Воспоминания

На второй день оккупации города появился приказ немецкого коменданта: «Всем евреям к 10 часам утра явиться на Сенную площадь, имея при себе продуктов питания на трое суток и драгоценные вещи, металлы. Кто не выполнит приказ, будет расстрелян». Семь тысяч евреев было расстреляно оккупантами в Багеровском рву. Сотни коммунистов и комсомольцев были замучены в тюрьме. Тысячи евреев были вывезены к Багеровскому рву в машинах «душегубках». Затолкнув людей, закрывали плотно двери кузова-будки и за время доставки к месту казни люди погибали от выхлопных газов. Там трупы людей раздевали, забирали лучшие вещи, выдергивали клещами золотые коронки, забирали золотые кольца, браслеты, вырывали из ушей серьги. Ненужное белье и одежду сжигали. Тех людей, которых привозили на расстрел делали тоже самое, ставили перед рвом, в том числе и детей, затем расстреливали. Некоторые, проявляли смелость и оставались живыми, ночью выбирались изо рва, и рассказывали горожанам всю трагедию содеянного фашистами. А в городской тюрьме истязания были похлеще. Там пытки были изощреннее: некоторых бросали в клетки голодных овчарок, которые в считанные минуты живого человека съедали с костями. Так, в первые дни оккупации гитлеровцы показали свою «человечность», культуру арийцев…

Чтобы не умереть с голоду ходили по полуразрушенным брошенным домам, квартирам искали одежду, обувь, кастрюли, сковородки, затем, в ближайших деревнях меняли на продукты. Кроме этого я приспособился делать из гильз-патронов зажигалки «кресало» продавал на базаре. Рискуя жизнью с двумя ребятами, ходили в Камышбурун на завод «Залив» – бывший 532 завод, из-под носа часовых воровали сухари. Так мы продержались полтора месяца оккупации, пока наши войска под новый 1942 год не освободили нас. Над Керчью пылало зарево – город горел. Полтора месяца хозяйничали немцы в Керчи. Люди увидели их жестокость. Трудно было ожидать, чтобы за такой короткий срок партийное подполье могло в полную силу развернуть работу. И все же подпольный партийный центр сделал многое: готовились диверсионные группы, распространялись листовки, разоблачавшие фашистские сказки об «окружении» Москвы. Работала мастерская по ремонту домашних вещей, где руководители подполья встречались со многими нужными людьми. Большую помощь оказывала подпольная организация нашим солдатам и офицерам, оказавшимся в тылу у противника. Их снабжали документами, переправляли к партизанам. В очень сложных условиях приходилось вести борьбу керченским партизанам, по существу заблокированным в подземных каменоломнях. 16 ноября группа партизан Старокарантинского отряда под командованием Александра Федеровича Зябрева вышла из каменоломни на боевую операцию. В этом году геройски погиб командир отряда А. Ф. Зябрев. После первой вылазки все входы и выходы в каменоломнях были замурованы, заминированы и блокированы немецкими войсками. Положение партизан становилось тяжелое, однако, они вели по возможности боевые действия, уничтожали врага, проявляя при этом героизм и самопожертвование. Так, Володя Дубинин, возвращаясь с задания с саперами, у входа в каменоломни подорвался на мине. Юноша-смельчак, герой погиб, защищая свою Родину. Память о нем олицетворена в граните в центре города в скверике. Командующий Крымским фронтом своим приказом за образцовое выполнение заданий и проявленное мужество посмертно наградил Володю орденом Красного Знамени. Именем пионера названа улица, где жила семья Дубининых, и школа, в которой он учился. Ныне школа №1 им. Володи Дубинина, что на улице Пирогова.

Керченская десантная операция началась утром 26 декабря. В напряженных боях десантники отбросили гитлеровцев от береговой линии, захватили плацдарм и закрепились на нем. Это было непросто: берег был укреплен колючей проволокой, минами и рогатками. Я видел моряков, их героизм, перепоясанных патронными лентами, с гранатами на поясе, винтовками со штыками, некоторые раненные освобождали дома и улицы города. Бои шли ожесточенные. К югу от Керчи десантники овладели плацдармом в районе Камыш-Буруна.

Высадка десанта

Когда основная масса войск противника стянулась в район Керченского полуострова, началась высадка главных десантных сил в Феодосии. Перед рассветом 29 декабря корабли Черноморского флота под командованием капитана первого ранга Басистого прорвались в Феодосийский порт и начали высаживать штурмовые группы части морской пехоты прямо на причалы и набережную. Очистив Феодосию от захватчиков, десантные войска развернули наступление на север, в направлении на Ак-Монай, чтобы отрезать керченскую группировку немцев. Под угрозой окружения гитлеровцы в панике отступили с полуострова. Я помню, как вечером с 31 декабря 1941 года на 1 января 1942 года немцы буквально в нижнем белье на машинах, мотоциклах бежали из города, с тем, чтобы не попасть в окружение наших войск, высадившихся в Феодосии, попутно оказывая ожесточенное сопротивление нашим десантникам.

Утром рано 31 декабря, когда немецкое гестапо убралось восвояси, я с двумя ребятами решили пойти в гестапо и осмотреть помещения, не оставили ли фрицы чего-нибудь съедобного, ведь они бежали ночью, второпях, в панике. В одной из комнат мы увидели в ванной пьяного жандарма с бляхой на груди. В это время к берегу подошел катер советских военных моряков, которым мы рассказали об увиденном. Моряки, когда его разбудили, он, увидев их с перепугу, говорил: «Гитлер капут» – повторял эти слова несколько раз. Впоследствии его утопили моряки в море, за слезы наших матерей, за издевательства над людьми.

Наступила мирная жизнь. Войска, переправившиеся через Керченский пролив, уходили все дальше к Акманаю, Феодосии. Я пошел работать токарем на судоремонтный завод, но работать было не на чем и негде. Все было разрушено, станки покорежены. По решению мастеров, собрав токарные станки, решили их кантовать на катках в лабиринты недалеко от телецентра, там их восстановили и приступили работать. В это тяжелое время забота Советской власти чувствовалась. Иждивенцам давали хлеб, крупы, масло. Если рабочие вначале получали 400 гр. хлеба, то иждивенцы – по 200 граммов, так распределялись продукты. Можно было брать со столовой домой обеды, конечно не жирные, не калорийные, но с голоду нельзя было умереть. Но все же забота о людях проявлялась, не так как сейчас…

Люди брошены на произвол судьбы: пенсии, зарплаты задерживаются на несколько месяцев. При Советской власти трудовой человек получал пенсию 120 руб. или самую низкую зарплату 60—80 руб. При стоимости: хлеб – 20 коп., молоко – 11—13 коп., мясо – 1,90 руб. за кг., масло сливочное – 90 коп., а подсолнечное – 3 руб., колбаса, прекрасная на вкус – 1,60 руб., а сейчас (1999 год) при пенсии 50 гривен: мясо – 6,50 гривен, хлеб – 78 коп., масло сливочное – 9 гривен, подсолнечное – 3,50 гривен, молоко – 50 коп. Люди, конечно, жили не шикарно, но жили, а сейчас влачат голодное существование. Я специально привел сопоставление цен, чтобы через годы дети, внуки, правнуки поняли, что лучше Советской власти не было и не могло быть.

…В общем-то, мы жили и трудились с большим энтузиазмом: «Все для фронта, все для победы!». Но, получив передышку и воспользовавшись бездарностью командования наших армий (44, 47 и 51), немцы прорвали фронт на акманайских позициях, и пошли в наступление и в этом хорошо помогли им крымские татары, которые в качестве провожатых показывали немецким автоматчикам тайные тропы в тыл наших войск. В лабиринтах мы работали, как говорится в поте лица, выпускали запасные части к боевым кораблям. Никто тогда не говорил, как добраться до места работы, подымались в 5 часов утра и ускоренным шагом добирались к месту работы. У нас были грузовики: один ГАЗ-АА, второй – ЗИС-5, старенькие, маломощные, поэтому мы – молодые уступали более пожилым возможность переезда автотранспортом к месту работы. Когда немецкая авиация усилила налеты на город, на движущиеся войска по главной дороге, тогда и получила достойный отпор наших зенитчиков. Было опубликовано в газете, что одна зенитка, стоящая на доке завода №532 под управлением заводчанина, (фамилию не помню), сбила 28 стервятников. После многих налетов немецкой авиации, док все же остался на плаву невредимым. Немцы пытались навести панику среди горожан и военных. Они сбрасывали с самолетов рельсы, трактора и пустые бочки, которые летели с ошеломляющим фырканьем и шумом, из-за которого готов был провалиться сквозь землю, но падение этой бочки: «пух», – разряжало ожидание. В общем, эти сволочи делали все, чтобы навести панику. И я бы сказал, что частично им удавалось этого добиться.

У нас на квартире стояли 5 молодых лейтенантов-моряков. Шутили, играли на гитаре, пели. Потом сказали: «Вот бы сейчас вареничков с картошкой поесть», принесли мешок белой муки, мать часть муки поменяла на картофель, лук, масло, и вот они все в шутках, прибаутках лепили вареники, затем сытно поели. В одно мгновение влетает в дверь их командир, капитан 3-го ранга и сказал: «Что, разве вы не знаете, что немцы прорвали фронт на акмонайских позициях, за мной!» Они схватили оружие, попрощались. Примерно 8—10 мая 1942 года один из них раненый в голову зашел к нам домой и сообщил, что три человека убито и один тяжело ранен. Попил водицы, от еды отказался, попрощался. Это известие охватило наши сердца скорбью, мать плакала, мы не знали, что делать, ведь погибли такие веселые, жизнерадостные, молодые ребята по 18—20 лет. Но в армии не все были такие героические патриоты. Я наблюдал, как солдаты «южной» национальности, их называли «ялдашами», бросив оружие, шли целыми вереницами, оставив фронт. Раненый лейтенант нам рассказал, что немцы разнюхали на каком участке фронта «ялдаши» заняли оборону, т.е. сменили моряков, этот участок обстреляли из минометов, и как только одного узбека убьют, они собираются вокруг убитого и молятся, а немцы такие скопления уничтожали артиллерией. В общем, все дрогнуло, несмотря на героическое сопротивление наших солдат, немец быстро продвигался к Керчи. Уже 14 мая к нам в лабиринты моряки привезли динамит и сказали бить токарные станки и что они взорвут все оставшееся. Прибежал я домой, матери дома не было, она готовила обеды военному начальству в лабиринтах под горой Митридат, примерно, где был горком партии. Я матери сказал, чтобы эвакуировалась, пока еще есть возможность, но она отказалась отправляться в неизвестность. Тогда я ей сказал: «приготовьте мне кусок хлеба, белье и я уеду, так как не могу больше видеть фашистов». Когда я собрался в путь, а мать оставалась с сестрой Тамарой, брата Славу мобилизовали и отправили в Моздок.

Мать согласилась бросить все и уехать на Кавказ. Что смогли взяли с собой остальное все бросили, кое-как добрались до широкого мола, перед которым было много «ялдашей». Немцы били по ним шрапнельными снарядами, много было убито и ранено. Все горело, гремело, свистело, скрежетом раздирало душу, город пылал в огне, все было в дыму и пыли. Народ, воспользовавшись безнадзорностью, начал грабить магазины, многие лежали раненые со своим награбленным – просили помощи, но никто не мог что-то сделать, чем-то помочь, каждый занимался своим делом. Наконец мы на молу. Но оказалось, что ни одного судна нет. Один военный бронекатер начал отходить от пристани и вдруг матросы заметили меня и закричали: «Так это же наш токарь Виктор!» Я им точил гребной винт и вал, спал возле станка, моряки помогали мне, питался я у них на камбузе. Через пять суток бронекатер был на боевом ходу, меня очень благодарили. И вот произошла встреча. Причалив, забрав нас, одновременно напрыгали человек 30 «ялдашей», катер взял курс на Тамань. Матросы, прощаясь с Керчью, говорили: «Мы еще вернемся, мы разобьем фашистов». Море было усыпано различными минами: донными, магнитными, плавающими. Мы шли в фарватере метрах в 500 от «наливника», который посредине пролива налетел на мину, взорвался и лег на бок. Люди плавали, кто просил помощи, кто шел на дно морское. Над головами постоянно летали немецкие самолеты, у них было полное преимущество в воздухе. На переправе Еникале все горело и грохотало. Постоянно, одна за другой группы Юнкерсов, прикрываемые несколькими Миссершмитами по 6—9 самолетов летели «волнами» бомбить скопление войск на переправе. Одна группа самолетов отбомбиться, разрядит пулеметные ленты, возвратиться на аэродром, тут же бомбит вторая группа, третья. Мысленно мы представляли, что на переправе скопилось много тысяч наших войск и техники. Машины сбрасывали с обрыва в море, плавсредств не хватало. Уже после войны рассказывал один лейтенант, как под руководством героического сержанта соорудили плот человек на 30, которые вместо весел гребли, кто доской, а кто не мог – рукой, многие были ранены. Он же рассказывал, как перед этим некоторые смельчаки прыгали на прорвавшиеся немецкие танки и закрывали им смотровые щели, чтобы остановить танк и затем расправиться с экипажем.

Меня моряки предупредили: «если мы подорвемся на мине и останемся живы, то надо плыть от тычки к тычке в сторону Таманского берега. Но я не знал, что если это случилось бы, то никто не мог бы доплыть до Таманского берега, так как течение от средней косы уносило все и вся в открытое Черное море. Такая участь постигла людей, которые переправлялись на противоположный берег кто в лодках, кто на плотах, кто на связанных бочках, а кто в деревянном корыте – все они погибли в Черном море. Мы продолжали плыть, мать с сестренкой находилась в камбузе, а я на палубе в готовности бороться за жизнь. Одолевала мысль: «Только бы не ранило» – во что бы то ни стало надо остаться в живых и бить фашистов за их нападение на нашу великую Родину и уже причинимые злодеяния. Пока мы плыли, моряки сбросили за борт человек 15—20 «ялдашей» за то, что они бросили фронт, а, значит, предали Родину и своих товарищей. Когда начало смеркаться, то мы наблюдали, как грохотало в Керчи и покрыло ее заревом, особенно на переправе. Позже мы узнали, что в каменоломнях осталось много солдат, сержантов, офицеров, которых впоследствии травили газами. Думаю, что эти 16 тысяч принесли бы больше пользы, если бы они погибли в открытом бою, все же уничтожили бы много фашистов и их техники. В общем – бездарная смерть их постигла. На Таманский берег мы прибыли ночью, т.е. поздно вечером, оставшихся «ялдашей» арестовал заградотряд, а мы решили переночевать в траншеях. Наутро двинулись в путь пешком на Новороссийск. Шли мы долго, останавливались в деревнях на несколько дней, помню в Старотиторовке, Ахтонизовке, примерно месяц мы шли вместе до Новороссийска. Сразу я пошел работать в порт токарем, выполнял военные заказы. Устроили нас в бараках, где оказалось много керчан. По моему предложению на крыше цеха мы выставили дежурных, в обязанности которых входило дать сигнал на услышанный прерывистый гул самолетов, это были немцы. Мы должны были выключить станки, электроэнергию и бежать в бомбоубежище или на курган. Много было бомбежек, много сгорело, разрушено, беды через край и здесь принес фашизм.

Несколько раз моя жизнь висела на волоске так, например, у меня был друг Игорь Козорез, с которым мы побежали укрыться от бомбежки и, если понадобиться, оказать помощь раненым. Налет самолетов продолжался, в убежище мы решили не прятаться, предпочитали находиться в какой-нибудь яме или воронке. Трагедия случилась на этот раз – мощное убежище на 300 чел. было разворочено прямым попаданием бомбы большой мощности. Нам пришлось раскапывать завалы и грузить куски человеческого мяса на подошедшие машины. Из 300 человек, набитых в убежище, остался жив один мужчина. Так нам был предоставлен шанс остаться в живых. Другой раз, во время бомбежек мы бегали на курган, где прикрывались от осколков сверху жестянками, пробегали мимо столовой, в которой никого не оставалось, на плитах варилось, жарилось, мы на свой страх и риск хорошо подзаправились. И вот один раз, во время бомбежки, нас выбежало из цеха семь ребят, в столовую заскочило четыре человека, возвращаясь с Игорем с кургана, мы увидели вместо столовой огромную воронку, на дне которой было метра два воды. Так смерть еще раз прошла мимо нас. Хочу рассказать еще об одном случае. В порту стояло два эшелона – один с промтоварами, а другой – с продовольствием, которые были приготовлены для спуска в море, охраняли их четыре узбека. Однажды началась бомбежка, насчитали 98 самолетов, мы, воспользовавшись тем, что часовые разбежались, бросились к эшелону с продовольствием. Вскрыли холодильник. Помню, палками колбасы и рукой закрыл голову от осколков взял ящик сливочного масла и круг голландского сыра, с колбасой во рту, ведь мы забыли, когда это видели, выбежал из порта. Видел, как работяги обнаружили цистерну со спиртом. Один мужик вскочил на цистерну и закричал во все горло так, что через грохот, рев моторов самолетов был слышен его призыв: «Спирт, братва!» Открыл люк, хотел набрать спирту и только мы увидели его пятки, другой выскочил на цистерну, снял брючный ремень, зацепил котелок и тут же стал пить спирт и наливать, во что попало подбежавшим мужикам. Правильно говорят: «пьяному море по колено», не обращая ни на какие ревы моторов, свист бомб, продолжали черпать спирт из цистерны. Когда я вернулся в барак, то услышал, что песни льются во всю, ребята набрали спирту и подчивались им.