Падение в небо

Глава 1. Комната с мягкими стенами

«В комнате с мягкими стенами Весь – движенье, опутанный нервами,

Укрощаешь драконов бунтующих

Древней сказкой о радостном будущем»

– SUNBURST

Говорят, детство – самое прекрасное время в жизни человека. Оно наполнено красками, яркими-яркими, словно палитра художника. Всё кажется таким прекрасным и веселым, весь мир лежит у твоих ног, стоит лишь захотеть – и всё будет так, как ты задумал. Всё это – благодаря нашим родителям, которые, подобно каменной стене, ограждают нас от проблем, окружают заботой и любовью, словно ты – самое драгоценное, что есть в этом огромном, жестоком мире.

Но у любой сказки есть свой конец. Вот и в мой чудесный мир просочилось зло, перекрасив всё в серый цвет, сменив радость на грусть, любовь на ненависть, доброту на жестокость. Действительно, мы не понимаем всей ценности чего-либо, пока не потеряем это. Именно тогда возникает гнетущее чувство пустоты, словно ты лишился очень важной части себя, нарушив внутреннюю целостность и гармонию. Зияющая дыра в груди с каждым днём становится всё больше и больше, пока не поглотит всё, что встанет у неё на пути, отравляя своим ядом. И, к сожалению, нет никакого волшебного средства, чтобы заполнить её, закрыв насовсем.

Странно, но все мои более-менее чёткие воспоминания начинаются лишь с двенадцати лет. Поначалу это сильно пугало: не может быть, чтобы человек враз лишился своего прошлого, будто кто-то стёр его, как ластиком стирают карандашные наброски на листе.

Все мои попытки вспомнить себя в детстве, вспомнить своё окружение, людей, которые были рядом, события, сделавшие меня такой, какая я есть, – натыкались на барьер. Словно бы до подросткового возраста моё сознание представляло собой чистый лист. Всё это жутко пугало меня до определённого момента, пока я не переключилась на настоящее, оставив на время незакрытый гештальт в стороне.

Что ж, это всего лишь пустая демагогия, не представляющая никакого интереса. Куда важнее было понять изначальную причину моего состояния, исток злостного недуга, отравляющего моё существование уже который год и лишь на короткие моменты позволяющего забыться во сне или раствориться в проблемах реального мира.

Всё началось в психиатрической больнице. Однако как именно я туда попала, точно сказать не могу. Стоит мне задуматься об этом, как сознание наполняется туманом, вызывая головную боль, – подобно отвлекающему маневру на поле боя.

Лежа в палате с белоснежными стенами, пропахшей медикаментами, от которых кружилась голова, я вслушивалась в тихие шаги за стеной, неторопливые разговоры санитаров и чёткие указания врачей. Заняться здесь было больше нечем. Единственное, что представляло хоть какой-то интерес, – редкие посетители в белых халатах. Часто я провоцировала их едкими комментариями, вызывая на их лицах самые разные эмоции, втайне наслаждаясь проделанной работой. У моей причудливой игры был свой плюс: я научилась видеть людей насквозь, подмечая малейшие детали, за которые можно было зацепиться, ударяя точно в цель.

Дверь отворилась с жутким скрипом, отвлекая меня от потока мыслей и пропуская в палату врачей. Взглянув на них, я недоверчиво прищурилась, вспоминая их прошлый визит, окончившийся приступом жуткого гнева. Он растекался по венам подобно раскалённому металлу, причиняя почти физическую боль.

Невысокий мужчина с выпирающим животом, словно у беременной женщины. Лицо его заплыло жиром, подрагивая при ходьбе подобно холодцу на тарелке. Маленькие глазки-пуговки въедливо изучали мое лицо, а на губах заиграла слащавая улыбочка, которую мне тут же захотелось стереть точным ударом кулака.

– Вновь пришли поразить меня скудностью своего ума? – злорадно уточнила я, усмехнувшись.

– Молчать! – взвизгнул мужчина, нервно посматривая на свою спутницу.

– Надеетесь затащить её в постель? – удивлённо спросила я, заметив, как при этом покраснели щёки главного врача. – Боюсь, ваша физиономия впечатлит только слепого.

– Вколите ей снотворное! – злобно приказал Маркин стоящему неподалёку санитару.

– Не стоит, – строго, но спокойно проговорила женщина, выставив вперёд ладонь.

– А вы, полагаю, у нас защитница сирых и убогих? – саркастично поинтересовалась я, переводя взгляд на врача.

Среднего роста женщина лет пятидесяти с острыми чертами лица. Если бы секунду назад я не слышала её голоса, то легко спутала бы с француженкой.

Поправив очки, она внимательно глянула на меня, чуть приподняв одну бровь. Губы были плотно сжаты в тонкую линию. Однако, несмотря на то что весь её вид выражал скрытую угрозу, выдавая стервозные черты характера, серо-голубые глаза светились некой житейской мудростью, которая бывает у людей, прошедших многие испытания судьбы. У неё точно был стальной стержень, не позволяющий ломаться под ударами жизненных неурядиц.

– Чем вызвана ваша агрессия? – обратившись ко мне, спросила она, пристально наблюдая за выражением моего лица.

– Патологической нелюбовью к свиноподобным эскулапам, свято уверенным в своём профессионализме, – чётко ответила я, закинув руку за голову.

– Она неуправляема! Думаю, сутки в изоляторе пойдут ей на пользу, – вставил свои пять копеек главврач, поправляя сальные волосы рукой.

Между врачами завязался тихий спор, явно не предназначавшийся для моих ушей. Однако женщина, очевидно, была недовольна действиями своего коллеги, буравя главврача презрительным взглядом, отчего его щёки покрылись румянцем. Ещё чуть-чуть – и из ушей повалят клубы пара, заполняя крохотную палату.

– До завтра, Илья Максимович, надеюсь, вы меня услышали, – строго проговорила женщина, покидая палату.

– Как только она уйдёт с территории, бросьте её в изолятор, – злобно кинул мужчина, разворачиваясь к двери. – И да, не забудьте смирительную рубашку, – добавил он, испытывая извращённое удовольствие от ощущения собственной власти над окружающими.

Меня же это не удивило, так как я часто оказывалась закованной в рубашку, затянутую так, что приходилось дышать через раз. В обычные дни это не вызывало страха, однако после приёма препаратов оковы казались смертельными, а спутанное сознание повергало меня в пучину отчаяния.

Но у меня было преимущество перед Маркиным, которое грело мою душу, спасая от атмосферы отчаяния, пропитавшей стены этого места. Лишая меня возможности двигаться, он ни разу не смог отнять у меня внутреннюю свободу – то место, где я скрывалась от реального мира.

Далее воспоминания вновь обрываются, покрываясь белой поволокой, не пропускающей моё сознание в свои границы. Кажется, этому предшествовал приём препаратов, лишающий последних сил и возможности связно мыслить.

Так пролетали дни, незаметно сменяясь числами в календаре. Время не имело значения в этом гиблом месте, словно обходя его стороной. Скука овладевала мной, лишая желания жить, которое и так теплилось на самой грани. Однако очередной визит Маркина всё изменил, подарив мне шанс на спасение, пусть и в довольно изощрённой форме.

Лежа на кровати, бесцельно уставившись в зарешеченное окно, я услышала скрип отворяющейся двери. В комнату вальяжно завалился главный врач, смотря на меня хищным взглядом, отчего по телу прошла волна отвращения. Солнце медленно заходило за горизонт, погружая палату в полумрак. Лишь электрическая лампочка тускло мерцала в коридоре, отбрасывая блики на пол, застеленный потёртым от времени ламинатом. Нехорошее предчувствие зародилось в душе, отчего каждая мышца в теле напряглась в ожидании дальнейших действий мужчины.

– Как же ты меня достала! – сквозь зубы протянул Маркин, смерив меня взглядом с ног до головы.

Мой нос уловил запах крепкого алкоголя. Приглядевшись, я заметила, что его мелкие глазки-пуговки покрылись влажной пеленой.

– Пить на рабочем месте – верный признак непрофессионализма, – осторожно произнесла я, сжимая под одеялом кулаки.

– Об этом никто не узнает, – с довольной улыбкой протянул главврач, приближаясь к кровати.

– Кажется, вам самому не мешало бы полежать в клинике, – усмехнувшись, ответила я.

– Ты даже не представляешь, как твои саркастичные комментарии действуют на меня, – растянув мясистые губы в пошлой улыбке, выпалил он.

– Не боитесь уголовной ответственности? Смею напомнить, что мне нет восемнадцати, – медленно протянула я, судорожно соображая, что делать.

– Кто поверит пациентке психиатрической клиники? – самодовольно поинтересовался он, вплотную приблизившись ко мне.

– Что, проститутки перестали удовлетворять? – смело спросила я, спрыгивая с кровати на противоположную от Маркина сторону.

– Такого ты обо мне мнения? – угрожающе уточнил мужчина, не переставая пожирать меня взглядом.

– Знаете, более паршивых и гнилых людей я в жизни не встречала, – вскинув голову, ответила я, пряча страх за маской сарказма. – Считаете себя элитой общества, а на самом деле – лишь грязь под ногтями у начальства. Поверьте, они вас ни во что не ставят, как бы вы ни старались лизать им пятки, льстить и преклоняться. Вы – никто, – выпалила я, усмехнувшись.

– Тварь! – зло выпалил он сквозь сжатые зубы и бросился на меня, стараясь схватить за больничную рубашку.

Ловко увернувшись, я отступила к противоположной стене, стараясь незаметно пробраться к двери.

– Жалкий слизняк – вот кто вы есть, – сжав кулаки, произнесла я, не спуская глаз с перекошенного злобой лица. – Ваша жена вовремя это поняла, свалив к молодому красавчику, который, в отличие от вас, сможет удовлетворить её, – саркастично протянула я, припоминая недавний разговор двух медсестёр, обсуждавших личную жизнь начальника.

Он зарычал, подобно зверю, и вновь кинулся на меня, ухватив за рукав. Мои слова попали в самую точку, выбив внутренние предохранители в его голове. Сплетничавшие медсёстры были в чём-то правы. Размахнувшись, я изо всех сил ударила мужчину по лицу, вырывая рукав из его цепких пальцев. Взвизгнув от боли, он схватился за кровоточащий нос. На шум тут же прибежал крепко сложенный санитар, удивлённо оглядывая представшую перед ним картину.

– В изолятор её, в смирительную рубашку! А перед этим заставь её помучаться! – гневно просипел Маркин, тяжело поднимаясь с пола.

Схватив за шкирку, туповатый санитар поволок меня в изолятор и швырнул на пол, словно ненужную вещь. Не успела я вскочить на ноги, как ребра пронзила острая боль, и изо рта вырвался тихий стон. Сжавшись в комок, защищая голову руками, я до скрипа стиснула зубы, ощущая, как вспышки боли пронзают тело в разных местах. Санитар старательно исполнял приказ начальника, нанося удары ногами по моему тощему телу. Из глаз потекли солёные слезы, но я упорно молчала. Закончив избиение, он стянул ремни смирительной рубашки у меня за спиной и удалился на пост. Невыносимая боль растекалась по всему телу; грудь сдавило так, словно на неё легла бетонная плита, а в глазах потемнело от нехватки кислорода. Стараясь выровнять дыхание, я замерла – заснуть был единственный шанс не сойти с ума от всего этого.

Дальнейшее помню с трудом. Очнулась я уже на больничной койке в своей палате.

Позже узнала, что Маркину сошло это с рук, как и в большинстве других случаев. Однако моим лечением отныне занялась та женщина, что напоминала француженку. Пригрозив заявлением в полицию, она вынудила его отстраниться от меня, забрав все документы и медицинскую карту. После этого жизнь стала налаживаться – если так вообще можно сказать о жизни в стенах психиатрической клиники. Препараты, от которых голова наполнялась туманом, мне перестали давать, ограничиваясь успокоительными и чем-то ещё – названия я, к сожалению, не запомнила.

Вот, собственно, с чего и начинается моя память, представляющая собой решето, которое, надеюсь, я смогу восстановить со временем. Желание вернуть то, что принадлежит мне по праву, жгло душу, засев назойливой мыслью в сознании.

Глава 2. Клятва в дождь

«Детство – это мечты,

Неба ласковый цвет,

Мама, папа, сестра

Мир, которого нет …»

– Элизиум

Что же касается моего настоящего, то всё сложилось не столь печально, как могло бы показаться. Несмотря на то, что большая часть времени прошла в детском доме, мне и здесь удалось найти что-то светлое и хорошее.

Как странно… Раньше я ещё пыталась искать чистоту в потоке грязи, но потом всё резко поменялось с точностью до наоборот.

Честно говоря, я никому не пожелаю пережить то, что случалось в этом «чудном» заведении для одиноких людей. Однако лично для меня оно стало неплохой жизненной школой, научившей многим премудростям бытия в мире и в первую очередь – основам выживания.

Стоило мне только появиться на пороге обшарпанного серого здания, как душу тут же затопило невыносимое чувство одиночества и обречённости. Шагая по коридорам с выкрашенными в ядовито-зелёный цвет стенами, испещрёнными трещинами, с осыпающейся с потолка штукатуркой, превратившейся из некогда белоснежной в грязно-серую, я ощущала, как стены давят на меня. Словно я очутилась в каменной коробке, напоминающей склеп, – разве что паутины и скелетов не хватало для большего антуража.

Весь персонал больше напоминал тюремную охрану, нежели представителей детского учреждения. Их лица, не обезображенные интеллектом, были одинаковыми, словно распечатанные под копирку; в глазах же застыла пустота. В них не было ничего, кроме злости, возникавшей от любого неверного движения или слова, и беспросветной глупости.

Расхаживая по коридорам и комнатам, они будто охотники подыскивали себе жертву, чтобы скинуть все негативные эмоции, вызванные неудовлетворённостью в жизни. Знай я раньше об этом, большинства побоев вполне можно было бы избежать, просто смирив свой пыл.

Поселили меня в комнату метр на метр с довольно аскетичной обстановкой: кроме двух кроватей с ржавыми сетками, проваливавшимися под весом тела чуть ли не до самого пола, там находился дряхлый деревянный стол и шкаф, возле которого опасно было даже дышать, не то что ходить.

Пыльное окно выходило на улицу; вид был не самый лучший. Напротив детского дома располагался завод, по ночам из труб которого валил едкий дым, убивающий своим запахом всё живое в радиусе пары метров. Потрескавшийся серый фасад с ржавой крышей и высокий забор с колючей проволокой по периметру – вот и всё, что было видно из моей комнаты. Руководство не особо заботилось о расселении, пихая новеньких туда, где были свободные кровати, потому часто можно было встретить живущих вместе мальчиков и девочек. К слову, и я не стала исключением.

Со мной в комнате проживал парнишка лет шестнадцати. Несмотря на его болезненную худобу и измождённый вид, он был недурён собой: острые черты лица, бледная кожа, тонкие губы и огромные карие глаза цвета молочного шоколада, при взгляде в которые можно было захлебнуться одиночеством и печалью. Копна каштановых волос была в полном беспорядке, что неудивительно в данном заведении, однако он сильно выделялся на фоне остальных обитателей. Было в нём что-то неуловимо родное, знакомое, что трудно описать словами.

Как только дверь захлопнулась за моим «конвоиром», в голове всплыла единственная мысль – бежать. Бежать как можно дальше отсюда. Но данное обещание не позволило мне воплотить её в реальность. Понимая последствия своего поступка, я лишь обречённо села на кровать под внимательным взглядом парня, который до этого читал старенькую книжку. Нужно было продержаться до совершеннолетия, после чего я вольна в своих поступках – именно так звучало данное мною обещание врачу, что спасла меня от Маркина. Спустя время я осознала, что именно это помогло мне не пропасть в этом жутком месте.

Доротея на протяжении всего «лечения» была единственной, кто поддерживал меня, защищая от нападок других, менее адекватных врачей и санитаров. Странное имя поначалу вызывало у меня насмешку и нескончаемый поток шуток. Стоило мне немного прийти в себя после двух суток в смирительной рубашке, как защитный механизм, порождённый недоверием к людям, вновь заработал. Но Доротея словно не замечала едких комментариев и сарказма, проскальзывавшего в каждом разговоре. Она упорно продолжала делать свою работу: возвращала меня к жизни в обществе, обучала некоторым школьным предметам и другим нужным вещам. Искусно латала дыры, образовавшиеся в сознании за время пребывания в больнице.

Позже мне удалось узнать значение её имени, отчего я поразилась странному совпадению: Доротея с древнегреческого означало «дар Божий». Возможно, она действительно была дарована мне свыше. Кто знает, чем бы закончились те двое суток в рубашке, если бы не она.

Привив мне любовь к чтению и развивая мои, скажем так, незаурядные умственные способности, она помогла сохранить целостность внутреннего мира, в который я при любом удобном случае уходила, дабы не чувствовать всей грязи и жестокости реальности.

Доротея поддерживала меня в любых начинаниях или же просто слушала, за что я была ей очень благодарна, ведь мне было о чём сказать. Порой моё сознание наполняли различные фантазии, которые постепенно складывались в целые миры, отчего временами голова шла кругом. Именно она принесла мне блокнот с ручкой (которые, к слову, было запрещено иметь пациентам). Тогда я была на седьмом небе от счастья, записывая туда всё, что приходило мне в голову тёмными ночами при свете луны, после чего прятала его в матрас, заранее распоротый в месте шва, чтобы было незаметно.

Возвращаясь же к детскому дому, хочу сказать, что, вопреки моей уверенности в том, что мы не найдём общего языка с соседом, мы неплохо сдружились. Как оказалось, он тоже любит книги, к тому же неплохо играет в шахматы, сделанные своими руками из куска картона и деревянных палочек различного размера. За ними мы и проводили свободные вечера и ночи, обсуждая всё на свете, строя планы на будущее, которое казалось нам тогда чем-то светлым и недосягаемым.

– Вообще, я хотел бы быть пиратом, бороздить морские просторы с попугаем на плече, – воодушевлённо прошептал парень, сидя напротив меня у открытого окна.

– Хм, свобода, морской ветер, треплющий волосы, мириады звёзд на тёмном небе, – мечтательно продолжила я, лёжа на полу, закинув руки под голову. – Сокровища, опасные приключения и ром… что может быть лучше?

– Корабль с белыми парусами и чёрным флагом на вершине, – улыбнувшись, произнёс мой друг. – Я поплыл бы к самому большому водопаду на свете.

– А я бы отправилась на край света на корабле с красными парусами, – представляя у себя в голове картинку, протянула я.

– Но Земля круглая! – возмутился парень, непонимающе смотря на меня.

– А кто сказал, что у неё нет края? – удивлённо спросила я, приподнимаясь на локтях. – Нет, он точно есть. И там обитают самые редкие и волшебные животные с яркой шерстью, птицы, летающие так высоко, что их невозможно поймать. Там – кристально чистые озёра, водопады и яркое солнце, сменяющееся серебристой луной. Там всё возможно, там царит свобода, – уверенно добавила я, заметив на губах Якова улыбку.

– Возьмёшь меня с собой? – спросил он, глядя мне в глаза.

Уверенно кивнув, я вновь откинулась на пол, устремляя глаза к потолку.

Вообще, он довольно замкнутый парень, можно сказать, забитый. А такие редко выживают в подобных заведениях, поэтому я старалась по мере возможностей защищать его. Ведь драки с санитарами в больнице научили меня постоять за себя; к тому же изъян моего характера, такой как вспыльчивость и неконтролируемый гнев, частенько спасал нам жизни – даже чаще, чем приносил неприятности.

Много раз за свой своенравный и свободолюбивый характер я получала наказание, которое выражалось в примитивном мордобое, устраиваемом «конвоирами» детского дома. Нередко в ход шли и подручные средства, такие как палки, ремни и розги, шрамы от которых и по сей день украшают мою спину, словно отпечатки прошлого, зафиксированные в реальности. После наказания меня оттаскивали в комнату, бросая на кровать под сочувственные взгляды Якова. Благодаря таким вот экзекуциям он неплохо поднаторел в оказании медицинской помощи, обрабатывая кровоточащие раны и выхаживая меня всеми доступными средствами.

– Ну вот, зачем ты опрокинула кружку чая на его голову? – недовольно спросил Яша, стирая с моей спины запекшуюся кровь.

– Никто не смеет заламывать мне руки, – раздражённо буркнула я, шипя от боли.

Недавний инцидент, произошедший в столовой, в который раз окончился наказанием в подвале здания. Стоя с Яшей у стола, я потянулась за куском хлеба, что лежал в небольшой корзинке посередине. Внезапно один из старших парней схватил мою руку, скручивая её за спиной. В голове тут же всплыли воспоминания о смирительной рубашке, а в душе поднялась дикая волна гнева, сопровождаемая липким страхом. Невозможность двигаться действовала на меня как триггер, заставляя тут же атаковать, защищать себя. Вывернувшись из захвата, я опрокинула на голову смеющемуся парню кружку чая, повергнув того в шок, быстро сменившийся злостью. Завязалась драка, которую с трудом разняли воспитатели, отведя нас в подвал. Парень отделался парой ударов в живот, а мне досталось кожаным ремнём, как отъявленной рецидивистке.

– Такими темпами на тебе живого места не останется, – закончив промывать раны, удручённо произнёс Яша.

– Ничего, это всего лишь раны, – отмахнулась я, натягивая рубашку на спину (благо она была на пару размеров больше и не прилегала к коже).

– Почитаем? – предложил мой друг, желая отвлечь меня от тягостных мыслей и ноющей боли.

Кивнув, я взяла из его рук потрёпанную книгу с пожелтевшими страницами. «Петрушка – душа скоморошья». Читать её мы начали пару дней назад, и мне уже не терпелось узнать, чем закончатся похождения главного героя.

– Знаешь, ты бы хорошо списалась в коллектив бродячих артистов, – неожиданно прервал меня парень, оторвав взгляд от книги.

– Почему? – заинтересованно спросила я, держа палец на нужной строке.

– Думаю, кочевая жизнь – для тебя. К тому же скоморохи ценили свободу, пели, смеялись и шутили, несмотря ни на что. Даже запреты царя и угроза попасть в яму не пугали их, – попытался объяснить Яша, задумчиво глядя на противоположную стену.

– Да, такая жизнь по мне, – мечтательно улыбнувшись, согласилась я. – Приключения, адреналин, постоянная опасность, а главное – свобода и независимость. К тому же смех действительно сильная штука, если правильно его использовать, – добавила я, возвращаясь к чтению.

Чтение и разговоры помогали не пропасть в этом тягостном мраке, сохранить свет в душе, хоть на пару часов отвлекаясь от реальности. Вскоре, конечно, появилось ещё одно занятие, правда, его я не могла разделить с другом, что сильно огорчало меня.

По достижении пятнадцати лет я совершенно осмелела, проложив себе путь к свободе. Выбираясь по ночам из окна, я перелезала через стену, используя куртку, чтобы уберечь руки от колючей проволоки. Гуляя по городу, я наслаждалась опьяняющим чувством вседозволенности, головокружительной свободой. Как же мне не хотелось возвращаться обратно! Но, переламывая себя, заглушая порывы сбежать, я вновь приходила в свою комнату, проклиная озлобленного охранника детского дома.

Яша не мог гулять со мной из-за случая недельной давности, как раз после моей первой вылазки. Сонно клевая носом, я блаженно улыбалась, с нетерпением ожидая, когда смогу рассказать о своём открытии другу. Стоило ужину подойти к концу, как я тут же сорвалась из-за стола, за руку таща друга по направлению к лестнице.

– Что случилось? – непонимающе спросил он, следуя за мной.

– Не сейчас, – тихо ответила я, зная, что желающих подслушать очень много.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я не заметила впереди охранника, столкнувшись с ним лицом к лицу.

– Куда так спешишь, малявка? Проход закрыт! – расставив руки в стороны, преграждая путь, гаркнул мужчина.

– Простите, я просто хотела пройти, – не желая вступать в конфликт, ответила я, стремясь обогнуть мужчину.

– Я, кажется, не отпускал тебя, – схватив меня за плечо, продолжил он.

– Она ведь извинилась – вступился за меня Яша, протискиваясь между нами.

– Яша, вали отсюда, пока цел, – он перевел взгляд на меня, – а ты… у меня на особом счету. Любишь выделяться?

– Что вам надо? Отстаньте – резко спросила я, вскинув голову, в голосе появилась сталь.

– Чтобы ты наконец поняла, кто здесь главный. Оба – на ночь в коридор. Без ужина – довольно протянул мужчина.

– Яша болен! Отправь его спать, я останусь.

– А-а-а! Значит, Яша тебя волнует?! Вот сейчас я ему уши оторву, а ты посмотришь! – охранник схватил меня за грудки, приподнимая над полом.

– Яша тут не причем, отпустите его, он болен!

Яша с самого утра чувствовал себя неважно. На очередной прогулке во дворе его куртку порвали местные хулиганы, из-за чего он и простыл. Простоять всю ночь в холодном коридоре означало впоследствии слечь с ангиной или воспалением лёгких. Мне – ничего, организм крепкий, а вот у моего друга иммунитет ни к чёрту.