Лёд зеркального города. Книга 2

Глава 9. Белая отметка у перил

Утро началось с тишины, в которой слышно, как Дом держит стены. Лиза встала раньше всех и провела ладонью по дверному косяку – проверила, не осталась ли от ночи тонкая инеевая нитка. Косяк был сухой. Стекло у окна без следов. На столе лежал «Журнал сбоев», раскрытый на вчерашней странице: короткие строки, по которым видно, как город учится.

Марина заправила волосы, взяла скрипку и вынесла её в коридор. Смычок лёг мягко. Струны отозвались еле слышно. Не музыка – дыхание дома. Максим спустился по лестнице в шерстяных носках, с кружкой. Камень Звезды у него в кармане был спокойный, без излишнего веса. Он сел на подоконник и посмотрел во двор. Снег лежал ровно. Лёд на ступенях не блестел. Порядок держался.

Алина появилась тихо. Колокол лениво согрел ткань под курткой. Она отметила, что не боится звука – боится паузы между звуками. Сегодня эта пауза тянулась дольше.

– Что снилось? – спросила Марина, не поднимая глаз.

– Башня, – ответила Алина. – Но далеко. Без человека наверху. Просто высота. Я стояла у подножия и слышала, как там пусто.

– Хорошо, – сказала Марина. – Пустая башня – лучше, чем голос без имени.

Максим взял из шкафа новый платок для шеи и протянул Алине.

– Надень. Сегодня режет холоднее.

– Спасибо, – она обернула платок, аккуратно уложив колокол под ним.

Лиза положила на стол чистый лист и написала крупно:

План на утро

Верхняя набережная: контроль света.

Переулки возле Лавки: следы инея.

Спуск у станции: прослушивание.

Возврат в Дом. К обеду – без задержек.

– Делаем короткий круг, – сказала Марина. – Вечером людей будет больше, и тогда нас потянет вода. Утром мы работаем для себя и для города.

Они вышли.

Верхняя набережная встретила их пустотой без угрозы. «Белые глаза» на столбах никуда не делись, но сегодня они не пытались вести. Они ждали. Марина подняла смычок и дала две ноты – не для льда, для света. Свет остался прямым.

Лиза записала: «07:18. Верхняя набережная. Свет – ровный. Без паузы. Ответ – нет.»

Максим прошёл ближе к перилам и остановился на расстоянии двух шагов от кромки. Камень в его руках отозвался слабым теплом – у воды что-то было, но не вышло к поверхности. Он отвёл взгляд на третьем вдохе и вернулся.

– Тянет низом, – сказал он. – Но тихо. Будет ждать вечера.

– Тогда не кормим, – ответила Марина.

Алина стояла между ними и слушала, как город вбирает их шаги. Колокол лежал у груди без движения. Он собирал тепло, как зерно собирает свет на ладони. Она подумала, что могла бы ударить один раз и вывести этот утренний крошечный разлад, но Марина не дала команды, а значит, тратить звук не надо.

Они двинулись дальше. По пути Лиза отметила мелом на подуровне две точки – там, где ветер делал короткий сбой. Мел держался на металле, как будто знал, зачем его положили.

На спуске у станции стояла пустота, привычная за последние дни. Внутри неё было слово, произнесённое кем-то вчера: «отражение». Слово засело, но потеряло дыхание. Марина подняла смычок.

– Имя, – напомнила она.

– Алина. Амур. Здесь, – сказала девушка.

Две ноты. Вода не ответила. Внутренняя пустота спала.

Лиза записала: «07:43. Спуск. Слово «отражение» – остаточный след. Не живое. Снято двумя нотами.»

– Возвращаемся, – сказала Марина. – К обеду Дом должен дышать ровно.

В Доме пахло хлебом и ясеневой золой. Хранитель уже ждал их в Лавке: на прилавке стояла круглая плошка с солью и слева лежала тонкая бумага – без печати, без подписи. На ней было написано несколько строк:

«Звонарь Харбина учит молчать.

Три удара – нельзя.

Имя – не отдавать.

Если позовут голосом матери – закрыть глаза, назвать своё имя, отойти в сторону на один шаг.

Ночью не открывать.»

– Это для вас, – сказал Хранитель. – И для тех, кто придёт за вами. Сегодня днём возьмут не имя, а доверие. Будут говорить правильные слова не теми голосами.

– Мы готовы, – ответила Марина.

Хранитель перевёл взгляд на Алину.

– Колокол держать ближе к коже. Не между слоями ткани, а у тела. Ему нужна твоя температура.

– Поняла, – она распахнула ворот и опустила колокол ниже, к сердцу. Тепло пошло глубже.

– И ещё, – сказал Хранитель. – Если в переулке будет тянуть к воде – не бегите сразу. Иногда нужно сделать паузу. Пусть чужой покажет, как он дышит.

Лиза перевернула журнал на новую страницу. Написала сверху: День – пауза перед рывком. Потом записала мелким списком адреса, где сегодня ещё стоит пройти.

– Обедаем и выходим, – сказала Марина. – Вечером людей будет больше, а значит, и их зеркал больше. Нам надо спланировать пути, чтобы не выводить всех в одно место.

Они поели в тишине. Это была правильная тишина. В ней не было ни тревоги, ни ожидания. Там стояла работа.

После полудня город стал плотнее. Дома дышали, как печи – без усилия, но каждый по-своему. В витринах магазина одежды полоскались чужие силуэты – их не было на улице, но они стояли в стекле, завернувшись в белые шарфы. Марина уводила взгляд на «три» и шла дальше. Максим прикрывал её от блика плечом и ладонью.

Алина заметила у одной витрины, как женщина постарше держит телефон экраном к себе и залипает. Девушка подошла мягко, не пугая, коснулась рукава и сказала:

– Давайте вместе. Раз. Два. Три. В сторону.

Женщина моргнула, отвела глаза, опустила телефон, благодарно улыбнулась.

– Кто вы? – спросила она.

– Мы – смотрители, – ответила Алина. – Просто считайте.

Лиза записала: «Витрина. Женщина. «Раз-два-три». Отпустило.»

У рыбного павильона ножи работали ровно, как музыкальные «закрытия». Возле булочной пахло сладким – и этот запах был настоящим, не зеркальным. Город не сдавался, он помогал.

Но когда они миновали короткий ряд частных домиков и вышли к переулкам рядом с Лавкой, воздух резко поменялся. Не ветер, не мороз – именно воздух. Появился тот самый тяжёлый, равнодушный такт, после которого люди часто говорят: «да что случится, если я загляну?» Марина сразу это почувствовала.

– Переулки – осторожно, – сказала она. – Идём не строем. Максим – левее. Лиза – сзади. Алина – со мной. Колокол – не трогай без команды.

Они вошли в узкий проход между стен. Там всё было тихо: ничто не шевелилось, но всё смотрело. Соседние окна смотрели изнутри застывшими занавесками. На кирпиче чёрными нитями сползали следы старого мокрого снега, днём замёрзшего, ночью подтянувшегося в тень.

У самой Лавки дверь была прикрыта. Лёгкий зазор оставлял тонкую полоску белого света по кромке. Хранитель редко оставлял двери неплотно. Марина положила ладонь на дерево – слушала. Дерево дышало домом. Никакой чужой руки на нём не было.

В этот момент из дальнего конца переулка вышел человек. Белый шарф лежал на его груди, как знак. Он шёл так, что снег под его ногами не хрустел. И дело было не в обуви. Он шёл, как идёт звук по воздуху: без уклонов, без веса. Он не смотрел на них. Он смотрел на дверь Лавки.

– Держи, – сказал Максим тихо.

Марина подвела Алину к стене, поставила её спиной к кирпичу и накрыла собой. Камень в руке Максима повёл себя странно – не остро, как при опасности, а вязко. Внутри камня появилась помеха, будто кто-то трогал тонкую струну и не пускал её звучать. Он выдохнул и убрал камень в карман, чтобы не дать чужому звуку поля.

Человек остановился метрах в десяти. Он поднял голову и повернул лицо. На лице не было ничего особенного. Рот обычный. Нос. Глаза. Только глазные белки казались белее, чем у живых. Может, от снежной тени. Может, от того, что он буквально не моргал.

– Добрый день, – сказал он. Голос был не громкий, но ровный. – Вы – хранители предмета?

– Мы – смотрители, – ответила Марина.

– Тогда вам будет проще. Передайте мне колокол, – сказал он. – Он опасен. У нас есть право изъятия.

– Назовите имя, – сказала Марина. – И имя службы.

– Это неважно, – сказал он спокойно. – У нас – полномочия.

– Без имени разговора не будет, – ответила Алина неожиданно для себя. Она не повышала голоса. Просто назвала условие.

Он не отреагировал на её слова. Внимание его было направлено на Марину – на скрипку, на руки. И в следующую секунду воздух изменился. Не ветер – всё тот же воздух, но внутри него откуда-то издалека шёл звук: тонкий, почти не слышный, похожий на натянутую струну, которой никто не касается. Этот звук был не из этого мира. Он пришёл из слоя.

Алина ощутила, как колокол под свитером охладел. Он не испугался, но стал готовым. Марина подняла смычок – плавно, без резкости. Камень в кармане Максима зашипел, как соль на углях, – только внутри, без реального звука.

– Передайте предмет, – повторил человек. – И будет закончено.

– Нет, – сказала Марина. – Имя.

Он вздохнул – или сделал вид, что вздохнул. Немного повернул голову. Снег у его ног едва заметно скрипнул, и этого хватило. Тихий, но не человеческий звук родился у земли и на мгновение произнёс ровную фразу: «раз-два-три». Он произнёс её так, чтобы все, кто живёт в этом городе, узнали ритм. Алина почувствовала, как тело само пытается открыть рот и отдать имя на четвёртом вдохе.

– Не бери чужой счёт! – успела прошептать ей Марина.

Алина закрыла глаза, так как учили. Сказала вслух:

– Я – Алина. Амур – слышит.

Словно невидимая рука отступила от её горла. Колокол согрелся в ладони. Лиза успела записать не слова, а сам рисунок сцены: «Переулок. Мужчина в белом шарфе. Счёт в воздухе. Попытка взять «три». Отведено именем.»

– Это опасно для города, – сказал он, не изменив тона. – Вы позиционируете себя как защитники. Докажите: отдайте.

– Жители умеют считать, – ответила Лиза неожиданно чётко. – Они справятся.

Он посмотрел на неё. Первый раз за разговор. Его взгляд не был взглядом человека. Это было «фото». Секунда. Две. Он оторвался и снова повернулся к двери Лавки.

– Я возьму предмет сам, – сказал он.

Он сделал шаг – и в ту же секунду переулок за их спинами дрогнул. Дом напротив Лавки, с кирпичной стеной и железной дверью, раскрылся внутренним холодом. Там, где пустота держала воздух, появилась белая отметка – тонкая полоска инея на перилах запасного входа. Она много значила: дальше – вода. Дальше – набережная.

– Не идём к перилам! – крикнула Марина.

Человек с белым шарфом резко переместился – без прыжка, без толчка. Он просто оказался ближе. И в эту секунду он протянул руку к груди Алины – не к горлу, не к руке, – прямо к тому месту, где под тканью лежал колокол. Палец не коснулся её, но ткань вздрогнула.

Максим вышел на линию между ним и девушкой. Камень в кармане дал короткий всплеск. В груди Максима отозвалось болью – как от удара тупым предметом, только удар был невидимый.

– Отойди, – сказал мужчина. – Не мешай.

– Я стою, – ответил Максим.

Марина не тянула больше. Она подняла скрипку и дала тон. Один. Чистый. Ровный. Звук не обрушился на чужого. Он лёг на перила, на стену, на белую отметку – как плоскость, которая перекрывает тонкую прорезь в воздухе. Белая полоска за их спиной схлопнулась. Перила перестали сиять. Переулок не повёл к воде.

Человек с белым шарфом в первый раз чуть изменился лицом. Словно отступил на один внутренний шаг.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда по-другому.

Он резко двинулся вперёд. Глаза его стали ещё светлее. Лиза не успела увидеть, как он проходит расстояние. Марина успела перехватить скрипку, Максим – плечом толкнул Алину в сторону и принял на себя удар.

Удар не был ударом. Воздух выбили из груди, как хлопком. Максим опёрся на стену, чтобы не сесть. Колокол у Алины горячо укусил кожу. Он не звонил, но рука откликнулась упрямством: она сжала его, словно живое.

– Имя! – крикнула Марина.

– Алина! – ответила девушка. – Амур!

Она подняла колокол и ударила. Ровно один раз. В точном ритме. Звук прошёл по переулку, как вода по руслу. Он не кричал и не бился. Он просто занял пустоту. Тень от белого шарфа ползла по снегу, но звук её не трогал – он удерживал стены.

Человек остановился. Он не ожидал звука без страха. Он рассчитал, что на месте, где безымянное «раз-два-три» забирает дыхание, люди ломаются. А здесь не сломались.

– Отступаем, – сказала Марина. – Во двор. В сторону, где люди.

Они двинулись к выходу из переулка. Человек с белым шарфом не бросился вдогонку. Он оказался впереди, будто переулок для него – прямая без расстояния. И это стало ясно: бег от него не выигрывается ногами.

– Давай, – сказал Максим тихо Алине. – Не думай. Слушай.

Она снова подняла колокол и едва коснулась язычка. Очень тихо. Почти внутри. Звук ощупал стену, нашёл крошечный выступ, ударил туда и вернулся. От этого «эхо» переулок повернулся – как бы боком. Появился узкий проход, заметный только тем, кто уже ходил в парк. Марина перевела скрипку вниз и дала полтона. Проход стал виден. Лиза схватила Корнёва за рукав, и они шагнули в этот «бок».

– Три вдоха, – шептала Марина. – И взгляд в сторону. Не смотреть на лёд. Не смотреть на белый шарф.

Они прошли. Человек бросился – впервые как человек, тяжёлым шагом. Переулок не дал ему «бокового» хода. Он прорезал пространство вперёд и врезался в снег. В этот момент Алине стало его жаль. Он чужой. Он умеет выводить из строя дыхание. Он может сдвигать стены чужой волей. Но у него нет ритма для «бока».

Они выскочили к двору, где уже ходили люди. Там пахло хлебом и бензином. Там кричала женщина на ребёнка, который полез снести снег с капота. Там лаяла собака. Там было тепло и шумно. Белый шарф остался в тени. Он стоял у входа в переулок и ждал. Он не заходил, потому что не мог захватить всех сразу – это не его слой. Это наш.

– К набережной, – прошептал Максим.

– Не хочу, – отозвалась Марина.

– Придётся, – сказал он. – Он тянет туда. Но мы сами выберем место.

Они пошли напрямую дворами. Лиза, отставши на шаг, записывала на ходу:

«Переулок. Попытка счёта чужим. Белая отметка у перил – закрыта музыкой. Столкновение – воздухом. Боковой выход – колокол + скрипка. Агент – быстрые перемещения в прямой, не в бок. К людям – безопасней.»

Выход на набережную был как выход на сцену – только без свидетелей. Фонари стояли ровно. Ветер не шумел. Лёд под берегом лежал гладко, как натянутый лист. Они дошли до перил и остановились.

– Имя, – напомнила Марина.

– Я – Алина, – сказала девушка. – Амур – слышит. Здесь.

Человек с белым шарфом вышел на открытое пространство. Сейчас он не прятался. Он шёл по снегу, и снег наконец-то запомнил его шаг. Он был лёгкий – это было хуже, чем тяжёлый. Тяжёлые шаги можно предвидеть. Лёгкие почти не слышны.

– Я возьму предмет, – сказал он в третий раз. – И никто не пострадает.

– Мы уже пострадали, – ответил Максим. – Зато никто не умер. Это лучше, чем ваша забота.

– Вы мешаете порядку, – сказал он.

– Мы его держим, – сказала Марина. – А вы – нет.

В эту секунду на перилах, прямо между руками Марии и Алины, возникла тонкая белая полоска инея. Она проступила изнутри металла, как узкая жилка. Это была Белая отметка. Сигнал к тому, что сейчас пространство сожмётся и на этой линии появится другой путь – для того, у кого нет имени.

Марина поставила скрипку к плечу. Максим шагнул на полшага вправо, чтобы закрыть Алину от прямой линии перил. Лиза вошла слева и подняла журнал – не как щит, а как вспомогательную штуку: бумага в этом мире иногда важнее железа.

– Не смотри на лёд! – сказала Марина.

– Раз, – произнесла Алина.

Человек сделал шаг.

– Два, – сказала Алина.

Марина дала тон. Не громкий. Не высокий. И не низкий. Как воздух, который держит руку, чтобы она не дёрнулась.

– Три, – сказала Алина.

Она закрыла глаза, прижала колокол к груди и ударила ровно один раз. Но не вперёд – вниз, в себя, так, чтобы звук сначала наполнил тело, а уже потом вышел в мир. И он вышел.

Полоска инея на перилах на миг стала ярче, потом побледнела и исчезла. Белый шарф качнулся, как от лёгкого порыва, которого все не заметили. Он хотел перехватить этот удар, как перехватывал дыхание, но удар был не в воздух, а в человека.

Максим выставил плечо и встретил его на полшага раньше, чем тот успел протянуть руки. Камень Звезды отозвался всплеском – коротко и остро. Словно у тебя в зубах скрипнул чистый лёд. Он заколол чужое движение.

И всё же чужой успел. Он коснулся куртки Алины. Не тела – ткани. И на ткани остался маленький круг инея – как мятая монета. Холод прошёл через одежду в кожу. Она вздрогнула, но не закричала. Колокол ответил жаром. Жар перешёл за кожу и встал между этим кругом и сердцем.

– Уходим! – сказала Марина.

Максим отбросил человека на шаг плечом. Тот не упал. Он не падал. Он скользил и возвращался. Но он отступил на полшага. Этого хватило.

Марина схватила Алину за локоть и повела её вдоль перил, наверх, к ступеням. Лиза закрывала уход, держа журнал и шепча короткие формулы: «Не брать чужое. Не отдавать своё. Имя – вслух. Взгляд – в сторону».

Они бежали не быстро – без паники, но с пониманием. Стены дрожали. Это не было землетрясение. Это было намерение. Улица хотела удержать их, как вода удерживает брошенную палку, пока не примет решение: нести или отпустить. Они настаивали на «отпустить».

Человек с белым шарфом не делал резких движений. Он шёл за ними, снижая расстояние не ногами, а кратчайшими линиями. Но он уже не пел. Его счёт не входил им в кожу. Скрипка Марии сорвала его с места. Колокол Алины заложил ритм. Камень Максима не дал пройти по «прямой».

На ступенях у старого павильона, где летом продают кукурузу, на снегу возникла ещё одна белая нитка, пересекающая тропинку. Лиза ругнулась коротко и очень живо. Это было нельзя, но бывает. Марина провела смычком в воздухе – нитка втянулась в землю. Максим притянул Алину ближе.

Сюда же, к ступеням, выводит короткий путь, который они вчера обходили стороной. Теперь он служил им. Они шли по нему, распластывая пространство как можно более простыми движениями.

Чужой не успел сократить. Он понял, что в людском шуме ему неудобно. И что главное – не удаётся взять имя. Он остановился, резко повернулся и исчез в переулке. Не растворился – просто оказался там. Чтобы вернуться позже, другим углом.

Марина, уже наверху, проверила дыхание Алины. Девушка дышала, как положено. Кожа горячая под платком. Круг инея на куртке начал таять сам.

– Всё, – сказала Марина. – В Дом. Потом – к Хранителю. Сегодня она будет у него. Так правильно.

Лиза шла рядом и писала на ходу – странная привычка, но полезная:

«Набережная. Белая отметка у перил – снято. Агент – быстрый, но счёт ему не наш. Круг инея на ткани – сам тает. Перенос Алины – к Хранителю. На ночь – Дом держит.»

В Лавке Хранителя было тепло. Теплее, чем на улице. Алина сразу почувствовала: колокол не сопротивляется. Он, как живой, захотел остаться. Хранитель посмотрел на неё и на Марину.

– Видел, – сказал он. – Не глазами. По стеклу. Ровная белая нитка на кромке, потом – «закрытие». Всё правильно.

– Мы оставляем Алину вам, – сказала Марина. – До утра. Потом решим на совете. И соберём всех: Корнёва, Аянгу, Янь Шуя. Пусть будут рядом. Дальше будет сложней.

– Пусть, – согласился Хранитель. – Комната готова. Печь на малом, воздух ровный. Колокол – на ткань рядом, но не на подушку. Соль – по краю. Окно – закрыть шторкой.

Алина сняла куртку и почувствовала, как легкая слабость растекается по плечам. Не болезнь. Последствие удара.

Марина стояла у двери. Её взгляд был тёплым, но прямым.

– Сегодня мы победили не его, – сказала она. – Сегодня мы не проиграли себя. Это важнее.

Лиза поставила «Журнал» на край прилавка и дописала:

«Итог дня: первая схватка. Без потерь. Враг – не человек, но в мире. Скрипка – охрипла на минуту. Камень – помеха, но потом снова работает. Колокол – согрел и удержал. Решение – укрыть Алину у Хранителя. Завтра – сбор команды.»

Хранитель улыбнулся краем губ.

– Я не люблю слово «схватка», – сказал он. – Но иногда оно единственно точное.

– Сегодня – точное, – согласилась Марина.

Они разошлись по своим местам. Дом жил. Лавка держала тепло. Снаружи по переулку прошёл ветер и не оставил следа. Белые глаза на столбах мигнули по очереди от самого моста до старой баржи – но уже не чужим ритмом, а обычным городским. Город выдохнул.

Алина легла на узкую кровать у тёплой стенки. Колокол положила рядом, на чёрную ткань. Соль на краю блеснула и растаяла. Она закрыла глаза – без видений. Башня молчала. Внутри стало просто тихо.

Перед сном она сказала в эту тишину:

– Я – Алина. Ты – колокол. Мы – держим.

Ответа не было. Он и не нужен был.

Город провёл ночь, как умеет: без песен, но с домами. Утром он проснётся и увидит новые листы на подъездах. И люди прочтут их вслух. И это будет их лучшая музыка.