Амплитуда распада
Пролог: Скрежет тормозов и тишина
Скрежет. Виск. Тишина.
Пальцы Алексея Воронова сжались на краю стола, будто могли удержать рассыпавшуюся логику мира. Перед ним – монитор ЭЭГ. На нём – невозможное. На койке в центре реанимационного зала – мёртвая девушка.
Её звали Ирина. Молодая, двадцать три года. ДТП на пересечении Литейного. Черепно-мозговая, обе лобные доли в кашу. Приехали поздно. Он знал, что спасти её нельзя. Но кое-что другое… заставило его остаться.
Он не моргал. Мигал только курсор на экране.
– Это… артефакт? – пробормотал он, но сам не поверил.
Он давно привык к тому, что мозг – это электричество и биохимия. Привык к смерти. Привык к тишине в наушниках после остановки сердца. Но сейчас, спустя две минуты после прекращения пульса, сигнал продолжал поступать.
И не просто постсинусоидальные колебания. Не «сползание фазы». Не шорохи прибора.
А структура.
Логика.
Ритм, похожий на речь, но не речь. На музыку, но не музыку.
– Это… – Он протянул руку к клавише «запись». Нажал. Мягкий щелчок, как щелчок выключателя в комнате без света.
Он услышал голос Киры Сомовой за спиной:
– Что ты здесь ещё делаешь? Давно время твоего дежурства кончилось.
Он не повернулся. Он знал, как она будет выглядеть: усталая, раздражённая, с маской равнодушия. В клинике «Нейрон» все давно научились выключать эмоции.
– Посмотри. – Он кивнул на экран.
Сомова шагнула вперёд. Застыла. Она была опытна, цинична и жаждала открытий. Но её брови вздрогнули – на долю секунды. А потом – снова лицо учёного.
– Технический сбой, – сказала она. – Удали. Завтра переснимем протокол и всё.
– Это не сбой. Я проверил. Сигнал идёт с фронтальной зоны. После смерти.
– Алексей…
– Это не просто активность. Это структура, понимаешь? Сознательная. Как будто… – он замолчал, подбирая слово. – Как будто что-то ушло, но не исчезло.
– Мы не в философском кружке. – Она уже отвернулась. – Ночью мозги путают шум с откровением.
Но он уже не слышал. Он мысленно вернулся на сорок минут назад. Скрежет тормозов. Сирена. Тело на каталке.
И то, что она сказала, когда ещё могла шевелить губами:
«Он придёт… И ты его не узнаешь…»
Тогда он счёл это бредом. Сейчас – не мог.
Через трое суток. Архив.
Воронова не пустили в морг, но он всё равно пробрался в технический архив. Он перебрал десятки протоколов смерти. Никаких совпадений. До 2019 года – тишина. После – отдельные всплески. Все списаны на сбои.
Но он знал, что это не сбои.
Он видел узор.
Не смерть – а изгнание.
Не тишина – а переход.
Не конец – а переключение.
Он включил запись снова. Поверх графика начал чертить формулы.
Неон белой лампы мигнул. Воздух пах озоном. Где-то далеко скрипнула дверь.
И он, не зная зачем, прошептал:
– А если я последую за ней?
ЗАВЕСА
«Сознание – это не огонь, который гаснет.
Это кривая осциллографа,
Меняющая ось измерения».
Глава 1: Уравнение бесконечного «Я»
Запах кофе. Графики на стене. И боль, которую он не отпустил.
Алексей сидел в своём кабинете – комнатке на третьем этаже, с облупленной штукатуркой и ржавыми батареями. Но сейчас это было святилище. На экране ноутбука – десятки наложенных ЭЭГ-сигналов. На доске – рукописные формулы. На полке – старое фото. Марина. Та, что осталась там, в другой стороне времени.
Он не мог отпустить её. Ни женщину, ни вопрос.
Сигналы были упрямыми. Во всех случаях – смерть. Зафиксированная, документированная. Но в каждом – всплеск. После. Несколько секунд – иногда даже минуту. И не случайный шум, а когерентная структура, со своим ритмом, повторяющимися фазами.
Он не верил в загробную жизнь. Но и в глюки оборудования – тоже больше не верил.
– Что, если это… не конец? – прошептал он, глядя в экран.
На доске красовалась гипотеза:
Ψ(t) ≠ 0, even after clinical death
→ Collapse → Ψ' (t+1) → |S_next⟩
→ Consciousness continuity via multiverse coherence.
Он работал над этим тридцать семь дней. Без выходных. Без сна. Внутри него гудела мысль: если сознание – квантовое состояние, оно не может просто исчезнуть. Оно ищет, куда свернуться. И сворачивается в ближайшую возможную реальность.
Смерть тела – это просто… отказ платформы.
Сознание соскальзывает – в следующую версию.
Он вспомнил голос Ирины. Тот, перед её смертью.
«Он придёт…»
Кто он?
Может, не "кто", а "что". Может, сама Сеть. Сознательная совокупность переходов.
ИИ-поиск, который он запустил по архивам, выдал: 27 совпадений.
Всплески, идентичные по частотной структуре. В разных телах. Разных возрастов. Разных диагнозов. Но всегда – одно:
Когерентность после исчезновения сердечной активности.
Он сидел и смотрел на экран. Руки дрожали.
На следующее утро он написал в журнале:
«Сознание не угасает.
Оно ищет.
Как вода, ищущая русло.
Как сигнал, ищущий приёмник.
Мы не умираем.
Мы… смещаемся.
И, возможно, навсегда теряем ориентиры.»
Он попробовал смоделировать переход.
Взял карту ветвлений Эверетта.
Наложил на неё личную биографию.
Вставил данные о своих ночных кошмарах, фрагментах чужих лиц, всплывающих после работы с записями.
И тогда она пришла.
Марина. Не во сне. Не в памяти.
Он увидел её на фотографии, что лежала под стеклом – и понял: она изменилась.
Улыбка – чуть иная. Взгляд – в сторону.
Он не мог этого объяснить. Но чувствовал:
Эта фотография – не из его ветки.
Он встал. Дошёл до окна. Открыл форточку. Воздух был острым, как лезвие.
И тогда он понял:
Если я здесь – то где же ещё я?
ЗАВЕСА
«Я – не точка. Я – проекция.
Сумма наблюдений.
Поток, срывающийся в соседний ручей.
И, может быть, я уже тысячу раз смотрел в это окно.
Но в каждом случае – не был тем же самым.»
Глава 2: Переход
Все настоящие эксперименты начинаются с безумия.
Алексей знал это. Знал и то, что делать такие вещи одному – опасно. Но ещё опаснее – ничего не делать.
Он подготовил кабинет. Не тот, что рядом с реанимацией – тот, где раньше был архив. Пыльное помещение, которое теперь он превратил в лабораторию. Все датчики, ЭЭГ, капельницы, дефибриллятор. Всё – как в кино. Только вот кино редко кончается реальной смертью.
Он изучал протоколы медленного погружения в клиническую смерть – через охлаждение тела, с контролем дыхания и сердечного ритма. Метод болезненно знакомый, но теперь с одной поправкой: он не хотел, чтобы его реанимировали.
Он хотел увидеть. Или – перейти.
На теле – датчики. В вену – препарат, вызывающий кратковременную остановку сердца. В наушниках – метроном. Ровный, как дыхание Марины, когда она спала рядом. В голове – формулы. И страх. Такой страх, какого он не испытывал даже у её могилы.
Он установил таймер: если его сердце не восстановится через четыре минуты – дефибриллятор сработает автоматически.
– Только четыре минуты, – прошептал он. – Всего-то… вечность.
Он ввёл препарат. И лёг.
Мрак. И потом – скрежет. Как тормоза на льду.
Взрыв света. Не белого – чёрного.
И ощущение, что его сознание выворачивается наизнанку.
Он падал.
Но не вниз. Вбок. Сквозь стекло. Сквозь плотность вариантов.
Сквозь самого себя.
Флеши: улица. Сирена. Двор. Глаза Марины. Пустая комната. Огни Петербурга. Его детство. Разбитый велосипед. Хирург с окровавленными руками.
И снова Марина. Только лицо другое. Она смеётся, но в её смехе – угроза.
Он не хотел видеть, но видел всё.
Потому что теперь он – всё.
Глухой удар. Запах спирта. Стук каблуков.
– Очнулся?
Голос. Женский. Живой.
Алексей распахнул глаза.
Перед ним – свет. Не лампа. Солнце. Он в кабинете. Но кабинете… другом. Всё чище. Современнее. Панельные стены заменены стеклом. Датчики – новые, блестящие.
Перед ним – Сомова.
Но она другая. Волосы – короче. Взгляд – холоднее. Улыбка – из хирургической стали.
– Доктор Воронов. Поздравляю. Вы сделали это.
Он попытался приподняться, но мышцы не слушались.
– Где я?
– Вы – в «Нейроне», конечно. – Её улыбка не изменилась. – Но не в вашем.
Он чувствовал себя расколотым. Как после тяжёлой седации. Или… после смерти.
– Как вы…
– Я знала, что ты попробуешь. Я следила. Но ты ушёл дальше, чем я ожидала.
Он закрыл глаза. Нет. Это сон. Это кома. Галлюцинация.
– Алексей, – сказала Сомова. – Ты перешёл. У тебя… новая память. И ты не первый.
Он резко сел.
– Что?
– Этот проект – уже работает. Здесь. В этом ответвлении. Ты пришёл… в лабораторию, где ты уже ушёл.
Он не верил. Но на экране – его же ЭЭГ. Только линия не гасла.
А рядом – его имя. И номер:
"А. Воронов / Ветка 17-B"
Он посмотрел на свою руку. Она дрожала. На коже – странный след. Круг. Как от ожога. Он не помнил его. В той жизни его не было.
– Это невозможно… – прошептал он.
Сомова взглянула на него так, как глядят на человека, которого не смогут удержать.
– Всё возможно, если ты умер достаточно глубоко.
Через несколько часов.
Он сидел в одиночной комнате. Вся клиника – тише, чем раньше. Люди ходили по коридорам, и он не узнавал их.
Он посмотрел в зеркало. Лицо то же. Но в глазах – что-то дрожало.
«Я умер.
Но остался.
А значит… умираю снова.
И снова.
Пока не кончится всё.
Или я.»
ЗАВЕСА
«То, что переживёт смерть,
больше не человек.
Оно – наблюдатель.
Ловушка.
Эхо между мирами.»
Глава 3: Куратор
В кабинете стало холодно. Хотя окно было закрыто.
Алексей сидел неподвижно. Тишина вокруг звенела. На столе – распечатки с его ЭЭГ, графики, уравнения. Но они уже не имели прежнего значения. Потому что теперь – всё подтвердилось.
Он умер.
И перешёл.
И проснулся – не в раю, не в аду, не в вакууме. А в другом мире, где его открытия уже эксплуатируются.
Смерть больше не была границей.
Она была дверью.
И кто-то уже держал за неё ключ.
Он медленно перечитывал отчёты. Здесь, в этой ветке, его коллеги развивали тот самый «Проект Ψ», только – под надзором. Под чужим флагом. Под чьей-то тяжёлой рукой. И он чувствовал: за стеклом, за каждой камерой – наблюдение.
Стук в дверь.
Не спрашивая, вошёл мужчина. Высокий. В костюме спецпошива. Лицо – будто выточено из гранита. Чёрные глаза, в которых не отражалось ни света, ни сострадания. На лацкане – значок ФСБ, без украшений.
– Доктор Воронов, – сказал он. – Наконец-то мы можем познакомиться.
– Вы…?
– Полковник Артём Егоров. Или, как меня называют здесь, – Куратор.
Он сел напротив без приглашения. Положил перед собой тонкий планшет. Коснулся экрана – и на голограмме вспыхнуло лицо Алексея. Его профиль. Записи. Даже видеофрагмент момента его первой смерти.
– Мы следили за вами давно, – спокойно произнёс Егоров. – С самого первого зафиксированного «аномального всплеска».
– Вы… знали?
– Разумеется. – Егоров чуть улыбнулся. – Но мы позволили вам идти своим путём. Иногда наука нуждается в иллюзии свободы, чтобы рождать по-настоящему полезные вещи.
Он встал, подошёл к окну.
– Знаете, что отличает науку от власти, доктор? Учёный ищет ответ. А мы – предел, за который никто не должен выйти.
– Вы не понимаете, с чем имеете дело.
– А вы не понимаете, что именно вы открыли. Вы не подарили миру бессмертие, Алексей. Вы подарили орудие. Уникальное, беспощадное, безотказное. Сознание, которое не умирает, – это идеальный шпион. Его нельзя пытать, нельзя убить, нельзя стереть. Он просто… перескакивает.
Алексей почувствовал, как внутри всё опускается. Мир снова стал холодным.
– Я не позволю…
– Позволите. У вас нет выбора.
Он бросил на стол браслет. Металлический, с чёрным ядром – как чип.
– Это «якорь». Фиксирует ваше сознание при переходе, подавляет шок. Без него – сойдёте с ума на третьем прыжке. Некоторые уже сошли.
Алексей поднял взгляд.
– Вы… ставите это на людей?
– На добровольцев. Смертников. Агентов. Людей без прошлого.
И, возможно, – на вас.
Молчание.
– Выбор простой, – продолжил Егоров. – Или вы продолжаете переходить, умирая снова и снова, теряя личность, память и контроль…
– Или?
– Или вы становитесь архитектором новой эпохи. Помогаете нам – и живёте. Насколько вообще можно «жить» после смерти.
Он подошёл ближе. Его голос стал тише:
– Вечность уже здесь. Осталось лишь решить: кто будет в ней господином, а кто – сырьём. Вы хотите быть подопытным… или проектировщиком?
Алексей опустил глаза. На его пальце дрожала жилка.
Он вспомнил тот миг перед смертью. Тьму. И голос. Или шёпот.
«Добро пожаловать, наблюдатель. Теперь ты – сеть.»
Позже, в одиночестве.
Он надел браслет. Металл холодный, как взгляд Егорова.
В зеркале – его отражение дрожало.
Он не узнал себя.
Дополнительная сцена: Кира Сомова. Лаборатория. Ночь.
На мониторе – ЭЭГ девочки П-27. Поверху – кривая. Несколько секунд когерентности после остановки сердца.
Кира слушает старую запись. Голос Марины:
«Ты хочешь поймать вечность, Кира. Но вечность – это не объект. Это отсрочка боли.»
Она выключает аудиофайл. Смотрит в стекло.
«Я была врачом. Теперь я сталкер по чужим смертям.»
Она не знает, слышит ли кто-то. Но добавляет:
– Прости нас, Алексей.
ЗАВЕСА
«Искушение не в вечности.
Искушение – в возможности
управлять теми, кто в неё не вошёл.»
Глава 4: Проект «Феникс»
Ни одна дверь в «Улей» не открывалась, не отсканировав сетчатку.
Ни одна камера не отключалась. Ни один голос не звучал просто так.
Алексей знал: он находится внутри механизма, который не может остановиться.
Лифт спускался почти минуту. Внутри – зеркальные панели. Ни музыки, ни кнопок. Только вниз. В самый центр земли.
– Добро пожаловать в Улей, – сказала Сомова, не оборачиваясь.
Она была напряжённой, голос – отстранённым. Как будто уже не верила ни в науку, ни в мораль. Только в контроль.
Двери распахнулись. Внутри – лаборатория, по виду – пересечение военной базы, института мозга и могилы. Хром, матовое стекло, подавляющее освещение. И – тишина, странная, липкая.
– Здесь реализуются три ветки, – сказала Сомова. – Картирование. Стабилизация. И… тренировки.
– Тренировки кого?
Она не ответила сразу. Повела вдоль стеклянных панелей. За ними – капсулы. Внутри – люди. Некоторые спят. Некоторые смотрят в потолок пустыми глазами.
– Агентов, – произнесла она наконец. – Мы зовём их «фениксы». Их задача – умирать. Многократно. Снова и снова. И… возвращаться с данными.
– Зачем?
– Представь: ты забрасываешь агента в горячую точку. Его убивают. Он просыпается – в соседней ветке. Там он жив. Продолжает миссию. Умирает – и снова возвращается. Ветвление – как форма разведки.
– Это не миссия. Это ад.
Сомова замолчала. Потом тихо сказала:
– Ты сам открыл дверь, Алексей. Мы лишь вошли. Или… нас затянуло.
Отсек 3. Картирование.
На стене – проекционная карта. Модель мультиверса. Ветви расходились, как нейроны. Линии: красные – нестабильные, синие – безопасные, серые – неразведанные.
– Каждая смерть – прыжок, – объяснял оператор. – Но не хаотичный. Существует вероятность смещения в ближайшую реальность с минимальным отклонением. Мы учимся предсказывать: куда «проснётся» агент.
– Как?
– По структуре когнитивного следа. Его называют «Квантовой Подписью». Уникальный набор реакций мозга, формирующий склонность к определённым веткам.
Алексей смотрел, не веря. Он создавал формулы – они работали. Он искал истину – и получил оружие.
Отсек 2. Стабилизация.
– Проблема в том, – сказал второй исследователь, – что после пятого перехода агент теряет идентичность. Когнитивные наложения. Шизофазия. Синдром «Чужого Я».
На экране – запись: мужчина, повторяющий одну и ту же фразу:
«Я не он. Но он – я. Но он – я. Но я не был им, пока не стал.»
– Мы создаём «якоря». Артефакты памяти, фрагменты сознания, которые позволяют собрать «Я» после перехода. Без них – срыв.
Алексей кивнул. Он уже чувствовал сдвиги. Иногда он просыпался – и не знал, был ли этот день уже. Или – только будет. В зеркале – мелькали лица. Не его.
Отсек 1. Тренировки.
– Здесь мы тренируем фениксов. Порог боли. Порог страха. Готовность умереть.
Он заглянул в капсулу. Внутри – девочка лет девятнадцати. Узкие запястья. Бледная кожа.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Я – П-27.
– Нет. Настоящее.
– Забыто. Я так решила. Проще.
Он понял. Это не защита. Это – капитуляция.
– Хочешь выйти?
Она смотрит на него.
– Где тут «выйти»?
Он отошёл. Его мутило.
«Это же дети…»
Он знал – бесполезно говорить это. Здесь всё было решено выше.
Ночь. Его комната.
Он не спал. Смотрел в потолок.
Каждая тень – как призрак. Каждое эхо – как фрагмент другой реальности.
Он умер.
Он проснулся.
Он будет умирать снова.
Он понял: теперь пути назад нет. Его сознание – уже часть алгоритма. Его страх – источник данных. Его вина – двигатель проекта.
«Смерть больше не враг.
Она – инструмент.
И я – гвоздь, вбитый в вечность.»
ЗАВЕСА
«Мы строим лестницу, ведущую из ада – в ад.
И всё, что остаётся, – считать шаги.»
Глава 5: Ад в деталях
Первое, что он заметил: цвета стали другими.
Мягкие оттенки стали резче. Белый – агрессивным. Синий – тревожным. Красный – почти физически ощутимым.
А потом начали меняться мелочи. Сначала – расположение предметов. Потом – слова на табличках. Имя Сомовой стало писаться иначе: «Кира Сомова» превратилась в «К. Сомо».
На четвёртый день Алексей проснулся и обнаружил, что он из левши снова стал правшой.
Он сидел у зеркала. Рука дрожала. Он не помнил, когда в последний раз писал ею.
«Это не я. Или… уже не я.»
Во сне он снова видел Марину.
Только она была другой. Стрижка – короткая. На левой щеке – родинка, которой никогда не было. Она смеялась.
– Алексей… ты наконец-то пришёл.
Он протянул к ней руку – и провалился.
Во второй раз – она была в инвалидной коляске. Глаза пустые. Рот двигался, но не звучало ни слова. Только:
«Он смотрит. Он наблюдает. Он – ты.»
Третий раз – она держала его за руку. Они стояли на крыше. Город под ними пульсировал.
– Мы пересекаемся, когда ты трескаешься, – сказала она. – В каждом слое – осколок нас. Но ты продолжаешь рассыпаться.
Он проснулся с криком.
Утром в его кабинете появилась Сомова.
– Ты дрожишь.
– Я… не знаю, кто я. Всё стирается.
– Это – норма. Ты переходишь слишком часто.
– Ты знала, что будет так?
– Знала. Но ты был нужен.
Он рассмеялся. Глухо.
– Значит, я – просто модуль?
– Ты – мост. Между жизнями. Между тем, что было, и тем, что будет.
– Я не хочу быть мостом. Я хочу быть… человеком.
Сомова не ответила. Только посмотрела на него взглядом, полным усталости и чего-то, похожего на жалость.
Позже.
Он пытался вспомнить имя своей матери. Не мог. Потом – отца. Не мог. Вспомнил улицу, где вырос – и она тоже распалась: однажды – деревянные дома, в другой раз – панельные многоэтажки.
«Я – не тот, кто помнит.
Я – тот, кого помнят.
Но и это стирается.»
Он начал вести журнал сохранения идентичности.
Каждое утро – три вопроса:
Кто ты?
Где ты?
Кого ты любишь?
Ответы плыли. Только один оставался неизменным:
Марина.
День 27.
Он обнаружил ещё одного себя. Не во сне. В лаборатории.
Тот был моложе. Сильнее. В глазах – холод.
– Кто ты?
– Я – Алексей Воронов.
– Нет. Я – Воронов.
– И я. Просто – с другой стороны.
– Почему ты здесь?
– Чтобы остановить тебя.
Он исчез. Не как призрак. Как сон, что уходит, когда зазвенел будильник.
Но на столе осталась записка, чужим почерком:
«Не делай шестой прыжок.
Он приведёт тебя туда, откуда нет веток.
Только петля.»
Ночь. Алексей стоит у зеркала.
– Я… я ещё здесь?
Лицо в отражении улыбается.
Но он не улыбается.
ЗАВЕСА
«Ад – это не пламя.
Это зеркала, в которых ты видишь себя,
но каждый – чужой.»
Глава 6: Шестой переход
Он знал, что делает это – в последний раз.
Именно потому – решился.
Записка, оставленная его двойником, не оттолкнула – наоборот. Подтолкнула. Потому что Алексей понял: если есть тот, кто предупреждает, – значит, там уже кто-то был.
Значит, путь – открыт.
А что, если именно там – истина?
Что, если петля – это возвращение к себе?
Он провёл последние сутки в полном молчании. Не спал. Не ел. Только считал – коэффициенты вероятностей, индексы расхождения между ближайшими ветками, энергетический отклик на ЭЭГ-фрагментах.
Формулы говорили одно:
Ветка 6-C / зона Ω – мёртвая.
Нет следов наблюдателя.
Нет признаков жизни.
Нет отражённой когерентности.
Но… возможен контакт с ядром.
Он не знал, что это значит. Никто не знал. Это была не область сознания. Это – за её пределами.
Процедура.
Он вживил себе второй якорь. Сигнал с него не отслеживался системой. Он хотел, чтобы никто – ни Егоров, ни Сомова – не знал.
Всё подключено. Сердце – под контролем. Тело – охлаждено.
В последний миг он произнёс:
– Марина… если ты где-то там… открой дверь.
И нажал запуск.
Переход не начался. Он сорвался.
Не тьма – вакуум.
Не звук – звенящая пауза.
Не боль – исчезновение координат.
Он не падал. Он рассыпался. Не сознание – структура. Само представление о «Я» растворилось.
Нет имени.
Нет времени.
Нет «до».
Нет «после».
Он был наблюдением без наблюдателя.
Он не смотрел – он составлял взгляд.
Мир ветки 6-C не был миром.
Скорее – архитектурой без архитектора.
Пейзаж – как отпечаток нейронной сети. Дома – не дома, а каркасы памяти. Пространство – не трёхмерное, а бессвязное.
В воздухе висел гул. Не звук – а остаточное эхо чужого присутствия.
Он шёл. Или – перемещался. Или – просто менял перспективу.
И тогда увидел её.
Марина.
Стояла у воды. Только вода не текла – она висела в воздухе, как стеклянная лента.
Лицо её было как у статуи. Неживое, но не мёртвое. За ней – пустота.
Он позвал её.
– Марина?
Она обернулась.
Глаза – без зрачков. Лицо – искажённое.
Она открыла рот. И в этот момент всё пространство свернулось в спираль.
Он проснулся. В белой комнате. Один.
Тело было целым. Браслет – треснул. Лицо – мокрое от крови, шедшей из носа.
На стене – надпись. Царапинами. Его почерком.
"ТЫ УЖЕ БЫЛ ТАМ"
Позже. Лаборатория.
– Где ты был? – Сомова смотрела испуганно. – Мы потеряли тебя на семь часов.
– Внутри.
– Чего?
Он посмотрел на неё, словно сквозь.
– Себя.
Финальный абзац главы.
Он вышел на крышу. Под ним – город. В глазах – хаос. В душе – молчание.
Он не знал, сколько раз умирал. И кем просыпался.
Но точно знал:
Шестой переход не был последним.
Потому что после петли – только одно: разложение по амплитудам.
ЗАВЕСА
«Существование – не точка на оси.
Это интерференция.
Где всё, чем ты был,
становится шумом.
И только одно остаётся:
желание снова быть собой.»