Обыденные вещи. Сто тысяч воскресений

Ты ёлку нарядишь

Как будто девицу на выданье,

Скажешь шутя: «Вот и выбрал себе я невесту».

Гору подарков в азарте предпраздничном выберешь,

Нужных, ненужных, забавных, смешных, неуместных.

Деревце – в лентах и бусах, в снежинках и пёрышках,

Я – в старом свитере, скучно дымлю папиросой,

Дни к окончанью несутся с явно завышенной скоростью,

В «лотосе» стыну, ты больше не ставишь вопросов

Ребром, ты честно привыкнуть стараешься

К моей неспособности к счастью,

К моей одержимости словом,

Не выдержишь долго, на сложном пути потеряешься —

Может быть, прежде, чем год назовёт себя новым.

Мне говорят: ты, говорят, потерпи

Это только чёрная, мол, полоса,

Аспирином мне тушат пожар внутри,

С тёплым пледом несутся меня спасать,

Предлагают стихирь, ашрам,

И на выбор – аллах, христос,

Лечат старый на сердце шрам,

И сбивают мой пульс под сто.

С козьим жиром дают молоко,

Греют с мятой душистый чай,

Посмотри, говорят, в окно,

Совсем скоро случится май,

Будет май и теплее дни,

Да и время ускорит бег,

Ты вот в зеркало, говорят, взгляни —

Кто белее и краше всех?

Ты пошей, говорят, наряд,

Разукрась, говорят, лицо,

Съезди к морю скорей, говорят,

Пофлиртуй и попей винцо.

Ты взбодрись, оживи, похудей,

Ты поверь, помечтай, полюби…

Много светлых ненужных дней

Про запас у меня впереди.

Альдонса стареет, дурнеет, толстеет

И пишет стихи.

А с нею стареет подаренный смирный дракон.

За ней обещали послать и к ней обещали прийти,

Придумали ей псевдоним,

Чтобы жизнь продолжалась как сон.

О ней напечатали в прессе тьму громких статей,

Её уверяли: «Любима. Умей только ждать»,

Лежал чемодан под кроватью

Не счесть сколько дней.

За ней обещали прийти и к ней обещали послать.

Назначена встреча была через тысячи лет,

Но ей говорили: «Повержено время. Придёт.

Заказан заранее в счастье плацкартный билет».

Мечталось: конечная станция, зной, Дон Кихот.

И он говорит, что безумно по ней тосковал,

И вот они скачут, смеясь, прямо в красный закат,

И ей посвящённый звучит в тишине мадригал,

И фыркает в такт, спотыкаясь, смешной Росинант.

И их ориентир – это громкое пение птиц,

И их проводник – это чистое пламя любви,

И в мире счастливее нет этих странных двоих,

И нет на пути больше мельниц больших ветряных…

…Альдонса дымит папиросой и любит бурбон,

Ночами изводит бумагу и море чернил,

Ночами она – Дульсинея, а жизнь – только сон,

В котором она подурнела и пишет стихи.

Разобран давно приготовленный впрок чемодан,

Не в пору все платья, и молью побиты меха,

Прошли времена всех Прекрасных возвышенных Дам,

Над рыцарством только смеются, пусть не без греха.

Подшивка историй и подвигов стала трухой,

Истлели все локоны, розы, счастливый билет…

Стал мифом печальный идальго чудак Дон Кихот.

Жива Дульсинея. Альдонсы давно уже нет.

…я жалуюсь тебе на непогоду,

На то, как по полгода

Сюда не доходят письма,

И надежда стекает по глади стекла.

Я пишу: «…ну а в целом,

Всё в призрачной норме. Зелёным абсентом

Здесь глушат печаль и невроз.

На праздники в гости

Никто никого не зовёт,

А общенье посредством

Бумажных корабликов – чудное средство

Поведать другу другу про злую судьбу.

Неясно – время стоит или мчится,

До бога когда-нибудь мы домолчимся —

Так думает местный колдун.

…Вчера ровно в два

По часам мой будильник

Напрочь сломался,

Уставший, бессильный,

Не выдержал такта дождя,

На часах было два, не ночи, не дня.

…Я как та Изабель, что в далёком Макондо

На дождь смотрит ночи и дни, ну а в комнате

Навеки застыл понедельник и март.

Неясно – время стоит или мчится,

Трудно сказать – ведь ничто не пылится,

И где-то поблизости длится война.

На ней умирают, о ней все забыли,

Как, впрочем, о том, что здесь счастливы были —

В крае смертей и дождей.

Сон беспорядочен,

Явь – иллюзорна,

Звёзд не увидеть даже в подзорную,

И человек здесь – не мера вещей.

Здесь никакой не имеется меры,

Вопросы морали, эстетики, веры

Стали собранием мифов и снов.

…На обед у меня – лишь миндаль и конфеты,

Хочется пить, на исходе брикеты.

Мир здесь лишился основ.

Какие прогнозы?

Февраль и морозы.

А дальше? А дальше мы вряд

ли с нашей тоской и уныньем дотянем,

Ливень смывает черты и детали,

Темны предсказания карт.

…В планах у местных – постройка ковчега —

Места для радости, света, ночлега,

Грезят здесь вслух, наяву.

Если когда-нибудь это случится

(время – неясно, стоит или мчится) —

В будущей жизни, блаженной и чистой,

Я до тебя доплыву.

Чем отражаться в сотнях чужих глаз

В окне витрины отразишься, луже,

Хоть им твой взгляд и силуэт не нужен,

Как тишине – витиеватость фраз.

Принять свою непонятость и не-

увиденность другими, вероятно,

До боли сложно, и стираешь пятна

На зеркале, на сердце, на стекле.

Чужой кристальности добытчик и оплот,

Мой обречённый в счастье вероносец,

Тот, у кого мы молимся и просим,

Для нас воздушный приготовил флот.

От искажений, временных границ,

От всех невстреч, надежд и сожалений —

Не стать набором чьих-то впечатлений,

Понять ненастоящесть наших лиц.

Я хочу жить у моря, в краю зимних снов

Летом ночь неотлична свеченьем от дня,

Погружаться под воды своих катастроф,

Своих мнимых гордынь, как хрупка их броня…

В декабре у воды – малахитовый цвет,

Узость улиц велит прикасаться плечом

К незнакомым плечам, чьи движенья в ответ

Заставляют дышать часто и горячо.

Отдавать себя морю без лишних одежд,

Узнавать привкус соли на влажных губах,

Свою память, как первенца, свято беречь,

А потом отпустить поиграть на волнах,

Зная точно – умрёт, только имя своё

Нашептать глупым чайкам – срываясь на плач,

Протяжённостью гласных упорно его

Будут ветру подолгу они повторять.

На рассвете спускаться неровной тропой

И писать тебе письма на мокром песке,

Их уносит на дно безвозвратной волной,

До того как рисую я точку в конце.

Дождь шумит не снаружи, а где-то внутри

Солнце ночью медленно бредёт на восток.

Слёзы иссякнут недели, наверное, через три,

В душе оставляя солёный песок.

Подобно тому оставляет отлив

Задыхаться под небом влажные берега,

Тонкие вены как будто вскрыв

Заклятейшего врага.

Но там, где не плещется больше мысль,

По воле кого-то, чьё имя – Любовь,

Из сердца пустынной немой тишины

Прольются ручьи первородных слов.

Забрасываю удочку в себя

В надежде отыскать живую душу.

Но слышу только шорох сентября

И плеск воды, и я тяну наружу

Наживку из переплетённых слов,

Как мёдом, склеенных мелодией печали…

Тогда беру обрывок своих снов

Разрозненных и вывожу в начале

Листа, намокшего под утренним дождём,

Какое-то непознанное слово,

В нём бабочек и сердца трепет, в нём

Нет главного и нужного мне снова…

И я опять зачёркиваю день,

И голову в бессилии к коленям

Клоню – ещё одна ступень

На лестнице бездарных восхождений,

Как в сказке, вырастает, я стою

Растерянно и глубину отчаяния

Вдруг познаю, и что-то говорю —

Единственное – голосом молчания.

Последний предутренний сон промок

Ливень шумно вошёл в рассвет,

Я не дослушала, что говорил мне бог,

Но сохранила в душе первозданный свет.

Его я пытаюсь озвучить, но лгут слова,

Музыка лжёт, не знаю, с чего начать…