Красный бубен

Ужасное происшествие на картофельном поле

Купола в России кроют чистым золотом…

Владимир Высоцкий1

Петька Углов собрался ночью на рыбалку.

Еще с вечера он прикормил карасей отрубями и надеялся на хороший клев.

Петька вытащил из-за печки четверть самогона, налил стакан мутной жижи, выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, надел сапоги, взял удочку, ведро, банку с опарышами и пошел к двери.

Но у двери остановился и вернулся – налить еще.

Он положил на пол удочку, поставил ведро, кинул в него банку с опарышами, вытащил из-за печки четверть, налил стакан, выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, поднял с пола удочку, подцепил ведро и пошел к двери.

В ведре гремела банка.

Взявшись за ручку, Петька замер, а потом повернулся на каблуках и пошел обратно.

Поставил ведро под стол, прислонил удочку к стенке, достал из-за печки четверть, налил, выпил, понюхал огурец, убрал бутылку на место, взял удочку и пошел к двери.

Но рядом с дверью понял, что в руке чего-то не хватает.

Не хватало ведра.

Петька в третий раз пошел обратно.

Поставил удочку, нагнулся, выдвинул из-под стола ведро на видное место, достал четверть, налил стакан, выпил, взял ведро и закинул на плечо удочку.

Крючок отцепился от удилища и зацепился за телогрейку на стуле.

Петька пошел к двери, но что-то удерживало его и не давало идти на рыбалку.

Углов напряг спину и, упираясь посильнее пятками в пол, все-таки пошел вперед, потому что не привык, когда ему не дают сделать того, что он задумал.

Он вольная птица, сам себе голова, кормится со своего огорода – и нечего его задерживать!

Что-то за спиной не выдержало его напора и потащилось за ним.

Идти было нелегко.

– Отъебись, говно! – сказал Петька невидимой силе.

Это не помогло.

Петька напрягся и рванулся со всей силы.

Леска лопнула, и Петька полетел в дверь.

Его сначала стукнуло лбом, а потом ведром.

Ведро смялось, стало немного угловатым.

Петька нахмурился, потер лоб.

Он оглянулся на удочку и увидел свободно болтающуюся леску без крючка.

Без крючка на рыбалку не ходят.

Петька вернулся к столу, вытащил четверть, налил и выпил.

И полез на печку, где у него хранились рыболовные крючки.

Он без труда нашел нужный, спрыгнул вниз и попал обеими ногами в ведро, сплющив банку с опарышами, потерял равновесие и завалился на удочку, сбив со стола бутылку.

Бутылку Петька спас, поймав ее вверх горлышком, лежа на спине.

А удочка сломалась напополам.

Не вынимая ноги из ведра, он допил бутылку и отключился.

Через день Петька рассказывал, что нечистая сила забралась к нему в дом и там устроила бардак, а его, Петьку, не пускала на рыбалку, крепко схватив волосатыми лапами за удочку. Но он развернулся и дал ей в пятак. А после этого началась у них битва, и нечистая сила сломала удочку, оборвала крючок и всунула его ногами в ведро.

Деревенские смекнули, что это Дегенгарды продолжают безобразить в деревне после смерти.

2

Через день Петька пошел на пруд, прикормить рыбу.

На берегу лежал дед Семен. Кто-то заботливо подложил ему под голову полено.

Абатуров служил церковным старостой в деревенской церкви, которую сам же и построил, когда вернулся с войны. А с недавних пор отвечал за все, тем более что старенький священник игумен Виссарион на днях скоропостижно отдал Богу душу.

От деда разило сивухой. Углов подумал, какие отзывчивые люди живут в их деревне, в городе хрен бы кто пьяному подложил под голову полено. Он вспомнил, как много лет назад поехал в Москву посмотреть Олимпиаду–80…

В поезде Петька познакомился со студенткой Таней. Она ему очень понравилась. Петька наврал, что он прыгун с шестом и едет участвовать в Олимпиаде.

– А где ваш шест? – спросила Таня.

– Эх, Таня, – Петька наморщился, – шест я покажу тебе в Москве. Он такой длинный, что в поезд его не затянешь.

В вагоне-ресторане Петька перепил и раздухарился. Он схватил стул и, пользуясь им как шестом, стал перепрыгивать через столы, попадая ботинками по головам мужчин и коленкам женщин. Перебил порядочно посуды и хотел выбросить в окошко одного москвича в очках, который сделал ему замечание. В конце концов Углова сняли с поезда в Рязани и посадили на пятнадцать суток. К тому времени, когда Петька откинулся, Олимпиада и деньги кончились. В Москву было ехать незачем и не на что. Пока он сидел, умер Высоцкий. А Петька Углов не смог в трудный час подставить ему плечо.

Со временем у него сложился складный рассказ о тех событиях, и Петька делился им с теми, кого уважал:

– Прослышал я от моего кореша армейского, который в Москве живет, что тяжелый выдался восьмидесятый год у Владимира Семеновича. Со всех сторон, рассказывал Высоцкий моему другу, обложили меня, короче, темные силы. Не дают мне, гады, нормально жить и работать, сочинять песни для всей страны и радовать население новыми ролями в кино. Давят меня, как будто прессом, не пускают за границу к жене. Сажают меня менты, почитай, каждую неделю, чтобы я подорвал окончательно в ЛТП здоровье. Будто я не Высоцкий, а обычный ханыга! А как же не выпить, когда меня в кино не снимают? Шукшин Вася хотел кино снять «Кто же убил Есенина?» – как сионисты повесили русского поэта. Меня позвал на главную роль – друга Есенина, чекиста. Так сионисты разнюхали про творческие планы, и Шукшина тоже угондошили несчастным случаем. И нет теперь, стало быть, ни кино, ни друга моего разлюбезного – Василия Макаровича! Сказал это Высоцкий, и слеза его прошибла. И ко мне, говорит, подбирается теперь всякая нечисть! Жить мне осталось считаные дни, ежли не найду я поддержки в народе!.. А кореш мой Высоцкому и говорит: погоди, Семеныч, рано тебя еще хоронить. Песни твои нужны и кинороли, чтобы людям русским глаза открывать! А есть у меня в деревне Красный Бубен лучший друг, Петька Углов, служили с ним вместе, ели кашу из одного котелка. Охраняли границы нашей Родины, чтобы ни одна гадина не пролезла к нам через колючку! Я, говорит, за Петьку ручаюсь головой и уверен в его твердой руке и верном глазе. Стреляет он с обоих рук вслепую, бегает быстрее твоей собаки, а уж при самообороне вырвет кому хошь ноги и вместо рук вставит их обратно кверх ногами. Мы его в столицу вызовем и дадим задание – лично отвечать перед народом и партией за народного певца и днем и ночью, быть, значит, рядом, как Саньчапанса! И он тебе какую хочешь народную поддержку окажет и отмудохает – на кого только покажешь! Работай после этого, дорогой наш товарищ Высоцкий, сочиняй побольше песен, пой их где пожелаешь и снимайся в каких душе угодно кинофильмах. Тылы и фланги у тебя, стало быть, будут не знамо как надежно прикрыты. Только свистнешь – а Петька уже кому надо нос сворачивает. Работай, Володя, одним паразитом меньше… Высоцкий, как это услышал, повеселел. Вот спасибо, говорит, теперь я спокоен и напишу сейчас новую песню про то, бляха, какие замечательные люди у нас по деревням. И написал такую песню:

В деревне Красный БубенРаботал Петька УгловПришел он, буги-вуги,На танцы без штанов…

Шуточная такая песня, но по-доброму, не как про это самое – выпили, короче, жиды всю воду, и пошло-поехало… Прознали кому надо, что еду я оказывать поддержку Высоцкому, и подослали в поезд москвича одного очкастого, спровоцировать меня на злостное хулиганство, чтобы я ему навешал от души звездюлин. Ну я-то не дурак, башка варит, ждал по дороге засаду и терплю до последнего. Говорит мне очкастый: фули ты, деревня, стаканы со столов скидываешь?.. А я и не его стаканы вовсе скидываю. Просто стаканы женщины одной, с которой познакомился. Стаканы, не имеющие к нему никакого отношения. Но молчу, скриплю зубами. Говорю ему культурно: не твои стаканы, не лезь… Руки положил одну на другую, как в школе, и сижу, смотрю в окошко на лампочки. Опять он мне: фули ты, деревня, материшься на весь вагон-ресторан?.. А где, я его спрашиваю, русскому человеку еще поматериться?.. И отодвинул его легонько в сторону, чтоб он мне вид из окна на Россию не закрывал своей гнусной мордой. А этот студент хватает меня за шиворот, плюет мне на шею и кричит: я не позволю! Я не позволю!.. Тут я не выдержал. Нервы натянуты до предела, сорвался я. Это ж надо – Петру Углову за шиворот плевать! Взял я этого провокатора, вытащил за ноги в тамбур и хотел с поезда спустить под откос, да не успел. Налетели из засады, повалили меня на зассанный пол, мордой по ступенькам повозили, и все. Так я и не доехал до Владимира Семеновича, и он умер, не дождавшись поддержки от народа…

3

Петька поправил полено под головой деда Семена. Уже темнело. Он высыпал отруби в пруд на свое любимое место возле коряги и пошел домой – выпить самогона и посмотреть по телевизору кино.

Шел по дороге и курил.

Зазвенел велосипедный звонок. Углов обернулся. Сзади крутил педали Колчан.

– Привет, Петька, – поздоровался он. – А где Чапаев? – Это была его постоянная шутка.

– В пруду теперь живет, – ответил Петька. – Теперь он человек-анхимия, морской дьявол. Я его прикармливать ходил отрубями.

– Клюет? – Колчанов поравнялся с Петькой, слез с седла и пошел рядом. Вытащил из кармана папиросу.

– А ты откуда, на ночь глядя?

– Да вот, еду… – Он помолчал. – Надо картошки накопать… Дай спички.

– Пососи у птички. – Петька протянул коробок.

Вышли к полю.

Андрей Яковлевич огляделся.

– Подержи лисапед, я быстро…

Колчанов вытащил из сумки саперную лопатку, поплевал на руки и копнул.

Откуда ни возьмись налетел ветер. Закаркали вороны. Пахнуло какой-то дрянью.

– Чего это? – Андрей Яковлевич придержал кепку, которую чуть не сорвало с головы.

Ему показалось, что у чучела сверкнули глаза-пуговицы, а нарисованный рот ухмыльнулся.

Петьке тоже стало не по себе, но привычка шутить победила.

– Японский цунами. – Он нажал на велосипедный звонок.

Колчанов вздрогнул.

– Не лезет, сука! – Он потянул за ботву. – Земля, что ли, ссохлась?

– Старый ты стал… Пора тебе на погост в мавзолей…

– Я еще всех вас переживу и на ваших похоронах набухаюсь! – Колчанов дернул.

Порыв ветра. Чучело взмахнуло рукавами. Стая ворон поднялась в небо и закрыла полную луну.

Колчанов перекрестился. Он допускал, что Бог, в принципе, есть и может помочь в затруднительном положении.

У Петьки изо рта ветром вырвало окурок.

– Что за херня, Петька? – Колчанов посмотрел в небо. – Как будто война началась.

– Современная война такая, что кнопку нажал – и копец… Хорош кота тянуть: выкапывай – и пошли… Я еще по телевизору хочу кино посмотреть про фашистов… – Он вытащил сигарету, чиркнул спичкой, но опять налетел ветер. – Черт!

– К ночи не поминай, накличешь. – Колчанов огляделся, ему опять почудилось, что чучело усмехается нарисованным ртом. – Ладно. – Он схватился за куст и, дернув что есть мочи, вырвал его.

Картошка, висевшая на ботве, была гигантского размера, каждая величиной с небольшой арбуз.

– Ни хера себе! – хохотнул Колчанов. – Вот так бульба! – Он стряхнул ее о землю и руками полез в лунку посмотреть, не осталось ли там еще.

Вдруг лицо Колчанова вытянулось, а брови поползли вверх.

– Петька, – выдавил он сипло, – меня что-то схватило и вниз тянет! Помоги!

Его дернуло, он напрягся, сопротивляясь неведомой силе.

Петька растерялся. Он держал велосипед и почему-то боялся его отпустить.

– Петька! Помоги, Петька-а-а! – Колчанов опять дернулся и ушел в землю по плечи. – По-мо-ги-те! У-би-ва-ют!

Углов словно прирос к велосипеду. Голова Колчанова отогнулась назад, как у человека, которого засасывает в болото и он из последних сил старается оставить нос и рот на поверхности. Колчанов растопырил ноги, чтобы зацепиться ими, но ноги продолжали скользить к лунке.

– Ой! Бляха-муха! Руки отпусти, сука! Сука-бл… – Крик оборвался на полуслове. Голова Колчанова ушла в землю. На поверхности остались только рваные офицерские брюки да голенища яловых сапог – наследство погибшего сына. Еще рывок – и на поверхности только подошвы. Еще рывок – и земля с краев посыпалась в лунку…

Вдалеке над лесом заухал филин.

Петька вздрогнул. Будто он проснулся среди ночи в глубоком похмелье. Мотнул головой, стряхивая оцепенение. А может, и не было ничего? Может, показалось? Он же современный человек и в курсе – такого в жизни не бывает. Такими историями пугают друг друга дети перед сном. Такой страшилкой хорошо припугнуть бабу-дуру, потому что, как показывает практика, они с перепугу лучше пялятся.

Петьке изо всех сил хотелось так думать, чтобы не свихнуться. Но откуда тогда у него руль? Откуда сумка на кустах? Откуда саперная лопатка валяется?

Углова затрясло, зубы застучали. Велосипед упал на землю.

– Бзынь-нь-нь! – звякнул звонок.

– Ух-ху-ху! – снова заухал филин.

Петька поднял к темному небу белое лицо. Зловещая луна смотрела на него. Петька заорал бессмысленным звуком и кинулся прочь. Он налетел на чучело и сшиб его. На голове Углова осталась дырявая шляпа пугала. Он бежал и бежал, не разбирая дороги, хрипя, как лошадь. Ему казалось, что за ним катятся гигантские картофелины, а ботва тянется, чтобы схватить за ноги и утянуть вслед за Колчаном под землю.

Не помня как, Петька влетел в дом, задвинул засов, накинул крючок и подпер дверь поленом. Кинулся к печке, вытащил четверть и прямо из горлышка выхлестал грамм триста-четыреста. Начал успокаиваться. Поставил бутылку на стол, сел напротив и смотрел на нее не отрываясь. Потом налил стакан, выпил, поставил и уставился теперь на стакан. Вздохнул. Почесал лоб, снял с головы дырявую шляпу, осмотрел. Откуда она? Положил шляпу на стол и долго на нее смотрел. Налил еще, выпил и швырнул стакан об печку. Стакан разлетелся. Несколько осколков отлетело Петьке на грудь. Он стряхнул стекло, допил остатки самогона из бутылки, послал ее следом за стаканом, застонал и уронил голову на стол.

Глава третья

Старые знакомые возвращаются из ада

1

Дед Семен проснулся от холода. Открыл глаза, увидел кровавый лунный диск. Сел, боль пронзила затылок.

– Штопаный носок! – Абатуров поднял полешко. Клок волос остался на нем, прилипнув к смоле. – Я бы тому чудозвону, – сказал дед вслух, – который мне это полено подложил, вставил бы его в сральник! – Он швырнул деревяшку в кусты.

С трудом поднялся. Кости ломило.

Подошел к берегу, нагнулся, плеснул в лицо воды. По воде пошли круги, и деду показалось, что между его вибрирующим отражением и вибрирующим отражением луны втиснулась еще какая-то вибрирующая рожа. Дед охнул и обернулся. Но ничего такого не заметил.

– Руки-ноги не ходють и глаза не видють!

2

Тьма…

Он взял у тьмы все, что было ему нужно.

Он чувствовал голод.

Это мешало.

Но было приятно.

Еще что-то.

Он перебирал ощущения: «Голод… Страх… Запах… Сила… Радость… Боль… Гнев… Вожделение… Страдание… Ревность… Зависть… Холод… Тепло… Усталость… Время… Время приходит… Пора… Дурман… Хорошо!.. Ноги!.. Хорошо!.. Ноги стоят!.. Хорошо!.. Я… Я… Я думаю… Мозг в голове… Уши, я слышу… Нос, я чувствую запахи… Глаза, чтобы различать красоту и уродство!.. Глаза!»

Он открыл глаза и сказал:

– Рот. Он говорит, что у меня есть сердце, есть почки, есть печень, есть легкие, есть туловище, есть руки, ноги. И служит для приема пищи, она нужна, чтобы утолить голод. – Он слушал свой голос, и голос ему нравился. Он огляделся.

Голый на холодной земле посреди поля. Ночь. Звезды. Полная луна.

Он сделал шаг. Еще шаг. Еще. Пошел. Из куста выскочил заяц. Он прыгнул, схватил зайца, разорвал и вонзил зубы в теплую плоть. Кровь текла по подбородку. Он смеялся. Он съел зайца целиком, вместе со шкурой и костями. Стер с подбородка кровь и направился к замку.

Он уже почти добрался, когда завыла сирена и загремел голос:

– Ахтунг! Ахтунг!..

3

Дед Семен шел и думал, что жизнь, которая оказалась такой короткой и нелегкой, подходила к концу, он устал, а помирать все-таки не хотелось.

Родился дед Семен здесь же, подрос, начал работать в колхозе, потом война, вернулся с нее и думал, что вот теперь-то начнется жизнь. А она так и не началась. До пенсии дотянул, а жизни не почувствовал. Ну женился после войны на Нюрке. Нормальная, в общем, баба, не хуже других. Только родить не смогла. А так все как у людей. И обижаться вроде бы не на что. Однако почему-то было обидно, что жизнь прошла как-то зря. Когда-то собирался пойти в уголовный розыск, но Нюрка не пустила. Жаль, что не смог тогда проявить характер. Если бы устроился, жизнь была бы куда как интереснее. Погони, перестрелки, операции, слежка и все такое. Вот это настоящая была бы жизнь! И если бы его даже убили на задании, он бы и умер как герой, с сознанием, что геройская жизнь прожита не зря и заканчивается очень даже заслуженно. Возможно, после его такой смерти деревню Красный Бубен переименовали бы даже в Абатурово.

Только на войне он чувствовал, что такое настоящая жизнь. Каждое мгновение там имело смысл и могло стать последним.

Однажды с ним произошла странная история. Наши только что заняли город Фрайберг. И вот он с друзьями, Мишкой Стропалевым и Андрюхой Жадовым, шел по отбитому у фашистов городу, прихлебывая из фляги спирт. Всю войну они прошагали бок о бок, спасали друг друга от смерти, делились последним…

Долго гуляли, пока не вышли к старинному замку.

– Ничего фашисты жили! – присвистнул Жадов.

– Вернемся, Андрюха, – Мишка похлопал товарища по плечу, – каждому по дворцу построим! Заживем, как фашисты!

– А я высоко жить не привык, – сказал Семен. – У меня от высоты голова кружится. Я на чертовом колесе катался и блеванул оттуда.

– Ну и прекрасно, – сказал Мишка. – Снизу, например, фашист идет, а ты на него сверху блюешь.

– Или ссышь, – добавил Жадов.

Друзья расхохотались своим мечтам.

Решили посмотреть замок внутри, чтобы узнать, как устраивать дворцы на родине. Прошли в ворота и оказались во внутреннем дворе с колодцем. Пить поостереглись – мало ли какой туда дряни напускали фашисты, чтобы отравить освободителей.

Обошли двор кругом и остановились у железной двери с ручкой-кольцом. Кольцо торчало из бронзовой головы носорога. На рог наколота рейхсмарка.

– Как это понимать? – Жадов снял очки и протер носовым платком.

– Вход за деньги?

– Мы их фашистские деньги отменили. – Семен снял марку с рога, порвал на кусочки и подкинул в воздух.

Андрей подергал кольцо.

– Заперто!

– Поправимо! – Мишка снял с плеча ППШ. – Отойдите.

Жадов и Абатуров отошли и закурили американские «Каракум» с верблюдом на пачке.

– Тра-та-та! – застрочил автомат.

Но универсальная отмычка военного времени на этот раз не сработала. Железная дверь выстояла.

– Ничего! – сказал Стропалев, отстегивая гранату.

Жадов и Абатуров присели за колодцем.

Через секунду к ним присоединился Стропалев.

Грохнуло, на голову Стропалеву упало ведро с колодца. Мишка стал похож на тевтонского рыцаря.

– У-у! – загудел он в ведре.

Семен треснул по ведру.

– Ты чего?! – Мишка снял ведро. – Оглохнуть можно!

Дверь валялась на земле.

Внутри было темно. Стропалев включил трофейный фонарик. На стенах висели рыцарские гербы и портрет какого-то немца в рогатой каске.

– Что за рожа? – Жадов приподнял очки. – Вроде не Гитлер.

– Может, Геббельс, – сказал Стропалев. – Или Моцарт.

– Моцарт не фашист.

– Один хер.

– Тут слова в углу. – Жадов стал читать по складам: – Теофраст Кохаузен… Вот такие и отравили Моцарта!

Семену почудилось, будто немец на портрете нахмурился.

– Ты ничего не заметил? – Он подтолкнул Мишку.

– Что? – Мишка потянулся к автомату.

– Да так. – Семен заглянул за портрет. – Я слышал, у портретов делают дырки в глазах и оттуда подсматривают…

Дырок в портрете не обнаружили.

Мишка докурил и окурком пририсовал портрету немецкие усы с кончиками, загнутыми кверху, плюнул на бычок и прилепил его немцу ко рту:

– Покури, фриц.

Семену снова показалось, что портрет живой и недовольный. Но он списал это на счет тусклого освещения и необычной обстановки. Однако незаметно от товарищей перекрестился.

Пошли дальше. На стенах висели и другие красноносые немцы в париках и бледные немки с завивкой. Но солдаты перестали обращать на них внимание. Они же не знали никого из тех, кто был изображен на полотнах, а потому им было неинтересно на них смотреть. Подумаешь – немцы.

Наконец попали в огромный зал с высоченными потолками. В зале царил хаос: перевернутые кресла, дубовый стол завален посудой – помятыми металлическими кубками и тарелками, битыми фарфоровыми вазами, гнутыми подсвечниками, вилками с отломанными и перекрученными зубьями и прочим хламом. На столе лежала большущая люстра. Видимо, в разгар пиршества она грохнулась с потолка на стол и покалечила посуду. Большая серебряная ваза для фруктов валялась на полу.

– Немцы погуляли. – Жадов взял мятый кубок. – Люстру кокнули.

– Это от бомбы, – сказал Семен.

Стропалев посмотрел наверх:

– Может, и от бомбы. А может, какой-нибудь фриц назюзюкался, подпрыгнул со стола, раскачался и навернулся.

Друзья расхохотались. Их голоса диким эхом отозвались под потолком, вибрируя и искажаясь. Оттуда вылетела целая стая летучих мышей. Солдаты вскинули автоматы и полоснули очередями по летающей мерзости. Грохот поднялся такой, что у нормального человека сразу бы лопнули все перепонки.

– Гады какие! – крикнул Жадов.

– Не хуже фашистов! – добавил Семен.

– Кончай стрелять! – Мишка опустил автомат и покрутил в ухе пальцем.

Семен прекратил стрельбу. А Жадов, увлекшись, расстрелял посуду. Простреленный кувшин слетел со стола, покатился к шкафу с резными ножками и пнул его. Со шкафа свалилась толстая книга. Андрюха присел, взял книгу, сдул с нее пыль.

– Старинная. – Он поднял очки. – Знаки на обложке кобылистические…

– Как у кобыл, что ли? – спросил Семен.

– Это знаки колдунов, – пояснил Жадов. – Закорючки такие, навроде фашистских. – Он открыл книгу. – Ого! Как будто ручкой написано… Бурыми чернилами.

– А что написано-то? – Стропалев заглянул ему через плечо.

– Буквы вроде немецкие, а слова – непонятно чьи. – Жадов прочитал: – Хамдэр мых марзак дыхн цадеф юфр-бэн.

В тот же миг стены замка задрожали, зашатались и с потолка на солдат посыпались мелкие камушки. Летучие мыши заметались под потолком. Друзья решили, что началась бомбежка. Они кинулись назад, но прямо перед ними потолок в коридоре рухнул. Проход завалило. И тут же бомбардировка закончилась.

– Что делать будем? – спросил Стропалев.

– Поищем другой выход, – сказал Жадов.

– Через окна не вылезти. – Семен посмотрел наверх.

Друзья обошли зал, и у противоположной стены обнаружили дверь. За дверью – коридор. Пошли вперед.

Вдруг Жадов, который шел первым, резко остановился.

– Странно, – сказал он, показывая фонариком на стену. – Точно такой портрет, как там.

На стене висел портрет того же немца, только с настоящими усами с кончиками, загнутыми кверху, и с сигарой во рту.

– Мишка, как ты угадал ему усы-то с папиросой добавить?! – воскликнул Абатуров.

– Меня мать, – ответил Мишка, – в изостудию отдала из-за талантов. – Он вытащил изо рта сигарету и подрисовал немцу круглые очки.

Коридор привел друзей в зал.

– Чего? – вырвалось у Стропалева.

Жадов присвистнул.

А Семен не знал, что сказать, ему стало страшно.

В этом зале все было точно такое, как и в предыдущем. Точно такая люстра лежала на точно таком столе. Рядом на полу валялась точно такая же ваза для фруктов. В углу стоял точно такой же шкаф.

– А вон и кувшин, который я прострелил! – Жадов поднял кувшин с дырками от пуль. – А вон и книга! Это мы, получается, дали кругаля.

– Как это мы? – Стропалев почесал затылок.

– Пошли снова, – сказал Семен. – Надо выбираться отсюда, скоро стемнеет.

Они вошли в дверь и пошли по темному коридору.

– Черт! – сказал Жадов. И остановился.

На него налетел Стропалев, а на того Абатуров.

– Чего встал?! – крикнул Стропалев.

– Очки уронил!

– Поднимай и пошли! – крикнул Семен.

– Я их не вижу! – Андрей опустился на коленки и стал шарить. – Есть! – Он поднял очки, надел и застыл. – Гляди-ка, братцы!

На стене висел портрет знакомого немца с поднятыми вверх усами, с сигарой и в круглых очках.

– Говно какое-то! – сказал Стропалев.

Семен, который стоял позади всех, перекрестился и сплюнул через плечо.

– Что-то тут не то, – сказал Андрей. – Ну а если мы ему хер на лбу нарисуем?

Стропалев вынул изо рта окурок, но хер на лбу рисовать не стал, а нарисовал торчащие изо рта зубы.