Фарфоровый птицелов

Лямур тужур

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда её совсем не ждёшь…

Нынче все чертыхаются по поводу того, что порции в ресторанах уменьшаются, а цены растут. Конечно, лучше бы всё было наоборот. Честно говоря, ещё недавно я тоже чертыхался, но сейчас перестал. Вот что со мной произошло.

Не знаю, доводилось ли вам бывать в дорогих ресторанах, а меня вот как-то занесло в такой. Ну, заказал вина и котлету с каким-то диковинным заморским названием. Приносят на большой раззолоченной тарелке нечто едва различимое. Суперделикатес, чёрт бы их батьку взял! Дай, думаю, съехидничаю. Подзываю официанта:

– Принесите микроскоп, да помощнее!

Представьте, этот тип взял и принёс! Микроскоп оказался просто великолепным, новеньким мощным и блестящим. Делать нечего, кладу сверкающим пинцетиком котлетку на предметное стеклышко, приникаю к окулярам. Боже мой! Огромная и таинственная страна открывается: горы, утёсы, ущелья и пропасти. Вот так котлетка! Подкручиваю колёсико, погружаюсь в иной, диковинный мир. Котлета, оказывается, полна жизнью. Жадно рассматриваю всё. Идут-бредут караваны по пустыням, в городах кипит торговля, корабли бороздят океаны. Вот по уединённой горной тропинке едет на ослике писаная красавица, везёт обед своему отцу-каменотёсу. И тут вижу я: подстерегают её в засаде два злобных негодяя. Что делать? Как мне её спасти? Нельзя медлить! Вот-вот эти здоровенные канальи набросятся на девушку. Нет, я не могу оставаться в стороне! Осторожно помещаю пинцет туда, в центр событий. Он огромнее и страшнее грозовой тучи! От меня требуются невероятная осторожность и точность. На лбу у меня выступил холодный пот, я весь напрягся, собрал воедино все свои способности и… р-раз! В самый критический момент, изловчившись, стряхиваю обоих негодяев в пропасть, не задев их несчастной жертвы. Девушка не верит своим глазам – спасена! Она, вся в слезах, падает на колени, лицо её обращено к небу, она что-то страстно говорит, и… глядит, глядит прямо в мои глаза. Прямо в мои глаза! Нет, конечно же, она не видит меня, видит только своё микроскопическое небо над своей микроскопической котлеткой. Ах, боже, до чего же она прелестна и до чего недосягаема! Увы, абсолютно недосягаема! Я даже не могу погладить её пшеничного цвета волосы. Какая жалость! Какая жалость!

Тут официант легонько хлопает меня по плечу: «Через 15 минут мы закрываемся».

Нет уж! Эту котлетку я не стану есть, лучше умру с голоду. Щедро расплачиваюсь, уношу свою драгоценность в маленьком бумажном пакетике. Дома я кладу её в шкатулочку из карельской берёзы на синий бархат. Сердце моё охвачено пожаром. Увидеть бы ещё хоть один-единственный раз прекрасную дочь каменотёса! Как она хороша! Как пронзили меня эти прекрасные глаза со слезинками на ресницах! Даже если проживу тысячу лет, её взгляд всегда будет со мной! Ни одной из наших кинозвёзд с ней не сравниться! Всё-всё-всё! Решено! Хватит прожигать жизнь, с завтрашнего дня откладываю деньги на самый лучший микроскоп.

Боже мой! А ведь я мог, ничего не разглядывая, проглотить там, в ресторане, свою порцию – страшно представить, что было бы! О ужас, ужас! О великий ужас!

Откуда взялась водка

…сей прокажающий настой, чьё свойство

глубоко враждебно нашей крови…

Всякий, кто когда-нибудь пробовал водку, уж конечно помнит, как дерёт глотку эта окаянная жидкость. Как же первый человек, который её получил, додумался её выпить? Как такое могло прийти в голову?!

А дело-то было вот как. Некий алхимик после долгих поисков яда для нужд инквизиции создал, наконец, нечто непревзойдённо омерзительное по вкусу и запаху. Он было порадовался успеху, но тут выяснилось, что его жена, сластолюбивая и недалёкая ленивица, уходит навсегда к здоровенному детине, владельцу колбасной лавки. А алхимик-то наш без этой ленивицы жизни себе не представляет. Попытки биться головой об стенку не приносят облегчения, и тогда он вспоминает про склянку с новым ядом. Прощается бедняга со своей неудавшейся жизнью, пишет записку и выпивает полреторты этой дряни. Он весь передёргивается, хватает воздух обожжённым ртом, падает на софу и ждёт смерти. Но смерть что-то медлит. И тут алхимик вдруг обнаруживает, что всё происходящее с ним, все его драмы, ахи и охи – такая чепуха! «Пускай себе эта дурища живёт с колбасником. Ха! Да только свистни я, ко мне штук двадцать таких прибежит!» Он встаёт и подходит к зеркалу необыкновенно твёрдой и решительной поступью, смахнув по дороге какую-то там треногу с какой-то там астролябией. В зеркале видит он гордого и решительного мужчину, бесподобного красавца. С таинственным, волнующим скрипом открывается дверь, и входит невзрачненькая служанка, убирающая у него по четвергам. «А ведь у этой крошки весьма недурственные очертания! Куда я смотрел раньше!» Самым чудесным образом служанке удаётся утешить нашего премудрого книгочея, и он засыпает мертвецким сном.

Утром же состояние его ужасно. Всего трясёт и на душе мерзко. В отчаянии выпивает он остатки зелья. И тут снова наступает полное примирение с жизнью. «Ага! А жидкость-то у нас получилась, прямо скажем, волшебная. Так-так-так! Наладим-ка мы её производство да пустим в продажу, то-то люди обрадуются!» И стал он неслыханно богатым человеком. Король пожаловал ему дворянство. Министры гордятся знакомством с ним. Беглянка-жена попыталась к нему вернуться, но поздно, куда ей! – её постылый пентюх обласкан теперь такими гуриями! «Кыш, кыш, колбасница!»

Вот так, благодаря непостоянству вздорной бабёнки завоевала мир воистину геополитическая жидкость, столько уж лет дивно преображающая жизнь стран и народов.

Мираж

Плотный ужин – диковинные сны.

Как-то приналёг я перед сном на куриную лапшу…

И приснилось мне…

Иду я по горячему песку. Вдали парит над пустыней сказочной красоты мираж. Удивительно, но я легко его достигаю. Роскошь неописуемая. Беседки. Фонтаны. Сады. Раболепные слуги, всячески старающиеся угодить:

– О, повелитель! Это вовсе не мираж. Это всё вам за ваши муки, за вашу жалкую, противную и бессмысленную жизнь. Вот посмотрите на озеро – в нём не какая-нибудь скучная пресная вода, это озеро самого лучшего французского вина! А остров видите? Он из разных сортов итальянского сыра. Вот на берегу лежат всякие смартфоны и айпады, вы можете с гостями развлекаться, швырять их в озеро – кто больше «блинчиков» напечёт. Дорожки в садах все вымощены ноутбуками – даже к туалетам, и все до одного – Apple! А вот эта большая чавкающая в грязи свинья – присмотритесь-ка, она вовсе не в грязи, а в паюсной икре! Так мы её откармливаем к вашему дню рождения. А вон, видите, даль синеет и яхта ваша красуется – самая большая в мире! Чтобы в Средиземном море могла развернуться, пришлось снести ко всем чертям Пелопоннес, Апеннинский полуостров, Сардинию, Корсику, Сицилию и прочую ерунду. Плавайте в своё удовольствие. Вот подвалы с колбасами и окороками. Вот гардеробные с любыми фирменными шмоточками. А вот тут, загляните-ка – тортики. А вот тут осетриночка. А вот…

– Спасибо! Спасибо! Большое вам спасибо! Куда мне столько!

– Как куда – наслаждаться! Вы же заслужили – такая муторная жизнь! Просите чего заблагорассудится – всё исполним.

– А знаете что? Вот бы мне сочинить какую-нибудь красивую-красивую песенку. Ну, как у Новеллы Матвеевой или у Булата Окуджавы, например. Чтобы все слушали и таяли, чтобы за сердце брала? Исполните эту мою просьбу. Пусть я сяду и сочиню, а? Вы ведь всё можете?

– Нет, к большому сожалению, как раз этого мы не можем. Этим только Бог распоряжается. Простите нас. Мы бы очень хотели, но нам это неподвластно! Никак!

Тут я заплакал и проснулся. Нет в жизни счастья. Ни наяву, ни во сне. Паршивая куриная лапша, никакого от неё толку!

Острый сюжет

Это одна из самых странных особенностей квантового мира: две частицы, даже находящиеся далеко друг от друга, могут быть «связаны» квантовыми связями. Когда две частицы связаны, измерение свойств одной частицы моментально даёт информацию о другой, независимо от расстояния между ними. Понятие связанности появилось ещё в статье, написанной Эйнштейном и двумя его коллегами в 1930-е годы, но эксперименты начали ставить только с конца 70-х годов. В октябре 2015 года физикам в Нидерландах удалось «связать» два электрона на расстоянии полутора километров друг от друга.

Молодой врач. Хороший специалист. Нескладен, угловат, очкаст, шевелюра беспорядочная. Сущий Кюхельбекер. Никак не женится. Не получается что-то. Все друзья переженились, а он всё живёт один в маленькой квартирке. Только и утешения – пианино. Когда-то окончил музыкальную школу. Репертуар невелик и незатейлив: «Сентиментальный вальс» и «Баркарола» Чайковского, «Серенада» Шуберта, ещё что-то там из Грига. Кисти его рук, надо отметить, – несомненная удача природы.

Проходят дни за днями. Однажды в автобусе рядом с ним на соседнем кресле оказалась юная особа, нежная и привлекательная настолько, что и самый отъявленный женоненавистник потерял бы голову. Вдобавок она ещё и улыбнулась. Улыбнулась ведь! Едва заметной, правда, улыбкой. «Пожар!.. Пожар!.. Заговорить?.. Боже, а что сказать?.. Сейчас заговорю… О чём? О чём?! О погоде, что ли? Остроумно!.. Спросить, сколько времени? Да, вот уж, действительно, достойно гения!.. Почти заговорил… Вот уже и рот раскрыл, но – нет, нет!.. Жутко как!.. Не смог… Тюфяк! Рохля! Великий Немой!».

Красавица вышла через три остановки, оставив в сердце занозу. Едет бедный Кюхельбекер, проклинает себя, думает: «И зачем я на свет родился, такой несуразный!» Дома ходил по комнате и подбирал для себя эпитеты пообиднее. В свирепом исполнении прозвучал в этот вечер «Сентиментальный вальс» – престиссимо! фортиссимо! крещендо!

Но, плохо ли, хорошо ли нам живётся, а понедельники, субботы, четверги бегут и бегут своей чередой. Сердце зализывает раны.

– Заходите, следующий! – и входит не кто-нибудь – та самая девушка из автобуса!

Кое-как удаётся справиться с собой. Как во сне расспросил, прослушал, выписал что-то. Обыкновенная простуда. Тут бы и завести разговор, но язык снова подлейшим образом предал его. Она прощается и уходит, затем неожиданно возвращается:

– Напишите, если не трудно, ваш телефон, вдруг мне станет хуже.

– Да, да, пожалуйста!

В каком взвинченном состоянии он остаётся! Что делать с руками, с ногами, что вообще делать с собой, с таким неизлечимым, отпетым дураком? А ещё врач!

Прошла неделя и – телефонный звонок. Это она. Что за голос! Такими голосами когда-то давным-давно в Эгейском море пели сирены. У неё плохое настроение. У неё ноябрь – нелюбимый месяц.

– Не презирайте меня… я, наверное, веду себя неподобающе… мне вдруг захотелось вас увидеть… простите, если я некстати!

– Кстати! Очень кстати! Вы не представляете, до чего кстати! Я уже иду, нет, бегу! Где вас искать?

Неисповедимы капризы судьбы. Через три дня они уже не могут друг без друга. И вот уже она (ОНА!) у него в квартире слушает его игру. Он неотразимо мил, куда девалась скованность! Она так хороша – нельзя оторвать глаз! С тротуара я хорошо вижу их – забыли задёрнуть шторы. Прохожие завидуют. Да и я тоже. Тут на улице дождь со снегом, темно и неуютно, ещё и ноги промокли. Смотрю на окно – ах, ну вот, догадались, наконец, со шторами. Что ж, мне надо идти своей дорогой…

Эффектная развязка? Конечно, конечно, а как же! Эти двое будут счастливы и будут счастливы долго – всю жизнь! Ни одно облачко никогда не омрачит их отношений. Такова моя воля. И никто не убедит меня в том, что сюжет вышел пресным. Острый, ещё какой острый!

Сентиментальный роман

в 2-х частях с прологом и эпилогом

Сентиментальность нынче всюду не ко двору – бродит по свету, как бездомная собачонка, мёрзнет и мокнет, никто её в дом не пускает. Стало жалко её, открыл дверь: «Входи, входи, собачка, тебя-то мне и не хватает. Поужинаем на пару?» Пока она гостила, родился под моим пером…

Вторая половина двадцатого века. Двухместное купе. Дальняя дорога. Ночь. Инженер лет тридцати пяти дремлет один в купе. Большая станция. Проводница собирается подсадить к нему молодую особу: «Я понимаю, не по правилам, но больше мест нет, а ей раненько выходить, вы вроде такой порядочный на вид, я за вами понаблюдала, уж вы меня не подведёте, а?»

– Да, конечно, конечно, не подведу, не беспокойтесь.

Не включая света, новая пассажирка юркнула, как мышь, на своё место, повозилась с сумкой, укрылась одеялом и принялась притворяться спящей. Два человека некоторое время делали вид, что спят, и в конце концов нечаянная попутчица произнесла: «Мне кажется, вы не спите, я тоже никак не усну».

Проговорили почти всю ночь. Легко и приятно было говорить. Бог весть о чём. Вперемешку обо всём. Даже и до стихов дошло. В темноте, под плавное покачивание вагона и монотонное постукивание колёс – «то-тут, то-там… то-там, то-тут» – оба постепенно почувствовали большое расположение друг к другу. Уснули далеко за полночь. Никто никакую проводницу не подвёл.

В 6:15 утра проводница, как и обещала, разбудила. Включили свет. Увидели друг друга и… не разочаровались. Напротив. Стало как-то грустно.

– Доброе утро! Вы, наверное, не выспались? Сердитесь на меня, что я такая болтунья?

– Что вы, нет, конечно!

– Спасибо, мне было так хорошо с вами разговаривать.

– И вам спасибо, жаль, что вы уже приехали. Очень жаль. Ну что ж, прощайте!

– Да, прощайте!.. Знаете что, мне сейчас кажется, будто я знаю вас уже давным-давно. Я, наверное, буду вас вспоминать, правда! Вы… Вы меня… как-то… притягиваете. Но… меня сейчас будет встречать мой… в общем… мой жених.

Неожиданно она заканчивает свои слова неловким поцелуем куда-то в его подбородок:

– Прощайте!

Тут ей пришлось отвернуться – соринка в глаз попала.

Поезд остановился. Рослый и статный жених встретил ночную пассажирку на перроне. Вагоны бесшумно тронулись и вскоре затянули своё: «то-тут, то-там… то-там, то-тут, то-тут, то-там… то-там, то-тут».

У царя Соломона на кольце было написано, будто всё проходит. Не всё. Что-то всё-таки остаётся. Остаётся что-то.

Счастливый конец

Господь сжалился над моей мамой и убил её своим небесным электричеством.

Пасмурный день. Хандра. Бесцельная прогулка. Из подъезда старого двухэтажного дома вышла потрёпанного вида женщина, увидела меня и попросила: «Выручите, пожалуйста! Мне нужно купить спирт в аптеке, – мучаюсь с похмелья. Мне здесь уже не отпускают, помогите». Покупаю и отдаю ей три флакончика. Благодарит и уходит. Не оборачивается. Иду-бреду дальше. Сильно потемнело, ветер прошумел в верхушках деревьев – похоже, гроза надвигается. Надо поворачивать домой. Поворачиваю, иду, пою себе под нос: «Отойди, не гляди…» – привязался романс с утра и всё вертится, вертится в голове. Хандра…

Ну, нет, стоп, хватит! Как нудно, сдохнуть можно! Нет, не так всё будет…

Пасмурный день. Хандра. Бесцельная прогулка. Из подъезда старого двухэтажного дома вышла молодая женщина. На ней серые брюки и серая же майка. Притом и волосы у неё серые, и глаза, да и лицо тоже. Где-то под теменем прозвучало: «Этюд в серых тонах». И тут этот «этюд» подходит и обращается: «Выручите, пожалуйста! Мне нужно купить спирт в аптеке, – мучаюсь с похмелья. Сама я уже стесняюсь. Не сочтите за труд, помогите».

Смотрю: глаза несчастные. Иду и покупаю три флакончика. Берёт и уходит. Оборачивается:

– Вы ведь, кажется, порядочный человек?

– Очень может быть.

– Побудьте со мной немного, меня здорово трясёт.

Квартира обставлена старой, тёмного дерева, мебелью. Плотные портьеры. Вазы и статуэтки. Корешки книг за стеклом. Мягкий свет допотопного абажура. Пианино. Круглый стол с вишневой скатертью – нехитрые декорации чужой, параллельно с тобой живущей жизни.

– Вы будете?

– Нет-нет, спасибо!

В хрустальный стакан наливает немного спирта, разбавляет водой и пьёт. Не морщится.

– Спасибо, вы меня спасли.

Серая краска на её лице постепенно уступает место бледно-розовой.

– Прекрасное лекарство, что бы я без него делала!

– У вас что-то обрушилось в жизни?

– Да, так, кое-что… кое-что… А именно – всё!

– Так всегда кажется в первое, самое опасное время. Постепенно выкарабкаетесь: «Виски в ладонях сжаты – жизнь разожмёт».

– Конечно, разожмёт. Ещё как разожмёт! Боюсь только, «покуда травка подрастёт, лошадка с голоду помрёт».

– Как хорошо, что всё уже было сказано до нас, можно говорить одними цитатами.

– Да вы, похоже, книгочей?

– Так, с краешку. Самую малость.

– А я вот – не с краешку. Сколько себя помню, всё витала в облаках под впечатлением от последней книжки. Идиотка! Бюст, талия бёдра, – вот на чём всё держится. Ничего, если я ещё немножко себе налью?

– Смотрите, как бы не стало чересчур хорошо.

– Не станет, у меня кой-какой опыт. (Повторяет процедуру со спиртом.) Ну вот, теперь в самый раз. Какое волшебное чувство! Армия-освободительница вошла в город. Ликующий народ высыпал на улицы. Воздушные поцелуи, чепчики, фанфары. Благодарю вас, вы поступили благородно. Я, наверное, оторвала вас от важных дел? У вас внешность положительного и занятого человека. Вы не злитесь на меня?

– Ни капли, я прогуливался без всякой цели. Не знал, как убить время.

– Скажу честно, ваше присутствие меня поддерживает. Побудьте ещё не в службу, а в дружбу. Мне лучше оттого, что вы тут дышите рядом. Продолжайте дышать, если не трудно.

– Спасибо, я подышу, раз вы просите.

– Только не презирайте меня, ради бога. У меня нет ни кошки, ни собаки. Ни канарейки. Ну, разве что парочка мух. В общем, одна только я у себя и есть. Невелика радость. С утра до вечера всюду натыкаешься на себя и только на себя. Кому хочешь, надоест. А тут вы – чужое загадочное существо со своей персональной биографией. У вас ведь есть, наверное, биография?

– Да нет, что вы! Какая у меня биография? Так, ерунда какая-то! Биография – это у натур утончённых, возвышенных. А нам, простым людям, не до всяких там биографий.

– Уж и пошутить нельзя. А ведь вы, наверно, не простой человек, какой-нибудь, наверное, большой начальник?

– Ну, хорошо, хорошо, если вам так хочется, признаюсь, да, я большой начальник – Председатель земного шара.

– Уж не Хлебников ли Велимир?

– Хлебникова, как вы знаете, давно уже нет, вот я взял да и занял эту вакансию. Зовут меня немного по-другому.

– Я должна угадать?

– Меня зовут Всеволод Илларионович.

– А меня Ксения Юрьевна. Рада познакомиться. Можно, я попотчую вас чаем, Всеволод Илларионович?

– Отчего же нет, Ксения Юрьевна?

Чай оказался неплох и подан в красивых чашках.

– Всё же, простите меня, что такое у вас обрушилось?

– Боюсь рассказывать. Когда-то я вычитала у Гонкуров историю о старушке в дилижансе. Эта бедная старушка под дождичком вверху на империале всё перечисляла и перечисляла случайным спутникам свои несчастья. Сначала все вздыхали и сочувствовали, но когда 7-й или 8-й её сын то ли утонул, то ли свалился с крыши, никто уже не мог удержаться от хохота. Боюсь, если я сейчас примусь за свои злоключения, как бы и с вами не приключилось чего-нибудь, как с этими пассажирами.

– Обещаю, буду держаться изо всех сил.

– Ну, тогда держитесь… Даже не знаю, как начать. Ну вот. До недавних пор меня можно было считать любимицей судьбы. У родителей моих я была единственной и ненаглядной дочкой, меня и английскому выучили, и на фортепьяно бренчать, и к книгам хорошим приучили. Они жили мной, а я – ими. У нас был тёплый и уютный мирок. А мирок для человека не менее, а может быть, и более важен, чем целый мир, по крайней мере, для меня это так, я, понимаете ли, очень домашнее существо.

И вот родителей не стало. Уже больше двух лет. Так пусто без них! Нет, нет, не вымучивайте всех тех слов, которые в таких случаях обрушивают на человека доброжелательные утешители, – не помогает. Так случилось, что после их гибели в автокатастрофе я потеряла аппетит не только к жизни, но и к еде, превратилась в щепку, в привидение, в уродину. И тут мой близкий друг, с которым я дружила с 9-го класса, как-то так постепенно охладевает ко мне и в один совсем не прекрасный день уходит от меня. Это породило во мне какую-то злую радость: чем хуже – тем лучше! Я бросила институт, растеряла подруг. Чтобы ноги не протянуть, стала давать уроки музыки и английского. Понемногу как-то опомнилась. Даже есть стала. Но жила механически, перетекала из одного дня в другой. Как амёба. Без смысла. Без мыслей. Тупо.

И вот еду я как-то в автобусе, и вдруг к ногам моим падает бумажник. Высокий, хорошо одетый мужчина средних лет что-то там в своих карманах искал, рылся и нечаянно этот бумажник уронил. Я поднимаю и подаю. Странный толчок в сердце. Он благодарит, а потом выходит вместе со мной на моей остановке. Как-то легко вдруг познакомились. Стали встречаться. Он оказался ярким, незаурядным человеком. Я и не заметила, как он стал смыслом моего существования. Не буду надоедать вам подробностями – ужасная скука, наверное, слушать про чужое счастье. Мы, без всяких преувеличений, были счастливы. Даже не верилось, что всё это наяву. Но у жизни всегда найдётся какой-нибудь сюрприз для не в меру счастливых, по её мнению, людей.

У моего нового друга (он оказался вдовцом) был сын 16 лет, а 16 лет – это труднейший возраст, когда на всё смотрят как бы через сильное увеличительное стекло. Всё у них там, в сознании, гипертрофировано. И вот сын этот именно со всей своей гипертрофированностью влюбляется в меня. Признаётся мне в любви и ждёт решения своей судьбы. Хуже и страшнее этого я ничего и придумать бы не смогла. Что было делать? Я постаралась ему объяснить всю невозможность такого союза, утешала его, говорила всё, что в таких случаях говорят. Он был очень бледен и кивал, соглашался со мной во всём. Я успокоилась. Кончилось же тем, что он сделал неудачную попытку самоубийства. Попал в больницу. Всё у нас расстроилось. Мы расстались. Друг мой с сыном уехали в другой город. А я сижу по вечерам, пью разбавленный спирт и любуюсь своим разбитым корытом.

Вот, собственно, и вся моя повесть. Я очень вам благодарна. Вы на редкость терпеливы. С вашего позволения, я себе ещё немного налью. (Повторяются манипуляции со спиртом и водой.) Простите меня. Я вас, кажется, погрузила в элегическое настроение? Конечно, я не имела права так щедро делиться с вами своими «болячками». Если вы не спешите, давайте я вам, может быть, поиграю. Что вы любите?

– Сыграйте какой-нибудь романс, ну, например… например… ну, «Отойди, не гляди». Хоть он и для женского голоса, я люблю его петь себе под нос.

– Так вы, может быть, сейчас и споёте?

– А что, пожалуй, но только я для храбрости отведаю немного вашего спирта, можно?

– Да на здоровье!

Отведал, похвалил. Попробовал петь. Вышло не очень.

– Простите, вы темпа совсем не придерживаетесь, никак не подстроюсь. Ещё раз, только не торопитесь, ну: «Отойди, не гляди…» Уже лучше, хорошо. Нет, нет, вы не безнадёжны. Ещё что-нибудь?

– Да, может быть, «Он говорил мне: “Будь ты моею”»?

– Это ведь тоже не для мужского голоса.

– Сам не знаю, почему у меня так выходит. Это очень плохо?

– Это возмутительно! Просто импоси́бль, месье! Однако рискнём, мы ведь здесь одни.

Исполнение моё, конечно, никудышнее. Она смеётся. Я выкручиваюсь:

– Напрасно смеётесь! Знаете, откуда у меня это великолепное бельканто? Рос я в небольшом городишке, и на окраине у нас, в лугах, паслись многочисленные ишаки. Слышали бы вы, какие они устраивают концерты! Каждый ишак – ходячая иерихонская труба. Мальчиком я очень им завидовал, ведь для певца самое главное – громкий голос. Я ходил в луга и терпеливо брал у этих ишачков уроки. Постепенно я превзошёл в пении своих учителей. Все мне это говорили: и товарищи, и родители. Ишаки, говорят, бледнеют от зависти, когда ты поёшь. Так что вам невероятно повезло, давайте-ка я для вас исполню арию Каварадосси, а?

– Ой, нет, только не это. Боюсь, соседи не оценят. Это бы вам лучше там, в лугах.

На улице вдруг потемнело, прогремел сильный гром, сверкнула молния.

– Вот это да! Похоже, небесам тоже не по вкусу мои фиоритуры! Всё-всё-всё, больше не пою. Потерплю. Когда грохочут пушки, музы молчат.

Ливень разразился поистине тропический. От одного края неба до другого прокатывается неправдоподобной мощи гром, яростные молнии озаряют всё противоестественным, театральным каким-то светом.