Детка, не привыкай ко мне

Глава 6

Суббота. Восемь утра. За окном серо и промозгло, как в моей душе.

Лежу в постели и слушаю, как бабушка гремит посудой на кухне. Встала пораньше, значит, будут поручения. В субботу она всегда составляет список дел на выходные: рынок, аптека, магазин, химчистка. И угадайте, кто будет все это выполнять?

Правильно. Я.

Не то чтобы я был против – бабушка уже немолода, ей тяжело таскать тяжелые сумки. Но после недели в университете хочется просто поваляться в кровати с книжкой. Или с сериалом. Или просто уставиться в потолок и ни о чем не думать.

Особенно не думать о нем.

Максим Орловский.

Три дня – целых три дня! – никаких новостей с этого фронта. Ни розочек, ни появлений в кафе, ни попыток «поговорить». Тишина. Полная, подозрительная, нервирующая тишина.

И это пугает меня больше, чем любые его действия.

Потому что я знаю таких, как он. Золотые мальчики так просто не сдаются. Особенно после публичного унижения. Особенно когда это унижение посмотрели уже пять миллионов человек – да, я вчера проверяла, видео продолжает набирать популярность.

Пять миллионов просмотров моего «величайшего момента».

И комментарии все те же. Я по-прежнему «серая мышь», «неблагодарная стерва», «дура, упустившая шанс». А он – «бедняжка», «принц», «слишком хорош для таких, как я».

Логика интернета прекрасна в своей извращенности.

– Дашенька! – голос бабушки прерывает мои размышления. – Вставай, солнышко! Уже день на дворе, а ты все спишь!

На дворе день. За окном мерзкая серая каша из дождя и снега. Для начала сентября погода просто отвратительная. Вчера еще можно было ходить в легкой куртке, а сегодня хочется закутаться в одеяло и не вылезать до весны.

– Встаю, бабуль! – кричу в ответ и заставляю себя выбраться из теплой постели.

Холодно. Батареи еще не включили – отопительный сезон официально не начался, а наш старенький обогреватель греет примерно так же, как спичка в ледяной пещере.

Надеваю домашние тапочки – стоптанные, но теплые – и иду на кухню. Бабушка уже сидит за столом с чашкой цикория и листком бумаги, исписанным ее аккуратным почерком.

Список. Конечно же, список.

– Доброе утро, бабуль, – целую ее в щеку и заглядываю в бумажку. – Что у нас сегодня на повестке дня?

– На рынок – купить картошки, морковки, лука. В «Пятерочке» – хлеб, молоко, крупу. В аптеке – мои таблетки от давления и обезболивающие для суставов.

Стандартный набор. Ничего сверхъестественного. Часа три-четыре – и все дела переделаны.

– А деньги? – спрашиваю осторожно.

Деньги – это всегда болезненная тема. У нас их мало, очень мало. Бабушкина пенсия – копейки, моя стипендия – еще меньшие копейки, заработок в кафе – чуть больше копеек. Вместе получается сумма, на которую можно существовать, но нельзя жить.

– Возле хлебницы, – кивает бабушка. – Три тысячи. Должно хватить.

Три тысячи на неделю. На еду, транспорт, бытовую химию, лекарства. Жесткая математика выживания, которую я знаю наизусть с четырнадцати лет.

С того самого дня, когда родители разбились в автокатастрофе, и я переехала к бабушке.

Не люблю об этом думать. Не люблю вспоминать тот звонок среди ночи, слезы бабушки, похороны, после которых мир перевернулся с ног на голову.

До четырнадцати лет я была обычной девочкой из средней семьи. Папа работал инженером, мама – бухгалтером. Мы жили в двухкомнатной квартире, ездили летом на дачу, а на Новый год папа дарил мне планшеты и смартфоны.

А потом все закончилось.

И я научилась считать деньги. Научилась выбирать между новыми кроссовками и учебниками. Научилась работать с шестнадцати лет – сначала расклеивала объявления, потом убирала в офисах, теперь работаю официанткой.

Научилась ненавидеть тех, кому все досталось просто так.

Таких, как Максим Орловский.

– Бабуль, а может, я лучше завтра схожу? – предлагаю без особой надежды. – Погода такая мерзкая…

– Дашенька, завтра воскресенье, а в понедельник у тебя учеба, – мягко, но твердо говорит бабушка. – Да и продукты заканчиваются.

Конечно. Откладывать некуда. В холодильнике пусто, как в моем кошельке.

Завтракаю овсянкой на воде – уже третий день подряд, но молоко закончилось еще в среду. Ничего, сегодня куплю. Листаю новости в телефоне и краем глаза слежу за бабушкой.

Она постарела. За последние полгода сильно постарела. Больше морщин, медленнее движения, чаще жалобы на боли в суставах.

Ей уже семьдесят четыре, а она все тянет эту семью на себе – покупает продукты, готовит, стирает, экономит на лекарствах ради моей учебы.

Виновата ли я в том, что поступила в МГУ? В том, что не пошла работать после школы, а решила получить высшее образование? Иногда думаю об этом, особенно когда вижу, как бабушка пересчитывает копейки.

Но нет. Образование – это мой единственный шанс вырваться из этого замкнутого круга. Получить диплом, найти хорошую работу, обеспечить нас обеих. А пока что приходится терпеть.

– Дашенька, оденься потеплее, – говорит бабушка, заглядывая в окно. – На улице прохладно.

Потеплее. У меня есть две куртки – легкая ветровка и зимняя пуховая куртка. Ничего среднего. Вчера я рассчитывала на ветровку, но сегодня явно нужно что-то посерьезнее.

Иду в прихожую, достаю ветровку и понимаю: все-таки маловата. Но пуховик надевать рано – в нем я буду похожа на колобок. Компромисс: ветровка плюс шарф. Яркий красный шарф, который мне подарила подруга на день рождения.

Хоть какое-то яркое пятно в этом сером дне.

Проверяю сумку – кошелек, ключи, телефон, наушники. Стандартный джентльменский набор. Целую бабушку на прощание и выхожу на улицу.

Бр-р-р! Погода еще хуже, чем казалось из окна. Ветер пронизывающий, дождь мелкий, но противный, небо серое, как старая тряпка. Типичная московская осень во всей красе.

До рынка ехать на автобусе минут двадцать. Стою на остановке, кутаюсь в шарф и думаю о том, что сегодня суббота, а у меня нет никаких планов, кроме похода по магазинам.

Другие девчонки моего возраста проводят выходные в кафе, кино, торговых центрах. А я таскаю сумки с картошкой.

Ну и что? Зато у меня есть цель в жизни. Зато я знаю цену деньгам. Зато я не избалованная принцесса, которая думает, что мир вращается вокруг нее.

В отличие от некоторых.

Орловский. Опять мысли о нем. Почему я не могу просто забыть об этом придурке? Три дня тишины должны были меня успокоить, но вместо этого я нервничаю еще больше.

Потому что тишина подозрительна. Такие, как он, не отступают после первого поражения. Они перегруппировываются, планируют новую атаку, наносят удар исподтишка.

А что, если он что-то замышляет?

Автобус, как обычно, опаздывает на десять минут. Салон полупустой, пахнет сыростью и дешевыми освежителями воздуха. Я сажусь у окна и смотрю на мелькающие за стеклом серые дома.

Мой мир. Не гламурный, не блестящий, но честный. Здесь люди работают за свои деньги, а не получают их в наследство от папочки.

На рынке обычная субботняя суета: толпы пенсионеров с авоськами, мамы с детьми, студенты вроде меня. Все считают каждую копейку. Торгуются, выбирают самые дешевые товары, ищут скидки.

А где-то в это же время Максим Орловский, наверное, завтракает устрицами в ресторане за пять тысяч рублей.

Покупаю картошку – пять килограммов за сто рублей, морковь – килограмм за тридцать, лук – два килограмма за сорок. Итого сто семьдесят рублей. Этой картошки хватит на две недели, если готовить умеючи.

В «Пятерочке» покупаю хлеб, молоко, гречку, макароны. Еще четыреста рублей. В аптеке – таблетки для бабушки. Восемьсот рублей.

Итого: тысяча триста семьдесят рублей. Остается тысяча шестьсот тридцать. На неделю. Должно хватить, если не покупать ничего лишнего.

А что такое «лишнее» в нашем бюджете? Шоколадка – лишнее. Кофе вместо цикория – лишнее. Новые колготки вместо порванных – лишнее, можно зашить старые.

Не жалуюсь. У многих жизнь еще тяжелее. Но иногда хочется просто зайти в магазин и купить то, что нравится, а не то, что можешь себе позволить.

Возвращаюсь домой с тяжелыми сумками. Картошка весит прилично. Плечи начинают болеть уже через десять минут ходьбы. Хорошо хоть до автобуса недалеко.

В автобусе я сижу с сумками на коленях и думаю о планах на вечер. Приготовить обед, постирать белье, подготовиться к семинару по понедельникам. Обычная суббота обычной студентки.

А что делает Максим Орловский в субботу вечером? Наверное, тусуется в каком-нибудь элитном клубе. Пьет коктейли за тысячу рублей и клеится к новой девушке – на замену той, которая его «обидела».

И это правильно. Пусть найдет себе подходящую компанию из своего мира. Кого-нибудь с деньгами, статусом и без принципов.

А я обойдусь без принцев.

Выхожу из автобуса на своей остановке и иду домой. Еще минут пять – и я дома. Можно будет разгрузить сумки, заварить чай, посидеть с бабушкой на кухне и обсудить новости.

Простые радости простой жизни.

Поворачиваю за угол и вижу свой дом – пятиэтажную хрущевку с облупившейся краской и покосившимися балконами. Не дворец, но родной.

И тут замечаю ее.

Черную машину у подъезда.

Дорогую. Очень дорогую. Такие не покупают люди из нашего района. Такие машины покупают…

Нет.

Только не это.

Сердце начинает колотиться где-то в районе горла. Ноги становятся ватными. Это не может быть он. Не может быть, чтобы он выяснил, где я живу. Не может быть, чтобы он приехал сюда.

Но номера…

Блатные номера. Три цифры. Такие номера покупают только очень богатые люди. Очень богатые и очень влиятельные.

Максим Орловский.

Стою посреди двора с сумками в руках и понимаю: он нашел меня. Нашел мой дом, мой адрес, мою бабушку. Тишина последних трех дней была подготовкой.

А что теперь? Что он здесь делает? Зачем приехал? И главное – что он хочет от моей семьи?

Подхожу ближе к машине и вижу: салон пустой. Значит, он уже вышел. Значит, он уже в доме.

Или рядом с домом.

Или… у нас в квартире?

Бабушка!

Мысль о том, что этот мажор мог заявиться к семидесятичетырехлетней женщине и начать «объясняться», приводит меня в ярость. Как он смел? Как посмел вторгнуться в мою личную жизнь?

Я убью его. Медленно и болезненно. Сначала оторву руки за то, что они прикасались к дверной ручке нашей квартиры. Потом голову – за то, что она додумалась приехать сюда.

А потом воскрешу и убью заново.

Поднимаюсь по лестнице, стараясь не греметь сумками. Может быть, его уже нет? Может быть, он понял, что совершил ошибку, и уехал?

Но машина стоит у подъезда.

Значит, он все еще здесь.

Глава 7

Суббота. Десять утра. Стою возле пятиэтажной хрущевки и понимаю, что совершил грандиозную ошибку.

Блин.

Нет, серьезно. Что я здесь делаю?

Смотрю на дом, в котором живет Дарья Сомова, и чувствую, как что-то сжимается в груди. Облупившаяся краска, покосившиеся балконы, окна, заклеенные скотчем вместо стекол. Детская площадка, которая видела лучшие времена давно.

Вот так живет моя принцесса.

Кирилл не обманул – информация пришла рано утром. Дарья Сомова, двадцать лет, живет с бабушкой в двухкомнатной квартире. Родители погибли в автокатастрофе шесть лет назад. Семья малообеспеченная. Работает официанткой, чтобы платить за учебу.

И я думал, что у меня проблемы.

Мой «Мерседес» выглядит здесь как НЛО на парковке «Жигулей». Несколько пацанов уже обступили машину и изучают ее с видом знатоков. Хорошо хоть не царапают. Пока.

Достаю телефон, проверяю адрес еще раз. Да, это здесь. Подъезд номер три, квартира сорок семь. Пятый этаж, без лифта. Конечно, без лифта – в таких домах лифты это роскошь.

И что дальше?

Я же не могу просто подойти и сказать: «Привет, я тот самый мажор, которого ты публично унизила. Давай дружить?» Она захлопнет дверь быстрее, чем я успею моргнуть.

Нужен план.

Нужна легенда.

Гениальная идея приходит, когда я вижу вывеску «Продукты» через дорогу. Конечно! Благородный жест, продукты для нуждающейся семьи.

Только не от Максима Орловского, а от… от кого-нибудь официального.

От соцзащиты!

Нет, звучит глупо. От благотворительного фонда? Тоже не очень. От… А, черт с ним. Буду импровизировать на ходу. Главное – попасть в квартиру.

Иду в магазин и понимаю, что понятия не имею, что покупать. Что едят небогатые люди? Гречка? Макароны? Тушенка?

Или все-таки что-то приличное?

В итоге беру все самое дорогое: банка красной икры, бутылка дорогого шампанского, коробка конфет, пирожные, упаковка королевских креветок, сыр.

Итого вышло очень даже прилично за продуктовый набор.

Нормально для «соцпомощи», не находите?

Кассирша смотрит на меня как на сумасшедшего, когда я расплачиваюсь картой. Наверное, думает, что готовлюсь к свадьбе. Или к похоронам – своим собственным, если Дарья узнает, что я делаю.

Слишком поздно для сомнений.

С пакетами в руках поднимаюсь на пятый этаж. Без лифта. На третьем этаже начинаю задыхаться – видимо, спортзал спортзалом, а лестницы в хрущевках это отдельный вид спорта.

Подъезд пахнет… специфически. Смесь кошачьей мочи, старой краски и чего-то неопределимо грустного. Детство, которого у меня не было.

Квартира сорок семь. Дверь обычная, с глазком и тремя замками. Звонок работает? Нажимаю – внутри раздается дребезжащая трель.

Долго никто не открывает.

Может, никого нет дома? Отлично. Потратил целое утро на бессмысленную затею. Сейчас развернусь и поеду в спортзал, а потом в клуб. Забуду об этой авантюре как о страшном сне и начну прощаться с машиной.

– Кто там? – слышу тихий голос за дверью.

Старушка. Бабушка Дарьи.

– Здравствуйте, – говорю я максимально официальным тоном. – Максим Андреевич Орловский. По поводу социальной помощи.

«Социальная помощь». Гениально, Макс. Просто гениально.

Долгая пауза. Потом звук открывающихся замков – сначала одного, потом второго, потом третьего. Серьезная защита для двухкомнатной квартиры.

Дверь открывается, и я вижу ее.

Маленькая. Очень маленькая старушка с седыми волосами, собранными в пучок. В старом, но чистом халате. С умными, внимательными глазами, которые изучают меня с явным подозрением.

Я сразу понимаю, от кого Дарья унаследовала свой характер.

– Социальная помощь? – переспрашивает бабушка. – А от какой организации?

Хороший вопрос. От какой, Макс? Думай быстро.

– От… – начинаю я и понимаю, что не знаю названий никаких социальных служб. – От городского фонда поддержки… э-э-э… семей.

«Городской фонд поддержки семей». Звучит убедительно. Вроде.

– Странно, – старушка не спешит впускать меня. – Мы ни к кому не обращались за помощью.

Естественно, не обращались. Потому что никакого фонда не существует. Потому что я бредню что попало и надеюсь, что старенькая бабуля поверит.

– Понимаете, – говорю, включая все свое обаяние, – у нас есть специальная программа. Мы сами выявляем нуждающиеся семьи и…

– Это наверное к Дню пожилого человека, – вдруг говорит бабушка.

Дню пожилого человека? А когда он вообще?

– Да! – радостно подхватываю я. – Именно! К Дню пожилого человека!

Блестяще, Макс. Просто блестяще. Теперь я официальный представитель несуществующего фонда, который поздравляет пенсионеров с праздником, о котором я ничего не знаю.

– Проходите, молодой человек, – бабушка отступает в сторону.

Получилось.

Захожу в прихожую и сразу чувствую разницу. Тесно. Очень тесно. Вся квартира, наверное, меньше моей ванной комнаты. Но чисто. Безукоризненно чисто.

– Разувайтесь, – говорит бабушка.

Разуваться? Но делать нечего – снимаю и ставлю рядом с парой старых домашних тапочек.

Контраст убийственный.

– Проходите на кухню, – приглашает меня хозяйка.

Иду следом и оглядываюсь. Советская мебель, выцветшие обои, старый телевизор. Но на стенах – фотографии. Много фотографий. Дарья в разном возрасте.

Вот она совсем маленькая, лет шести, с бантиками. Вот школьница с букетом на первом сентября. Вот выпускница с золотой медалью. И на всех фотографиях – рядом те же люди.

Мама, папа, бабушка. А потом остается только бабушка.

– Садитесь за стол, – бабушка указывает на кухню. – Чай будете?

Чай. В моем мире принято предлагать кофе. Дорогой, свежемолотый, из лучших зерен. А здесь предлагают чай. И это искренне, от души.

– Спасибо, буду.

Сажусь за маленький кухонный столик и наблюдаю, как бабушка суетится у плиты. Заваривает чай в старом фарфоровом чайнике. Достает сахарницу, печенье в жестяной коробке, варенье в банке.

И тут я начинаю выкладывать свои покупки.

Икра. Шампанское. Конфеты. Пирожные. Креветки. Сыр.

Бабушка останавливается и смотрит.

– Это все… от соцзащиты? – спрашивает она с некоторым недоумением.

Хороший вопрос, бабуля.

– Да, – уверенно отвечаю я. – Специальный праздничный набор.

«Специальный праздничный набор». С красной икрой и шампанским. Для социально незащищенных граждан.

Макс, ты гений стратегического планирования.

– Странно, – бабушка берет в руки банку икры и изучает этикетку. – Раньше соцзащита приносила продуктовые наборы – крупы, консервы, сахар. А тут… красная икра.

Да, бабуль. И шампанское за недешево. Обычная соцпомощь.

– Программа обновилась, – говорю. – Теперь мы стараемся… э-э-э… порадовать пожилых людей качественными продуктами.

Порадовать пожилых людей красной икрой за три тысячи за банку. Звучит как план правительства по борьбе с бедностью.

Бабушка молчит, но я вижу в ее глазах сомнение. Она не дура. Она понимает, что что-то здесь не так. Но пока молчит – видимо, пытается понять, что именно.

– А как фамилия-то ваша? – спрашивает она, усаживаясь напротив меня с чашкой чая.

– Орловский. Максим Андреевич Орловский.

И тут я понимаю свою следующую ошибку.

Максим Орловский. Это имя знают не только в университете. Оно мелькает в новостях, в светской хронике, в интернете. А что, если бабушка смотрит новости?

Но она только кивает:

– Красивая фамилия. А работаете где?

– В… в мэрии, – быстро отвечаю я. – Отдел социальной поддержки, но только в свободное от учебы время.

Отдел социальной поддержки мэрии. Который развозит по домам шампанское и икру. В рамках празднования Дня пожилого человека.

Макс, ты должен был стать писателем-фантастом.

– А Дашенька дома? – спрашиваю, стараясь выглядеть максимально невинно.

– Нет, за продуктами поехала, – отвечает бабушка и тут же настораживается. – А вы откуда знаете про Дашеньку?

Отличный вопрос. Откуда представитель соцзащиты может знать про внучку?

– В документах указано, что в семье проживает студентка, – изображаю я официальность. – Мы учитываем всех членов семьи при оказании помощи.

«Мы учитываем всех членов семьи». Особенно красивых студенток журфака, которые публично нас унижают.

Бабушка наливает мне чай – крепкий, ароматный, в старой, но красивой чашке. Совсем не похоже на то, что я пью дома.

А здесь – простой чай с вареньем. И почему-то вкуснее.

– Дашенька у меня умница, – говорит бабушка с гордостью. – В МГУ учится, на журфаке. Отличница. Работает еще, чтобы нам помочь.

«Нам помочь». Двадцатилетняя девочка работает официанткой, чтобы помочь семье. А я в двадцать два года до сих пор живу на папины деньги и считаю себя самостоятельным.

Стыдно, Макс.

– Трудолюбивая девочка, – киваю я.

– Очень, – соглашается бабушка. – Встает в шесть утра, до ночи то учится, то работает. Никогда не жалуется, но я же вижу – устает сильно.

Встает в шесть утра. А я встаю в полдень и считаю это подвигом.

– И парня у нее нет, – продолжает бабушка, внимательно наблюдая за моей реакцией. – Говорит, некогда ей. Но я думаю – просто все эти мальчишки несерьезные попадаются.

«Несерьезные мальчишки». Интересно, в какую категорию меня отнесла бы бабуля, если бы знала правду?

– Найдет еще, – говорю я. – Хорошие девушки не остаются одни.

«Хорошие девушки не остаются одни». А плохие мальчики не заслуживают хороших девушек. Жестокая арифметика жизни.

– А вы женаты? – спрашивает бабушка.

Я? Женат? На ком – на моем банковском счете?

– Нет, – отвечаю честно. – Пока не встретил подходящую.

«Подходящую». А что значит «подходящая»? Красивая? Богатая? Из хорошей семьи? Или, может быть, умная, честная, трудолюбивая?

Как Дарья.

– Найдете, – уверенно говорит бабушка. – Вы же хороший мальчик. Работаете, людям помогаете.

«Хороший мальчик». Помогаю людям.

Если бы она знала, что я здесь делаю на самом деле.

Мы сидим, пьем чай, и бабушка рассказывает мне о жизни. О том, как трудно им живется на ее пенсию и Дашину стипендию. О том, как дорожают лекарства. О том, как Дашенька экономит на всем, чтобы купить бабушке таблетки.