Лучший из невозможных миров. Философские тропинки к Абсолюту
- -
- 100%
- +
Серия «Российская академия»
© А. М. Винкельман, 2025
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2025
Предисловие
Мой первый научный руководитель однажды сказал мне: если в области философии ты случайно выразил то, что кто-то уже написал, можно только погладить себя по голове. Эту идею можно развить и сказать, что по голове вообще-то можно и постучать, можно еще побиться ей о стену или стол. Ни одна философская задача или ее решение не станут от этого ни больше, ни меньше. В философии, как сказал Фридрих Шеллинг, дух «трудится уже тысячелетия»[1], только все же, даже если истина достигнута, «каждому пришлось бы в себе самом отыскать и пройти весь путь к ней, с самого начала»[2].
Содержание этой книги многим уже известно или было известно. Однако у нее необычная для философского текста форма. Если в кантовской «Критике чистого разума» есть только главный герой – разум и его судьба, то в этой книге есть еще и несколько второстепенных. Главный герой – это читатель. В отличие от Канта, меня интересует не столько его разум, сколько душа, или, как ее называет Шеллинг, «внутреннее небо человека». Интрига текста в том, что главный герой еще не знает, что произойдет с главным героем: дойдет ли он до конца и изменится ли, как в гётевском романе воспитания, проходя этот путь. Второстепенных героев три. Их задача – повлиять на главного героя, показать ему различные перспективы на жизнь и мир. Самая важная из них – перспектива Абсолюта. Первый из героев – Фридрих Шеллинг, немецкий философ, всю жизнь отвечавший на главный вопрос: почему нечто, а не ничто? Вопреки представлению, что философия не дает однозначных ответов, Фридрих Шеллинг его все же сформулировал. Но то, как он это сделал, – и главный герой книги об этом скоро узнает – только показывает, что однозначных ответов много и с этим фактом придется смириться, а то и искать в нем вдохновение. Второй герой – странник Каспара Фридриха. Его путешествие туда и обратно, из платоновской пещеры на самые вершины гор, будет напоминать читателю, что истина всегда где-то посередине, а где середина – в пещере, в горах или на дороге, – мы не знаем. Если ответ и есть, то только у главного героя. Третий персонаж – это Рассказчик. Неизвестно, самый ли лучший, но единственный имеющийся у меня самой пример того, что занятия философией могут в прямом и переносном смысле спасти жизнь. Рассказчик много плачет и много смеется. Все не как у Спинозы, хотя она никогда не скажет вам ничего, что не поняла уже наверняка.
Как и жизнь, сложная и многослойная, эта книга имеет начало и конец. Как и в жизни, главный герой не запомнит ни то ни другое – он запомнит что-то свое. Хотя в каждом из фрагментов второстепенные герои отвечают за то, чтобы сюжет не развалился, всегда нужно помнить, что связать фрагменты – задача главного героя. Если это не получается, нужно просто идти дальше. Как и в жизни.
Эта книга не учит философии. Я скорее надеюсь, что главный герой чему-то разучится и станет смелее и свободнее. Я также не верю ни в то, что философии можно научить, ни в то, что есть такая философия, которая может изменить мир. Однако его могут изменить те, чей мир изменила философия. Ее я всегда буду определять как некоторую дистанцию, которою мы можем занять по отношению ко всему миру и описать ее. Название книги только на первый взгляд носит полемический характер. Когда-нибудь всем нам выпадет возможность убедить Лейбница в том, что он всего лишь забыл поставить частицу «не». Но можно ли ругать великого философа за опечатки? Книгу я посвящаю своему дедушке Александру.
Напутствие
Пока мир состоит из частей,Нам не ждать хороших вестейЗнаю, мало что раздражает так, как непрошенные советы или рекомендации, как читать работу в стиле Артура Шопенгауэра, но я все же не могу предложить этот текст без некоторого пояснения. Так как задача не разрешить для читателя какую-то философскую проблему, а скорее, во-первых, создать, во-вторых, предложить подходящий эпохе способ говорить об Абсолюте, нужно быть готовым к непривычному формату этого текста. При этом, как шелленгианец, я убеждена, что форма и содержание взаимно определяют друг друга. Поэтому то, что в этой книге есть и строгие пассажи, и шутки, и стихи, и истории, основанные на слезах, не случайность. Еще в ней могли бы быть формулы и уравнения, но так сложилось, что их почти нет (кроме одной). Это многообразие призвано показать разные перспективы на Абсолют и разные способы взаимодействия с ним. Поэтому даже если бы я смогла исполнить мечту Людвига Витгенштейна и написать трактат, состоящий целиком из шуток, то я не стала бы этого делать.
Хотя рассматривать Абсолют мы будем с самых разных сторон, главы все же выстроены в определенном порядке, и я постаралась пояснять все метафизические термины настолько последовательно, насколько возможно. Следуя Шеллингу, я использую термины «Абсолют» и «Безусловное» как синонимы, а там, где все же имеет место разница, поясняю это. Во всех строгих – или же академических – фрагментах я прилежно ссылаюсь на источники и указываю точную страницу по цитируемому изданию. Я проделала эту работу не для того, чтобы не выглядеть голословной, а с надеждой, что, если читателя заинтересует какая-либо мысль, он обратится к оригиналу. То же касается и нескольких авторских переводов, включенных в отдельные главы. Если русский перевод того или иного источника есть, я ссылаюсь на него прямо, если есть изменение – это будет указано в сноске, если русского перевода нет, я указываю страницу оригинального издания.
Начало и конец этой книги, предположительно, совпадают. Напоследок прошу читателя не совсем уж игнорировать сноски. Сама я едва ли всерьез занялась философией немецкого идеализма, если бы не сноски Фридриха Шеллинга.
Благодарности
Если что-то я забуду, вряд ли звезды примут нас.Роберт РождественскийМне очень повезло с семьей. Меня всегда поддерживает моя мама Татьяна; для меня она воплощение двух главных философских слов – «любовь» и «мудрость». Мой дядя Дмитрий не только подсказал мне название для этой сложносочиненной книги, много лет он учит меня смелости – и своим примером, и нашими разговорами о том, что даже по дороге размышления нужно идти до конца или не вступать на нее вовсе.
Мне очень повезло с моей академической семьей. Еще в Уфимской гимназии № 3 моя классная руководительница Альбина Левицкая сумела как-то дать мне увидеть, какой мир большой, и поверить, что мне есть куда идти, даже если я пока не знаю дороги. Я начала заниматься философией в Высшей школе экономики в Москве (2013–2017). Нигде в мире я не встретила такого блестящего образования, какое мне дали там. Особенно важными оказались курсы по логике и немецкому идеализму. Там же у меня появились и академические родители. Татьяна Рябушкина, Диана Гаспарян, Владимир Порус и Софья Данько, по меткому выражению самого Поруса, заразили меня философией. Сама бы я сказала, что они окружили меня такой редкой и вдохновляющей верой в свое дело, что я и сегодня думаю о них как о своей академической семье. Сейчас я работаю в совсем другом контексте, но и там вижу, как люди верят в силу фило- софии. Моя руководительница Манья Киснер (Manja Kisner) показала новую для меня перспективу того, как можно писать о философии, и я уверена, что она очень хорошо повлияла на всю мою нынешнюю и будущую работу.
Мне очень повезло с друзьями и близкими людьми. Но назову только тех, кто в последнее время имел непосредственное отношение к этой книге, хотя в Абсолюте останутся и неназванные имена, о которых тоже думаю с благодарностью. Полина Аронсон – человек, который изменил мою жизнь существенным образом. Благодаря Полине я в 2022 году узнала, что Абсолют не так уж молчалив и посылает нам тех, кто должен сказать что-то очень важное. Сьюзан Ниман (Susan Neiman) подтолкнула меня как к возращению в профессиональную философию, так и к написанию этой книги. Когда я думаю о ней, меня всегда посещает мысль, как удивительна жизнь и как неисповедимы – и исповедимы одновременно! – ее пути. Диана Хамис (Diana Khamis) прошла на моих глазах путь от специалиста по теории потенций Шеллинга до врача и мамы. Спасибо ей за то, что она помогает мне объединять физическое и метафизическое. Анастасия Копылова неизменно поражает и вдохновляет меня тем, что в таком маленьком и хрупком человеке может быть столько веры и силы. Я рада, что мы на связи с Матвеем Петровым – это всегда напоминает мне, что физики и философы могут найти общий язык и что мир един. Александр Малахов уже не раз поддержал мои философские занятия – без него было бы меньше музыки и радости. Маргарита Вегенер (Margarete Wegener) – одна из самых потрясающих женщин, которых я встретила на жизненном пути. У нее есть редкий дар делать человека светлее одним своим присутствием. Оксана Соколова не раз доставала меня с предпоследней границы перед «небытием» – так я узнала, что в мире и правда есть волшебники. Йорг Шульте (Jörg Schulte) – его безграничный внутренний свет и сильный ум уже много лет дают мне надежду и редчайшее счастье чувствовать себя дома в любом из возможных и невозможных миров, который день ото дня становится все больше и совершеннее.
Спасибо.
Лучший из невозможных миров
Все диалоги и персонажи реальны или станут реальны в будущем
Горы
Фридрих наконец-то поднялся на самую вершину. Вот он – Абсолют. Как странно, что Платон обнаружил начало философии в пещере. Но ведь это горы ближе всего к началу Универсума! Это горы уже почти коснулись Абсолюта. Почему Фалес считал, что все происходит из воды? Вода – неопределенность и нерешительность. Быть или не быть? Фридрих смотрит на горы и видит уже определившееся море. Словно волна дошла до своей высшей точки, застыла, успокоилась. Сейчас она движется тихо, незаметно, скрывая свое движение. На одну и ту же гору нельзя подняться дважды[3]. Когда поднимаешься в гору, чувствуешь, что занял дистанцию по отношению к миру. Не это ли и есть философия?
Философия
Философия дает конкретные и однозначные ответы на поставленные вопросы. Смириться нужно только с тем, что однозначных ответов много и противоречия тут нет. То, как эти ответы или дистанции по отношению к миру образуются, каковы их принципы, – это метафизические вопросы. В метафизике идет речь о самом фундаментальном: что вообще делает мир возможным и почему он есть. Это дистанция к миру с позиции Абсолюта. Однако то, что делает его возможным, должно быть вне его. В материальном мире я не могу быть одновременно и причиной, и частью внешнего мне процесса. Если я пишу текст – я его причина, но не его фактическая часть. Если я варю овсяную кашу – я ее причина, а не часть. Если я зову на баррикады – я причина, а не часть.
Заниматься метафизикой и не заниматься философией – все равно что идти на Эверест без снаряжения. Чтобы не свернуть шею и привыкнуть к другой концентрации кислорода, иногда лучше начать с размышления о какой-то философии, критически взглянуть на какую-то конкретную дистанцию. Философий много, философия может быть дурной, а может быть хорошей. Она может ответить на многие вопросы, но не обязательно на все. Метафизика же либо работает, либо нет.
Как
Бородатый мужчина ходил по Греции, думал и говорил. За ним ходили люди и громко думали. Поэтому тех, кто ходил за греческим философом Аристотелем, называли перипатетиками, то есть гуляющими. Иммануил был маленького роста и брал на прогулку трость. Прогулка начиналась в пять часов, каждый день без исключения.
Немецкий философ гулял, чтобы не думать. Когда гуляешь, циркуляция крови мешает последовательному мышлению, пишет он. Чтобы подумать, нужно остановиться. Аристотель, умеренно любимый Кантом, сказал, что «мышление – это остановка движения». Природа бесконечно движется, а если на секунду остановится – смерть. У человека все несколько иначе. Чтобы началась жизнь ума, нужно ненадолго остановиться.
Может быть, Канту понравилось бы ездить на поезде. Там движение и покой совпадают. Поезд движется, ты едешь, а все равно думаешь. Поезда часто останавливаются, опаздывают или не приезжают вовсе. Как и мысли.
Так как? Ходить или сидеть? Думать или не думать? Как заниматься философией? Студента философского факультета учат только читать. Это хороший, но не единственный способ заниматься философией. Другое как: с чего начинать читать философские тексты? Дурной вопрос. Нет никакого главного философского текста. Желающий попасть в мир идей пусть сначала сделает ревизию своей книжной полки и найдет философию в том, что уже прочел: подумает о какой-то позиции по отношению к миру и о том, что помогло ему остановиться. Пусть подумает, что мир не просто мог бы быть другим, а мог бы не быть вообще. Пусть тогда он спросит себя: какой главный принцип мира? Почему мир есть и без чего его нет? Какие его движущие силы? Философ скажет: ты теперь занимаешься онтологией, изучаешь системную настройку мира. Вот карта Средиземья, ведь все могло быть и так. Этим миром движет власть, почти как у Ницше. А почему власть? Как все началось? Читаем: «Был Эру, Единый, что в Арде зовется Илуватар; и первыми создал он Айнуров, Священных, что были плодом его дум; и они были с ним прежде, чем было создано что-либо другое. И он говорил с ними, предлагая им музыкальные темы; и они пели перед ним, и он радовался»[4]. А вот учебник по физике. Мир мог бы быть только таким. Так и остаться космосом или не случиться вообще. Первый шаг философа – представить, что все может быть другим. Первый шаг метафизика, специалиста по Абсолюту, – научиться видеть мир, которого могло бы и не быть вообще.
Язык
Согласно одной из самых распространенных версий появления мира, сначала было слово. Логос объединил космос и хаос, но он же разделил мир на перспективы. И все их пришлось как-то называть.
Помню, однажды моя коллега, преподаватель истории философии, очень ругалась на студентов. Мол, никак они не могут понять, что «человек – это мыслящий тростник». Почему же, говорит она, это не очевидно?
Паскаль сделал все, что мог. У философских и метафизических текстов сложный язык. При этом тексты метафизики даже проще, чем философские. Метафизика стремится описать то, что мы не можем воспринять непосредственно, то есть органами чувств. И в этом смысле ее язык не сложнее языка математики или физики. Только так уж сложилось, что вычислительных систем метафизики больше, чем математических. Существует только одно общее правило, по поводу которого есть согласие. Главные понятия метафизики – Абсолют, или, как его еще называют, безусловное, – нельзя описать словом: Безусловное невыразимо. То, почему мир есть, – это не слово. Слово – это то, как он есть.
Философские тексты сложные как раз потому, что они, во-первых, стремятся описать то, что есть, исходя при этом из некоторого метафизического основания реальности, во-вторых, они стремятся описать мир не в динамике, в движении. Но так как задача слов в языке – фиксировать процессы и называть объекты, философ всегда оказывается в филологическом затруднении. Ему всегда нужно найти способ все очень правильно назвать, а ведь все течет, все изменяется. Философы тревожны – они не работают с тем, что есть, или с тем, что случилось. Поэтому их всегда гложет чувство, что они чуть-чуть да опоздали. Если, конечно, они не занимаются Абсолютом. Он-то всегда тут.
Чемодан
В 2024 году я уже почти перестала испытывать паническую атаку от звука застегивания молнии рюкзака. Хотя, когда я собирала свой решительный, точнее разрешающий противоречия жизни, чемодан, страшно не было. Чемодан был черный, купленный на московском рынке под руководством опытной подруги. Надежный и простой. Хоть что-то в этой дороге должно быть надежным и простым.
По сравнению с клетчатой китайской сумкой, с которой я уехала из Уфы в Москву еще десять лет назад, чемодан выглядел убедительно. Я хорошо помню ту сумку. Она долго резала ладонь, хотя на железнодорожный вокзал вез ее дедушка Вова. Черный чемодан ничего не резал, но больно было изрядно.
Из всей своей философской библиотеки я взяла с собой пять книг. «Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах», «Генезис коперниканского мира», «Когда буду художником», «Хроники кенгуру», «Арендт – Андерс: переписка». Все они учили меня философии. Тому, что она везде, и тому, что она разная. Как поступить с остальным имуществом из мира вещей, я не понимала. С уверенностью в чемодан я положила только midi-клавиатуру. Если будет плохо, а плохо будет, если потеряю гармонию тут, так смогу быстро добраться до платоновской гармонии сфер.
Странно, что я не взяла ничего из чарующего меня Витгенштейна. С ним однажды приключился эпизод, который полезно знать путешественнику. Витгенштейн и Рассел спорили, можно ли быть уверенным, что в комнате нет носорога. Рассел утверждал, что в мире есть очевидные вещи: например, носорога в комнате, где проходит беседа, точно нет. Витгенштейн с этим не согласился. Да, «мир есть все, что происходит»[5], но это значит, что мир есть и то, что места не имеет. Все, что не произошло, тоже в некотором важном смысле произошло. Но в Абсолюте.
В согласии с этой идеей вышло так, что я взяла в чемодан и то, чего нет. Страхи. От них меня всегда здорово лечила книга Жозе Гомеса Феррейры «Чудесные приключения Жоана-Смельчака». Герой сказки входит в волшебный лес за стеной, на которой написано: «Тем, кто без страха бродит по жизни, вход воспрещен». А родом он из деревеньки Поплачь, А Затем Проглоти Свои Слезы. Жоан был и правда бесстрашен, но, так как он был совсем ребенок, страхов, что позади, у него почти не было. Мне же нужно было оставить прошлое позади так, чтобы не получился перевес. Страхи – самое темное, самое тяжелое, что мы несем, но взять их с собой удивительно легко.
Доехав до Германии, я поняла, что, оказывается, мелкие страхи можно распихать по карманам. Там они будут навязчиво звенеть и проситься наружу. Хорошо, что если долго идти, то карманы могут прохудиться, а страхи – выпасть на дорогу. Тогда мне говорят: «Девушка, вы, кажется, уронили!» А я испуганно мотаю головой и занимаю дистанцию.
Бытие
…мыслить и быть – не одно ли и то же?
<..>
Есть лишь «Быть», а Ничто – не есть: раздумай об этом!
Парменид«О природе»У каждой жизни – своя судьба, жизнь подвержена страданию и становлению. <..> Бытие становится ощутимым для себя лишь в становлении.
Фридрих Шеллинг«Философские исследования…»Операция начнется меньше чем через час. Лежу на больничной койке напротив операционной. Женщина в синем врачебном костюме спрашивает меня, как я себя чувствую[6].
– Нормально, спасибо.
– Кажется, вас что-то волнует.
– У меня раньше никогда еще не было общей анестезии. Я вообще-то больше всего волнуюсь из-за анестезии, не из-за операции.
– Так я же как раз ваш анестезиолог. Все будет хорошо, сегодня анестезия – это исключительно безопасно.
– Да. Я просто боюсь опыта полного небытия (non-being).
– Небытия? – спросила она растерянно. – Что вы имеете в виду? Вы же просто уснете.
– Но это же не сон? Я прочла, что общая анестезия вводит человека в совершенно бессознательное состояние (it will make you fully unconscious). А это вообще-то, может быть, и есть опыт полного небытия. Это ведь больше, чем сон или что-то такое.
– Я вас, кажется, не вполне понимаю. Что именно вы имеете в виду под небытием (non-being)?
– Ну, вот эта кровать… – Я коснулась холодной синей кромки. —…это объект, какая-то вещь. Я ее могу воспринять, измерить, перекрасить, даже уничтожить, наверное, можно было бы. Я ее мыслю – она есть. Это вещь в мире, она существует (it exists). Мы поэтому и говорим: она есть (it is). Если я прикасаюсь к холодному металлу, я чувствую бытие, оно есть, оно тут. Во сне же все иначе. Во сне мы только мыслим и воспроизводим то, что уже встретили в бытии. Бытие как бы дает нам строительные элементы для того, что мы потом увидим во сне. Как у Юма. Вы читали Юма?
– А вы кто по профессии?
– Философ.
– Хорошо, мы начнем через пару минут. Не волнуйтесь, у нас бытие под контролем.
——Молодой Шеллинг однажды заметил, что знаменитый вопрос Гамлета «Быть или не быть?» имел бы смысл, только если бы нам действительно были понятны альтернативы. Но, несмотря на то что философа с самого начала его пути учат проводить так называемые мысленные эксперименты, например представлять, что нечто могло было бы быть другим или не быть вообще, с небытием это не работает. Сколько ни «отбавляй» вещей из мира, в мышлении мы не можем продвинуться дальше того, что чего-то нет. Словно бы для того, чтобы отмотать назад бытие, человек всегда опоздал. В этом смысле Гамлет не выбирает одну из альтернатив, а ищет ответ на вопрос, решиться или не решиться на вариант, на самом-то деле неизвестный. С бытием ничего сделать уже нельзя. Ножки столов и стульев, о которые мы постоянно ударяемся, – малое об этом напоминание.
Еще в V веке до нашей эры самое содержательное, что вообще можно сказать о Бытии, уже было сказано Парменидом: «Бытие есть, а небытия и вовсе нет». Все остальное – важные, но скорее методологические рассуждения, как именно оно есть и насколько окончательно с ним можно разобраться. Философия на протяжении всей своей истории предлагала разные и всегда замечательно отражающие текущее положение дел в Бытии ответы. Платон, например, сформулировал различие между миром идей и миром вещей. Вещи в мире есть, но есть они только потому, что репрезентируют идеи. Идей в мире нет, но они дают формулы вещам, иначе говоря – некоторую схему существования вещи, пока она существует «тут». Аристотель постарался как-то более подробно описать переход от идеи к вещи и тем самым сказать, что думать об идеях в целом бесполезно, поскольку в мире мы все равно взаимодействуем только с вещами. Это сообщило наукам огромный импульс и зарядило энтузиазмом – теперь нужно всерьез заняться тем, как именно вещи в мире устроены и что позволяет нам с ними взаимодействовать. При этом само представление об идеях никуда не исчезло. Научным путем выяснилось, что мы действительно можем очень и очень много узнать о вещах; еще выяснилось, что мир состоит не только из вещей.
Как это часто бывает, пока Аристотель сознательно решал одну задачу, неожиданно разрешилась другая – та, которая и была по-настоящему важной. Пытаясь усмирить напряжение между идеей Гераклита о том, что все находится в никогда не прекращающемся движении (становлении), и утверждением Парменида, что Бытие есть – и точка, Аристотель обратил внимание вот на что: платоновские идеи есть, если они есть. Но между тем их может и не быть. Это значит, что Гераклита нужно уточнить. Если все движется, то где начало движения? Далее: раз все такое подвижное, как мы вообще мыслим вещи? Почему они не ускользают в тот же момент, в какой мы их воспринимаем? Впрочем, и Парменид слишком радикален: если все просто есть, то откуда оно возникает и почему все же движется, а потом возвращается в небытие?
Это напряжение удалось снять благодаря различению акта и потенции. Да, если быть с собой до конца честным, то мы не можем мыслить небытие, даже начало мыслить не получается – всегда остается навязчивая неуверенность: а вдруг это не самое начало? Потенции, которые «открыл» Аристотель, – это указание на способ помыслить о том, чего нет, но может быть. Совокупность всех потенций он назвал Беспредельное. Немецкие философы ту же самую идею потом обозначат как Абсолют, или Безусловное.
Эта гениальная догадка древнего грека одним махом осадила бы всех его предшественников, размышляющих о начале мира. Для человека, впервые открывшего что-то вроде «Собрания фрагментов древнегреческих философов», все эти рассуждения выглядят отпугивающе и неубедительно. Фалес, Анаксимандр, Анаксагор и прочие все время предлагали разные варианты: мир произошел из воды, огня, борьбы противоположностей, апейрона, пяти элементов и так далее. Теперь из этого принято с грустью заключать, что философия якобы не дает однозначных ответов, хотя это не так. Такое количество вариантов первого начала обусловлено лишь тем, что ответ никак нельзя проверить. Бытие же уже тут – назад ничего не отматывается. И напротив, идея потенции, которую предлагает Аристотель, не требует никакой проверки – только немного терпения. Потенция переходит в действительность (актуальность), если она есть.