. Внутри этого краткого видения снова стоял человек в пальто. Он повернул голову и посмотрел на неё. Не прямо, а чуть мимо. И медленно поднял руку – не в приветствии, не в угрозе. Как дирижёр поднимает палочку перед первой нотой.
– Раз, – прошептала Алина.
Башня исчезла. Она вздохнула второй раз.
– Два.
Соседское стекло стало пустым.
– Три.
Она закрыла глаза. Открыла их. В стекле отражалась только она, крыльцо и тёмный двор.
– Видела? – спросил Максим. Он стоял у неё за спиной, из тени.
– Видела, – призналась она. – Но всё спокойно.
– Всё спокойно, – повторил он. – Потому что ты это сделала спокойно.
Они вошли в Дом. За дверью было тепло и светло. Соль лежала в плошке. Колокол – на тканевой подушке. Сеточка Аянги – на спинке стула. Знак Янь Шуя – в рамке на полке. Это была их маленькая система. Она держала такие ночи лучше любых больших слов.
Ночь не стала хуже. Она просто была длинной. В какой-то момент снова прошёл шёпот у двери. Опять чужой. Он пробовал новые слова. Он звал «по делу», «от имени службы», «для твоей безопасности». Он не называл имён. Он не называл себя. Он всегда молчал в нужном месте. Дом не ответил. Он держал тишину.
Под утро Марина встала и тихо сыграла «сборку утра». Это была простая мелодия из трёх нот. Дом её знал. И улица её знала. И даже лёд слышал её не как приказ, а как точку опоры.
– Сегодня будет лучше, – сказала она. – Потому что мы вчера не ошиблись.
– А завтра? – спросила Лиза.
– Завтра – будет как надо, – ответила Марина. – Потому что мы будем готовы.
Алина сидела у окна, смотрела на белую полоску света на подоконнике и думала о башне. Она не боялась. В ней была работа. И эта работа требовала не храбрости, а верности простым вещам: «имя – счёт – взгляд – отступление – музыка – тишина – люди рядом».
К середине дня Корнёв принёс новость:
– У парка на столбе мы нашли наш старый репер. Он держится. «Белые» его не подменили. Я наметил мелом.
– Молодец, – сказала Марина. – Это важно. Нам нужны свои точки.
– Ещё, – добавил он. – В зеркальном слое у того места есть проход. Тонкий. Я там не пройду один. Нужны мы все.
Марина кивнула.
– Ещё не сегодня, – сказала она. – Два дня держим город. Потом – в слой. Туда, где башня. Там и поговорим с его тенью.
Алина не вздрогнула. Она только глубже вдохнула.
– Я пойду, – сказала она. – Потому что он в моих снах.
– Ты пойдёшь, – согласилась Марина. – Но только с нами.
Максим посмотрел на неё и коснулся её пальцев мимолётно, так, чтобы заметила только она. В этом прикосновении было согласие и обещание.
Лиза подняла журнал и прошептала:
– Часть первая – «Морозная тишина и первые трещины». Наш сегодняшний лист – про тишину, но и про трещину тоже.
– Напиши, – сказала Марина. – «Шёпот Харбина» – так и назовём.
Лиза вывела крупно:
ШЁПОТ ХАРБИНА
Башня в снах. Фраза на воде. Человек в белом шарфе. Белая нитка на стекле. Не отвечали. Держали счёт. Город выровнялся. Переход – позже.
Она поставила точку. Точка легла на бумагу как печать – не окончательная, но нужная. Дом выдохнул. Амур, этот огромный сосед, тоже выдохнул где-то в глубине своей ледяной груди. И город прожил ещё один день – честно, без лишних слов и без лишнего страха.
Город ответил сдержанно: шаги тише, окна – суше. Но там, где сворачивал ветер, слышался чужой пульс. Дом держал меру, а витрины пытались держать взгляд. «Добавим завесы и соль, – сказала Лянь Хуа. – И соберём больше голосов». Ночь готовила новые иголки тишины.
Глава 8. Кромка зеркала
В Доме утром было тепло. В печи шептал огонь. На столе лежали приготовленные вещи: соль в маленькой плошке, тёмная ткань для металла, мел, узкий платок для горла Алины. Хранитель положил рядом бумагу с короткой схемой – не карту улиц, а намётки мест, где воздух «слушает»: парк, мост, спуск у станции, старая баржа, переулок у Лавки.
– Сегодня – парк, – сказал Корнёв, ворочая в ладони мел. – Там тонкий проход. Один не пойду. Надо «связкой».
– Пойдём связкой, – ответила Марина. – Без геройства. Входим боком, выходим сразу. Не задерживаться, не уговаривать. Мы смотрим, где держится шов. Мы не «работаем с чужим». Мы работаем со своим.
Максим кивнул. Камень Звезды лежал у него в руке. Камень не тёплый и не холодный. Он просто был.
Алина заправила волосы под капюшон. Колокол на груди висел как привычный. Ударов сегодня не планировали больше одного. И тот – только на входе. Она знала: лишние звуки здесь – как лишние двери в пустой квартире. Пользы мала, опасностей много.
Лиза стояла у окна и писала:
Протокол тонкого прохода у парка
Имя – вслух.
Три вдоха – взгляд отвести.
Скрипка – две ноты.
Колокол – один удар.
Камень – на линии.
Два шага внутрь – один назад – выход.
На выходе – молчание, кроме имён.
– Вешать это на двери не будем, – сказала она, закрывая журнал. – Это для нас.
– Для нас, – повторила Марина. – И для воды.
Хранитель подал чай. Пахло терпко.
– Если увидите знак звонаря – не трогайте, – сказал он. – У него свой счёт. Он не любит, когда его исправляют.
– Какие знаки? – спросила Алина.
– Три коротких надреза на железе, – ответил Хранитель. – Или пустое место там, где должен быть знакомый звук. Ты поймёшь.
– Поняла, – сказала Алина.
Они вышли.
Путь к парку лежал дворами. Снег шёл редкими иглами – резал воздух и тут же таял в дыхании. На перекрёстке «белые глаза» не мигали, но стояли как хозяева. Марина вела всех не прямо, а по малой дуге, чтобы свет от глаз не ложился на лицо. Максим прикрывал Марину плечом, когда они проходили под столбами. Лиза записывала время и короткие заметки. Корнёв шёл последним, оглядывался, отмечал мелом те места, где «слушатель» сильнее.
Парк встретил их тихо. Дорожки были утоптаны, лавки покрыты ровным налётом инея. На одном столбе мел Корнёва ещё держался, не смыт, не зацарапан. Это было хорошим знаком.
– Здесь, – сказал он. – Нить идёт от столба к полупрозрачной тени вон там. Не окно. А именно тень. На уровне человеческого роста.
Марина посмотрела боковым зрением. Взгляд на «раз-два-три» и в сторону. Тень стояла ровно. Внутри неё чувствовалось отсутствие звука, как в комнате, где вынесли пианино.
– Работаем, – сказала Марина. – По протоколу.
Они встали в диагональ. Максим поднял камень на ладони, как фонарик, который светит не светом, а знанием, куда не смотреть. Камень показал тонкую линию в воздухе. Лиза отступила на шаг и замолчала. Корнёв держал мел острым концом от себя. Алина приложила ладонь к колоколу и тихо произнесла:
– Алина. Амур.
Марина дала две ноты. Воздух перед ними стал плотнее. Колокол у Алины ответил телу теплом. Она ударила один раз. В тишине не родилось эхо. Значит, вход открыт.
– Два шага, – сказал Максим. – И одна мысль: «выход за спиной».
Они сделали два шага внутрь. На третьем вдохе отвели взгляд. Внутри всё разом изменилось на пол-тона.
Звуки стали короче. Шаги – тише. Цвета – блеклые. Столб с мелом выглядел как столб, но мел на нём стал темнее. Лавка с инеем дала глухой звук, будто дерево меняло породу. Сам парк был таким же – и нет. Здесь тени не были продолжением тел. Они лежали отдельно, как забытые вещи.
– Не смотреть к воде, – напомнила Марина. – Вода здесь другая.
Алина держала колокол ладонью и считала сама себе. Раз. Два. Три. Взгляд – в сторону. Она видела перед собой дорожку, на которой снег лежал ровно, как на чистой бумаге. На снегу были следы – их, только шаги внутри были длиннее, чем они делали. Этот мир всегда тянет на лишний шаг. И это надо знать.
– Камень, – сказал Максим.
Камень поднялся в ладони. Он не светил, но давал тон не-света. Линия «не смотреть» ушла влево. Значит, идти надо правее.
– Видите? – спросил Корнёв, указывая мелом на невысокую железную решётку у цветника. На ней – три коротких надреза. Как когтем.
– Знак, – сказал Хранитель в памяти Марине. – Не трожь.
Марина не тронула. И никто не тронул.
– Замечаете тишину? – тихо спросила Лиза.
Замечали. Но это была не тишина страха. Это была рабочая тишина, как в мастерской до первого удара молотка.
– Хватит, – сказала Марина. – Один шаг назад. Не теряем счёт. Выходим.
Они сделали шаг назад – и тут же шаг ещё. Воздух на границе шевельнулся. Мир стал прежним: влажнее, мягче. Снег на лавке снова начал тихо сипеть от собственного веса. Мел на столбе посветлел.
– Вышли, – сказал Максим.
Алина выдохнула. Колокол на груди расслабился. Он стал лёгким. Она не знала, что в этот момент её лицо стало спокойнее. Она просто стояла и слушала.
– Записываю, – сказала Лиза. – «Парк. Вход – гладко. Внутри: тени лежат отдельно. Решётка – три надреза (знак). Камень – линию даёт. Выход – без отката».
Корнёв присел, черканул мелом знак на снегу – не магию, не слово. Просто треугольник со стрелкой. Это делалось для памяти тела, не для чужих.
– Дальше? – спросил он.
Марина посмотрела на дорогу. Вдалеке – краешек реки. Внутри – тянет. Сила там своя. Но протокол говорит: «два шага внутрь – один назад – выход». Они вышли. Этого хватит на сегодня.
– Возвращаемся, – сказала она.
По дороге к Лавке Хранителя они молчали. Внутри каждого шёл свой счёт. В лицо било морозом. В одном дворе лампа дернулась, но не стала копировать чужой ритм. Значит, Дом и листы Лизы работают.
В лавке пахло знакомо. Чай, старая бумага, металл. Хранитель отложил книгу и посмотрел на их лица по очереди.
– Вошли? – спросил он.
– Вошли и вышли, – сказала Марина. – Видели знак. Три надреза на решётке.
– Это он, – сказал Хранитель. – Звонарь держал проход в парке около трёх зим. Он резал там, где не нужно говорить. Всем не объяснишь. А железу – одно движение, и оно помнит.
– Внутри – тени отдельно, – сказал Максим.
– Это нормально, – ответил Хранитель. – Этот слой не любит быть «как люди». Он любит быть «как вещи». Поэтому наши «имя» и «счёт» ему неприятны. Поэтому они и работают.
Алина стояла с чашкой. Чай был горяч, но не обжигал. Соль в плошке лежала маленьким холмиком.
– По краю колокола – одну крупинку, – сказал Хранитель. – Не больше. Это способ напомнить металлу, что он – круг.
Алина положила соль. Её пальцы работали спокойно. Колокол не звенел. Он принимал.
Лиза открыла журнал:
– Записала всё. Добавлю: перед выходом в парк мы слышали паузу. Она была у Лавки. И после – у столба в первом дворе.
– Пауза – не звук, – сказал Хранитель. – Но и не пустота. Это подготовка. Сегодня они из паузы говорят редко. Завтра – чаще.
– Сегодня вечером – никуда, – сказала Марина. – Дом, дворы, набережная, в парк больше не идём. Нам нужен сон.
– Нужен, – согласился Хранитель. – И нужна ясность: человек с белым шарфом идёт к нам «в мире». В зеркальном слое он тоже будет. Но там у нас правила. А здесь – у него. Поэтому сегодня держим дом.
Максим посмотрел на Марину. Взгляд – короткий, согласие – ясное.
Дневной обход был привычным. Возле рыбного павильона ножи тздавали правильные звуки. На пандусе у аптеки женщина остановилась и прочла лист Лизы. Она вслух повторила: «Если смотришь – считай. Если тянешься – отступи». Её лицо стало светлее.
На спуске к воде кто-то поставил снеговика и воткнул в него две ветки. На ветках лежал тонкий иней, но он не тянул чужой ритм. Просто мороз. Они прошли мимо. Лёд издал короткий звук – как кивок.
У баржи борт был чист – никакой карты, никакого намёка. Алина шла спокойно. Колокол не дёргался. В глазах у неё было больше внимания, чем страха. Максим это заметил и улыбнулся сам себе.
– Стало легче, – сказал он тихо.
– Потому что мы не торопились, – ответила Марина. – Это лучше всего.
Вечером Дом притих, но не засыпал. Люди в нём двигались медленно. Новички сидели на ковре и учились читать короткие листы вслух, не спотыкаясь. Лиза водила карандашом по строкам, исправляла места, где слово тянется сильнее нужного.
– Я уберу «сложные» слова, – сказала она. – Оставлю простые. Чем проще – тем крепче.
– Оставь «имя», «счёт», «три вдоха», – ответила Марина. – Больше ничего и не надо.
В кухне стояли Марина и Максим. Чайник грелся на маленьком огне. Марина откинула волосы, шаль соскользнула на локоть. Максим наклонился, провёл губами по её плечу – медленно, одним движением, без спешки. Она ответила, подалась к нему, их животы коснулись. Руки легли туда, где телу нужно подтверждение: всё здесь, всё своё, всё живое. В этом не было игры. Это был их способ закрепить порядок до ночи. Он поднял её на край стола, она прикусила его губу, он выдохнул. Потом она положила ладонь на его грудь, остановила.
– Дальше – ночью, – сказала она тихо.
– Я дождусь, – ответил он.
Они не смеялись. Они просто стояли и дышали. Потом вернулись к людям.
Ночь пришла без усталых шагов. Она сразу поселилась в комнатах. За дверью кто-то задержался, не решаясь войти. Но не вошёл. Белая нитка на перилах появилась и исчезла.
Алине не спалось. Не потому, что страшно. Потому что внутри была тянущая ясность. Не разговаривать о ней – и есть работа. Она вышла в коридор. Там было темно. Дверь на крыльцо закрыта. Но у двери стоял Максим.
– Дежуришь? – спросила она.
– Да, – ответил он. – Здесь лучше слышно.
– Звонарь сегодня молчит, – сказала она. – Но я его всё равно чувствую. Как пустую башню, у которой есть смысл, даже если в ней ничего не происходит.
– Башня не пуста, – сказал Максим. – Она держит. И ты держишь.
Алина подошла ближе. Его рука нашла её запястье. Пальцы были тёплые. В этот контакт вошёл и колокол. Там, где металл касался ткани, возникла едва заметная дрожь. Она не была звуком. Но она была.
– Я не хочу бояться, – сказала Алина. – Я хочу знать.
– Ты уже знаешь достаточно, – ответил он. – Остальное – дойдёт.
Она кивнула. Они стояли так ещё пару дыханий. Потом Алина ушла спать. Максим остался у двери.
Рассвет не спешил. Когда он пришёл, он принёс с собой мелкий снег и ровную тень от забора. Лиза встала раньше всех, сварила крепкий чай. Марина вышла на крыльцо и вдохнула мороз. Внутри не было тяжести. Было ощущение, что город сам просит идти ещё раз в парк – не в глубину, а пройти рядом, чтобы он видел: мы не боимся, но и не лезем. Это и называется договор.