Владимир. Меч Ангела

– Слушай, – вдруг обратился сидячий слева от меня низкорослый лопоухий пацан, – А зачем ты вообще ФАШа заложил?

Вопрос застал меня врасплох, я уронил ложку в тарелку и молча смотрел в его сторону, не понимая, следует ли вообще отвечать, ведь и так всё ясно – это провокация.

– Ну… долго в гляделки играть будем? – возмутился Лопоухий.

– Так было надо, – буркнул я и уставился в свою тарелку, но с досадой обнаружил, что кто-то стащил мой кусок хлеба.

Оторвав взгляд от места преступления, я внимательно осмотрел лица, окружавшие и по бегающим глазам плотного парня напротив, понял, кто это сделал. Остальные лишь мельком переглядывались и, стискивая губы, маскировали кашлем приступы смеха.

– Видимо ФАШ больше в карцер не хочет? И теперь дёргает своих марионеток за верёвочки?

Парни резко прекратили какофонию смеха, их лица потемнели. Оскалив зубы, они свирепо впились в меня взглядом, а некоторые даже нервно потирали кулаки. Казалось, что как только надзиратель отвернётся, эта свора цепных псов гурьбой напрыгнет и разорвёт моё тело в клочья.

– Это коллективное решение, – вдруг высказался парень с нашивкой на кармане ЛЕVI. – Мы, значит, днями напролёт спины гнём, а ты прохлаждаешься в комнатке, непорядок.

– Хотите заботиться о Марке, так я не против.

– Да нужен нам этот недоносок, сам с ним нянчись. – фыркнул Каланча.

– Тогда не понимаю сути претензии, или я всё-таки прав и вами вертят как хотят?

– Никто нами не вертит, – ударив кулаком по столу, заявил Плотный.

– Успокойся, – холодно произнёс ЛEVI, а затем вновь обратился ко мне, – Но ты же понимаешь, что был не прав?

– Это они были не правы, когда связались со мной, – кивнул я в сторону Писклявого и Каланчи, – За то и получили.

– Справиться с двумя – это одно, а вот с десятью это другое, – вякнул вдруг Писклявый.

– Ну так вперёд, я жду с нетерпением.

– Короче, – вмешался в нашу перепалку ЛЕVI, – Ты просто-напросто должен извиниться и всё прекратится. Тебя и твоего юродивого оставят в покое.

– А если я не считаю, что должен?

В зрачках ЛЕVI шарахнула искра, он саркастически улыбнулся, резко встал и, проходя мимо, якобы машинально обронил свой недопитый чай в мою тарелку с едой, затем кивнул всем остальным, и они словно по приказу, удалились из-за стола вслед за ним.

Я понимал, что сегодня меня оставили голодным. Пусть и не своими руками, но ФАШ начал мщение. Условия освобождения нас с Марком от издёвок казались достаточно простыми, нет, слишком простыми, но понятие «извинений» могло скрывать в себе всё что угодно. В поисках принятия решения я рыскал по столовой глазами, и ничего не приходило в голову. Вдруг передо мной нарисовался повар с вопросом «Это ты паёк больному носишь?» – я резко пришёл в себя и, кивнув в ответ, выхватил контейнер у него из рук и направился кормить соседа.

Марк уплетал ужин, а я сидел напротив и с упоением наблюдал за этой картиной, одновременно размышляя над предложением шестёрок. Но вдруг желудок предательски заурчал, настолько громко, что, казалось, его позывы слышны в самых отдалённых комнатах Интерната.

Марк с любопытством уставился на меня. В ответ я лишь виновато улыбнулся, пряча от него голодные глаза. Он вздохнул и положил надкусанную краюшку хлеба рядом с тарелкой, разделил липкую субстанцию каши на два одинаковых квадрата. Затем в пару движений сунул один из них в рот, запил чаем, аккуратно сложил приборы на подносе и приглашающим жестом указал трапезу.

– Ты что больше не будешь? Тебе же надо набираться сил.

Марк схватил поднос и протянул мне.

– Нет, ты что. Это твоё, – протестовал я в ответ, но желудок снова подал сигнал и в этот раз куда громче предыдущего.

Марк нахмурился, с грохотом поставил еду на табуретку, вскочил с кровати и, схватив меня за запястье, насильно потянул есть.

– Слушай, я так не могу, – пытался оправдаться я, – ты больной, ты должен хорошо питаться, а я переживу, завтра поем. Не беспокойся.

Марк же потёр свой живот и показал мне знак «OK», а затем изобразил человека на виселице, умирающего от удушья.

– Это что за пантомимы ты мне тут устраиваешь? От голода, конечно, можно умереть, но поверь, я переживу.

Марк сделал серьёзное лицо. Не отрывая пристального взгляда, он кивнул в сторону подноса и перекрестил руки, после произвёл те же манипуляции, толь в этот раз указал на себя.

– В смысле ты тоже будешь голодать? Это что ещё за выкрутасы? Попробуй только, буду силой запихивать.

Марк приподнял бровь и поманил указательным пальцем к себе.

– И попробую, – взбеленился я, – А ну-ка, иди сюда и мигом доедай.

Марк показал на еду, а потом на меня.

– Нет, не моё это, я тебе принёс, – Марк насупился, тяжело выдохнул и демонстративно отвернулся.

И тут я осознал, что поссорился, как бы парадоксально это ни звучало, с немым из-за куска хлеба. Я настолько привык к негативу со стороны окружающих, что не разглядел в этом благородном жесте Марка простой доброты по отношению ко мне. Живот скрутило до болезненных спазмов. Я нехотя взял ложку и застучал ей по тарелке, доел оставшийся квадрат каши, затем запихнул кусок хлеба в рот целиком и запил это остатками чая, зажмурился и с усилием проглотил эту мерзость. Приоткрыв глаза, я посмотрел в сторону Марка, тот с улыбкой одобрительно покачивал головой.

– Спасибо! Знаешь, я так привык рассчитывать только на себя, что совсем забыл о том, что в мире есть люди, которые могут помочь мне просто так без особой корысти. Извини, пожалуйста.

Марк махнул рукой в ответ.

– В смысле пустяки, я действительно был не прав, обещаю исправиться.

Потом я на мгновение задумался, проанализировал ситуацию и поймал себя на мысли, что периодически понимаю своего соседа на уровне жестов.

– Марк, у меня есть идея!

К великому сожалению, ни я, ни Марк не знали языка глухонемых, а посему в течение следующих нескольких дней мы сами разработали специальную систему жестов и знаков, служившие отличным решением для полноценной коммуникации между собой. Сначала я дублировал то, что говорил, и что-то вылетало из головы, но по завершении болезни Марка никаких преград больше не существовало, и мы спокойно общались друг с другом, изредка прибегая к речи с моей стороны. А мой сосед оказался ещё тем болтуном и не упускал ни минуты, чтобы не перекинуться парой слов.

Прошлое Марка до попадания сюда действительно оказалось счастливым пятном его жизни. Он не подвергался насилию в школе и не испытывал одиночества. Наоборот, его считали душой компании и гордостью учебного заведения, так как на конкурсах по радиотехнике он оставлял всех конкурентов с носом. А началось это увлекательное хобби с приобретения автомобиля в их семье.

Жили они, конечно, в достатке, но на зарплату автослесаря его отец смог позволить себе только подержанный Форд, который вечно ломался и требовал особого внимания. Марк сначала допускался к ремонту машины в качестве ассистента и просто подавал инструменты, но затем, увидев, что сыну интересен процесс воскрешения этой железяки, отец стал с каждым разом делегировать ему всё больше и больше обязанностей.

Так, у Марка родилась мечта: выучиться, стать мастером своего дела, и когда-нибудь купить для отца новый автомобиль, который будет приносить удовольствие и пользу, а не ломаться каждые две недели и требовать ремонта, занимающего все выходные.

Таким образом, я узнал практически всё о моём соседе. А перед самым отбоем он каждый раз ведал о нелепых и смешных случаях из своей жизни, что порой больше напоминало юмористические рассказы, нежели реалистичный сюжет. Но тем не менее одного персонажа во всей этой истории не хватало. Он никогда не упоминал о своих отношениях с матерью. Мне же крайне любопытно было узнать, что это за человек, и однажды, у меня вырвалось:

– А мама твоя, как отреагировала на это?

Марк явно не ожидал такого вопроса и слегка опешил.

– Мама? К сожалению, она не дожила до того дня.

– Ой. Мне так жаль. Прости что…

Но Марк махнул рукой, обозначая, что всё нормально, а затем, прервав предыдущее повествование, немного поведал мне о своей маме.

Она покинула их через три года после рождения Марка из-за болезни, но он не знал какой. Излечиться от этого недуга, как выяснилось, можно было, но только на ранних стадиях. Она же не любила жаловаться, поэтому, когда всё обнаружилось, уже оказалось поздно.

Марк плохо помнил период после её смерти, но первые несколько дней его отец лишь заливался алкоголем и почти не обращал на сына внимания. Изредка прибегала тётка по материнской линии, что-то стряпала, чтобы они не загнулись от голода, а после, мгновенно исчезала. Марку так стало жаль отца, что однажды он решил порадовать его утренними блинчиками, которыми мама баловала их чуть ли не каждый день. Но как ребёнок мог их приготовить? В итоге отец, учуяв запах гари, мигом рванул на место происшествия. Когда он открыл дверь в кухню, то обнаружил сына всего в муке, заворожённо смотрящего на горящую миску на плите. Мужчина оттолкнул мальчика, отключил конфорку и, залив её чаем из кружки, распахнул настежь окна кухни. Затем подхватил Марка и выбежал на улицу.

«Что ты творишь?» – кричал он, тряся сына за плечи, но Марк ничего не мог ответить, он лишь пристально смотрел на отца, с зарёванным лицом и дрожащими губами. Вдруг мужчина резко остановился, внимательно посмотрел на него и, крепко обняв, прошептал на ухо: «Я тоже очень… очень скучаю!» – а затем уткнулся в плечо Марка и горько заплакал. С тех пор его отец завязал с выпивкой и ответственно подошёл к воспитанию ребёнка, но нежный аромат кожи мамы, колыбельные и те самые блинчики остались в сердце Марка навсегда.

Вспоминая о родителях, мой сосед всегда мечтательно смотрел в окно, будто надеялся, что звёзды передадут привет, близким людям. А я искренне завидовал ему в такие моменты, так как не мог поведать о своей семье с такой же теплотой.

Когда Марк совсем окреп, моё бремя в качестве «сиделки» подошло к концу, но в наших отношениях наступила новая фаза, фаза дружбы. Мы с Марком стали не разлей вода, и мне даже удавалось порой уговаривать надзирателей, чтобы нас не разделяли во время распределения на работы.

Нападки со стороны шестёрок ФАШа продолжались. Нас оскорбляли, пихали, лишали еды, но в открытый конфликт никто не лез. Сам же он, просто наблюдал со стороны и делал вид, что вообще ни при чём. А я по-прежнему гордо считал, что извинения необязательны, но на всякий случай обучил своего соседа некоторым приёмам, как уклоняться от ударов.

Остальные же, как всегда, держались особняком и просто с нами не общались, но бросали косые взгляды и осуждающе фыркали, когда мы живо что-то обсуждали на своём выдуманном языке жестов – языке дружбы.

6

Время шло, прекрасная золотая пора буквально в один момент превратилась в серое уныние. Частые осадки наполнили воздух освежающей прохладной влагой. По утрам густой туман укутывал засыпающую природу в молочное одеяло. Лужи изредка покрывала лёгкое плёнка льда, разрисованная изысканными узорами. А солнце вело ожесточённые бои с хмурыми облаками за право дарить своё тепло миру.

Мрачное трёхэтажное здание Интерната, окружённое голыми деревьями, словно частоколом, гармонично вписывалось в эту увядающую атмосферу. Его стены из бордово-красных кирпичей покрылись тёмными пятнами, а на отдельных частях даже образовались трещины. Обшарпанные окна с замызганными стёклами прятались за кривыми решётками. Водостоки поедала ржавчина. Оно явно требовало ремонта, однако подобные метаморфозы здания ничем не беспокоили, кроме ощутимого холода внутри.

Интернат централизованно не отапливался. Умеренный климат и мягкие бесснежные зимы считались поводом обойтись без него. Но как только наступили холодные дни, мы тут же сменили форму одежды на зимнюю, и впоследствии носили её практически не снимая, даже спали в ней.

Холод ощущался только в здании. На улице же во время работ, которые требовали особой физической нагрузки, некоторые даже раздевались до тонкой рубахи. Меня всегда поражали такие люди, потому что я знал свой организм: сейчас вспотеешь, малейший сквозняк и неделя с температурой обеспечена. Это, конечно, могло освободить от ежедневной каторги, но каждый раз вспоминая, как ужасно изнывать от жара, от которого буквально хочешь содрать кожу, соплей, льющих ручьём и сильного кашля, норовящего вывернуть лёгкие наизнанку, у меня включался инстинкт самосохранения, я терпел, но бушлат и свитер не снимал, чего не могу сказать о Марке.

Он раньше жил на севере, где холод, снег и морозы – обыденное дело. Они с отцом могли на выходные выбраться на зимнюю рыбалку и жить там пару суток в палатке. Дома каждое утро у них начиналось с водных процедур, которые мне казались дикостью. Они выходили в одном нижнем белье на задний двор и выливали на себя ведро прохладной воды, а потом обтирались жёстким полотенцем. Отец Марка считал, что это очень полезно и хорошо стимулирует иммунную систему. И оно в самом деле работало, потому что моего соседа ещё не сразила ни одна зараза, он даже спал, дополнительно не накрываясь бушлатом, в отличие от меня.

С наступлением холодов еда в столовой тоже претерпела некоторые изменения. Рацион оставался прежним, но кашу подавали теперь горячей с добавлением масла, отчего она уже не казалась такой мерзкой, как в первые дни. Вкус чая не изменился, но тёплый напиток поменял моё представление о нём. Раньше его приходилось пить залпом и ничего, кроме утоления жажды он не приносил. Теперь же он словно превратился в целебный эликсир, наполняющий живительной силой каждую клеточку утомлённого тела, тонизируя организм, отчего тот вновь был готов к работе.

Прошло каких-то пару месяцев, а я уже привык? В целом, всё шло своим чередом. Я обрёл то душевное равновесие, о котором всегда мечтал, даже уже и домой не особо-то и хотелось. Здесь, конечно, были свои трудности и испытания особенно в лице ФАШа и его шестёрок, но зато, и Марк тоже был здесь, а за пределами Интерната что? Отец, которому на меня наплевать, мать, которая меня стыдится, одноклассники, которые меня не принимают и стараются задеть, няня, которую уже сто процентов уволили за ненадобностью.

Конечно, рано или поздно мы с Марком покинем это место, и у нас уже был целый план, относительно дальнейшей жизни. Здесь мы не останемся ни в коем случае, мы переедем в город неважно в какой. Откроем там свою автомастерскую, разделим обязанности пополам: он будет чинить машины, а я вести финансовые дела, так как хорош в математике. Со временем наш небольшой бизнес начнёт расти, мы превратимся в сеть и откроем филиалы, где только заблагорассудится. Мы станем богатыми и знаменитыми, и будем тусоваться в высших кругах.

Однажды я обязательно встречу отца. Он, конечно, уже не будет выглядеть таким, как я его запомнил. Передо мной предстанет почтенный господин, высокого роста с поседевшими волнистыми волосами, скрадывающими островки залысин. Да, он сильно изменился. Его косматые чёрные брови, нависающие над голубыми глазами, покрылись мелкими морщинами. Сильно выпирающие скулы чисто выбриты и чуть провисают под натиском старости. Пухлые губы скрываются под пышными серебряными усами. Мне с детства твердили, что я вылитая его копия, поэтому определённо он узнает меня. Осмотрит с ног до головы надменным взглядом, усмехнётся и сделает вид, что мы не знакомы. Боже, как смешно, даже в своих мечтах я так и не смог добиться расположения отца. Однако пока это не имело никакого значения, так как для начала нужно осуществить задуманное.

Последние несколько дней, а то и неделю поливал сильный дождь, а по ночам он хлестал по стеклу с такой силой, что мне казалось ещё чуть-чуть, и он проломит эту хрупкую преграду. Ему на подмогу пришёл зябкий ветер, который то и дело гонял туда-сюда жухлую листву и оставлял ее тёмным отпечатком на окнах. Выполнять работы на улице стало невозможно, поэтому нас держали в Интернате. Даже те, кто уходил раньше в город, не покидали территорию в этот период. Режим, конечно, сохранился, просыпались мы по-прежнему по звону колокола, ели в одно и то же время, а в остальном, если ты не задействован, то был обязан находиться в комнате и выходить за ее пределы без особой необходимости запрещалось. Ежедневно назначалась дежурная группа, примерно по пять или шесть человек, которая приводила в порядок здание и отправлялась в столовую, чтобы помочь поварам. Если я не был дежурным, то после завтрака приходил в комнату и сразу заваливался на кровать и дрых до победного, ведь впервые за это время можно было, наконец, расслабиться и не переживать о тех невзгодах, что ожидали нас за стеной.

Ранее я обронил в разговоре с Марком, что тут скучно, нет здесь ничего, отвлекающего от суровой реальности. Он, как оказалось, не оставил мои слова без внимания и в течение следующих нескольких недель начал подбирать камушки во время работ, а вечером, что-то мастерить из них. Затем огрызком карандаша расчертил на полу игральное поле. Таким образом, у нас появились шахматы, а потом шашки и даже нарды, и когда выдавалась свободная минута, нам, наконец, стало чем заниматься помимо бесед.

И вот в один из таких вечеров, когда за окном бушевала стихия, а мы сытые и довольные играли в очередную партию шахмат, за пределами комнаты раздался оглушающий треск, затем что-то тяжёлое с грохотом приземлилось на пол зала построения. Переглянувшись, мы с Марком поспешили разузнать, что происходит.

Выбежав из комнаты, мы увидели огромную дыру в потолке, сквозь которую ручьями стекала дождевая вода. Внизу лежал пласт бетона с кусками ржавой арматуры и раздроблёнными частицами сгнившего дерева. Видимо, за эти дни дождь настолько пропитал крышу здания, что она решила сдаться под натиском ливня и обрушилась. Вокруг суетились надзиратели, выкрикивая бранные слова, в панике решая, что с этим делать, но вдруг они разом глянули наверх и обнаружили десятки глаз, наблюдающих за их деятельностью.

«Что рот раззявили? Спускаемся, вам выдадут необходимый инвентарь и убираем это дерьмо всей компанией», – кричал старший смены, после чего толпы детей дружно принялись за работу.

Всю ночь мы тряпками пропитывали огромные лужи с пола и относили вёдрами в туалет. Самые крепкие парни молотками долбили этот пласт бетона, грузили все на тачки и вывозили за пределы здания. Дождь с каждым часом становился всё тише и тише, а под утро он и вовсе прекратился.

Измотанные ночным происшествием и насквозь промокшие, все вернулись в свои комнаты. До омерзения сырой колючий свитер и шерстяные штаны прилипли к моему окоченевшему телу. Трясущимися, посиневшими от холода руками я мгновенно скинул это с себя и сразу закутался в одеяло с головой в надежде согреться. Марк тоже избавился от своего одеяния, натянул летнюю форму, снял с крючка наши бушлаты и укрыл моё трясущееся тело. Развесил мокрые вещи по спинкам кроватей, улёгся и уже через несколько минут засопел, погружаясь в сон всё глубже и глубже.

В окно впервые за столько дней пробивался янтарный луч утренней зари. Он освещал комнату, но, увы, не дарил ни капельки тепла. Пылинки хаотично кружилась в его сиянии и мирной тишине, приковывая к себе внимания. Казалось, на всём белом свете не осталось ничего, кроме этой холодной комнаты и нас с Марком. Тепло потихоньку растекалось по телу, отчего оно расслабилось, и под ритмичное дыхание моего соседа, также провалилось в страну грёз.

В тот день колокол, будивший нас, как обычно, так и не прозвонил. Нам выдали дополнительную пару шерстяных штанов, а в обед помимо перловки для нас сварили бульон. С одной стороны, это было здорово, потому что чувствовалось не безразличное отношение к нам, а с другой, никак не укладывалось в голове, почему только в момент тотального несчастья проявлялись сочувствие и забота.

7

Погода понемногу устаканилась, одежда высохла, привычный ритм жизни восстановился, а вот огромная дыра на крыше никуда не исчезала.

На территорию Интерната через несколько дней после происшествия подвезли стройматериалы, и судя по их обилию, ремонт предстоял капитальный и, вероятно, долгий. Было решено делать всё основательно, дабы избежать повторения катастрофы в будущем, ведь не факт, что и в следующий раз обойдётся без жертв. Денег на сие мероприятие явно не пожалели, а вот на чём и удалось сэкономить, так это на рабочей силе. Профессиональных кровельщиков была всего пара человек, тогда как всем техническим обслуживанием процесса ремонта предстояло заниматься нам. Надзиратели же превратились, в своего рода прорабов, и гоняли нас с завидным энтузиазмом.

В тот день двор наполнился роем подростков, кто-то разгружал привоз и распределял его, кто-то занимался распилом деревянных балок и складывал их в штабеля, кто-то помогал мастерам на крыше. К великому сожалению, мы с Марком попали в разные бригады. Так как я был чуть покрепче, меня назначили таскать материалы наверх, Марк оставался внизу во дворе, замешивал раствор и заполнял им ёмкости. Самое интересное ждало впереди. Я оказался в одной рабочей группе с ФАШем. Более того, вселенная будто решила поиздеваться, определив нас в напарники, и, естественно, это не вызывало никакого восторга с обеих сторон.

Когда надзиратель зачитал напарников, мы мгновенно уставились друг на друга. Он закатил глаза и, скривив губы, что-то в сердцах произнёс шёпотом, нервно почёсывая лысый затылок, а его свита натянула ехидные улыбки. Они так и не оставляли надежды, что ФАШ мне когда-нибудь пересчитает все рёбра и вот, судя по их коварному взгляду, скоро всё должно осуществиться. Я сжал кулаки, стиснул зубы до скрипа и покачал им отрицательно в ответ, потому что решил, постараться не вестись на подстрекательство ФАШа и тем более не провоцировать, так как прекрасно понимал, его цель – упечь меня в карцер, даже ценой собственной свободы. А пока мы будем отбывать наказание, его команда мигом займётся Марком. Я не мог допустить подобного.

Три крыла здания естественным образом делили крышу на три обособленные части. Обвал произошёл в самом большом центральном секторе, однако, руководство интерната решило провести капитальный ремонт всей крыши целиком. На каждую из этих зон вела крутая винтовая лестница, завершавшаяся массивной железной дверью, обычно наглухо закрытой от нежданных гостей. На первом этапе работы производились только в центральном секторе, однако, затем открыли и боковые крылья для того, чтобы мы заранее перенесли туда необходимые стройматериалы. На самой крыше мы особо не задерживались, надзиратель сухо указывал местоположение досок, брусьев или мешков с цементом и сразу выгонял обратно. И так целый день.

Вечером, как только мы вернулись после ужина в комнату, Марк мигом достал шахматные фигуры из-под подушки и расставил на полу. Я буквально валился с ног, но отказать себе в удовольствии сыграть партийку не смог и тоже устроился напротив него у расчерченной игральной доски.

– Ну как там на крыше? – вдруг поинтересовался сосед.

– Если, честно, то толком и сказать-то нечего, не было времени осмотреться, – задумался я, – Сейчас, чуть погоди, – закрыв глаза, я попытался по фрагментам восстановить общую картину.

Я стоял на бетонном основании, под ногами хрустели остатки керамзита вперемежку с пылью и засохшей листвой. В отличие от двора Интерната воздух здесь ощущался по-другому, он казался более насыщенным с лёгким привкусом дыма, тянувшимся из труб зданий за пределами территории, на которые и открывался вид. К краю подходить лучше бы не стоило, высота меня не слишком впечатляла, зато, когда я пытался посмотреть вниз внутри, аж всё щекотало. Ещё и не надёжные ржавые перила не вызывали особого доверия. Но это не испортило впечатления от красивого пейзажа, где клинки закатного солнца пронзали огромные сиреневые кучевые облака, размазанные по рубиново-алому небу. Интересно, а какие созвездия можно было бы увидеть с такого ракурса ночью? Эх, жаль, что мне не дано этого узнать. Я поделился своими фантазиями с Марком, что его крайне впечатлило, и он тоже захотел побывать на крыше.

– А ФАШ сильно достаёт? – спросил он.

– Знаешь, к моему удивлению, нет, правда есть одно, но… – Марк наморщил лоб и вопросительно кивнул, – Надзиратели же курируют исполнение обязанностей только во дворе и на самой крыше, а действия в промежуточных точках никому не интересны, поэтому если носильщики устают, то могут застрять на одном из этажей и чуть-чуть расслабиться. Короче, ФАШ этим злоупотреблял, и мне сегодня очень часто приходилось таскать его ношу.

– А чего ты терпишь? Раз его, значит, сам должен носить, по морде ему пару раз вдарить бы, да и дело с концом.

Я со скепсисом уставился на Марка.

– Вот сейчас вообще не верится, что именно ты это говоришь.

– Ну ты же, это не я. У тебя и кулак будет покрепче, и в драках ты не раз участвовал.

– Как ты не понимаешь, он того и добивается. Да и опасно попадать ему под горячую руку, так можно и с жизнью распрощаться. Вообще, не удивлюсь, если этот урод здесь, потому что кого-то грохнул, – выдвинул версию я.