- -
- 100%
- +
Колокол висел в проёме, темнея металлом. Внутри – тишина. Воздух плотный, но не давит. Вдалеке на реке раздваивался свет. Алина произнесла:
– Я – не зову. Я – слушаю.
Ответ пришёл не звуком. Он пришёл «мерой». Как будто кто-то выставил ладонь между ними и пустотой: «Здесь – так». Марина приняла это как знак. Максим – как подтверждение чужой силы, но не злой.
– Мы поняли, – сказала Марина ровно. – Баланс держим. Платить именем не будем.
Снизу, из города, донёсся звук саней – железо зацепило камень. На секунду в проёме мелькнула белая полоска – тот самый шарф из отражения. Она не принадлежала живому. Она была хвостом движения. Но здесь, под колоколом, полоска не нашла опоры и исчезла.
– Здесь он не идёт, – сказал Максим. – Колокол отталкивает.
– Тогда у воды он нас встретит, – ответила Марина. – На кромке, где его власть и наша сходятся.
Алина кивнула. Она ощутила: у неё под ладонью металл не отвечал, он «ждал». Это было правильно.
На обратном пути они миновали витрину – ту самую. В стекле отражался дневной свет без теней. Соль на рамке белела тесной кромкой. Алин отвела глаза в сторону – раз, два, три – и только на четвёртом взгляде позволила себе увидеть своё отражение. Оно было её. Этого хватало.
Днём Дом был полон дел. Соединяли ремни на рюкзаках. Проверяли карманные соли. Уточняли маршруты. Лиза накидала схему набережной с отмеченными местами, где прошлой зимой случались «провалы» света. Сунь Чжоу приложил к схеме свои отметки – там, где их ребята ловили странный шум в сетях. Лянь Хуа провела серебряную нитку над столешницей – она легла в полосы, будто повторила невидимую карту.
– Здесь, здесь и здесь, – сказала она. – Нить «держит». Там «пусто».
– Пойдём туда, где держит, – решила Марина. – Мы не ломаем. Мы наводим.
– На закате, – добавил Янь Шуй. – Когда вода хочет слушать.
– До заката есть время, – тихо сказал Хранитель.
Он смотрел на Максима, без вопроса, как будто это часть общей меры. Марина поняла и кивнула. Алина отвела взгляд, улыбнулась и ушла к Лизе – помогать собирать соль. Дом разошёлся по делам. Они остались вдвоём в маленькой комнате у печи.
Максим сел на край кровати, снял свитер, остался в простой чёрной майке. Плечо было синее под кожей, с ровным краем от удара. Не перелом. Но вдоль ключицы было напряжение.
Марина принесла миску с тёплой водой, сложенную на четверо льняную ткань и маленький пузырёк с бальзамом Хранителя. Она не спешила. Её руки были заняты, и поэтому не дрожали.
– Больно? – спросила, когда коснулась тканью.
– Уже – нет, – сказал он. И улыбнулся.
Она промолчала. Положила ткань, сняла, смазала бальзамом, мягко втерла, прилепила свежую повязку. Движения были точные, как у музыканта, который знает, где держать, где отпустить.
– Ты закрыл меня – автоматически? – спросила она вдруг.
– Не автоматически, – ответил он. – Так вышло.
– «Так вышло» – это когда лёд падает, а ты стоишь. А здесь ты подставился.
– Я доверяю тебе спину, – сказал он просто. – И хочу, чтобы твоя грудь дышала и играла. Это всё.
Марина не отводила взгляд. Она слышала, как печь отдает жар. Она слышала своё сердце. Она наклонилась ближе, достала из ящика узкую полосу чёрной ткани, обвела вокруг его плеча и завязала узел, чтобы повязка не сползала. Узел лег на место, как нота в такт.
– Так лучше, – сказала она. – Держится.
Он посмотрел на её пальцы – они были крепкие и тонкие. Потом – на её губы. Потом снова – в глаза.
– Держится, – повторил он и очень коротко коснулся её виска губами. Это был не поцелуй. Это была отметка. И она лёгкая, как касание смычка.
Марина не отстранилась. Она закрыла глаза на один вдох, потом открыла.
– Пойдём к нашим, – сказала она. – Вечер на подходе.
– Пойдём, – ответил он.
Они вышли в большую комнату. Там стояли люди – свои – и воздух, который умеет держать.
К закату набережная дышала холодом. Лёд на краю затона был стеклянный и зыбкий. Белые коробки на столбах пока не включали своё «ухо». Солнце садилось, и туман у воды лежал ровной полосой.
– Здесь, – сказал Янь Шуй, показывая на кромку. – Поставлю знак, и пусть слушает.
Он опустился на колено, провёл пальцем по воде, стёр линию инея и оставил на поверхности знак. Знак не утонул, он лег на лёд. Лянь Хуа подтянула серебряную нитку и завела её за ржавый кол у кромки. Нить светилась не светом – согласованием.
Марина вынула скрипку, для мерки. Алина положила руку на колокол под свитером, но не доставала. Максим стоял чуть позади, контролируя периметр и углы. Лиза держала фотоаппарат – на случай, если что-то захочет «попасться».
Первый тон ушёл низко и коротко в лёд. Второй – мягкий. Третий – молчание. Ответ пришёл быстрый: по гладкой полосе под ногами прошла тень. Не человеческая. Не звериная. Тень колокола. И из воды, не звуком, а «весом», поднялось предупреждение: «Не тронь».
– Мы не трогаем, – сказала Марина спокойно. – Мы держим.
Алина назвала имя воды вслух, коротко, как учили:
– Амур.
Колокол под её ладонью тяжело, медленно вдохнул, но не ударил. На мгновение вдоль кромки в отражении фонаря проступила фигура в тёмной рясе. Он не делал шаг к ним. Он стоял и «отмерял». Раз. Пауза. Два. Пауза. И третье – не ударил. Он остановился на «два».
– Он оставил нам проход, – тихо сказал Янь Шуй. – Два – это путь.
– И цена на третий – память, – напомнила Марина. – Не платим. Уходим.
Лиза поймала кадр – не фигуру, а полоску теневого метра. На снимке это будет выглядеть как сбой. Но они знали, что это – не сбой.
Чужие «уши» на столбах, будто бы почуяв, что здесь шепчутся без них, дрогнули. Из белых коробок пошёл тонкий, как игла, писк – попытка тонко расстроить. Серебряная нить Лянь Хуа густо засветилась своим не-светом и положила писк «на место». Он стал для них неважным. Он остался для города, но не для этой кромки.
– Держится, – сказал Сунь Чжоу. – Мы сделали всё, что можно без драки.
– Этого и достаточно, – ответила Марина.
Они стояли недолго. Вода приняла их меру. Призрак звонаря остался в отражении – недвижимый, как знак. Он ничего не требовал. Он лишь «помнил». И эта память – как стена, которую нельзя сдвигать, а можно только уважать.
Когда они ушли, снег под ногами мягко скрипел. На последнем повороте к Дому Алина остановилась.
– Я потеряла слово, – сказала вдруг. – Одно маленькое слово. Как запах. Оно было про… – она нахмурилась. – Про булочки у прабабушки. Я помню вкус, но не помню, как она его называла.
– Это не цена, – мягко ответил Хранитель, который вышел их встречать. – Это напоминание. Плата начинается на третьем. А сейчас – след от чужого дыхания. Пройдёт.
Алина кивнула. И улыбнулась – не из вежливости, а потому что улыбка вернулась сама.
Дом принял их. На двери «лист меры» зашуршал от ветра. Лиза дописала новую строку: «Два – путь. Три – память». Марина положила скрипку на стол и прикрыла её ладонью – как делала с теми, кого любит. Максим, проходя мимо, легко коснулся её плеча и пошёл дальше – ставить чашки.
Ночью Белый Регистр попробует новое – он пустит через город чужой «метр», чтобы сбить их счёт. А утром им придётся идти в лавку на углу, где витрина смотрит в два двора: там появится первый «след» Бесследного.
Глава 12. Угол без тени
Белый Регистр пытается сбить их «счёт» – ночью город дышит чужим метром. Дом держит меру: соль на стекле, один удар Алины, тихая партия Марины. Утром Лиза ведёт к лавке с двойной витриной – «перекрёсток отражений», где раньше исчез Агент. Там находят первый явный след Бесследного: холодную кромку, которая помнит его шаг. Команда видит, как чужой силуэт пытается пройти «двойкой» и срывается на «три». Марина удерживает строй, Максим прикрывает. Алина учится не отвечать на зов из колокола. К вечеру у набережной снова звучит «метр» Призрака звонаря – два коротких вздоха прохода – и команда понимает: дальше им придётся идти по следу, который ведёт вглубь зеркального слоя, но не срывая баланс.
Ночь пришла тише обычного. Сначала – как шёпот мокрого снега по стеклу, потом – как сухой треск в белых коробках на столбах. Он не был громким. Он был правильным, чужим «правильным»: раз, раз, раз – без пауз. Так Белый Регистр пытался навязать городу свой счёт.
Дом смотрителей почувствовал это первым. Ни одно зеркало не звенело, но каждая рама стала чуть тверже, словно пальцы легли на её углы. Хранитель поднялся без слов, положил на подоконник бумажный пакет с солью, раскрыл – белизна не рассыпалась, а будто ждала команды.
– Не гоняем звук, – сказал он. – Возвращаем дыхание.
Марина подошла к дверному стеклу и не посмотрела в него. Она считала: раз. два. три. На четвёртом отвела взгляд к тени печи и повела смычком коротко и глухо – один удар без звона, в тело дома. Алина уже стояла рядом, колокол под свитером ощущался тёплым грузом. Она не тронула его. Она просто дышала с Домом – в такт.
Чужой счёт за окном запнулся на одну долю. Белые коробки на столбах не смолкли – но их «игла» перестала ранить уши. Соль легла по углам: крупинка, ещё, ещё. Лянь Хуа тихо перетянула серебряной нитью раму в прихожей. Янь Шуй провёл влажным пальцем по деревянной кромке и оставил знак – невидимый, но ощутимый под ногтём.
– Держится, – сказал Максим вполголоса.
– Держится, – повторила Марина.
Чужой звук ещё некоторое время ходил по улицам, упирался в стены Дома и уходил по витринам дальше. Дом перешёл на свой счёт. Ночь дожила до утра без сдвигов.
С рассветом Лиза принесла распечатки – свежие, пахнущие краской, с тайм-кодами. На одном листе – угол лавки на перекрёстке, где витрина смотрит сразу в два двора. Вчера – пусто. Сегодня – на самом краю стекла тёмное пятно блика, словно зеркало «держит» чью-то тень.
– Это он, – сказала Лиза. – Он ходит не по прямой. Он ходит по углам.
– Углы – его двери, – кивнул Корнёв. – Двойной угол – два прохода сразу. Там его и ищем.
Марина взяла скрипку и футляр. Алина – чёрную ткань для колокола и бумажный свёрток соли. Максим проверил плечо – тугая повязка держала. Янь Шуй взял с собой доверху налитый термос – не чай, а вода «с именем» для знаков.
– Правило II в силе, – напомнила Марина у дверей. – В лёд не смотреть. Счёт – наш, не их.
Лавка встретила их обычной утренней пустотой. Над дверью висела деревянная вывеска, почерневшая от времени. Витрина – большая, чистая, и в ней днём – только собранные в букеты блики. Те самые углы, где стекло глядело и во двор, и на улицу, вели себя как водная кромка: каждый якобы пустой, каждый готовый принять шаг.
– Сначала – соль, – сказал Хранитель, который стоял за их спинами незаметно, как всегда.
Алина коснулась каждый угол крупинкой – по одной, как учили. Лянь Хуа перевесила через верхний край серебряную нить и зацепила за гвоздик на раме. Нить притянулась к стеклу – как если бы витрина вспомнила, что она – лицо комнаты, а не проход.
Янь Шуй налил воду в крышку от термоса, капнул на пальцы и провёл вдоль древесной кромки. Вода легла тонкой дорожкой, как подпись.
– Имя воды? – спросил он у Алины.
– Амур, – ответила она тихо не подняв глаза на стекло.
Марина приложила скрипку, два тона – дыхание. Третий – молчание. В витрине дрогнул блик и на секунду собрался в силуэт белого воротника. Он не стал лицом. Он остался полосой. Но по этой полосе можно было понять ход: «два» шагом, на «три» – ломается и хочет проломиться отсюда наружу.
– Бесследный, – сказал Корнёв, и слово легло на стол как нож. – Это его манера. Он не оставляет следы, он оставляет направление.
– Его нужно не ловить, – ответила Марина. – Его нужно «отравить углом» – чтобы он больше сюда не пришёл.
– «Отравить» – солью и именем, – поправил Хранитель. – Без злобы. Просто закрыть чужой ход и вернуть стекло себе.
Алина держала колокол ладонью под тканью. Металл не звал, но слушал. На мгновение ей показалось, что из глубины кто-то тихо шепчет совсем другое имя – не воды, а чужое, забытое. Она не ответила.
Чужой силуэт вернулся и прижался к углу. Попытался сделать шаг внутрь – два – пауза – и дальше, как разученный такт. Но пауза стала стеной. Соль на кромке блеснула не светом – согласием. Серебряная нить не вспыхнула – затихла, как верёвка, на которой больше никто не висит.
– Один удар, – сказала Марина Алине. – Коротко. Только для «стоять».
Алина вдохнула. Второй. Третий. На четвёртом отвела взгляд в сторону и подняла ладонью свитер. Колокол был в руке, но не на виду. Она произнесла имя воды и ударила один раз. По комнате прошёл глухой ход. Витрина перестала быть проходом. Она стала зеркалом, которое помнит только своё.
Силуэт белого воротника попытался ещё раз пройти «двойкой», сорвался, рассыпался на бликах, и исчез. В углу осталась узкая полоска изморози – как тонкие письмена. Лиза, не дыша, поднесла к ней чёрный бархат и чиркнула лезвием – полоска скатилась на ткань и не растаяла.
– Это память, – сказал Хранитель. – Края его шага. Можешь «прочитать»?
– Семь долей, – ответила Марина, вслушиваясь в молчание полоски. – Два – два – три. Он ходит «песней» без дыхания.
– И срывается на третьем, – сказал Максим. – Там, где ему нужен наш воздух.
– Значит, его ловушка в другом месте, – произнёс Корнёв. – А этот угол – мы ему закрыли.
Лянь Хуа аккуратно подтянула нить и оставила её как невидимую рамку. Янь Шуй поставил ещё один знак – маленький, рядом с ручкой двери. Сунь Чжоу закрепил сеть изнутри – совсем тонкую, как паутина, но крепкую как обещание.
– Если он вернётся, – сказал Сунь Чжоу, – стекло даст лязг. Мы услышим. А он – нет.
– Дом получит эхо, – добавил Хранитель. – И мы отзовёмся нужным.
Алина свернула чёрную ткань с узким холодным следом и прижала к груди. Колокол молчал. Это было правильно.
Они вышли к набережной. Дневной свет стоял ровный, без теней. Лёд на затоне был чист и ясен, как лист, где ещё ничего не написано. Марина не смотрела вниз. Она считала: раз. два. три. На четвёртом взгляде увидела только собственные руки на скрипке, и этого хватило.
– Здесь он шёл, – сказала Лиза, показывая на линии, отмеченные ранее. – Здесь провалы света совпали с углами витрин, которые смотрят на воду.
– Значит, он связывает стекло и лёд, – заключил Корнёв. – Ведёт себя как узел.
– Узел мы не рвём, – тихо сказал Янь Шуй. – Мы его переучиваем.
– Покажем «двойку» и оставим «двойку», – предложила Марина. – Так Призрак оставлял нам проход.
– Мы не зовём Призрака, – напомнил Хранитель. – Он сам приходит, когда мера верна.
Марина сыграла два простых хода и замолчала. По воде прошёл тихий отклик – не звук, а вес. Максим стоял рядом и чуть наклонился к ней, чтобы закрыть от блика льда. Алина держала ткань с «письменами» Бесследного; у неё внутри всё было спокойно. Колокол на это спокойствие не отвечал – он доверял.
Белые коробки на столбах едва треснули тонким писком и замерли. Серебряная нить на их рамах (которую на рассвете провесили союзники) не дала этому писку войти к людям. Город дышал своим дыханием.
– До вечера держится, – сказал Сунь Чжоу. – Ночью он вернётся. Он любит тьму и витрины, в которых есть два двора.
– Пусть, – ответила Марина. – У нас есть его «семь долей». Мы знаем, где он захлебнётся.
Максим чуть дольше обычного держал взгляд на её руках. В нём не было ревности к скрипке. В нём было желание пойти рядом туда, где она не станет смотреть в лёд и потеряет счёт. Он дышал с ней в одном ритме – не мешая.
– Вернёмся в Дом, – сказала Марина. – К вечеру – готовность.
Днём Дом был деловой. Лиза натянула на доске нитки разной длины и закрепила их кнопками – получилась карта «семи долей». Хранитель положил рядом с чёрной тканью с узким письмом маленькую керамическую чашку с водой. Вода в чашке стояла спокойно – на поверхности не было ни пылинки. Лянь Хуа учила Алину «глушить зов» не силой, а делом: держать в левой руке колокол, а правой – соль, и пересыпать её из ладони в ладонь, пока металл «забывает» чужой шёпот.
– Чужое имя идёт по соли, – говорила Лянь Хуа. – И тонет. Оно не твоё.
Алина брала соль, пересыпала, дышала. Колокол под пальцами становился легче и молчаливей. В какой-то момент ей показалось, что он улыбается. Эта мысль могла бы показаться странной, но здесь – нет. Здесь металл имел лицо, когда его не трогают лишним взглядом.
– Марина, – позвал Хранитель. – Твой ход – в комнату.
Она вошла, где стояла печь. Сняла свитер и осталась в тонкой рубашке. Тепло от печи ложилось на кожу, и это тепло было правильное. Максим вошёл следом – не для того, чтобы смотреть, а чтобы быть рядом, если понадобится рука. Ничего лишнего. И всё – на месте.
– Плечо? – спросила Марина.
– Держится, – ответил он.
Она подошла близко и поправила узел повязки, чтобы не терла. Пальцы задержались на мгновение на его коже – ровно настолько, чтобы он почувствовал её, а не ткань. Он взял её ладонь и поднял к губам – коротко. Это не был поцелуй. Это была отметка. Она и была нужна.
– На закате – у воды, – сказала Марина.
Он кивнул.
К вечеру город стал темнее. Фонари стояли ровно. Белые коробки считали дыхание улиц – старательно, слишком. Небо висело низко. У воды был лёгкий туман. Зеркальный слой под льдом дышал медленней, чем днём. Это было видно, если не смотреть – а слышать ногами.
– Он придёт «семью», – сказал Корнёв. – Готовьтесь к «двойке» как на проход, «тройке» – как на цену.
Янь Шуй поставил на кромку новый знак. Лянь Хуа натянула нить. Сунь Чжоу проверил сеть на соседней витрине – та была послушной.
Марина дала два тона. Алина произнесла имя воды, не касаясь колокола. Максим встал так, чтобы его тень легла на ледяной блик, не давая ему коснуться глаз Марины. Лиза включила камеру для фиксации сбоя. Хранитель стоял между ними и водой – как тонкий мост.
И он пришёл. Не шагами – «семью». Раз – раз. Пауза. Раз – раз. Пауза. Раз – раз – и на «три» – тянется. На «три» всегда тянется, хочет дотянуться до чужого дыхания и взять его.
– Не даём, – сказала Марина тихо. – Наше – нам.
Она не сыграла «три». Она оставила паузу. Пауза стала стеной. Призрак звонаря объявился в отражении – не весь, а только рука. Он не ударил. Он показал «два» – проход. И исчез. Проход остался – короткий, безопасный.
В это же мгновение на углу улицы, где витрина смотрела на два двора, дёрнулся свет. Белые коробки попытались дать «иглу» – тонкая, почти неслышимая, она хотела показать своё «три» как новое правило. Серебряная нить Лянь Хуа приняла эту «иглу» на себя и отвела в сторону – как вода принимает камень и не ломается.
– Сейчас, – сказал Корнёв. – Если он где-то поблизости, он пойдёт на открытый «два».
Силуэт белого воротника мелькнул в дальней витрине – раз, раз – и упёрся в «пустое три». Не прошёл. Лиза щёлкнула камерой. На снимке всё равно будет только бликовая полоска. Но им этого хватит.
– Уходим, – сказала Марина. – Наше сделано.
Алина держала колокол, не снимая ткань. Её пальцы были тёплые. Она подумала о прабабушке и её харбинских булочках – слово, которое утром ускользнуло, вернулось само: «хуацзюань». Она улыбнулась.
– Вернулось, – сказала она Хранителю.
– Твоя память цела, – ответил он. – Значит, цена пока не взята.
Они шли обратно по скрипучему снегу. Дом ждал. На двери «лист меры» лежал ровной строкой. Лиза добавила карандашом: «Семь долей Бесследного: 2–2–3. Два – наш проход, три – его аппетит». Марина положила скрипку на стол, накрыла ладонью – её рука на дереве была тёплой, живой. Максим прошёл мимо, коснулся её плеча – как утренний знак – и пошёл дальше.
Ночью в лавке на углу рассыплется сетевой «шёпот» – так Белый Регистр попытается обратно открыть «три». В ответ Дом выведет их к дому, где в старом зеркале ещё живёт надпись из Харбина: там ждет их следующий узел, и там впервые прозвучит имя, которое «Бесследный» не хотел оставлять.
Глава 13. Надпись Харбина
Ночь приносит «сетевой шёпот» Белого Регистра – попытку навязать городу чужое «три». Соль и короткий удар Алины держат Дом. На рассвете Лиза ведёт к дому с довоенным зеркалом из Харбина: на обороте проступает выцветшая надпись мастера и знак, связанный с колоколом двух берегов. В зеркале остаётся след «семи долей» Бесследного; при «читке» памяти стекла команда вытягивает половину его имени, которое он пытался стереть. Белый Регистр давит на «три», Призрак звонаря задаёт «два» и удерживает меру. Максим и Марина становятся ближе. На исходе дня команда получает карту из трёх «углов без тени», соединённых именем, и понимает: дальше – проход в зеркальный слой по «двойке» Призрака, не срывая баланс.
Ночью белые коробки на столбах включили тихую частоту и повели счёт без пауз. Чужое «раз-раз-раз» шло вдоль витрин и дверных стёкол до самого перекрёстка, где вчера заколотили «угол без тени». Там «счёт» распался, и в проёме лавки хрипло прошёл «шёпот».
Дом смотрителей услышал его раньше, чем ему удалось стать правилом. На пороге слегка дрогнула рама. Хранитель вынул из пакета соль и высыпал по крупинке на углы. Лянь Хуа перетянула тонкую нить на кухонное окно. Янь Шуй провёл пальцем по деревянной кромке, оставив едва ощутимый знак. Марина вдохнула, второй, третий, отвела взгляд и дала один короткий звук в тело дома. Колокол на груди у Алины не просился наружу – он слушал.
Чужой «шёпот» прошёл мимо, потонул в знаках и исчез. Дом вернул дыхание. Остаток ночи прошёл без попыток открыть «три».
С рассветом Лиза положила на стол новую пачку распечаток. Часть кадров – перекрёсток, что уже в работе; часть – другой угол – старый дом с деревянной лестницей и узкой дверью. На одном снимке из глубины зеркала выглядывает чужая кромка – не лицо, не силуэт, тонкая скользящая тень, и рядом в старой рамке видна бумажная подложка с выцветшей печатью.
– Это дом на улице… – Лиза назвала адрес. – У хозяйки зеркало из Харбина. Она говорила, что на обороте есть надпись мастера. Там «шёпот» не разошёлся. Он оставил след.
– Идём туда, – сказала Марина. – Работа – по мере. Без рывков.
Хранитель выложил на край стола чёрную ткань, бумажный пакет соли, маленький нож с тонким лезвием и одну глиняную чашку.
– Соль – углам, – повторил он. – Нож – только для изморози. Чашка – для воды с именем.
Сунь Чжоу забрал сеть. Лянь Хуа – нить. Янь Шуй – ступку с мелкой солью для знаков и небольшой термос. Корнёв проверил двери и пошёл первым.
Утро было светлое и холодное. В окнах домов шли ленивые блики, но ни одно стекло не звенело. У подъезда на соседней трубе сидела кошка – она смотрела не в лёд, а на людей. Это радовало.
Хозяйка открыла дверь не сразу. Высокая, седая, в тёмном платке. Она узнала Хранителя, поздоровалась с Мариной, с уважением кивнула Алине. Без лишних слов провела в комнату, где стояло большое зеркало в резной раме. На обороте, под тонкой потрескавшейся бумагой, проступала выцветшая печать: иероглифы и латиница – «Харбин, Мастер Чжун».
– Дед вывез, – сказала хозяйка спокойно. – Говорил, не гляди на ледяную поверхность долго, зеркало злится. Ставили в прихожей. Если ночью оно дышит – соль по углам.
– Верно, – кивнул Хранитель.
Лянь Хуа сняла зеркало со стены и перенесла на стол под окном. Марина подошла на расстояние, где глаз не проваливается в поверхность. Счёт – раз, два, три. Взгляд – в сторону. Дыхание – ровно.
На подложке виднелись бледные иероглифы, по краю – узкая рамка из серебристой бумаги. Под ней – ещё одна строка, почти стёртая. Лиза подалась вперёд и тут же отвела взгляд. Она достала маленький фонарик и дала скользящий свет на бумагу. В самой середине, между печатью и рамкой, тянулась тонкая линия изморози – что-то написала ночь.
– Соль по углам, – сказала Марина.
Алина сделала это быстро и точно: по одной крупинке на каждый из четырёх углов рамы. Колокол под свитером тянул тепло от кожи. Металл понимал, что его ждут, но не просился. Это было правильное чувство.
Янь Шуй снял крышку с термоса, капнул на пальцы и повёл по кромке стекла – оставил знак. Лянь Хуа положила на верхнюю грань серебряную нить, зацепила её за старый гвоздик. Нить легла мягко, по своей воле – зеркало приняло «память комнаты».
– Можно «прочитать»? – спросила Лиза.
– По очереди, – сказала Марина. – Не спорим со стеклом. Я – слушаю, Алина – держит, Лиза – фиксирует, Корнёв – периметр. Максим – прикрывай меня.
Он кивнул, встал у окна так, чтобы солнечный блик не ударил Марине в глаза. Её лопатка под курткой поднялась и опустилась – раз, два, три. На четвёртом дыхании она мягко провела смычком – один ход. Не звук, а мера.