Прощай, Сколопендра!

Андрэ, тот самый…

ЛЮ-Ю-ДИ!..

Никогда не верьте, что семья – это святое, а старшая сестра-лучший друг младшего брата… У такого брата, как я – лучший друг всегда рядом.(Достаточно взглянуть в темную прорву окна). И зеркала не нужны… Вот сестрица на них помешана, да. Сейчас у нее аж два кавалера – и она, как и положено наивной барышне, мечется в густом лесу из двух сосен… И чем ей нравится глухой (она утверждает: слабослышащий!) артист Андрюша, за которым, кстати, уже повсюду шлепает выводок поклонниц?..

Но что это за девушка, у которой один воздыхатель? Насмешка, право.

Значит, есть у Машки и еще один, на запасной лавочке. Зал, конечно, не порвет и учится на работягу, комнатешку снимает, талантов – ноль. Может потому, что не инвалид вовсе. А то бы Седая Дама быстренько спроворила ему какое-никакое «призвание», ну – или там «дело по душе». Стал бы он играть в театре «Волшебный Очаг», как Андрюша. Или, на худой случай, «преодолевать себя в спорте», как мы с Лехой.

Но у Петьки, как назло, все в порядке: и со слухом и с ногами. Нет у него одного: шансов обаять Машку. Из движимого имущества – допотопный «Урал», правда – с коляской, да еще пес-дедушка, пострадавший от этого самого «Урала». Петька утверждает, что это огромное мохнатое чудище-прирожденный водолаз. И дрессирует его, перессорившись на Набережной со всеми спасателями. Лето кончается, самая страда для кавалеров любого калибра…Топчется по вечерам на площадке, поглядывая на два наших окна, и вызывая заметное сочувствие у местного «педсовета»: угнездившихся под старой липой бабулек.

Но Машка его все-равно игнорирует. Машке нравится Андрэ: кудрявый благовоспитанный юноша. Он обращается к ней на «вы»…Будь я девушкой (и, к тому же – первой школьной красавицей), я бы то же не устоял – особенно, когда тебя называют Мари и несут всякую забубенную чушь…

Впервые мы встретились с Андрюшей этой зимой на благотворительном концерте в театре «Волшебный Очаг». Я туда прилетел на своей «ракете (коляска с электроприводом), а Машка с подругой Катькой притопали на своих.

В числе «особенных детей» («Очаг» им давал возможность выйти в артисты), был и этот краснощекий, чуть полноватый пацан, который уже прекрасно кланялся. Поглядывая на Седую Даму (опекавшую всех «особенных» в нашем городе), ведущая проникновенно шептала в микрофон о тяжелой судьбе нового участника.

…Раньше Андрюша жил в Алуште: там и начал распеваться, входить в дружную актерскую семью. Однажды – в глухую январскую ночь (это он так с репетиции возвращался), Андрюша своим чудным слухом словил «зов о помощи». Не мешкая, юноша в три прыжка достиг перекрестка, где его уже терпеливо дожидались барышня, хулиган и слава.

Барышня, (вы удивитесь!) – была «маленькая и хрупкая», хулиган, само собой – еще тот маньяк, а ненужная ему вовсе слава пришла к Андрюше позже, когда он стал катастрофически терять слух (последствия зимнего нападения).

– Мы специально приехали в Евпаторию, – перебивала уже мамка, оттесняя ведущую за кулисы. – Здесь у вас – театр, здесь у вас – бассейн. Мы долго выбирали: спорт или искусство!..

(На всякий случай, она поедом ела гостевую ложу, где зевало начальство).

Потом открыли занавес наша непотопляемая ведущая выплыла с другой стороны. Она попросила зал сидеть «тихо-тихо»: мальчик плохо слышит аккомпанемент!..

В охотничьем кафтане и в тирольской шляпе пробирался по сцене Андрюша, имитируя схватку с дремучим лесом: шарахался, закрывал лицо руками, в отчаянии подгребал к себе плечи, продираясь сквозь бурелом…Песня называлась «АУ!».

Он так и повторял на разные лады: «АУ!..» или «Ау, ау, ау…». Или – еще: «А – У – У – у – у…». Вот как. Я тогда подумал: может, ему лучше в водное поло, а??

– Тебе понравилось, царь Даниил? (Одно из моих домашних прозвищ: (кстати – самое приличное.)

Мы возвращались домой. Был канун Рождества: вдруг пошел снег. А молодой снег – нахальный, прилипчивый, хотел «ехать» с нами, наматываясь на колеса.

– Тебе понравилось? – Меня даже в плечо толкнули по-свойски, по-домашнему. Значит – Машка и Катька будут всю дорогу молчать, ну, может, хихикать. Подавились восторгом еще в театре.

С Приморской улицы есть небольшой подъем в нашу сторону. Здесь, выше «Музея Пиратов», Машка не выдержала и заорала мне в ухо:

– Я – спросила: понравилось тебе? Я тебя не слышу!..

– Тогда тебе пора на сцену, – брякнул я.

– Катись, «неблагодарное потомство»! (Любимая фраза нашего Родителя № 2.) – И на бросила меня на полпути.(А если б я был ходячим, я бы вообще получил пинок в зад).

Но у меня дисконт. Пожизненный…

Вот так Андрюша (простите – Андрэ) и поселился в нашем доме. Катька его притащила – и, в благодарность, стала Кэтрин. Кумир приходил по субботам – и еще в коридоре что-то поправлял в ухе (должно быть, слуховой аппарат).

Что-то у него всегда выпадало из карманов. Ключ от пиратского сундука (забыл сдать в бутафорию), пистоль белогвардейского офицера («Опять пропал!»);нежный платочек с вензелем «Д» (убьют в костюмерной!). Один раз – даже череп вывалился: мелкий, по-моему собачий…Вот когда Андрюша задрожал (почти натурально), схватился за то место на груди, что символизирует скорбь в немых фильмах – и рухнул без сил, закатив глаза.

Я засек усмешку в глазах сестрицы. Но Кэтрин – схавала:

– Андрэ…О! Вы репетируете, да? Я никому не скажу! Я знаю, что такое классика.

Артист глянул тоскливо и утомленно (как раскрытый агент).

– Переводим Шекспира в детский формат. – Он подождал, чтобы Кэтрин усвоила. – Начальная ступень освоения европейского наследия!..

Кэтрин испуганно мигала.

Андрэ облокотился правой рукой на спинку стула, а левой – небрежно поднес черепок на линию взгляда. Он горько усмехнулся (надо полагать – несовершенству мира).

И тут я не выдержал. Я впал в одну из домашних ипостасей: Злобного Маленького Циника:

– Поздравляю…Роль Второго Могильщика – это гораздо лучше, чем роль Первого Могильщика!

Машка загадочно смотрела в потолок. А Кэтрин на глазах превращалась в Катьку.

Я развернул свою колымагу (а также «клячу», «лошадку» или «поняшку» – в общем, домашнюю механическую «скотину»). – Репетиция – дело святое, – пробормотал я уже в дверях старческим голосом заслуженного мэтра. – Оставайтесь, голуби. – А сам бойко затарахтел в свое личное убежище. И даже – заперся! Хотя ни «таланты», ни «поклонники» мстить так и не пришли.

Засыпая, я подумал, что пора познакомить нашего назойливого гостя с Филимоном.

Друг мой старый Филимон

Лю-ю-ди, а как вы с ума сходите?..

Вот как у меня: однажды ночью прибыли ОНИ, тамтамы. И стали изгаляться. «Там!», пауза, «там-там», опять пауза, а потом тихий серьезный голос с шершавой интонацией (будто ящерица в песках!): «Хай-Тоба, Хай-Тоба: МЫ ИДЕМ!»

Уже это баловство – третью неделю! Кстати: с каждым «добрым утром» ОНИ все ближе и ближе: надо полагать, «ящерка» уже пересекла пустыню. И, судя по кряхтенью, осваивает наши предгорья.

Вся эта тягомота снится в самое неподходящее время (служивые люди говорят: между волком и собакой). Не улыбайтесь: я жив-здоров и «головкой не скорбею». СКОРБЕЮ я совсем другим: и этой скорби порядком уже дюжина лет. Неполная дюжина: через десять дней я вхожу в уголовно-наказуемый возраст. Я сразу стану гражданин: получу паспорт, права на специальный транспорт (с ручным управлением) и, самое главное, законную возможность огрызаться, когда лезут в мою личную жизнь.

Только не подумайте, что я – сирота, брошенная на ветер (и меня третирует старшая сестра…). У меня есть мама и папа, вернее – мать и отец, а еще строже и понятнее – Родитель № 1 и Родитель№ 2. Я же не папуас какой, а вполне себе европейский тинейджер.(Так утверждает запасной Родитель № 3, наш славный опекун дядя Жора.)

Старшие нашей семьи перманентно бывают дома. А так – зарабатывают денежку в жарких странах. Вот и сейчас: они там, где – прежде, чем опустить ногу на глиняный пол, нужно хорошо оглядеться: всякая живность может быть…

А пока мы все встречаемся в «кино», то есть на экране монитора. Прелесть эта скоро закончится, потому что двадцать четвертого августа наша невыносимо дружная семья торжественно (хоть и ненадолго) воссоединится в честь моего маленького юбилея. С ужасом жду.

Лю-ю-ди, вы понимаете, что нужно человеку, которому скоро стукнет четырнадцать?

Только не городите мне про здоровье (можете мое забрать!), и не верещите про «хороших друзей» (мне и Филимона хватит, если что); не заикайтесь о «призвании», «цели» – и тому подобной ахинее: у меня целый склад подобного барахла (Родитель№ 1 постаралась, понатыкав везде стикеры-мотиваторы.)

Прежде всего, человеку нужен дом. Пусть даже одна комната, согласен (вон Петька Черноухов, который живет над нами, снимает у бабы Ули – и ничего…). Своя комната, свое окно; свой вид за этим окном. Свой стол. Свой диван. Свой гардероб – пусть это даже наша огромная трехстворчатая дура, которую мне приходится делить с Филимоном.

Главное, чтоб это все было только МОИМ и – никакой Машки! Только представить, как она трещит здесь с утра до вечера со своей Кэтрин…Но приходится мирится: по пятницам у нас виртуальные свидания с предками. И где накрывается парадный стол?

А теперь представьте, что это ритуальное действо происходит в реале!.. «Утопись!», как говорит Леха.

Приезжают они раз в год – и занимают Машкину комнату. А куды – «дитя»?.. А дитя – ко мне, в «детскую». Хороша «детская»: одной кобыле – семнадцать, а другому бугаю – паспорт получать. Смех один…

И на кухне – не разбежишься. И чуланчика нет. И балкон – первому этажу не полагается. Ну вот скажите: чего им не сидится там, в своих тропиках? Один перелет чего стоит!..Сидели бы там в джунглях да зарабатывали без передыху (да не на обмен с расширением, а на СВОЮ СОБСТВЕННУЮ КВАРТИРУ). Нам и с Машкой и здесь – неплохо не плохо.

Мать у нас – «потрясающая» (это Седая Дама мне уши проела). В редкие приезды (когда она за шкирку вытаскивает семью погулять), с ней бежит здороваться полгорода. А потом еще отходят, счастливы встречей, и оглядываются, ручками машут, на айфоны снимают… «Сама Гренадер с семьей на фоне роддома!».

Вот оно – счастье.

Папа (когда он был еще ПАПОЙ) сказал однажды (ну – это когда поздние гости ушли, а дяде Жоре «постелили» на кухне)), что Гренадер – вовсе не его «эстетический идеал». Впервые он ее встретил в морге (зашибись, как романтично!). Его, тогда молодого хирурга, попросили «подучится» у часто болевшего патологоанатома». Все были семейные, сынок…». Вот он и подучился. Освоился. Даже понравилось: он был независим, имел кабинет. (Вот тут я его понимаю.)

У какого интерна отдельный кабинет? А он в нем сидел и чай пил, между походами в секционку. А еще он отпустил бородку. И как-то совсем оборзел: пошел на танцы в Клуб Медработников. И стоял там, как дурак. Медсестрички пырскали от него. «Морг, господа, не дамский салон…» Сразу и не отмоешься! Он дожил до белого танца (вальс Грибоедова: что эти предки себе позволяли?) – и ждал, ждал… А они, эти накрашенные медички, все бегали и бегали подальше от него. В ту роковую ночь он вернулся с развлечений не в общагу, а к тем, кто никогда не обидит, да-да, к своим покойникам. Он перещеголял даже своего «учителя»: «съел» весь положенный для охраны его здоровья спирт – и утром, ничего не соображая, двинулся навстречу своей судьбе.

Давно и упорно стучали в дверь. Словно мертвецы ломились…

– Дверь там, сынок, низенькая: сам голову нагибал. Еле открыл, да…А тут, представь себе, АНГЕЛ небесный, уже в фате. И голос – откуда-то сверху. Даже не голос, а – глас: «Где вы, я вас не вижу-у!»

Еще б она меня видела!

Я сам в ее грудь уперся. В смысле – в бюст. Да, тут бюст больше подходит… Сам то я – еще вчерашний по состоянию души и тела, а тут – заиграла музыка!.. Ну кому, глядя на Гренадера, придет в голову мысль, что у нее «в рингтонах» – вальс того самого Грибоедова, а?.. Тогда еще мобильные телефоны стоили ужасно дорого: я, например, купить не мог.

Но я не растерялся. Нет. я быстро посунул руку туда, где, по моим профессиональным понятиям, была ее талия. Еще я успел сказать: – С удовольствием, мадам!

И мы закружились в танце. Она только слегка обиделась за «мадам», а так все было вполне пристойно. Это было «прекрасное мгновенье», сынок!

Оказалось, что это – новенькая сестра-акушерка. Что она одна привезла на каталке жертву домашнего аборта, которую всю ночь спасали… Потом-то я ее разглядел, твою мамочку. Здоровался, как честный человек. Но, в отличие от меня, Судьба всегда режет по живому. Все решил пожар…

Тут старик мой замолчал, а я умоляюще глядел на него: ну папа, ну – пожалуйста: мужской разговор! И он повелся.

– Горела общага, сынок, горела общага…Как в таких случаях? Кто кричит, кто стучит, кто уже лезет на подоконник, да…Мы двое: я и Жорка-терапевт. Зима; окна забиты намертво, плаваем в дыму. Дверь уже в комнату выдувается…Жорка в простыню закутался, графин на себя опрокинул – и под кровать. А я обмотал руку полотенцем – и дергал подлую дверь. Выбить ее можно было только снаружи. Вот так он и случилось.

Дверь выбили, а меня схватили. Меня вынесли, как добычу – насмерть передавив грудную клетку. И бросили на холодный асфальт. И тут я сделал последнюю попытку перемудрить Судьбу!

Я закричал: – Филимон! Филимо-он! – Закричал я.

– Где Филимон? – Рявкнули над ухом по-солдатски. Или по-гренадерски, это кому как.

– У окошка слева – Филимон. Это все, что у меня есть.

Папа вздохнул (непростая эта штука – молодость.)

– До сих пор не пойму, почему я тогда вцепился в давно окостеневшего Филимона! Ведь под кроватью задыхался живой полнокровный коллега…Но в панике мы – бессмертны! Да будет вам доподлинно известно, юноша, никто не верит в смерть – до последней секундочки! А вот о спасении имущества – заботятся.

– Мамка вынесла Филимона? – Я был просто в восхищении. – А Жорку, то есть дядю Георгия, кто спасал?

– Ему не повезло, – сообщил отец загробным голосом. – Пожарные вытащили. А мне…Мне пришлось расплачиваться. За ее мужество, за спасенный экспонат…За все, сынок. – И он подвинул к себе что-т недопитое.

Ну все! Пора сваливать: пьяные отцы – это скучно.

Так и прижился у нас бравый скелет. Папашке он напоминал святые годы учебы, мамуле – ее нежданное счастье. Прописали Филю в большом трехстворчатом шкафу (подарок деревенской родни со стороны матери); справили ему гардероб и, под каждый костюмчик, отдельную биографию. Сначала в ход шел только старый морской китель в компании с бескозыркой: потом уже Филимоша стал щеголем.

По негласному договору все новые друзья дома знакомились с нашим верным соседом Филей. Всякое, конечно, случалось…Особенно вечером, когда мы с Машкой выключали свет и просили нового гостя «выпустить котенка из шкафа». А тут еще Дядя Жора достал нам фосфору, вообще – финиш! Машка только успевала сигать за кавалерами в окно: собирать трофеи. Зато головных уборов у Филимона – шляпный секонд-хенд можно открыть.

Знаю, что вы подумали: и дети – полоумные и «куда родители смотрят»?..

А как вам это: перед очередной «Африкой «решил Родитель№ 2 устроить прощальный «сударик» с коллегами (солидные – все, на «мальчишник» пороху уже не хватает). Я, как и положено, ютился у Машки, в «детской»: моя комната была попросту оккупирована.

В разгар торжества (уже пели песни прошлого века: про «компас», «надежду»…) вдруг решили пригласить к столу и нас: «племя младое». И что мы узрели?.. Да Фильку при полном параде: белоснежный халатик (залитый кетчупом: Филя – ел?..), стетоскоп и вполне себе докторский колпачек, съехавший на одну глазницу. Челюсть раскинута «как море широко»: то же – певец!

На следующий день я уже въезжал в свои законные владения.

А вот Филя возвращался в свой шкаф без радости: то падал на меня, обнимаясь, то отстраненно погромыхивал костями… Сидя – такую махину не быстро пристроишь!

А Машка, как назло, застряла у подруги.

Петька и его собака

Больше всех возмущалась баба Уля, квартирная хозяйка Петьки: «В доме – детки, а лифт – один! Выйдут детки, а тут – здрасте! Квартирант завел собаку…Мотоцикла ему мало!»

– Хоть бы щеночек был, ладно! А тут: большая, черная, лохматая – гоцает по хате что твой страус. И – седой, паразит. А голодный – пожизненно: утром оладьи жарила, так сел у порожка – и без взятки не выпустил!

Общество под липой дружно всплескивало руками – и поплотней усаживалось на лавочке: все ждали «Баскервиля», как определила Мелания Сидоровна, самая культурная женщина нашего подъезда.

Пока дом страдал, Петька занялся дрессировкой. Установил бревно на детской площадке и нещадно гонял своего «пенсионера» по азам сторожевой и караульной. Особенно он старался, когда через площадку бочком пробирался Андрюша. Или из своей бесконечной машины вываливался его новый сосед, взявший в аренду почти весь второй этаж (кроме квартирки бабы Ули). Все его называли ББГ (Большой Белый Господин) и был он каким-то крупным постановщиком – одним из тех, которых город приглашал для проведения ежегодного карнавала.

ББГ любил встревать в споры. Вот и сейчас: перед самым входом в подъезд, затормозил. Огромный, в белой футболке с длинными рукавами, он словно вырастал на фоне окна – и подавался головой куда-то ввысь. А бедный Андрюшка и вовсе за ним пропал. Стал тенью на асфальте. Тогда я высунулся из окна – и увидел всего нового жильца. Вкруг его головы реял бронзовый ежик. Пижон. Он говорил, глядя сверху на лохматое Петькино приобретение:

– Какой ризеншнауцер, какой эрдель – прости господи, – терьер!? Дворняга бестолковая. И имя ему – Бобик!

Но вот здесь он ошибся. Я сам накануне подслушал…(Ничего плохого в этом не вижу: если есть распахнутые окна, будут и распахнутые души.)

(Кстати, стихов не пишу, не цепляйтесь.)

Так вот, Машка возлежала на моем шикарном подоконнике, а Черноухов учил собаку приносить газету. Поставил в центре двора, у самых качелей, нашу умную Меланию Сидоровну, а сам прятался за лавкой. По его сигналу старушка доставала из сумки газету и, подражая письмоноше Зине, тоненьким голоском приказывала растерянной собачьей морде: «Ну, че уставился? Бери прессу – и вперед! К хозяину бегом, чучело морское…».

И он принес! Принес эту газету…Машке! Она перегнулась – и забрала ее. Оба они неравнодушны к моей сестре: Петька и его собака.

Вечером он опять слонялся возле наших окон. Машка мечтательно глядела на закат: только что проводила Андрэ и ждала Катьку, чтобы посплетничать вдоволь.

– Не нравится мне ваша компания, – бубнил за стеной Черноухов. – Театр – это обман. Давай лучше возьмем пацана – и съездим в Заозерное, к маяку. Там тихо: все курортники на городских пляжах.

Машка раздражена (я чую это по голосу).

– Запомните, Петр. Во-первых, никакого Заозерного; во-вторых, с чего вы взяли, что его надо хватать и куда-то везти? Он – не на каталке, а на вполне себе приличном транспортном средстве с электромоторчиком. Хотя предпочитает механическую тягу…Но это – для развития рук. Он же пловец. Руки для него – все! И потом…

(Ага! Вот что ее действительно беспокоит…)

– Если театр – обман, то почему вы туда ходите?

– А я и не хожу! – Взбрыкивает Петька (ну не тянет он на солидного Петра). —

А Машку – несет:

– Обман со сцены – РОДНЕЕ, чем такой же с экрана?.. (И вдруг: глупым Катькиным голосом.) – Живой актер, живая сцена…Магия пустого зала. Ах!.. И руку пожать кумиру, да? Он – в рыцарских доспехах, прекрасный как Аполлон…Завтра он принесет мне цветы в костюме символа года…

– В «собачьем», что ли? – Оживляется Черноухов.

– Мама Андрея – костюмер в «Волшебном Очаге». А что касаемо собаки, так его лучшая роль, с вашего позволения, именно собака. Артемон, если вам это что-то говорит.

– А этот – Аполлон?

– А этот Аполлон – концертный номер. Всего лишь. «Ты – изо льда, моя Изольда! А я – твой преданный…». В общем – это вам не интересно.

– Цветы притащит в зубах. Понял.

…Но обманывали не только его (я заметил, что это – ужасно заразительная вещь.)

Была как раз пятница в тот вечер – и мы нежно обнимались с родителями по видео-звонку. Половина из нас была счастлива. Они что-то там радостно тарахтели, а я все глядел на нездешнее солнце, нездешние облака (плывущие к далекой полузаснеженной горе), а еще – на смуглых людей, которые стояли за плетеным заборчиком – и чему-то радовались, хлопая в ладоши. И я мучительно хотел – ТУДА, к ним, ко всем сразу.

…Однажды, во время внезапной краткосрочной побывки, Дрон Большое Ухо (еще из моих прозвищ) подслушал замечательную родительскую беседу.

– Мы сейчас в спокойной африканской стране, – настаивала мать вполголоса. – Мы бы могли забрать Даньку. Он бы так и учился дистанционно, а плавать мы бы возили его на океан. За девочкой приглядывали бы Миллеры: все-равно она там пасется…

Они думали, что я давно заснул в этой чертовой коляске.

А я – не заснул. Я сразу представил СВОЮ Африку – и жгучую, до любовного томления, жизнь. Настоящую жизнь: со всеми этими попугаями, бегемотами, орущими макаками. Ранчо на утренней заре – и целый табун, из которого я выберу себе жеребенка (уже проходил иппотерапию: это гораздо круче, чем плавание).

Я все это представил – и взвыл! Я ревел внутри себя. Потому что никто и никуда меня не возьмет.

И папа (вернее: Родитель№ 2) сказал:

– Мы сейчас хорошо укладываемся в кондиции. За ребенка – дополнительная плата. Зачем нам лишний расход?..Мы решили собирать деньги – или их тратить? Одна поездка к океану обойдется…

И я заткнул уши. Все остается прежним: «поняшка» – и прикрепленная к ней сестра (для ухода и кормления). Не будет мне Африки, ничего не будет…Сгиньте, ранчо и макаки. Прочь с моих глаз, бестолковая черная прислуга. Ноги же есть – ступайте куда-нибудь. Я не просто сын Лучших в Мире Родителей (об этом зудит Седая Дама); я – и сам лучший в мире Источник Экономии. Надеюсь, эти трудолюбивые люди купят вскоре искомую квартиру с большими потолками. И – подальше от нас.

Я знаю, о чем вы сейчас вздыхаете, ЛЮ-Ю-ДИ! Что я – злой, завистливый, неблагодарный. И у меня нет к ним жалости.

Вы правы. Нет.

Я ее УТОПИЛ.

Победитель местных дур: Леха Брасович Шампур

Однажды (это было еще до моей «спортивной карьеры») Седая Дама загнала меня в Уютный Переулок (на ее «супер-ракете» – это запросто: такие делают в Швейцарии и только по заказу). Седая Дама, значит, затиснула меня в этот Уютный, и я на своей тарахтелке никуда не скрылся. Да и не пытался, в общем.

Она подъехала на меня (да, да – «на меня», а не «ко мне») и так сдавила руку, что я понял сразу: слухи о том, что она в юности повредила спину на брусьях, будучи гимнасткой – это всего лишь слухи!.. Она точно занималась самым свирепым самбо.

А дальше она погнала волну: «Как это здорово – заниматься спортом!»

ЛЮ-Ю-ДИ, и вы ей верите?

Но в доме у нас мгновенно завелись журналы с качками и – сопутствующие им, пересуды о рекордах. Седая Дама не уставала в своих происках; она доставала всех – и однажды я с удивлением увидел себя уже сидящим на бортике нашего паралимпийского бассейна.

Долго ждали тренера. Пришел хмурый, малоразговорчивый дядька с лошадиной мордой.

– Сан Саныч, – буркнул он, примащиваясь рядом. – Савраскин.

Потом он накричал на мою мать («Что вы топчетесь? Выход – там!»).

Потом сунул мне в руки какую-то безобразную тяжелую харю (с табличкой на шее), после чего …просто СТРЯХНУЛ меня в воду.

Вот что он думал? Что я задергаюсь, нахлебаюсь, позову маму-Гренадера, наконец?..

А я – мальчик, живущий у моря.

Я паучком (в раскоряку) опустился на дно и уже здесь рассмотрел толком выданную мне образину. Это оказалась жаба из литой резины; и имя ей было «ЖАЛОСТЬ».

Потом я оглядел всю подводную коллекцию. «УПОРСТВО» – бобр еще тот; «СМЕЛОСТЬ» – вся Евпатория в этих таксах! – и дядю Крота с неизбежной лопатой, символизирующей ежедневный труд.

Взять я мог что-то одно. И я взял: кусок отвалившейся кафельной плитки.

– Ну ты и фрукт! – Сказал тренер, обозрев трофей. – Сколько тебе лет, засранцу?

Я понял, что церемониться он со мной не будет. Оно и к лучшему.