Несмотря на то, что в городе настал вечер, у патрульно-постовой службы милиции начинался рабочий день. Да, именно, в то время, когда большинство людей возвращается с работы домой, милиционеры только-только приступают к своей.
Сегодня мне повезло, командир роты, планировавший наряды на службу, поставил меня вместе с Максом Черновым в автопатруль. А это означало, что ближайшие как минимум восемь часов мы практически полностью проведем в старом тентованном УАЗике. И пешком нам придется ходить гораздо меньше, чем обычно, когда мы работали в пешем патруле.
С Максом работать мне нравилось. Он еще совсем недавно был моим стажером. В милиции существует практика, когда новый сотрудник устраивается, его сперва назначают стажером на три месяца, а затем, если он успешно проходит стажировку, уже переназначают на должность милиционера. У каждого стажера есть свой наставник. Это один из наиболее опытных сотрудников, который должен учить стажера на первых порах. Максу наставником назначили меня.
Думаю, не надо пояснять, что в начале двухтысячных то, что в советское время воспринималось как норма, уже даже звучало как анахронизм. Обычно сам факт наставничества являлся формальным и воспринимался лишь как пережиток. Если раньше любили назначать ответственных и брать шефство над всеми подряд, указывая на коллективную ответственность и все такое, то сейчас, с приходом нового времени в котором на пьедестал ставилась индивидуальность, эти обязанности оставались лишь красиво прописанными словами в приказах и отчетах. На практике выходило совершенно иначе. Объяснялось все просто: мне за это не доплачивают. И поскольку, действительно, не доплачивали, значит и взваливать на себя дополнительные обязательства никто не горел желанием. Таким образом получалось, что, стажировка была личным делом самого стажера. Что в общем-то вполне справедливо. В конце концов, он уже взрослый человек, отслуживший срочную службу в армии, и прийти на службу в органы внутренних дел было его личным выбором. Но тем не менее, надо отметить, что если стажер проявлял любознательность и интересовался службой, то его вопросы не игнорировали, стараясь все объяснять и показывать. На таких стажеров всегда смотрели с одобрением, помогали им.
Но с Максом все было куда сложнее. Он вообще был необычным человеком и мало кто вообще надеялся, что ему удастся пройти стажировку. Даже внешне он больше походил скорее на какого-нибудь гопника, чем милиционера, пусть даже и будущего. Высокий, худощавый, с впалыми щеками и тонкими руками, сплошь покрытыми татуировками. В начале нулевых татуировки в основном делали люди, отбывавшие наказание в виде лишения свободы. И даже среди них далеко не все были с татуировками. Обычно их наносили те, кто выбрал для себя преступную деятельность в качестве основного промысла (таких называли профессиональными преступниками), либо просто глупцы, поддавшиеся на разговоры о блатной романтике. Первым путь в органы внутренних дел был закрыт по понятным причинам, тогда как последние иногда все же просачивались в милицию. В то время уже начал сказываться кадровый голод, который впоследствии достиг куда больших масштабов. Кадровики (работники кадрового аппарата) всеми силами старались выполнить указания начальников и как могли боролись с нехваткой свежих кадров. А могли они лишь одно – уменьшать требования к кандидатам. Что они и делали, помогая им проходить сложные психологические тесты и сдавая за них письменные экзамены. Да-да, не удивляйтесь: кандидату при поступлении нужно было написать собственноручно свою биографию. Это удивляло меня в свое время и только чуть позже я понял, что нет способа проще, чтобы понять, кто перед тобой на самом деле. И, если в беседе еще можно ввести собеседника в заблуждение, обладая кое-какими навыками общения, то в письменной речи сделать это гораздо сложнее. В общем, хочешь узнать человека, почитай то, что он пишет. В Советском Союзе далеко не все были дураками, как нам пытались внушить потом, после его развала…
С Максом несколько милиционеров почти сразу отказались работать. Одни сетовали на его внешность, мол не подходящая для сотрудника. Другие говорили о том, что он ничего не хочет делать и все время спорит. Когда же дошла до меня очередь работать с ним в одном наряде, то я, на удивление, очень быстро нашел с ним общий язык. Внешность его меня совершенно не смущала, в отличии от остальных. В то время я сам еще был довольно молод и не судил о людях по стереотипам, развешивая ярлыки. А вот насчет характера, да. Он у него был. Макс был несговорчивым и достаточно прямолинейным. Но в этом мы были с ним похожи. С той лишь разницей, что проработав в органах какое-то время, я уже научился правильно ставить вопросы, чтобы и самому отстоять свое мнение и не задеть «высокие» чувства людей, которые считали себя большими начальниками. Власть, знаете ли, даже маленькая не может не сказываться на человеке, особенно, если человек сам не слишком значителен. Я это уже к тому времени хорошо понял и знал, как надо с кем общаться. Кроме того, я уже и сам обладал некоторой авторитетностью и создал себе имидж упертого сотрудника, который готов идти до конца, отстаивая свое мнение. Так, что мне было проще, чем ему. Мы вскоре с ним сработались и мне даже нравилась его дерзость и напористость. Приходилось лишь корректировать ее, чтобы она шла в нужном русле и не занесла его самого за черту, где уже будет невозможно что-либо исправить.
– Тридцать первый сотому! Тридцать первый сотому на связь! – из радиостанции, закрепленной внутри автомобиля, донесся голос дежурного. Судя по его напористой интонации, дело было срочным. «Мир 100» или просто сотый – это был позывной дежурной части отдела милиции на территории которого мы работали, и соответственно, обязаны реагировать на все сообщения, поступающие от местного дежурного.
– На связи, тридцать первый, – я тут же ответил.
– Убийство, адрес … (дежурный назвал адрес, который находился не далеко от нас, и в этом районе не было пешего патруля). Срочно!
Последнее слово можно было и не говорить. Если убийство, то это всегда означало «срочно», так же как, в принципе, и любое другое преступление. И дело было не всегда в какой-то личной ответственности (хотя, и она была безусловно), а скорее даже в каком-то профессиональном инстинкте, который просыпался в нас, когда мы слышали о совершенном преступлении. Мне сложно описать природу этого явления, но кажется, что это нечто очень древнее, что скрыто в глубинах нашего подсознания, В такие моменты оно вырывалось наружу и заставляло, несмотря на усталость, лень или плохую погоду, рыскать по всем самым грязным и опасным местам в поисках преступника. Ну, кроме того за преступления, раскрытые «по горячим следам» нам, как наружным службам, очень часто давали премии. Они, конечно, были не большими, но при нашей низкой зарплате, мы были рады и этому.