Глава 1. Лепка из праха
Гаура. HR-3312c. Планета без движения, без ветра, без даже намёка на дыхание.
Её поверхность выглядела как вывороченная кожа мёртвого титана – серо-белая, шершаво-застывшая, испещрённая трещинами, в которых пыль застывала, словно в окаменевших шрамах. В мёртвом небе не было облаков, не было даже света – лишь плотная ртутная хмарь, напоённая аммиаком и метаном, висела неподвижным покрывалом над горизонтом. В таких условиях даже время казалось свернувшимся – сжатым в тугой, едва колышущийся клубок.
Лера Сикорская стояла у смотрового купола командного отсека и смотрела вниз. Её дыхание отражалось на стекле – тёплая испарина исчезала быстрее, чем она успевала отследить мысль. Ни звука, ни движения. Только этот пепельный мир под ними – пугающе безмолвный, как забытая могила.
За её спиной в такт системным пульсациям гудели нейронные терминалы. Мониторы отбрасывали бледно-зелёные отсветы на гладкие панели и лица техников. Внутри «Калибана» – их корабля, их гробницы и лаборатории одновременно – всё ещё царила иллюзия контроля.
– Подтверждение: стабильные входные параметры, – отрывисто произнёс Хойт, главный киберэколог, не отрывая взгляда от экрана. Его голос звучал глухо, будто из-под воды.
Лера не ответила сразу. Она разглядывала складки пейзажа – медленно, вдумчиво. Что-то в этой планете напоминало ей старые снимки Земли после пожаров – когда всё сожжено, но в воздухе ещё витает надежда на возрождение.
– Сброс инициализации, – наконец сказала она и провела ладонью по тактильной панели. Пальцы чуть дрожали. – Отпускаем?
Хойт кивнул:
– Пора лепить рай.
Внутри неё всё сжалось. Слово «рай» звучало почти кощунственно. Особенно здесь.
Тысячи сопел раскрылись в брюхе «Калибана» с тихим шелестом, который ощущался больше кожей, чем слухом. В следующее мгновение в атмосферу Гауры пролился пепельный дождь – сверкающая взвесь наноматерии, миллиарды микроскопических роботов, каждый из которых обладал программой, инструкцией и правом на микроинициативу.
Они падали, как прах. Но это был разумный прах.
Их диаметр измерялся в нанометрах, но их интеллект – в совокупности – был выше человеческого. Рой был целостен, распределён и абсолютно чужд привычному пониманию живого. Он не дышал. Он не мечтал. Но он умел создавать то, чего не было.
Песчинки Эдема – так называли их в технических документах. Но Лера не любила это поэтическое прозвище. В нём чувствовалась иллюзия благости, которой здесь не могло быть.
– Смотри, – шепнул кто-то из инженеров у соседнего терминала. – Как дым…
Но это был не дым. Это было внедрение в реальность. Мягкое, почти ласковое, и в то же время – пугающе необратимое.
Позже, когда Лера вернётся к этому моменту в своих воспоминаниях, она поймёт: всё, что казалось тогда началом, уже было частью чужой воли. Их решение «отпустить рой» было не свободой – а откликом на более глубокий, едва ощутимый зов, что уже звучал в недрах планеты.
Но в ту минуту всё казалось простым. Техническим. Контролируемым.
Она стояла в полутени шлюза, глядя, как медленно на экране оседают волны серых частиц. В голове всплывали слова отца – геолога, который всю жизнь посвятил умирающей Земле:
«Настоящие чудеса – это не те, что сверкают, а те, что тихо работают под ногами. Их не видно. Но они делают нас живыми».
– Сделай так, чтобы он тобой гордился, – прошептала она себе, и нажала «подтвердить распространение».
Потом, скрестив руки на груди, стояла в тишине. Только сердце билось чуть быстрее.
Как будто чувствовало – в пепле что-то уже шевелилось.