Каждому своё

отвёл взгляд. Но не ушёл. За его спиной послышались чьи-то громкие шаги, и Дима,

слабо приподнявшись на подушках, заметил гостя.

– Брава?.. – хрипло, но с теплом в голосе. – Ты чего так рано, брат?

Паша кашлянул, чуть почесал затылок.

– Да я… не спал что-то. Ну… подумал… загляну.

Он не умел врать. Он не умел прятать глаза. Но… иногда лучше сказать меньше, чем

сказать всё.

– Ты как, Димыч? – Паша подошёл ближе, сдерживая всё, что кипело внутри.

– Жив, вроде, – усмехнулся Дима. – Хоть и на куски разрезанный.

– Ты это, ты давай не подводи. Мы тут за тебя волнуемся.

– "Мы" – это Женя, да?

Женя покраснела. Паша хмыкнул, отвёл взгляд.

– Ну, вообще да, – буркнул он. – Я так, просто…

– Не выдумывай, – перебил Дима с полуулыбкой. – Ты первый стоял под дверью,

как только узнал. Я-то знаю.

Паша поднял бровь, будто не знал, как на это реагировать. Но всё в его взгляде

кричало: "Да, я волновался."Паша посмотрел на неё, долго. Потом отступил на шаг,

достал из кармана апельсин и протянул Диме.

– Для поднятия боевого духа, – хмыкнул он. – Помнишь, как ты мне тогда таскал?

Дима рассмеялся.

– Помню, как вчера.

– Вот и живи, чтоб ещё потаскать мне лет так через двадцать, ага?

Женя смотрела на них обоих – на уставшего, но живого Диму, и на Пашу,

молчаливого, сдержанного, и почувствовала, как в её груди медленно, аккуратно врастает нечто новое.

– Ну, – тихо выдохнул Дима, переведя взгляд с одного на другого. – Я-то

выкарабкаюсь. А тебе, Женька, пора бы уже и домой. Отдохни. Утро было тяжёлое. Да

и день, я уверен, будет ещё длиннее.

– Я не уйду, – голос Жени дрогнул, но она подняла подбородок. – Ты все что у меня

есть.Я не могу просто так… взять и уйти.

Паша посмотрел на неё. Медленно подошёл ближе. Его голос прозвучал мягче, чем

обычно – без привычной резкости:

– Красивая, слушай его, у тебя под глазами синяки, ты на ногах еле стоишь. Димка уже пришёл в себя. С ним всё будет чётко. А тебе нужно перевести дух.

Женя, растерянная, всё ещё боролась с собой, но Дима в этот момент поднял взгляд…

и замер.

Он знал Пашу с детства. Видел его в драках, в бешенстве, в злости, в боли.Но такого

Пашу он не видел никогда. В его взгляде не было ни бравады, ни иронии. Только

тёплая нежность. Тот самый редкий, беззащитный свет, который случаен у сильных

людей.И это "красивая" прозвучало не как фраза. А как признание.

– Ты её как сейчас назвал?.. – спросил Дима негромко, но в голосе чувствовалось: он

услышал всё.

Паша на долю секунды опустил глаза, будто обдумывая, стоит ли говорить. А потом

вскинул голову – взгляд в лоб, не прячась:

– Как слышал, так и назвал, – с легкой усмешкой, но без привычной дерзости.

Женя стояла между ними, словно не зная, куда себя деть. Щеки её чуть порозовели,

дыхание сбилось.

Дима посмотрел то на неё, то снова на Пашу. Его лицо на секунду стало непроницаемым. Но затем – что-то оттаяло в его глазах. Усталость,нежность к племяннице – всё это смешалось в молчаливом вздохе.

Он прикрыл глаза и, не открывая, выдохнул:

– Эх ты, Брава…

Паша криво усмехнулся:

– Да всё ровно будет, Дим. Слышишь?

И тут Женя впервые за последние часы… засмеялась. Тихо, с надломом, но по-

настоящему. Словно в этом моменте, где боль, тревога и странная, зарождающаяся

нежность переплелись – жизнь снова показалась ей живой. Дима взял её за руку – ту

самую, что держала его всё это время – и чуть сжал:

– Ты уже сделала больше, чем могла. И я… – он замолчал, борясь с комом в горле.

– Я правда благодарен тебе. За всё. Но ты должна быть сильной. А для этого – нужно

отдохнуть. Слышишь?

Она кивнула, не в силах говорить.

Паша тихо взял куртку со спинки стула, накинул себе на плечо и протянул вторую

Жене:

– Пойдём. Я тебя довезу.

Женя в последний раз наклонилась к дяде. Осторожно поцеловала его в лоб:

– Я приеду завтра с утра. Самой первой.

– Я буду ждать, – ответил Дима с усталой улыбкой. – А теперь – марш домой.

Паша открыл дверь, пропуская её вперёд. Женя обернулась ещё раз. Улыбнулась, и вышла.

Они шли по коридору больницы в тишине. Только каблуки Жени тихо стучали по

полу, да где-то вдали пищал аппарат в реанимации. Больница будто вымерла. Но

внутри неё… жизнь кипела. Новая..

На выходе Паша открыл перед ней дверь.

– Спасибо, – прошептала она.Он только кивнул.

Когда они сели в машину, Паша не сразу завёл двигатель. Просто сидел, смотрел на

дорогу перед собой. В профиль. Молча.

– Ты ведь знал, что я останусь с ним? – вдруг спросила Женя.

Паша улыбнулся уголками губ:

– Знал.

– Как?

Он посмотрел ей в глаза, и вдруг сказал почти шёпотом, но твёрдо:

– Потому что… ты настоящая.Таких не бросают. И такие не уходят, пока не убедятся,

что всё хорошо. Потому я и пришёл.

Женя отвела взгляд в окно и тепло улыбнулась.

Подъезд встретил их тишиной и серым полумраком. Свет ещё не включили —

слишком рано. За узкими окнами пробивался тусклый зимний рассвет, окрашивая

лестничные пролёты в ледяные оттенки голубого и серого.

Женя шла чуть впереди. Шаги глухо отдавались по бетону. Каждое движение давалось

с трудом – усталость, тревога, боль и сдавленный крик внутри не отпускали ни на

секунду.

Рядом, почти вровень с ней, молча шёл Паша. Он не касался её, не задавал вопросов —

просто был рядом. И это молчание грело куда сильнее любых слов.

На лестничной площадке их шаги стихли. Женя остановилась у двери своей квартиры,

достала ключи. В руке они звякнули – непривычно громко. Металл дрожал в пальцах.

Она попыталась попасть ключом в замочную скважину, но пальцы слушались плохо.

– Чёрт… – выдохнула она и сжала губы.

– Дай сюда, – тихо, почти шёпотом, сказал Паша. Он стоял за спиной, настолько

близко, что она ощущала его дыхание.

– Не надо, – упрямо выдохнула она, – я справлюсь…

Он не настаивал. Только стоял, ждал. В его молчании не было раздражения, только

терпение и тепло.

Наконец, Женя справилась с замком, но не открыла дверь. Стояла. Молча. Глядя на

тёмное дерево двери. И только спустя несколько секунд, будто что-то надломилось, она обернулась к нему.

– Спасибо тебе… – голос сорвался, но она справилась. – За то, что был со мной. За

то, что не ушёл.

Паша смотрел на неё внимательно. Его лицо было тенью – в полумраке, в этом тихом

утре. Только глаза… глаза были живыми. Яркими. Глубокими.

Он шагнул ближе, и Женя откинулась к двери. Между ними остался лишь воздух,

наполненный дыханием, нерешённым вопросом и тем, что нельзя было назвать вслух.

– Хочешь… я останусь? – его голос был низкий, тёплый. В нем дрожало нечто

неуловимое.

Она подняла глаза. Встретилась с его взглядом – прямым, уверенным, и всё же не до

конца спокойным. Будто он сам боялся этого предложения.

– Паш… – прошептала она, – я…– пауза. Задержка дыхания.Она сглотнула – Я

должна быть одна. Мне нужно переварить всё. Понять – она опустила глаза— Иначе я

просто… не соберусь обратно.

Он не обиделся. Не сделал ни шагу назад. Напротив – подошёл ближе, совсем близко.

Она чувствовала его тепло, его силу, его сдержанное желание прикоснуться… но он не

позволил себе лишнего.

– Ты сильная, – тихо сказал он. – Прямо огонь. – он посмотрел на неё чуть снизу

вверх.– Но даже огонь устаёт.-Задержал взгляд.– Если что… зови. Даже не думай —

просто зови.

Она кивнула. Еле заметно.Улыбнулась сквозь усталость и внутреннюю дрожь.

– Я знаю.

Он сделал полшага назад.

– Ладно… иди. Отдохни.

– Спокойного утра, Паш, – прошептала она.

Он едва заметно кивнул.

– А у тебя пусть будет лучшее утро, Красивая.

И его голос будто укрыл её чем-то невидимым.

Она закрыла за собой дверь. Прислонилась к ней спиной. Закрыла глаза. В груди всё

сжималось и дрожало.

Он назвал её красивой. Он хотел остаться. Он смотрел на неё, как на кого-то… важного.

Она выдохнула. Глубоко. Задержала дыхание. В груди – тревожное, живое. Страшное

и сладкое одновременно.

Что с ней происходит?

Квартира встретила её полумраком и тишиной, такой густой, что в ней звенели нервы.

Сквозь щель в занавесках пробивался бледный рассвет. Всё казалось нереальным,

словно она вошла не в дом, а в сон. Или в чью-то чужую жизнь.

Она сняла куртку, кинула её на крючок, не глядя. Сапоги сбросила прямо у входа.

Потом, не раздеваясь до конца, прошла на кухню, словно по инерции. Как лунатик.

Кухня была тёплой. Домашней. Там всё ещё пахло мятой – от чая, что она пила

вечером до больницы.

И вдруг внутри что-то болезненно сжалось.

– Дима…

Губы дрогнули. Сердце защемило. Женя прижала ладонь к груди – будто пыталась

удержать себя от того, что подступало. Слёзы.

Они наворачивались без предупреждения. Без причины. Без разрешения.

Он жив… Он в порядке… Он же в порядке… Правда?Она прошла в комнату. Опустилась на диван. Обняла себя руками.«Ты справишься. Ты уже справляешься. Ты сильная…» – тихо шептала себе.

Но мысли не слушались. Они мчались как угорелые. В прошлое. В то утро. В тот день.

…Когда позвонили в дверь. Милиционер. Сухое лицо. Холодный голос.«Произошло

ДТП. Родители…»

Мир рухнул. Точнее – он исчез. Просто исчез. Без звука. Без предупреждения.

Она вскочила с дивана, будто её ударили током.Пошла в ванную.Умылась. Ледяной

водой. Несколько раз.

Смотрела на своё отражение – красные глаза, припухшие веки, бледность.

– Нет. Не сейчас. Ты не развалишься. Ты не сломана. Ты – просто… растерянная.

Уставшая.

Она шептала эти слова себе как заклинание.Но внутри всё равно дрожало.И всё равно

– боль.

Она прошла обратно в комнату, закуталась в плед, как в кокон. Села у окна. Открыла

его чуть-чуть – на улицу. И глоток холодного воздуха прошёлся по коже.За окнами мир жил. Машины проезжали, кто-то шёл на работу, голуби садились на подоконник…

А внутри – всё было совсем другим.

Она вспоминала маму, папу. Тепло их рук, смех. То, как отец кричал с кухни:

«Лилейка, опять ты в чай мне сахар не положила!» Как мама шептала ей перед сном

сказки, и укрывала одеялом до носа.

И потом – как всё это исчезло.

Женя прижала ладони к глазам. Плечи затряслись. Но она не дала себе сорваться в

слёзы полностью. Только выдохнула.

– Вы бы гордились мной… Я правда стараюсь.

Минуты шли. Чуть позже она открыла книгу. Прочитала страницу – и не поняла

ничего. Закрыла.Просто легла на диван и смотрела в потолок.

А потом…Паша. Образ его прорезал всё. Голос. Губы.Взгляд.Как он назвал её:

"Красивая"…Как смотрел. Как хотел остаться.

Почему он вызывает в ней столько чувств? Почему после одного поцелуя ей кажется,

будто он – как воздух?

Она вспомнила, как он прижал её руку в машине. Как держал её взгляд в палате.

Что это?Почему так страшно?Почему так сладко?

«Ты не должна влюбляться. Это слишком рано… Это опасно… Он не для тебя. Он

бандит. Он не играет в серьёзные игры…» – пыталась убеждать себя Женя.Но голос в

голове звучал неуверенно.И сердце не слушало.

Она лежала, глядя в потолок, и с каждым вдохом будто звала его – молча. Внутри

себя.

Время таяло, как снег на подоконнике. Женя не замечала ни часов, ни улицы за окном.

Всё внутри неё будто застыло. Чай остыл. Книга упала на пол. Мысли сбивались .

Когда в дверь позвонили, Женя вздрогнула.

Полтретьего вечера. Кто?.. Она подошла неспешно, будто не хотела знать. Сердце всё

равно ёкнуло. Вдруг Паша?

Открыла – и тут же опешила.

На пороге стоял Андрей. Весёлый, как будто его только что вытащили из солнечного

дня, в котором ничего не болит. В руках – шуршащий пакет. Что-то в нём звенело.

– Сюрприз! – бодро сообщил он и поднял пакет повыше. – Угадай, кто сегодня твой

доктор, бармен и поставщик веселья?

Женя, всё ещё растерянная, нахмурилась:

– Ты?.. Что это? Что звенит?

Андрей с заговорщицкой улыбкой заглянул в пакет и прошептал:

– Вино. Три бутылки.

– В смысле…?

– Украдено с бабкиной антресоли. Стратегический запас с 88-го.

– Ты украл вино у бабушки?!

– Во имя твоего спасения.

– Она тебя убьёт.

– Зато я умру героем.

Женя невольно улыбнулась, качая головой.

– Ты сумасшедший.

– Знаю. Иначе как бы я оказался здесь, перед твоей дверью, со спиртным и лучшими

намерениями?

Она на секунду замялась, потом тяжело вздохнула и приоткрыла дверь шире:

– Заходи, чудак. Только тихо. Тут грусть живёт.

– Грусть? – переспросил он, проходя внутрь. – Ща выселим её. Молча, культурно,

без скандала.

Он прошёл на кухню, огляделся, поставил пакет на стол. Достал бутылку, повертел в

руках.

– Классика деревенской самозаботы. Вино, разговоры и жалость, упакованная в

шутки. Самое действенное средство от тоски.

Женя села напротив и посмотрела на него с благодарностью. Она чувствовала – ему

не всё равно. Он не просто из вежливости пришёл. Он хотел, чтобы ей стало хоть чуть-

чуть легче.

Он улыбнулся, уже открывая бутылку:

– И не благодари меня. Я же твой одноклассник, друг, специалист по разбитым

девичьим сердцам и по совместительству – вор-доброволец.

– А ты знаешь, что ты ненормальный?

– Зато – верный.

Они чокнулись бокалами.

– За тебя, Женя, – сказал Андрей. – И за то, чтобы грусть хотя бы на вечер от нас

сбежала. А если не сбежит – мы её споим.

Женя рассмеялась. в ней что-то потеплело. Как будто мир снова стал немного легче. И,

возможно, с такими друзьями – жить чуть менее больно.

На кухне было тепло. Пахло вином, смешанным с остатками утреннего чая, и какой-то

особенной тишиной – не гнетущей, а своей.

Женя сидела, закутавшись в плед, с бокалом вина в руке, смеясь до слёз. Андрей

рассказывал – живо, с руками, с выражением.

– …И вот, прикинь, я тогда ещё совсем зелёный был, лет тринадцать.,только учился

быть крутыми. И такой: "Ща, пацаны, я вопрос решу". И лезу через забор на базу, где

охрана – алкаши на пенсии.

– Ну и что? – Женя глотнула вина, зажав смех.

– А то! Через пять минут обратно лечу, как рюкзак с мясом, весь в крапиву, штаны на

заборе повисли, а охранник сзади орёт: "УЙДЕТ ВСЁ РАВНО!!!"

Женя захохотала, чуть не расплескав вино:

– Господи, ты что, правда думал, что незаметно перелезешь?

– Да я думал, что моя харизма решит всё, – фыркнул Андрей. – А она, по ходу,

тогда на обеде была. А ещё был случай – мы с Каглаем и Гвоздём в подвале прятались. И тут… кошка.Огромная, дикая, с глазами как у сатаны. Выпрыгивает из тьмы – и Гвоздь визжит,как девка, и кидает в неё кирпич.

– Кирпич?!

– Ну да. А кирпич попадает в водосток, и всё здание начинает гудеть, как будто

сейчас ракета взлетит. Мы вылетаем – все с глазами по блюдцу. А на улице менты.

Мы им: "Добрый вечер". А они: "Что вы делаете?" А мы: "Кота ловим".

– Ты врёшь!

– Клянусь! А потом этот кот начал ходить за нами – как будто в долги влезли. Его

Брава даже подкармливал какое-то время.

– Это же просто фильм!

– Да. Комедия с элементами идиотизма.

Женя смеялась, утирая слёзы. Андрей налил ещё вина, но уже не спешил. Пауза

зависла мягко.

Она поставила бокал, посмотрела на него внимательно:

– Андрей… а ты сам как вообще туда попал? Ну, в это всё. Вкладыши. Улица.

Он помолчал. Полупьяная лёгкость немного осела. На лице появилась задумчивость.

– Слушай… так вышло, знаешь? Не сразу. Постепенно.

– А семья у тебя? Родители?..

– Есть, – он усмехнулся криво. – Батя – журналист. Вечно где-то пропадает.

Гонялся за революциями, коррупцией и сенсациями. Такой, знаешь… герой в своём

фильме. Мать – писательница. Романы строчит про любовь, про несчастную судьбу и прочую чушь. Живут как будто в кино. Только без меня.

– Как – без тебя?

Андрей пожал плечами.

– Ну, так. Не до меня им было. Я – как чемодан. То туда, то сюда. В основном – к

бабке. Бабка – святое, она меня вытянула, как могла. Но улица – она тоже тянет. Там всё по-другому. Честно, грубо, но по-настоящему.Сначала мелкие дела, потом зацепы, потом Каглай меня под своё крыло взял. И всё —пошло-поехало. А дальше Деготь заметил меня. Он понял, что я могу быть полезным.Мозги у меня всегда работали – хоть и странно, с учётом генетики.

– Странно, что ты такой… добрый. Весёлый. После всего.

– Потому что, если я начну быть серьёзным, – он посмотрел на неё вдруг серьёзно,

– я не выдержу. Смех – это броня. Шутка – это бронежилет. А вино… – он поднял бокал. – Это компенсация.

Женя молча смотрела на него. В нём вдруг открылась совсем другая глубина. Не

парень с заразительным смехом. А мальчишка, которого когда-то оставили взрослые.

Который выжил. И остался человеком.

– Ты сильный, – сказала она тихо.

– Не. Просто выносливый.

Он усмехнулся, но глаза были другие. Тёплые. Настоящие.

– Ты удивляешь меня.

– Я ещё и танцую, когда напьюсь. Но это уже совсем другая история.

Они снова рассмеялись. А потом замолчали – в той хорошей тишине, где слова уже не

нужны.

На улице стемнело. В комнате было уютно, будто весь мир сжался до мягкого света

лампы над столом и двух голосов, тонущих в винном полумраке.

Андрей чуть наклонился к Жене, держал в руках бокал, но уже не пил.

– Слушай… – он прищурился, не в шутку. – А почему ты раньше никогда сюда не

приезжала? Ну… к Дегтю?

Женя чуть замерла. Вина в бокале оставалось на донышке, и вдруг оно показалось

горьким. Она перевела взгляд на окно, где за стеклом тихо падал снег. Неслышно.

Почти как тогда.

– Потому что я не знала, что он у меня есть.

Андрей нахмурился.

– В смысле?

Женя сделала вдох. Задержала. Отпустила.

– Мой папа… он… вычеркнул Диму из жизни задолго до моего рождения. Они были

братьями, но между ними прошла такая чёрная кошка, что её до сих пор, наверное, не

откачали.

– Из-за чего?

– Из-за жизни. Из-за выбора. Из-за… упрямства. Папа был… правильный.Прямолинейный, упёртый. Всю жизнь работал честно, считал, что "по понятиям" —это грязь, тупик. А Дима… выбрал улицу. Он не был плохим – просто другой. Нехотел жить в подчинении. Хотел сам решать, сам строить. Папа этого не принял. Он говорил, что Дима – позор семьи. Что он предал отца. Мою бабушку. Всех.

Андрей не перебивал. Смотрел пристально. Взгляд потемнел, серьёзный.

Женя продолжила. Тихо.

– И вот… я жила, не зная. Папа даже имени его не произносил. Для него Димы не

существовало. А мама… – голос предательски дрогнул. – Мама всё это время писала

Диме письма. Сначала редко, потом – регулярно. Она присылала ему мои фотографии. Рассказывала, как я расту, кем становлюсь. Все мои "первые разы" – Дима знал о них. Только я не знала его.

– Чёрт… – выдохнул Андрей. – То есть… он всё это время знал о тебе?

Женя кивнула.

– Да. Молчал. Никогда не пытался встревать. Потому что обещал маме. Не лезть. Не

рушить семью.

Он только отвечал на письма, редко. Держал связь с ней. И только когда… – голос

совсем затих. – Когда мама и папа погибли… тогда он пришёл.

– Тот самый день…

– Да…Сказал, что я – его семья. И если я позволю, он заберёт меня. Я позволила. Я

поехала с ним.

Тишина опустилась как покрывало. Андрей смотрел на неё долго, будто что-то

переваривал.

– Жень… – тихо сказал он. – Ты знаешь, ты сильнее, чем кажешься. То, что ты рассказала… это не просто история. Это рубцы. Глубокие.

– Рубцы… – Женя усмехнулась. – Хорошее слово. Бывает, ночью просыпаюсь – и

в голове каша. Слышу голос мамы. Вспоминаю, как папа смеялся. А потом – осознаю,

что это только в голове. И всё. Внутри становится пусто. Как будто тебя вынули и

оставили оболочку.

Андрей потянулся к ней, неуверенно. Потом всё же положил руку на её ладонь.

– Ты не оболочка. Ты – Женя. Ты настоящая. Твоя боль настоящая. И твоя жизнь —

тоже. Ты не одна, слышишь?

Женя посмотрела на него. В глазах – влага, но она не упала. Она только сжала его

пальцы в ответ.

– Спасибо, Техник. Ты… крутой друг.

– Да ну, я просто парень, который спёр у бабки вино и умеет попадать кирпичом в

водосток, – Андрей хмыкнул, но глаза его оставались тёплыми.

– Кстати, у тебя дома ещё есть нормальные бокалы? А то мой разбился – когда я

тренировался пить лёжа.

Женя, сквозь слёзы, рассмеялась.

– Придурок…

– Ты моя любимая сирота, – подмигнул он. – Только не говори никому, а то

репутация у меня рухнет.

– Уже рухнула.

– Чёрт. Ну тогда остаётся только одно… – он встал, – Выпьем? За тех, кого мы не

можем вернуть – и за тех, кто остался.

Женя встала следом.

– Выпьем

– Так… – Андрей встал, глядя на Женю, – если мы сейчас не свернём с этой

траурной дорожки, то мне придётся устроить тебе экстренное принудительное веселье.

Женя приподняла бровь и усмехнулась.

– Ах да? И как ты это себе представляешь?

Он прищурился, заговорщически кивнул и начал шарить по карманам куртки.

– У тебя магнитофон есть?

– Конечно, – она фыркнула, – ты с кем говоришь?

Андрей театрально приложил ладонь к сердцу.

– Вот это уважение. Богиня.

Он встал, взял бокалы и шоколадку со столика, и махнул рукой:

– Пошли, устроим себе дискотеку на районе. Только для избранных.

Женя, закинув одеяло на плечи, повела его в комнату. Всё там дышало старой душой

– на полке книжки в тканевых переплётах, постер с "Ласковым маем" над кроватью и

тот самый магнитофон.

Андрей подошёл к нему, достал из внутреннего кармана видавшую виды кассету и

торжественно поднял её над головой.

– “Мираж”. “Снова вместе”. Моя любимая. Честно, могу слушать часами. Не

спрашивай, почему, просто… это как шрам – навсегда.

Женя рассмеялась, глаза её заискрились.

– Да ты шутишь! Я эту песню на изусть знаю!

– Всё, значит, судьба. Под эту песню можно и мир спасать, и по крышам бегать, и

влюбляться.

– А мы что будем делать?

– Мы будем танцевать! – объявил он, вставляя кассету. – Потому что если не мы —

то кто?

Он

щёлкнул кнопкой, и спустя пару секунд голос из динамика разрезал воздух:

«Мы с тобою снова вместе, ночь дает нам все права…»

– Поехали! – закричал Андрей и встал прямо на диван, начав подпевать, изображая

гитариста на воображаемом концерте.

Женя сначала только смотрела на него, как на сумасшедшего, но потом заразительный

ритм, его безумная улыбка, этот голос из кассеты – всё сложилось в одно. Она

засмеялась и начала двигаться, словно стряхивая с себя весь день, боль, страх, тоску.

– “Счастье никто нам так просто не даст, ты пойми наконец все зависит от нас…” —

кричали они в унисон.

Они пели, не попадая в ноты, прыгали на диване, отплясывали босиком по ковру,

хлопали в ладоши. Андрей начал танцевать “робота”, Женя – “дискотеку”. Вино,

кассета и старый диван. Всё казалось нереальным, будто они попали в другой мир.

– У меня бабка, – задыхаясь от смеха, рассказывал Андрей, – как-то замочила