- -
- 100%
- +
Я родился весной. Грязные ручейки бежали по талому снегу, солнце еще не грело, зато ветер заставлял старое деревянное крыльцо скрипеть и подрагивать. Впрочем, мне это было неведомо. Весь мой мир сосредоточился в мягком материнском животе – таком тёплом и безопасном.
Тычась крохотным мокрым носом в её брюхо, пытаясь опередить братьев и сестёр в погоне за молоком, я издавал жалобный писк, удивляясь собственному голосу: «Как громко! Неужели это я так шумлю?» Должно быть, меня слышали все вокруг.
Слепо щурясь, я ворчал и топорщил шерсть, когда ласковый шершавый язык скользил по спине. Сытый и вымытый, засыпал от усталости, чувствуя, как медленно и ровно бьётся большое сердце моего мира.
Мать решилась выбраться из-под крыльца лишь спустя несколько дней, когда голод стал невыносимым. В её животе урчало, как и в моём. Безопасная до этого момента темнота теперь принесла одиночество. Я дрожал и скулил, прижимаясь то к братьям, то к сестре. Без матери стало слишком просторно вокруг, и это пугало.
Вскоре она вернулась. Её шерсть пропиталась дождевой водой и странными чужими запахами, но мы тут же поспешили к ней, будто она отсутствовала целую вечность. Стоило почувствовать знакомое тепло, как в наш мир снова вернулись уверенность и надёжность. Всем своим крохотным сердечком я верил, что мать больше никуда не денется.
Но на следующий день она снова ушла.
Прозрев, я испугался. Под старым, прогнившим крыльцом нас со всех сторон окружало тёмное пространство; сухие деревяшки казались огромными. Помню, как одинокий луч света – первый тёплый дар весны – пробрался сквозь узкую щель в нашем убежище. Я потянулся к нему, вдохнул носом сырой воздух, и солнце, коснувшись моей морды, внезапно подарило тепло.
Вскоре мать начала отлучаться чаще, её вылазки за пропитанием удлинялись. Но я уже не трясся от страха. Знал – она вернётся. Да и бояться было нечего: сухая трава, на которой мы спали и играли, рассохшиеся доски, надёжно скрывающие от посторонних глаз, темнота – всё это стало знакомо и больше не пугало. Такой он, наш понятный и привычный мир.
Мать возвращалась, и в нос ударял новый вихрь запахов, среди которых слаще всего пахло молоком. Прижимаясь к её шерсти, я принюхивался, узнавал и запоминал – как пахнут дорога, куры и чёрно-белая кошка, что ежедневно наведывалась в гости, садилась на забор и, нагло щурясь, грелась на солнце. Завидев её сквозь щели, мы поднимали лай и шум, но вылезти из-под крыльца не решались. А она насмешливо поглядывала сверху вниз и умывалась.
Мои более крупные братья – чёрные и неотличимые друг от друга – первыми научились рычать и теперь отвоёвывали у нас с сестрой клочки земли. Порой очень хотелось ввязаться в их возню, но всё, что удавалось, – упираться лапами в землю и не давать себя сдвинуть. Братьям это не нравилось, и они просто валили меня набок. Так что мы с сестрой держались особняком. Она была почти белая и, прячась за моей коричневой шкурой, опасливо прислушивалась к возне братишек. Они не обижали её, но в свои игры принимать не спешили. Впрочем, как и меня.
Потом появились клыки. Целыми днями – игры с рычанием и укусами.
Однажды в середине лета нам на глаза попалась неосторожная полёвка, решившая пробежать под крыльцом. Я оказался к ней ближе всех, одним прыжком нагнал и схватил. Своей первой добычей поделился с братьями и сестрой. Было очень вкусно, но одной мыши на четверых оказалось маловато, и я пожалел, что поделился. Не в последний раз.
Сестрёнка родилась самой слабой из нас. Когда веки открылись, она так и не прозрела. Но как же прекрасен был её нос! Сестра первая успевала к материнскому животу, потому что лучше всех чуяла дух молока. Узнавала о приближении матери, когда та возвращалась сквозь плотную стену дождя, и в воздухе пахло лишь сыростью.
А потом мать впервые принесла кость. Сестра учуяла вкуснятину раньше других. Её тоненький голосок прорвался наружу. Тогда я не знал, что это такое, но на всю жизнь запомнил сумасшедший, дурманящий аромат. Мать рыкнула пару раз – наверное, хотела сама её отведать, – но потом просто отвернулась и улеглась на бок.
Ну а я… Бросился к этому белому, твёрдому куску чего-то фантастически вкусного и вцепился в него зубами. В тот момент впервые отчётливо ощутил свою силу и способность что-то защищать.
Один из чёрных братьев подпрыгнул, потянулся мордой к трофею. Но рычал он слабо и не грозно, а я изо всех сил сомкнул маленькие челюсти и готов был умереть, лишь бы не отдавать кость. С тех пор братья смотрели на меня, как на равного.
Через несколько дней сестра заболела: не играла с нами, перестала вставать и не поднимала голову даже на запах молока. А ещё через день её не стало. Это была первая потеря.
Мать будто знала, что произойдёт. Не прогнала, но перестала кормить сестру, рычала на нас, хватала за шкирку и оттаскивала в дальний угол, когда мы пытались подойти. Тогда я не знал, зачем она это делает, и злился. Лишь спустя годы понял – так она нас защищала, не хотела, чтобы зараза перешла к остальным.
Смерть сестры сильно меня напугала. Её не стало, когда матери не оказалось дома. Малышка просто замерла и перестала дышать. Мы сразу и не поняли, что случилось. Думали, заснула. А потом…
Долгое время, закрывая глаза, я видел перед собой её маленькое окоченевшее тельце. Тогда я прижимался к матери, зарывался в густую шерсть и жалобно скулил. Но время шло. Постепенно тоска и страх исчезли, а воспоминания стали смутными. Однажды я проснулся и понял, что смерть сестрёнки не терзает, как прежде.
Росли мы быстро, с каждым новым днём места в убежище становилось всё меньше. Спустя два месяца я впервые высунул нос наружу и оторопел. Хотел спрятаться обратно, но сзади уже пыхтели, подталкивали в спину братья. Выкатился клубком на зелёную траву, разом осознав, что никакого моего мира – маленького и безопасного – на самом деле не существовало. А был огромный и неизвестный, в котором ежедневно пропадала мать.
Я окунулся в него – в жаркий солнечный свет, сухую траву, далёкие и странные звуки, совершенно незнакомые запахи. И глазом не успел моргнуть, как страх сменился любопытством.
С тех пор каждый день я вылезал из-под крыльца, чтобы узнать что-то новое: исследовал запустевший дом, лежал у перекошенных ступенек и наблюдал, как закат сменяется рассветом, как между цветами порхают бабочки, шумят насекомые в траве.
Тем временем голод становился сильнее и нестерпимее. Пришлось попробовать на вкус дождевого червяка, назойливую муху, кружащую над мордой, выпавшего пару дней назад птенца ласточки, чьё гнездо находилось под козырьком дома.
Сначала то, что приносила с собой мать, казалось огромным и бесконечным, но со временем нам перестало хватать. Вскоре и молоко у неё пропало. Сбиваясь в кучу, мы делили то, что удавалось раздобыть. В такие моменты игры превращались в отчаянные драки.
Всякий раз, видя, как хвост матери исчезает под покосившимися воротами, я думал: куда же она уходила, что делала, где пропадала? Почему после этого от неё так странно пахло? И сколько ещё в этом мире запахов, о существовании которых я не знал и даже не догадывался?
Однажды я не удержался и последовал за матерью. Без труда пролез в щель и побежал, с трудом пробираясь сквозь высокую траву на едва окрепших лапах. Её след оставался на кустах, на краях канавы, так что я с лёгкостью шёл по нему.
Вокруг всё выглядело огромным и чужим: звуки пугали, небо будто падало на меня, вынуждая бежать вперёд со всех лап. Очень скоро родной дух стал слабеть. В спёртом летнем воздухе появилось что-то странное, похожее на дым, но намного противнее. Оно оказалось липким, от него щекотало в носу и чесалось горло.
Я остановился, чтобы принюхаться, но тут над головой пронёсся резкий и страшный шум. Прижавшись к земле, чтобы меня никто не видел и не слышал, осторожно пополз вперёд, протискиваясь между стеблями травы. Звук, только что стихший, вдруг возник снова. И тут я уткнулся мордой в песчаную насыпь.
Помню, как впервые увидел их! Огромные, невиданные звери. Они проносились надо мной, и рычали так, что закладывало уши. Едва живой от страха, я помчался назад через траву и кусты, боясь, что услышу, как за мной гонится один из них.
По дороге к дому насобирал блох и наградил ими всех братьев. Мелкие гады страшно донимали. В те дни, когда есть было нечего, паразиты будто голодали вместе со мной и впивались в шкуру со звериной яростью. Тогда казалось, что нет существа страшнее блохи. Позже я узнал, как сильно ошибался.
Мать возвращалась, и мы всей стаей ели и укладывались спать. Конечно, если было что есть. Случалось, что она возвращалась домой без еды, уставшая и злая, а мы так хотели есть, что кидались к ней, боролись за место у живота, позабыв, что молоко давно кончилось. Тогда мать порыкивала на нас, иногда покусывала.
С первыми лучами солнца она снова уходила, а мы, голодные и обессиленные, взглядом провожали её хвост, который исчезал за покосившимся забором. Живот сводило так сильно, что я скулил и пищал, пока не терял от натуги голос. Звал мать, и братья вторили мне. Мы понимали, что она ушла, что не слышит нас, но от этого выли ещё тоскливее и оглушительнее.
Вскоре трава за забором зашуршала. Мать возвращалась! Братья кинулись ей навстречу, а я следом. Первое, что запомнилось – дух, который сразу не понравился. Резкий, незнакомый, пугающий. Так пахла опасность.
Я зарычал, глядя на две здоровенные лапы, видневшиеся из-под ворот. На них не оказалось ни когтей, ни пальцев. Огромные, чёрные, гладкие. Незнакомца не было видно, и оттого он казался ещё опаснее. Мы с братьями, чувствуя друг друга рядом, осмелели и залаяли – нам думалось, что очень грозно.
А странный, подозрительный чужак гавкнул что-то в ответ, и резкий, страшный удар сотряс ворота. В его голосе прозвучало нечто скверное, угрожающее. Я чувствовал, как на загривке поднимается шерсть, но не понимал, что именно мне не нравится.
Мы кинулись к изгороди, рычали и гавкали, в надежде прогнать непрошенного гостя. Тогда чёрные лапы сдвинулись с места, зашагали прочь от ворот. Вскоре шум его шагов растаял в воздухе. Как же мы тогда радовались! Нам удалось прогнать жуткого и неведомого зверя, вторгшегося на нашу территорию. Победа казалась настолько сладкой, что мы на время забыли о голоде.
Мать всегда приходила домой до наступления темноты, но в тот мрачный вечер так и не вернулась. Помню, как на улице сгущалась тьма, и я не мог понять – ночь уже или ещё нет? А потом пошёл дождь. Крупные холодные капли намочили шерсть, а я всё сидел, надеясь почуять знакомый дух.
От завываний у меня пропадал голос. Братья возились рядом, но я отчего-то не хотел играть с ними. Возможно, чувствовал, что приближается нечто опасное, и оно хуже голода и дождя.
Я сильно замёрз, залез обратно под крыльцо, пытаясь согреться в сухой траве. Место моего рождения всегда пахло покоем и безопасностью, но не в этот раз. Свернувшись калачиком и поджав под себя лапы, закрыл глаза в надежде, что, когда открою, мать окажется рядом и вновь станет тепло и сытно, как раньше.
Сквозь сон до меня донёсся резкий звук. Нос унюхал тот самый дух – незнакомый и пугающий. Это был запах двуногого чужака. Боясь привлечь к себе внимание, я попятился назад, к стенке убежища. Двигался медленно, стараясь не шуметь.
Заметил, что один из братьев тоже здесь. Поджимая от страха хвост, он пролез под крыльцо, снаружи остался последний – чёрный и самый крупный из нас. Он лаял и рычал.
Помню яркий свет и оглушающий грохот, похожий на тот, что издавало небо в моменты сильного дождя, но в этот раз прогремело слишком близко – почти у самых ступенек, под которыми мы прятались. Голос брата оборвался, и я вдруг понял, что никогда его больше не услышу.
В щель под крыльцо просунулось что-то длинное и тёмное. Брат зарычал, залаял, бросаясь на странный предмет. А я застыл на месте, прижимаясь животом к земле, стараясь отодвинуться подальше от этой штуки, вторгшейся в наш крохотный мир.
Вспышка и звук повторились, но теперь это прозвучало с такой силой, что я перестал слышать, а от резкого дыма защипало в носу и заслезились глаза. К горлу подкатил ужас, захотелось заскулить, но не знаю, смог ли, потому что из-за шума, стоявшего в ушах, не удалось расслышать собственный голос.
Отвернувшись мордой к стене, я замер, стараясь не шевелиться и не дышать. Не помню, сколько так пролежал. От голода и ужаса я забылся сном. Наверное, это и спасло.
Когда пришёл в себя, чужак с его чёрной штукой уже ушёл. Сквозь узкие щели рассохшихся досок пробивался бледный свет луны. Вокруг царила абсолютная тишина. Я не слышал ни ворчания братьев, ни их сопения, ни единого постороннего звука, даже собственного дыхания и стука сердца. Меня окружало такое жуткое и пугающее безмолвие. Зато я учуял кровь.
Приподнявшись на лапах, я увидел братишку, лежавшего рядом. Он застыл в странной позе, на его спине зияла огромная, страшная рана. Казалось, что она больше, чем сам брат. Никогда не забуду его мутные глаза – они смотрели сквозь меня.
Желая согреться о его густую шерсть, я подполз ближе, прижался, но не ощутил тепла. Он был холоднее самой холодной ночи, а шкура его стала жёсткой от засохшей крови.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.