Дом, который… Повесть

Одно Надя знает точно: Хромой Алибек руководит местной бандой. В основном в его банде шпана – пацаны от десяти до шестнадцати лет. Они часто устраивают уличные бои с такой же шпаной из других микрорайонов. Но многие говорят, что за Хромым Алибеком водятся делишки и почище. Катька уверена, что он «держит район» – так сказали ей братья. Что это значит, Надя не поняла, а Катька не дала вразумительного ответа.

Он живет в двадцать первом доме, который находится за полянкой. Надя иногда встречает его, когда гуляет с Томкой. Он не замечает ее, но ей после этих мимолетных встреч почему-то сильно не по себе.

Это человек неопределенного возраста, ему можно дать и восемнадцать лет, и все тридцать. Крошечного роста, он не только сильно хромает, но еще и какой-то кривой – его левое плечо немного выше правого. Лицо бледное и почти уродливое – маленький нос слегка приплюснут, тонкие губы стянуты в синюю ниточку, тяжелая треугольная нижняя челюсть резко выдается вперед. Прямые черные волосы отпущены до плеч. Он всегда одевается в черное и никогда не снимает темных очков.

Рядом с Алибеком высокая стройная блондинка. Подойдя к пятерке парней, Алибек и девушка останавливаются. Один из парней подходит к ним, жмет руку Алибеку, затем достает из заднего кармана сигареты, предлагает одну Алибеку и сам закуривает. Начинается эмоциональный разговор – парень с сигаретой размахивает руками, переходит с русского на казахский и обратно, и громко матерится. Алибек сохраняет ледяное спокойствие, отвечает негромко, мало, точно взвешивает каждое слово на весах. Раз или два он поворачивает голову в сторону шалаша, в котором лежат девочки.

Надя замирает, сердце ее бешено колотится. Рядом, ни живая, ни мертвая, съежилась Юлька.

– Пошли отсюда… – едва слышно шепчет ей, склонившись через Юльку, Вера.

– Нет, увидят… – таким же шепотом откликается Надя, – пусть в Дом зайдут или уйдут, тогда пойдем.

Как хорошо, что перед шалашом растут высоченные сорняки! Девочкам неплохо видно, что происходит возле Дома. А вот оттуда едва ли заметно, что в шалаше кто-то есть. Это немного успокаивает, но все равно на душе тревожно.

Кажется, Алибек и его товарищи, действительно, собираются войти в Дом. И Наде, несмотря на страх, даже любопытно становится: как-то Дом примет их? Не похоже, чтобы они его боялись – вон, как вальяжно ведут себя, смеются, плюются…

Наконец один из парней подходит к окну, подпрыгивает, подтягивается на руках и переваливается внутрь. Надя невольно ахает. Остальные следуют его примеру. Наконец на улице остаются только Хромой Алибек и блондинка. Он подводит ее к окну, откуда раскрытыми ладонями вверх высовываются чьи-то руки. Но девушке, по всему видать, страшно. Она вдруг как-то съеживается, деревенеет, пытается протестовать. Но Алибек говорит ей негромко пару слов, затем подсаживает ее в окно, и девушка исчезает во чреве Дома. Алибек докуривает сигарету, циркает слюной сквозь зубы и, несмотря на хромоту, ловко, точно кошка, тоже прыгает в черное окно.

– Пошли? – Спрашивает уже погромче также наблюдавшая за действом Вера.

– Щас, давай подождем еще пять сек, – говорит Надя. Голос ее звучит немного хрипло – видимо, потому что горло от страха сдавило. Проходит еще немного времени, но ничье лицо так и не показывается ни в одном из окон. Дом хранит зловещее молчание.

– Пошли! – Командует Надя, – Только быстро, и не шуметь! Юлька, давай руку… да не наступай же на ветки, слышно же там все! Быстро, валим на Шаляпина!

Стараясь двигаться бесшумно и быстро, то и дело оглядываясь, девочки минуют опасную территорию и, не оглядываясь на Дом, припускают бегом к АХБК, куда Надя вместе с бабушкой когда-то ходила на ИЗО, училась рисовать красками и тушью. Там сегодня, как и всегда по субботам и воскресеньям, людно. Оказавшись в толпе взрослых и детей, Надя успокаивается, но руку непривычно тихой сестренки выпускать не хочет. Она лежит в ее ладони, маленькая и беззащитная.

Во дворе АХБК шумит большой фонтан. Когда на город опускается слишком сильная жара, местная детвора плавает в нем вместе с головастиками. А за АХБК – Шаляпина… Надя с детства боится этой улицы. Движение здесь сумасшедшее – здесь и перекресток, и трамвайная линия, и автобусы с троллейбусами ходят один за другим, и машины шмычутся по обеим сторонам дороги, как ненормальные… Разумеется, играет роль и страшное воспоминание.

Как-то зимой они с мамой ехали на такси в детскую больницу. На одном из участков Шаляпина водитель вдруг притормозил. Сбавили скорость и другие машины. Надя, посмотрев из окна, увидела, как рядом с остановкой собираются люди, кричат… А на дороге лежит что-то бесформенное и страшное… Мама тогда резко вскрикнула и закрыла Наде глаза ладошкой. Но Надя все равно успела увидеть прилипший к асфальту и пытающийся взмыть в небо большой раздувшийся оранжевый «рыночный» пакет…

В другой раз, возвращаясь с мамой поздним вечером из гостей по той же улице, они увидели, как одиноким и торжественным факелом горит чья-то машина.

Одна через Шаляпина Надя никогда не переходит. Даже с мамой и бабушкой ей страшно. В школе все смеются, но она никак не может справиться с паникой, которая охватывает ее, когда она подходит к ревущему, неистовому Шаляпина.

***

– Куда теперь? – Спрашивает Вера.

Надя вдруг чувствует сильную усталость. Да и Юлька, все еще вцепившаяся в ее руку, еле-еле переставляет ноги.

– Домой, наверное, – говорит она.

– Я тоже так думаю, – откликается Вера.

Почти до самого дома Наде кажется, что за ними кто-то идет. От одной только мысли, что вот сейчас из-за какого-нибудь угла или дерева покажется Хромой Алибек, к горлу подкатывает тошнота, сильно потеют ладошки. Успокаивается она только у своего подъезда. Попрощавшись с Верой, она поворачивается к Юльке и строго говорит:

– Дома никому ни слова.

– Почему? – Удивляется все еще немного напуганная Юлька.

– Нас гулять же не выпустят завтра, дурында! И мне влетит за то, что увела тебя так далеко.

– А, ну хорошо, не скажу! – Беспечно говорит Юлька.

Но Надя знает, что сестренка, у которой в одно ухо влетает, а в другое вылетает, может уже прямо сейчас проболтаться о приключении маме, и решает связать ее клятвой:

– Постой. Поклянись, что никому не скажешь.

– Клянусь, – большие карие Юлькины глаза мигом серьезнеют.

– Поклянись сердцем мамы!

– Клянусь сердцем мамы, что никому-никому не скажу, – торжественно и немного печально говорит Юлька.

Все, теперь точно не скажет. Они быстро поднимаются на свой этаж. Надино сердце тревожно колотится – ушли они утром, а сейчас, судя по угасающему солнцу, больше пяти. Набравшись смелости, она стучит в дверь. Открывает бабушка:

– Явилися? – Каким-то непонятным тоном спрашивает она, – а я уже искать вас хотела идти. Мать переживает…

Девочки молча разуваются, идут в ванну мыть руки. Темная тревога, кажется, передается и Юльке, она то и дело беспокойно посматривает на старшую сестру. Но ей-то чего переживать? Все шишки, как всегда, достанутся Наде.

Надя старается действовать как можно медленнее. Руки надо вымыть тщательно, и обязательно по локоть. И лицо тоже. И за Юлькой проследить, чтобы не набрызгала вокруг. Полотенчико нужно повесить ровно. Что же еще?..

Надя осматривается в поисках беспорядка, но, как назло, в ванной чисто и все лежит на своих местах. Юлька сначала в знак солидарности пыхтит рядом, но потом ей это надоедает, и она убегает в зал. Хорошо ей, она еще маленькая. У нее все просто…

Выйдя из ванной, она плетется в гостиную, пытаясь узнать по звукам доносящегося оттуда маминого голоса, насколько сильно она сердита. Благодаря дипломатическим усилиям Юльки, кажется, не очень. Но объясняться, учитывая статус старшей, все равно приходится.

– Где вы были? – Спрашивает мама. В ее голосе и тревога, и облегчение одновременно.

– Во дворе.

– А Юленька говорит, на «резинке».

У Нади холодеет внутри. Если Юлька проболталась, то все. Хотя, она же поклялась! Неужели ее мама теперь умрет?..

– Мы сперва во дворе в «Казаки-разбойники» играли, а потом на «резинку» пошли, – выкручивается Надя.

– Ой, врешь… – мамины глаза буквально впиваются в Надины, – небось, Катька вас опять куда-нибудь водила?

– Да нет же! – Она ничего не знает… Юлька не проболталась… Надя испытывает невероятное облегчение. – И я не вру. Просто мы в Казаков заигрались.

– А на «резинку» зачем ходили?

– А там у одной девочки новый крутой велик, а родители ей только там кататься разрешают, – удачно врет Надя и мама ей, кажется, верит.

– Идите ешьте. Там уже остыло все, наверное, подогрейте.

Только сейчас Надя понимает, что очень хочет есть. Юлька спрыгивает с диван-кровати и бежит на кухню. Там их ждет подогретое и разложенное по тарелкам пюре с сосисками.

– Ну, чай сами нальете, – устало говорит бабушка, – а я пойду лежать.

Наклоняясь над своей тарелкой, Надя тихо говорит сестренке:

– Молодец, что не проболталась.

Юлька краснеет от удовольствия:

– Ну, я же маминым сердцем поклялась, – важно говорит она и пожимает плечами, – если я скажу, то она умрет.

Пообедав и прибрав посуду, девочки идут в комнату, которая одновременно является и бабушкиной, и Надиной. Здесь стоит и бабушкин диван, и Надин рабочий стол, за которым она делает уроки. Бабушка лежит на спине с закрытыми глазами. Она не спит, но сестры все равно стараются ступать как можно тише и притворяют за собой дверь, чтобы бабушке не мешал работающий в гостиной телевизор. Юлька садится за рисование, Надя берет с полки книжку и удобно устраивается в кресле. Шторы в комнате задвинуты – бабушке мешает яркий солнечный свет.

– Сядь к окну, зрение испортишь, – раздается вдруг бабушкин голос, и углубившаяся в книгу Надя вздрагивает от неожиданности.

– Не испорчу, – бубнит она. Ей совсем не хочется слезать с кресла.

– Ослепнешь – будешь знать… Будешь как баба Тоня твоя… Ничерта не видит уже скока лет… – продолжает ворчать бабушка.

Надя не хочет спорить. Она только сильнее вжимается в кресло, точно ждет, что бабушка сейчас встанет и попытается вытащить ее оттуда. Но бабушка только вздыхает.

Вдруг раздается стук во входную дверь. Томка заливается звонким лаем, и направляющаяся на кухню мама открывает стучащему.

Надя прислушивается, стараясь проинтуичить, кто пришел. Точно не Корнеич – его гулкий бас она бы услышала. И точно не другие соседи – мама никогда не держит их на пороге, но обязательно приглашает войти. Тогда кто?.. В голове мелькает совсем уж безумная мысль: в Доме убили ту блондинку, а их троих там кто-то видел, и вот, пришел милиционер… Внутри все холодеет.

Но мама вскоре закрывает входную дверь, идет сперва на кухню, и только потом заглядывает к бабушке. Смотрит на Надю не строго, а скорее недоуменно.

– Кто приходил, мам? – Робко спрашивает Надя.

– Девочки со двора, – говорит она, – какая-то Аня. Принесла мне справку с работы своей мамы и резюме… Надя, ты зачем ей сказала, что я работаю на Мицубиси?!

Так вот оно что. Ну, сейчас ей точно влетит. А потом еще и во дворе все будут считать ее врушкой… Надя невольно съеживается, опускает голову:

– Так, просто…

– Что значит, «так, просто»? Объясни! Мне из-за тебя сейчас врать пришлось!

Бабушка открывает глаза, приподнимает голову и удивленно переводит взгляд с одной на другую. Юлька перестает рисовать, поворачивается на стуле и ждет развязки.

– Почему тебе из-за меня врать пришлось? – Едва ворочая от страха и стыда языком, выговаривает Надя.

– Да потому что я сказала этой Ане, что я, действительно, работала там, но только сегодня уволилась, а тебе об этом еще не сказала! – Восклицает мама.

Вот так мама… Надя чувствует, как ее заливает краска стыда.

– Прости, я… я так… больше… не буду… – едва слышно бормочет она.

Мама подходит ближе:

– Так почему ты наврала про Мицубиси? – В ее голосе больше удивления, чем гнева.

– Ну просто так… Мы играли, играли на «резинке», ну и вырвалось…

– Это у Ани этой крутой велик?

– Да…

– Понятно, – мама поджимает губы и выходит из комнаты. Вспомнив, что не сказала еще что-то, что-то самое главное, она оборачивается, – никогда, никогда больше не ври. Никому. Если бы я им сейчас сказала, что ни на каком Мицубиси я не работаю и не работала, вот что бы ты делала?

Вопрос повис в воздухе. Мама укоризненно смотрит на Надю, качает головой и закрывает за собой дверь.

9.

Когда Надя только-только пошла в первый класс, она как-то спросила у мамы:

– Мам, а ты при царе родилась?

Отсмеявшись, мама сказала:

– Твоя баба Катя родилась тогда, когда Ленин умер. А Ленин был после царя. А я родилась в 58-м, когда и Ленина, и Сталина уже и в помине не было.

Кто такой Ленин, Надя знала. В школе на уроке Родной Речи учительница читала им про то, как он, будучи в сибирской ссылке, ловко обманул «царских соглядатаев», ищущих какие-то запрещенные книги.

Рассказ был очень интересным. Домой Надя уходила, будучи по уши влюбленной в Ленина. В школьном холле они с Артуром, мальчиком, которого Надя знала еще с детского садика, остановились возле огромного бюста Вождя и долго, с благоговением рассматривали его профиль. По правде сказать, Ленин, изображенный на картинках, казался ей красивым и нравился больше бронзового, от которого так и веяло монументальным холодом, и находиться рядом с которым было почему-то жутковато. Но очарование образом брало свое. Придя домой, она от корки до корки пролистала учебник в поисках новых рассказов о Ленине, но их там, к сожалению, не было. И Надя решила хорошенько порасспрашивать о Ленине маму и бабушку, но для этого было нужно дождаться вечера – мама была на работе, а бабушка у Юльки в Аксае.

Первой пришла мама, а спустя полчаса приехала и бабушка. За ужином Надя, захлебываясь от восторга, пересказала им рассказ про Ленина и «царских соглядатаев».

– Вот умный Ленин, да же, мам? – Спросила она.

Мама, чье лицо во время рассказа сохраняло какое-то непонятное выражение, положила ложку на стол и, пристально глядя в глаза дочери, тщательно выговаривая каждое слово, сказала:

– Ленин был очень, очень плохим человеком.

Надя не поверила своим ушам. Недонесенная до рта ложка с супом так и зависла над тарелкой. Хлопая глазами, она ждала объяснений, но мама замолчала и вновь вернулась к своей тарелке.

Надя повернулась к бабушке, но выражение ее лица напугало ее, и незаданный вопрос так и повис в воздухе. В маленькой кухне воцарилась какая-то жуткая тишина, нарушаемая разве что стуком алюминиевых ложек по дну тарелок.

Молчание было нехорошим, густым. Несогласие с чем-то невысказанным чувствовалось во всем – в поджатых губах мамы, в шишковатой бабушкиной руке, держащей ложку, в нервном покачивании маминой ноги. В чем дело, Надя, как ни силилась, не могла понять. Точно уяснила она одно: мама с бабушкой за что-то рассердились на нее. Напуганная продолжительным молчанием взрослых, заранее пристыженная, Надя робко возразила:

– А… учительница говорит, что он был очень хорошим.

– Ленин был плохим человеком, – нажимая на каждое слово, повторила мама. Выдержав паузу, она продолжила, – он царя убил.

– Но учительница сказала…

– Неправду сказала учительница. – Отрывисто сказала мама и, поднявшись из-за стола, поставила тарелку в мойку. – Он убил царя вместе со всей его семьей. Включая мальчика, цесаревича. А он был чуть-чуть постарше тебя.

До сих пор молчавшая бабушка издала какой-то странный горловой звук. Надя, шокированная известием, что Ленин, добрый и хороший Ленин, оказывается, кого-то «убил», вздрогнула и покосилась на нее. Бабушка положила недоеденный хлеб рядом с тарелкой, и каким-то чужим, сдавленным голосом, произнесла:

– Ты зачем… ребенка против учителей настраиваешь?

– Я не настраиваю. – Сказала мама, – но хочу, чтобы ребенок знал правду.

– Какую еще тебе правду?

– Горькую, маменька! Нет, ну ты посмотри, а, какие уроды… – Ни к кому не обращаясь, возмутилась мама, – Союз уже год, как распался, а они до сих пор детям этим Лениным мозги пудрят… Надя, запомни… Что бы тебе ни говорили в школе, запомни, заруби себе на носу: Ленин был гадом, он не только всю семью царя убил, он еще и страну нашу разрушил. А из-за этого и наша семья пострадала.

Тут бабушка напугала Надю еще больше.

– Не смей! Трогать! Ленина! – Потрясая над головой руками, тонко закричала она. Ее глаза вдруг стали какими-то круглыми, изо рта на пол выпал кусочек картошки. Надя вжалась в спинку стула и испуганно переводила взгляд с одной на другую.

– Не пугай ребенка! – Строго сказала мама. – Наворотил дел твой Ленин, спасибо ему. Семьдесят лет расхлебываем, и еще столько же будем.

– Ленин все делал правильно. Все! – Категорично заявила бабушка.

– Ну да, как же… Землю крестьянам, заводы рабочим… Что ты получила? Ты, герой труда! Что ты получила?! Что он дал тебе, твой Ленин?

– Всё!

– Что «все» -то? Раскулачивание? Нищету и позор?!

– А иди ты у манду! – слезливо завопила, махнув на маму рукой, бабушка, – ниче ты не понимаешь! Не мне, так другим! Да, Ленин дал крестьянам землю! Не стало над ними этих кровопийц, панов этих косопузых!..

– А вместо «панов косопузых» появились председатели колхозов! – Повысила голос и мама, – не ты ли, маменька, проклинала все эти собрания? Не ты?!

– Та… иди ты!.. – Бабушка с грохотом бросила ложку в тарелку и вышла из кухни.

На кухне воцарилось молчание. Есть расхотелось. Глядя на свое смешное отражение в играющих и лопающихся в чае пузырьках, Надя задумалась. Почему мама с бабушкой поссорились из-за Ленина? Как мог этот симпатичный бородатый дяденька убить семью царя и разрушить «всю страну»? Почему в школьном учебнике ничего об этом не сказано? И кому ей следует верить – учительнице, или маме? Мама сказала, что учительница говорит неправду. Но разве такое может быть?! Неужели учителя тоже врут? А может быть, она просто не знает?

Допивая чай, Надя твердо решила завтра же подойти к Валентине Ивановне и спросить у нее, правда ли то, что сказала мама.

Точно услышав Надины мысли, мама сказала:

– Допивай чай и иди делать уроки. И про наш с бабой разговор никому в школе не говори, ладно?

– Почему? – Удивилась Надя, – а я хотела завтра у учительницы спросить, зачем она нам неправду сказала.

– Не надо, – мягко сказала мама, – ты просто знай