Ковчег

Виктора разбудил негромкий убаюкивающий рокот воды, который дополнялся разноголосым мелодичным щебетанием экзотических птиц – оно то немного нарастало, то убывало, так что временами казалось, будто чирикают у самого его уха. Воздух был пропитан свежестью хвойного леса и благоуханием тропических цветов: выразительным, чуть пряным ароматом жасмина, лёгким запахом орхидеи с шоколадно-ванильными нотками и еле уловимым сладковато-фруктовым букетом гибискуса. Нежный порыв морского бриза едва ощутимо окропил лицо солёными капельками – словно сам Морфей, не выпуская Виктора из своих объятий, нашёптывал расслабляющим травянистым дыханием лаванды, что недурно бы поспать ещё – но он, сделав над собой героическое усилие, приоткрыл глаза и, пока ещё смутно – точно сквозь туман полудрёмы – увидел, как влага струилась с большой высоты десятками каскадов.

Широкие обрушивались вниз непроницаемой стеной, а узкие ловко петляли меж могучих раскидистых деревьев – они обосновались чуть выше середины пути от подножия к кромке водопада на тесной террасе. Над ней красовалась яркая двойная радуга, которая смотрелась ещё контрастнее на фоне причудливой растительности – та в изобилии покрывала площадку и, словно хрусталём, сверкала дождинками на солнце. Бабочки – такие пёстрые и непохожие – напоминали осколки этой радуги и порхали повсюду, а самая невероятная даже приземлилась прямо на Виктора. По мере того как зрение обретало резкость, в густой, влажной от брызг зелени одного из деревьев, разбуженный заметил двух оранжево-красных туканов – они как раз поворачивали друг к другу свои массивные светло-оливковые клювы. Он тихонько присвистнул – это, кажется, спугнуло парочку: взлетев, влюблённые энергично захлопали короткими крыльями, устремившись куда-то к основанию радуги, где, как уверяет легенда, лепрекон спрятал горшочек с золотом. На лице Виктора засияла довольная улыбка.

Ящерка цвета тёмного хаки с острыми шипами на синей треугольной голове проворно взбиралась на другое дерево, которое облюбовало вершину водопада, – из-за его ствола высунулся небольшой зверёк, похожий на енота, но с гибким, вытянутым словно хобот, носом, деловито принюхался и, взмахнув напоследок длинным хвостом, вновь скрылся в непролазной чаще. К умиротворяющему аромату лаванды начали примешиваться бодрящие нотки апельсина и лимона, а чуть позже и дыхание мяты – оно источало морозную ментоловую прохладу. Кроме того, появился запах чёрного шоколада и свежесваренного кофе с корицей и кардамоном – он, казалось, окончательно вырвал Виктора из цепких объятий сна. Неведомо откуда негромко и ненавязчиво играла расслабляющая музыка.

Ещё несколько мгновений он продолжал предаваться неге; наконец потянулся, слегка смяв жаккардовую простынь из шёлка, присел на кровати и, зевая, неспешно взял в руку лежавший на тумбочке телемон – продолговатое устройство в форме усечённого конуса, выполненное из дорогостоящего стального сплава. Оно удобно помещалось в ладонь, было частично покрыто коричневой крокодиловой кожей и напоминало массивный брелок от ключей. На верхней грани телемона располагалась первоклассная камера, над которой полупрозрачным овалом размером с визитную карточку мерцало уведомление – будильник «Работа из дома. Природа. Случайно» звонит уже пятнадцать минут.

Рядом также светилась кнопка «Отменить» – при нажатии на неё картинка и звуки водопада: птицы, бабочки, животные, радуга и даже лепрекон со своими сокровищами – если он когда-то и существовал – тотчас исчезли, превратив пространство, где переливалось через край изобилие тропической жизни – в весьма заурядную спальню: она была обставлена довольно респектабельно, но вычурно и совершенно безвкусно. По ней ещё растекался ослабевавший аромат цитрусовых, мяты и кофе, а запах цветов и лаванды уже едва ощущался. Собственного экрана телемон не имел, однако неподалёку от камеры находился модуль, который позволял как проецировать видео высочайшего качества на какую угодно – не обязательно плоскую – поверхность или сразу на несколько, так и создавать произвольное количество покоящихся в воздухе изображений.

Виктор пребывал в на редкость прекрасном расположении духа и испытывал лёгкое возбуждение – как перед очень ответственным и волнительным мероприятием – но вовсе не потому, что наступила пятница, а из-за растущего предчувствия, что справедливая и более чем заслуженная награда вот-вот найдёт его. На прошедшей неделе завершился крупный проект: четыре года кропотливого труда, ночи без сна, нескончаемый стресс, звонки в любое время суток, переработки – не житьё, а сущая каторга. Но главное – за весь этот период не удалось уйти в полноценный отпуск: дела требовали постоянного его присутствия.

Пару лет назад вроде бы появилось небольшое окно, и он незамедлительно организовал путешествие, забронировав роскошный отель – в номере Виктора должна была приветствовать бутылка любимого шампанского в запотевшем ледяном ведёрке и необъятный белоснежный халат, где помпезным курсивом цвета позолоты значилось его имя. По дороге в аэропорт Виктору уже мерещились и море, и пальмы, и амурные приключения: беспокойное воркование неведомой чернобровой красотки в пёстром легкомысленном купальнике – в его грёзах она шаловливо и даже немного вульгарно обхватывала своей очаровательной ладошкой элегантный цилиндрической формы стакан с экзотическим коктейлем. Постреливая глазками, она кокетливо проводила по сосуду пальцами, словно дразня и затевая какую-то романтическую игру.

Но в последний момент будто гигантская клешня подло схватила и силой утащила Виктора с небес обратно в пучину опостылевшей повседневности – обстоятельства заставили его вернуться едва ли не с посадки: должность всё ещё не позволяла манкировать подобными срочными вызовами. Но сейчас чутьё подсказывало: именно сегодня придёт оно – письмо. Особенное, долгожданное письмо с того самого адреса, откуда миллионы людей иногда получали известия о счастье или горе, надежде или отчаянии, возвышении или крахе.

Около восьми вкрадчивый мурлыкающий мужской голос тихонько, словно извиняясь и боясь потревожить, произнёс:

– Завтрак ждёт Вас, босс, – разумеется, имея ввиду Виктора.

Громко шаркая по полу безразмерными тапочками, он неторопливо прошёл в кухню-столовую – та постепенно наполнялась ароматом чего-то очень свежего и, наверное, вкусного. Ничем не занавешенное, но совершенно тёмное – словно была глухая ночь – панорамное окно целиком занимало собой одну из стен. Приблизившись к нему, он бросил короткий выразительный взгляд в черноту – будто указывая на проблему, которую следовало сию секунду устранить. Затемнение тотчас исчезло, позволив солнечному свету обосноваться в комнате.

Рядом с домом располагался полноразмерный футбольный стадион – он уютно устроился под сенью остроконечных альпийских пиков, увенчанных сияющими белизной шапками. Над одной из вершин висела чёрная туча, в которой то и дело вспыхивали яркие нити молний, тогда как на остальных солнечные лучи играли золотом на заснеженных склонах. Вокруг стадиона бегал, запыхавшись и выдыхаясь, покрытый потом поджарый возрастной мужчина. «Сосед. Ему, вроде бы, около девяноста, – с грустью подумал Виктор, без особого удовольствия щупая складки у себя на животе, – эх, нужно поддерживать форму естественным путём».

Седовласый атлет тщетно пытался настигнуть синеватое полупрозрачное объёмное изображение – оно называлось аэроклоном. Аэроклон был похож на старика как две капли воды, ведь представлял собой пространственную реплику, которая в точности воспроизводила его тренировку в конкретный день. За пожилым спортсменом с отставанием секунд в пять следовал второй аэроклон – он, казалось, стремился догнать свой подлинник, а в паре сотнях метров мчался третий – почти такой же, но как будто более молодой и немного порезвее. Некоторые любители для контраста добавляли аэроклоны мировых чемпионов в момент фиксации рекорда – однако не всякий был готов к тому, что его раздавят кричащим превосходством, и чуть не каждый круг вновь придётся наблюдать удаляющиеся спины победителей.

Разумеется, именно телемоном порождались как эти аэроклоны, так и трёхмерные проекции величественного водопада с диковинной экосистемой и горного хребта с тучей, исполненной искрившимися молниями.

Для генерации подобных аэроклонов потребовалось бы таскать за собой целый воз тяжёлых и громоздких источников электричества – но лишь до того момента, пока повсеместно не была внедрена беспроводная зарядка на значительных расстояниях. Сейчас же батареи телеэнергии – то есть энергии далёкой, дальней – располагались повсюду: на улицах, в публичных пространствах, на транспортных узлах, в помещениях, на дорогах. В пределах радиуса действия они дистанционно запитывали любые устройства по смехотворно низким тарифам – так что аккумуляторы ни телемону, ни другим приборам, ни даже автомобилям оказывались ни к чему.

– Так… – облизнувшись, протянул Виктор, – что у нас сегодня на завтрак?

Тут же степенно начало распахиваться элегантное и почти незаметное оконце отдела горячего цеха автоматического повара – или, для краткости, автоповара – шкафа из нержавеющей стали, который был обильно декорирован дорогостоящим деревом, походил на пару сдвинутых двухстворчатых холодильников и изъяснялся тем самым мурлыкающим угодливым тенором – Виктор почему-то назвал агрегат Бобом.

Провизия от роботов-доставщиков бесшумно принималась через особый проём во входной двери – таким образом открывать последнюю необходимости не возникало. Занимался подобной рутиной, разумеется, не хозяин самолично, а ответственный за все домашние дела автоматический помощник, или, вернее, помощница – Виктор решил, что это всё-таки дама, наградив её именем Аврора.

Среди прочего, Аврора также расставляла припасы в холодильную секцию Боба. И каких только вкусностей там не имелось! Но вождь – как Виктор наказал иногда себя величать – сам нечасто туда заглядывал. Определённые продукты он приобретал постоянно, а что-то неизведанное – на пробу – каждый раз специально заказывал по советам Боба – тот учитывал не просто кулинарные пристрастия барина, но и качество представленных на день покупки товаров. Впрочем, наиболее ценные деликатесы регулярно откладывались до следующего грандиозного торжества, которого порой приходилось дожидаться годами – ведь Виктор считал верхом расточительства употреблять их немедленно. Нередко же праздник наступал внезапно – когда Боб, наконец, вежливо напоминал, что у припрятанного лакомства истекает срок хранения. К сожалению, сегодня, пиршества не намечалось – все ингредиенты для утренней трапезы едва подвезли:

– На горячее омлет с греческим сыром кефалотири, копчёной ветчиной, томатами черри, перцем и зеленью, всё как повелели, господин – нестареющая классика в свежем прочтении, – заискивающе промурлыкал кухмейстер.

Блеск! Всё как Виктор любил. Настроение продолжало улучшаться даже от того, что будет на завтрак, хотя он сам же и составлял это меню на неделю ещё в минувшие выходные, разве что сыр попросил Боба подобрать новый – на его усмотрение.

Готовясь к поглощению омлета, Виктор стоял на кухне и всматривался в подёрнутый дымкой комплекс зданий, который едва вырисовывался вдали. Бетонные громады небоскрёбов расположились настолько впритык друг к другу, как будто очень замёрзли – поэтому сгрудились, чтобы согреться собственным теплом. Картина резко контрастировала с малоэтажным аккуратным, утопавшем в зелени районом, где обретался он сам. На телемоне замаячило уведомление, что утренние новости вот-вот начнутся. Он утвердительно кивнул, и в ту же секунду на месте всего пространства огромного окна появилось изображение – эфир стартовал ровно в восемь.

Ведущая, дама неопределённого возраста, надев едва заметную улыбку, буднично рапортовала:

– За прошедшие сутки арестовали 491 подозреваемого, 476 врагам огласили приговоры, из которых 242 – к исключительной мере, 231 из ранее вынесенных приговоров привели в исполнение, – довольно чеканил голос из динамиков, испытывая особенное удовлетворение последним пунктом и восхищаясь этим несомненным достижением, и даже как будто предполагая свой в него вклад.

Перед Виктором на уровне глаз и расстоянии локтя появилось полупрозрачное прямоугольное изображение около полуметра в диагонали – оно неподвижно висело и функционировало параллельно и независимо от большого главного, которое продолжало транслировать обладательницу неразъяснённого возраста. Новое изображение называлось аэромонитором – то есть монитором, находящимся в воздухе, монитором воздушным. В обиходе – аэромоном, по аналогии с пребывающем в воздухе клоном – аэроклоном. Оно содержало панель, где требовалось поставить свою реакцию на только что продемонстрированный сюжет, выразив таким образом личную сопричастность этому успеху.

Список рекомендованных эмодзи сегодня ограничивался пятью. Они представляли собой короткие – в несколько секунд, циклически повторявшиеся анимационные ролики. В противоположность плоскому аэромону, они были объёмными – как голограммы, но прорисовывались до мельчайших деталей, словно неведомый скульптор по дереву неделями корпел над затейливым горельефом, педантично вырезая каждую, даже самую крохотную завитушку. Подобные трёхмерные изображения – как и их двухмерные собратья аэромоны – могли располагаться в любой точке пространства в радиусе действия телемона, и именовались аэроголограммами, или – для краткости – аэрого́лами, с ударением на третий слог. Аэроклоны спортсменов и горный хребет с молниями, которые Виктор имел удовольствие наблюдать из окна, по сути являлись ничем иным, как аэроголами.

Этим утром в число пяти смайлов входили: суровый молодой мужчина в военном берете с безукоризненной выправкой – он залихватски вздёргивал руку, отдавая честь. На втором кисть вращалась вокруг воображаемой вертикальной оси, с силой собирала пальцы в кулак и следом разжимала их – каждая прожилка мощных вен проступала до того отчётливо, что можно было разобрать, как по ней струилась кровь. Третий демонстрировал армейский сапог – тот одиноко маршировал на парадном плацу, смотрясь без пары весьма нелепо и даже абсурдно. На четвёртом космический корабль из пустоты межзвёздной бездны грозно рыскал тонким карминовым лучом по обугленным руинам, которые неторопливо тлели среди необъятного пепелища, навевая меланхолию. И напоследок – пузатая ракета с жёлто-чёрным знаком радиации на массивной алой боеголовке, задорно вынырнув из невидимой шахты, обдавала окрестности оранжевым пламенем с клубами бело-серого дыма и, набрав высоту, резво сворачивала вбок. Совершая обороты вокруг центра смайлика – словно планета по орбите незримого солнца – Она двигалась по настолько замысловатой траектории, напоминавшей петлю Мёбиуса, что непостижимым образом не возвращалась назад, а продолжала избранный путь куда-то влево. Имелась в арсенале реакций также ракета конвенциональная, лишённая атомного наконечника, но она нечасто попадала в рекомендации, поскольку неизменно уступала в популярности своей более пылкой визави.

«И новости великолепные», – заключил Виктор. Он догадывался, сколько кропотливой работы стоит за всеми без исключения цифрами в рапорте. «Будто бы вчерашние показатели по упразднённым были чуть скромнее», – пришло ни с того ни с сего на ум. Обычно на подобные сюжеты он ставил дежурный жест с козырявшим военным; в обиходе его называли «Так точно» – он по сути не выражал никаких эмоций и означал простое принятие и согласие с полученной информацией. Так поступала основная масса сознательных граждан, оставляя патетические эмодзи для менее рутинных происшествий.

Виктор намеревался сделать то же самое и на этот раз – указательный палец уже устремился к подопечному Ареса. По мере приближения, тот остановил тянувшуюся к берету руку и по-армейски скупо улыбнулся, немного приподнимая брови, но в последний момент Виктор передумал, чем вызвал неодобрительное покачивание головы служивого, который, очевидно, привык к определённости и не переносил такого рода выкрутасов от штатских. Перебежчик вдруг решил загадать, что если количество ликвидированных за сутки делится на 7, то заветное письмо непременно придёт именно сегодня. «Так, так, 231, 231, – когда-то неплохо успевая по арифметике, сейчас он никак не мог сообразить, – как бишь его там, 20 ю 7 – 140 – мало, 30 ю 7 – 210 – вот, нужно чуть добавить, 35 ю 7 – эх, должно быть, проскочил…, – ему никак не удавалось сосредоточиться, – 231… 231…»

– Ева, детка, – нетерпеливо обратился к кому-то Виктор.

Лишь только буква Е слетела с его языка, как чуть в стороне от правого нижнего угла экрана, не заслоняя главного изображения, начала появляться – в первый миг нарочито мерцая, но постепенно становясь чёткой – молоденькая стройная блондинка с длинными ногами, модельными параметрами, смазливым личиком и распущенными до плеч волосами. Одета прелестница была в коротенькое красное платьице – оно туго обтягивало роскошную фигуру и демонстрировало, пожалуй, даже больше, чем скрывало: например, оснащалось невероятной глубины вырезом, который эффектно подчёркивал шикарный бюст – размер и форма его автоматически подстраивались под расположение духа хозяина. Ева чуточку наклонилась вперед, и, как только Виктор перешёл к сути, всё её существо превратилось в чистое, ничем не замутнённое внимание – она пристально слушала и кивала:

– Делится ли количество упразднённых за сутки на 7? – не выдержав, возбуждённо поинтересовался он.

– Да, – моментально монотонным, слегка металлическим, но необыкновенно приятным завораживающим тембром отреагировала Ева, начав приоткрывать рот за мгновение до того, как Виктор закончил вопрос. Немного заглушая ведущую, она продолжала:

– 231 делится на 7, в ответе получается 33, – и тут изображение очаровательной блондинки начало плавно трансформироваться в не слишком привлекательную, не такую молодую, чуть полноватую, не столь длинноногую и пониже ростом брюнетку, которая уже безо всякой стали в голосе, томно произнесла:

– Комната двести тридцать один в старинном уютном отеле семь лет назад: море, пальмы, луна, диван, кресло, потом стол, далее ванна на балконе…

В сознании всплыла мимолётная интрижка где-то в командировке с одной замужней дамочкой поопытнее, которая, помнится, была чересчур увлечена последними ноу-хау в области красоты. Они позволяли менять цвет причёски за считанные секунды – дабы неотступно шагать в авангарде трендов моды. Поэтому и во время знакомства, и во время близости – на диване, и на кресле, и на столе, и в ванне, она – словно осьминог в целях маскировки – становилась сначала блондинкой, затем чёрненькой и наконец рыжей, после чего цикл повторялся. Казалось, в ходе столь ответственного процесса его спутницу занимала лишь вариация колоров, и она ожидала на это хотя бы минимальной реакции со стороны партнёра, а тот – к плохо скрываемому её неудовольствию – настойчиво игнорировал метаморфозы, которые хамелеон в юбке (впрочем, в тот момент скорее без) чуть ли не каждую минуту претерпевала. Дело, однако же, заключалось в том, что Виктор был начисто лишён способности удерживать в уме цвет чужих волос. Случалось даже, он сам смотрелся в зеркало, чтобы освежить память – какой же оттенок на голове у него.

«Связаться с ней на досуге, – вдруг мелькнуло в слегка затуманенном спонтанным желанием мозгу, – ведь её изображение едва ли появилось бы, забудь она то свидание». Но воспоминание о двести тридцать первой комнате, в которой он провёл не самую дрянную ночь своей жизни, прожило не больше нескольких мгновений и оставило его столь же внезапно, как и нахлынуло. Определив полное отсутствие дальнейшего интереса к жеманствам немолодой уже гражданки, а также прекрасно владея накопленной за годы информацией о привычках и причудах Виктора вмиг перескакивать с одной мысли на другую, Ева-брюнетка оборвалась на полуслове и пропала. Сознание вернулось к загаданному арифметическому примеру, который имел решающее влияние на судьбу письма – а следовательно, и на его собственную.

– Да !!! – удовлетворенно воскликнул его внутренний ребёнок – в подобные нечастые моменты восторг бывал совершенно неподдельным, настроение как-то неотвратимо улучшалось, и уже казалось, ничто не могло остановить эту неотвратимость.

Виктор уверенно потянулся к «Ракете», которая при приближении пальца заметно и как будто даже задорно ускорилась, ныряя в сторону Земли. При касании смайлика тот, стремительно увеличиваясь, перекочевал на большой экран, занимавший всю площадь окна – там реактивный снаряд не раздумывая весело воткнулся в поверхность планеты, триумфально водрузив на место дикторши исполинский атомный гриб и освятив окружающее пространство испепеляюще ярким светом, – Виктор даже немного зажмурился. От эпицентра неспешно, словно крадучись, зловеще поползла вширь огненная, разрушительная, но одновременно какая-то радостная и такая своя, родная – взрывная волна. Она опрокидывала и сметала всё на своём пути: и Аврору, и Боба, и его стряпню на столе, и сам стол, и мирно завтракавшего за ним виновника катастрофы, превратив последнего сначала в комок обуглившейся плоти, а через мгновение и вовсе в лёгкое сизое облачко – она испаряла органическое и неорганическое, возвращая вещество в состояние исконной энтропии вселенского хаоса.

Спустя несколько секунд следы гриба и ударной волны рассеялись, обнаружив, что и Аврора, и Боб, и стол, и Виктор, и даже поглощаемый им омлет целы и ни на каплю не испарились, а ведущая – как ни в чём не бывало – заканчивала предложение, которое начала ещё до кухонного апокалипсиса.

Появившийся ненадолго компактный аэромон с панелью возвестил результаты волеизъявления: 16,7 миллионов «Так точно», 4,3 миллиона «Кулаков», 2,1 миллиона «Сапогов», 1,3 миллиона «Лучей» и всего 653 тысячи «Ракет». Наличествовала возможность поставить царь-смайлик, подразумевавший, правда, определённое пожертвование – тогда Виктор имел бы удовольствие наблюдать ещё более красочный и приятный для глаз взрыв термоядерный, однако подобного расточительства он предпочитал избегать даже в столь приподнятом расположении духа.

Отдавая голос за самый непопулярный из пяти вариантов, опасаться, впрочем, пока что было нечего, ведь Виктор не встал на скользкий путь выбора едва различимого тусклого знака плюса – тот означал добавление своей, особенной, реакции, которая не входила в список рекомендованных. Столь же мелко и блёкло отображались эмоции чудаков, всё-таки отважившихся пойти по этой неблагодарной стезе, однако таковых оказывалось совсем немного – десятки. Не десятки тысяч – десятки. Редко – сотни.

– Идут процессы над 1,012 врагами – не пропустите вечерний выпуск интерактив-шоу, будет увлекательно – как и всегда! – как-то обыденно, не вкладывая никакого смысла в сказанное, но с холодной торжественностью продолжала ведущая.

И снова панель, и ещё одна «Ракета», и ещё один гриб, и ещё одна волна. Сколько Виктор себя помнил, новости неизменно вела эта дама, и за последнюю треть века она не претерпела видимых трансформаций – всё так же безупречно, но чуть вульгарно одета, такой же импозантный макияж – он был настолько искусно наложен, что едва ли удалось бы определить количество его слоёв, которое с годами, вероятно, имело тенденцию к увеличению. Иногда слой загара, натурального или авто – также непросто было понять. Привлекала ли она как женщина? Он не смог бы внятно ответить, хотя, признаться, изредка задумывался об этом, но лишь на короткое время – и только когда теледолгожительница мелькала на экране. И исключительно если показывали откровенную рутину, не оставляя фокусу внимания альтернатив, кроме как сместиться с предмета обсуждения на внешность рассказчицы.

Однако ж конкретно о ней он мечтал не чаще, чем о любой другой представительнице противоположного пола, мелькавшей на его горизонте где-либо когда-либо. Виктор был не слишком разборчив в связях, и его не сильно смущала ощутимая разница в возрасте. Барышни делились для него сугубо на тех, с кем он был не прочь, и на всяких прочих. Постепенно первых становилось всё больше – сейчас дикторша (как и преобладающая часть остальных женских особей), несомненно, принадлежала именно к этой категории.

Не так давно у Виктора состоялось довольно примечательное свидание: его избранница сохранилась в отличной для своих лет форме. Кажется, ей было что-то около семидесяти – сказать по правде, Виктор немного стыдился, когда вспоминал об этом: натурально, он напился до неприличия, да и приключилось подобное лишь единожды. Впрочем, подвернись такой случай ещё! А тем паче с ведущей, пусть даже не столь густо наштукатуренной. Хотя, если присмотреться, начисто смыть косметику – гм… что там останется? Словом, вопрос оказался непростым и упирался, пожалуй, в необходимый для нужного настроя объём горячительного.