- -
- 100%
- +
– Зря ты, Миш, зубы, – поежился Абатуров. – Уж лучше хер.
– А чего?
– А ничего.
– Пошли. – Жадов двинулся вперед.
И опять Семену показалось, что портрет поморщился.
Коридор вывел в зал, похожий как две капли на предыдущий. Бойцы молча прошли через него.
– Если бы вас не было со мной, – сказал Жадов, – я подумал бы, что сплю или свихнулся.
Стропалев хмыкнул.
– Лучше бы мы сюда не заходили. – Семен перекрестился. – Может, вернемся в первый зал, рванем гранату, где завал, и все?
– Граната такой завал не возьмет. – Жадов встал и показал на стену.
На стене висел портрет немца. Ко всему, что уже было, добавились торчащие изо рта клыки.
– А-а-а! – Стропалев перехватил автомат и выпустил по портрету очередь.
Из продырявленного наискосок портрета хлынули струйки багровой крови.
Друзья бросились бежать. Первым бежал Семен. За ним – Мишка. Последним, придерживая очки, Андрей.
Вдруг Семен застыл как вкопанный. Мишка и Андрюха остановились у него за спиной.
Они опять стояли на пороге точно такого же зала, только… Люстра висела под потолком и освещала пространство сотнями свечей. Посуда – целая и невредимая. В тарелках – куски сочного мяса с ломтиками румяного картофеля, зеленью, кружка́ми помидоров и огурцов. Громадная ваза ломилась от фруктов, на ее позолоченных блюдах, насаженных на серебряный стержень, лежали грозди зеленого и черного винограда, бархатные персики и глянцевые мандарины выглядывали из-под длинных бананов и шершавых ананасов с зелеными хвостиками-хохолками. Еще там были, кажется, сливы, груши, яблоки и какие-то фрукты, названия которых солдаты не знали. Три поросенка с морковками во рту блестели румяными боками, осетр в длинной тарелке разваливался на аппетитные ломтики. И много-много бутылок с вином, запечатанных сургучом.
За столом, в кресле с подлокотниками, сидел немец с портрета. Его лицо ежесекундно будто изменялось, оставаясь вроде бы неподвижным. Немец поднялся, кивнул и сказал на чистом русском языке:
– Здравствуйте, товарищи освободители! Как удачно, что вы оказались в нужное время в нужном месте. Я тут, признаться, скучаю один. И как раз думал: как было бы славно разделить скромную трапезу с мужественными воинами, восточными славянами. Я не раз гостил в вашей прекрасной стране и имею очень высокое мнение о вашем великом народе. Народе-труженике, народе-художнике, народе – освободителе угнетенных. Я сам бывал угнетен западноевропейскими поработителями и скрывался от них в России. Там, в суровой заснеженной стране, я понял, что такое свобода, и оценил по достоинству благородство и гостеприимство русских! Прошу же, товарищи бойцы, разделить со мной ужин!
Друзья переглянулись. Все это было как-то уж слишком. Замок этот, портрет какой-то – то у него усы отрастают, то очки. А теперь еще этот немец живой… только без зубов… И говорит по-русски. Может, он шпион из абвера? Или, может, он генерал Власов, волчина?
– Чем докажешь, что еда не отравлена? – Стропалев сглотнул слюну. – А то знаем вас, фашистов!
– Я не фашист, – незнакомец развел руками, – и никогда фашистом не был. Масоном меня еще можно назвать с некоторой натяжкой. Но фашистом – извините. Сами вы фашист, – добавил он несколько даже обиженным тоном.
– Что ты сказал?! – Мишка перехватил автомат. – Это я-то фашист?! Да я из тебя сейчас котлету по-киевски сделаю! Ты знаешь, что такое котлета по-киевски?!
– Да, – ответил немец, – прекрасно знаю. Свернутое в трубочку мясо курицы со сливочным маслом внутри. Правильно?
– Правильно. – Мишка опустил автомат. – Еще раз меня фашистом назовешь – получишь пулю в живот!
– Больше не назову. – Немец приложил ладонь в черной перчатке к груди. – Теперь я понимаю, что, на ваш взгляд, немцу называться фашистом естественно, а русскому – противоестественно. – Он на мгновение задумался. – Тогда я буду называть вас противофашистами.
– Давай ешь – на что я тебе укажу.
Мишка подошел к столу и стал тыкать пальцами в блюда, а немец их пробовал. Когда он почти все перепробовал и с ним ничего не случилось, бойцы сели за стол, положив автоматы на колени.
– Из-за вашей проверки я так объелся, – немец похлопал себя по животу, – что теперь смогу отведать только малюсенький кусочек пудинга. – Он приподнял крышку с блюда и положил в тарелку немного. – По моим наблюдениям, русские люди недоверчивы к иностранцам. Это, мне кажется, вызвано неблагородным поведением иностранцев в России.
– Это точно! – Мишка наложил себе рыбы. – Ведут себя как свиньи!
– Кто к нам с мечом придет, – добавил Семен, как Александр Невский, – тот от меча и упадет!
– Хм… – Немец отправил в рот ложечку пудинга. – А кто с ложкой придет?..
– Хоть с ложкой, хоть с вилкой! – сказал Семен.
– Но мы не познакомились… Давайте наполним наши бокалы. Вы какое вино предпочитаете?
– Мы предпочитаем вино – водку, – ответил за всех Мишка.
– Какую водку? – спросил немец.
– Сорок градусов!
Немец взял темную бутылку и налил всем.
Миша понюхал.
– Пахнет водкой… А ну-ка, немец, махни!
– С удовольствием! – Он пригубил. – Меня зовут Себастьян Кохаузен.
– Э-э, Себастьян, так у нас не принято. До дна!
– Ну, до дна так до дна. – Он допил и поставил бокал на стол.
Солдаты немного обождали и тоже выпили.
– За победу над фашистами!
– Михаил…
– Андрей…
– Семен…
Водка разошлась по телу приятной теплой волной.
– Повторим. – Мишка двинул бокал.
Кохаузен налил.
– Ты случайно не генерал Власов? – поинтересовался Семен.
Кохаузен улыбнулся:
– Да какой из меня генерал Власов? Вы, товарищи противофашисты, наверное, подумали, что раз я живу во дворце, – он обвел вокруг рукой, – если уж я не фашист, то непременно немецкий барон-кровопийца. А это совсем и не так. На самом деле, я старый сотрудник Коминтерна, соратник Владимира Ульянова! – Он сделал паузу, оценивая произведенное впечатление. – Я, между прочим, вместе с Лениным ехал в Россию в пломбированном вагоне помогать делать революцию!
– Пиздишь! – выдохнул Стропалев.
– С Лениным его запломбировали! Вот гусь! – добавил Семен.
– Пломбируев!
Немец не обиделся.
– Ну что ж, вполне понятно ваше недоверие, – сказал он. – Сложно поверить, что на войне в каком-то замке сидит какой-то, как вы выражаетесь, пломбируев гусь и уверяет, что он соратник Ленина. И все же это так. Если вы, товарищи противофашисты, не возражаете, я расскажу вам, как это было.
– Ну, попробуй. – Мишка отломил от поросенка ногу и впился зубами в румяную хрустящую кожицу.
Себастьян Кохаузен открыл коробку с сигарами.
– Разрешите вам предложить?
Солдаты угостились.
– Итак, я начинаю… Мой папа был преуспевающий фабрикант. Мама – баронесса. Но и мама, и папа мне не нравились. Я долго не мог понять почему, пока в шестнадцать лет не прочитал труды Маркса и Энгельса. И тогда я все понял. Мои родители были мне чужды, потому что являлись типичными представителями класса эксплуататоров. И все же это были мои родные мама и папа. Я ужасно мучился, не зная, как мне поступить… Противоречия разрешились после знакомства с Владимиром Ульяновым. Мы познакомились в пивной «У Шульмана», куда я частенько захаживал залить свое горе двумя-тремя кружечками пива.
– Чего это Ленин в пивной делал, а? – спросил Семен.
– Читал газету и пил кофе.
– Ладно.
– Много раз я замечал этого человека с большим лбом и пронзительными умными глазами. Мне ужасно хотелось с ним познакомиться, но не было повода. Мы, немцы, более скованны, чем русские, и не можем знакомиться просто так. Частенько Ленин приходил в пивную с шахматной доской и играл с хозяином заведения на сардельки. И вот однажды, когда Шульман приболел, Владимир Ильич, оглядев заведение, пригласил меня совершенно запросто сыграть с ним партию. Для русских, как вы знаете, обратиться к незнакомцу не составляет никакого труда. Так мы познакомились, и уже скоро мне казалось, что я знал этого человека всю жизнь. Мы подружились. Позже Ульянов объяснил мне мою проблему с родителями. Он объяснил, что я родился среди буржуазии, а воспитывался среди интеллигентов. Интеллигенты – это говно, а буржуазия – вчерашний день, который скоро похоронят пролетарии всех стран. Когда я это узнал, мне стало легко и свободно.
– Может, ты и врешь, – сказал Семен, – но слова эти чисто ленинские. Никто, кроме Ленина, не мог сказать так хорошо! Выпьем за Ленина! Он вечно живой!
– Именно – вечно живой! – воскликнул Кохаузен. – Вы очень хорошо заметили это!
– Хрен ли ты говоришь «заметили»?! У нас все это знают!
– Все знают, да не все понимают. – Он поднял бокал. – Я вот заметил, что русский знает больше, чем немец понимает!.. Но я продолжаю… В семнадцатом году мы сели с Лениным и Крупской в пломбированный вагон и поехали в Россию делать социалистическую революцию. В этом же вагоне ехали другие революционеры. В том числе Лев Троцкий и Инесса Арманд. Троцкого подсадили немцы, чтобы он вредил по дороге Ленину, мешал ему сосредоточиться на планах вооруженного восстания… Вы, возможно, не знаете, но в то время Ленин и Инесса любили друг друга, как пламенные революционеры. Они искали удобного случая, чтобы уединиться. Но так, чтобы при этом не оскорбить чувства Надежды Константиновны Крупской… Как-то раз Ленин взял меня под руку и отвел подальше от своего купе: Себастьян, мне стали известны планы Троцкого. Еврейский мировой капитал поручил ему скомпрометировать меня в глазах моей революционной жены и всего мирового пролетариата. Троцкий получил задание накрыть нас с Инессой в тамбуре, когда мы будем там встречаться. Ты же знаешь Надежду Константиновну. Если она узнает, что я пру Инессу, русская революция может выйти криво!.. Мы не должны допустить искажения исторической перспективы, потому что все условия для революции созрели – верхи не хотят, а низы не могут… Дорогой немецкий товарищ, ты должен отвлечь Троцкого. Я бы сам выкинул эту сволочь в окошко, но в нашем вагоне их, к сожалению, нет. Троцкий нам пока нужен, чтобы перехитрить еврейский мировой капитал… Сегодня ночью я встречаюсь с Инессой в тамбуре. Ты должен задержать Троцкого.
Ночью, когда Владимир Ильич скрывался в тамбуре с Инессой Арманд, я дежурил в коридоре и внимательно смотрел по сторонам. Вдруг из своего купе вышел Троцкий и на цыпочках направился в тамбур. В одной руке – фотокамера, в другой – магниевая вспышка, во рту – свисток. Ну, подожди, подумал я, сейчас ты отведаешь моего немецкого кулака!.. Я вжался в стену, а когда Троцкий подошел поближе, выскочил, вырвал у него из руки фотокамеру и, ударив ею в челюсть, загнал свисток Троцкому в глотку. Вспышка! У Троцкого сгорели все волосы на голове.
Всю оставшуюся до России дорогу Троцкий проехал лысый со свистком в глотке. Он все время свистел, когда дышал, и не мог незаметно подкрасться к Ленину. Владимир Ильич спокойно скрывался с Инессой в тамбуре. Встречая Троцкого, Ленин хлопал его по гладкой голове и шутил: не свисти, Лев Давыдыч, а то денег не будет.
Именно после этого случая среди коммунистов появилось выражение «свистит, как Троцкий». – Себастьян Кохаузен дернул себя за волосы, и они остались у него в руке. На солдат, лукаво улыбаясь, глядел совершенно лысый человек с усами, как у кота. На его носу блеснуло пенсне.
– Ребята, да это же Троцкий! – закричал Жадов. – Стреляй в гада!
Бойцы вскинули автоматы и застрочили в лысого. Троцкий задергался в кресле. Его белая рубаха стала красной, как у цыгана. Пенсне разлетелось на тысячи осколков. Но он все не падал и не падал, а махал руками и кричал: «Ой! Ой! Я умираю!»
Расстреляли по целому магазину. Троцкий наконец упал головой на стол и замер. По скатерти расползлось багровое пятно.
– Готов. – Семен опустил ствол.
Сверху затрещало, на стол рухнула люстра, едва не задев бойцов. Ваза с фруктами полетела на пол.
– Троцкого убили! – Мишка сдвинул на затылок пилотку. – Самого…
– Во как! – Андрей снял очки. – Медаль или орден дадут, как думаете?
– Бери выше. – Мишка посмотрел на труп. – Вы, ребята, подумайте башками, какую гадюку историческую угандошили! Подумайте только, что это за вредная манда с усами! Это истекает кровью та самая гнида, которая залупалась на самого Ленина! – Он окинул всех ошалевшим взглядом. – Нет, ребята, за такую операцию ордена маловато!.. Поедем мы, полагаю, как герои Советского Союза, по Москве на авто, и все нас будут цветами закидывать!
– Думаешь, героев дадут? – спросил Андрей.
– А кому же еще их давать? Считай, мы почти что Гитлера шпокнули в мировом масштабе!
– Ну, это ты загнул! – возразил Семен, желая в это поверить. – Гитлер поглавнее будет.
– А Троцкий кто, по-твоему?!
– Хватит, – остановил Жадов. – Надо еще этого отщепенца начальству предъявить. Давай его на плащ-палатку – и потащили.
– Жалко плащ-палатку-то… Давай штору сорвем.
Сорвали штору. Расстелили возле стола.
– Берись, Андрюха, за Троцкого слева, – скомандовал Мишка. – А я справа. А ты, Семен, за ноги тяни.
Покойника перенесли на штору. Из его кармана выпала шкатулка, такая красивая, что невозможно оторвать глаз.
– Семен, – Мишка тряхнул головой, – возьми пока себе эту хреновину, потом разберемся.
Троцкого завернули в штору и закинули на плечи.
– А как выбираться-то будем?
– Попробуем той же дорогой…
Снова оказались в темном коридоре. Впереди покойника нес Жадов с фонариком. В середине – Стропалев. Абатуров нес ноги.
– О-о-о! – вскрикнул Жадов. Фонарик выпал, ударился об пол и погас. – Автомат забыл! Кладем Троцкого, я за автоматом!
– Что ж ты, Андрюха, такой раздолбай Веревкин!
Положили Троцкого. Жадов пошарил по полу, нашел фонарик, потряс. Фонарик замигал и загорелся.
Андрюха убежал.
– Башка у него дырявая, – сказал Мишка.
– Очкастые все такие. У них память ухудшается от очков.
– Покурим?
Вспыхнула зажигалка-гильза. Запахло бензином.
– Смотри-ка, Сема! – Мишка поднес зажигалку к стене.
На стене висел портрет немца Троцкого в крови. Кровь капала с подбородка на красную, как у цыгана, рубаху.
Мишка провел пальцем по холсту. На пальце осталась кровь. Он вытер палец о стену.
– Мишка! – крикнул Семен. – Троцкий в шторе шевелится!
– Гаси его!
Они застрочили из автоматов. Эхо прокатилось по коридору, разлетаясь на множество отголосков, и растворилось в темноте.
– Вот живучая гадина!
– Что-то Андрюха не идет.
– Давай посмотрим – убили мы его наконец?
– Ну на хер!
– А вдруг опять живой…
– Хочешь, смотри, а я не буду.
Мишка откинул край шторы.
– Мама родная! Мы… мы… Андрюху расстреляли!
– Чего несешь?! Дай зажигалку!
Мишка протянул. Семен посветил. В шторе лежал залитый кровью Жадов в разбитых очках. Рот светился. Кто-то запихнул ему в глотку фонарик.
– Как это?! – прошептал Семен. – Он же за автоматом побежал… Как это?!
Мишка захрипел. Семен обернулся. Окровавленный Троцкий по пояс вылез из рамы и душил Мишку. У того повылазили из орбит глаза, а лицо, и без того не худое, надулось, как воздушный шар. Уши оттопырились, разбухли и вытянулись вверх, как у черта. Нос превращался в свиной пятачок. Голова продолжала надуваться и была уже величиной с барабан. Чьи-то руки схватили Семена за гимнастерку и потянули вниз. Расстрелянный ими Андрюха с закатившимися глазами тянул Семена на себя.
– Пусти! – Семен прикладом ударил взбесившегося покойника в грудь.
Руки Жадова оторвались от туловища и остались висеть на гимнастерке. А туловище упало на штору. Жадов зашипел, зарычал и завыл. Глаза покраснели, как паровозная топка, из них выскочили два луча и зашарили в темноте, нащупывая Семена.
– Се-е-ме-о-он! – заухал Жадов, как сова. – Се-е-ме-о-он!
Семен отступил. Руки Жадова поползли к его шее, перебирая холодными пальцами. Абатуров поймал их у самого горла и попытался отодрать, но не смог. Он сорвал гимнастерку через голову вместе с чужими руками.
– На! – И швырнул ее в Жадова.
Гимнастерка накрыла тому голову, лучи погасли.
Семена схватили сзади и швырнули об стену. Он ударился плечом, упал, но тут же вскочил. Над ним стоял Мишка, окончательно превратившийся в черта с волосатой харей. Изо рта торчали клыки, капала слюна, из ноздрей валил дым. Черт растопырил руки и оскалился. Из-под разорванной на груди гимнастерки поползли змеи. Сильный хвост ходил ходуном и бил по полу. Сапоги лопнули, обнажив раздвоенные копыта.
– Убей его! – Троцкий вылез из портрета почти весь и подталкивал черта в спину. Тот обернулся к своему новому хозяину и что-то вопросительно прорычал.
– Убей его! – повторил Троцкий.
Мишка-черт изготовился к прыжку. Семен вжался в стену и закрыл лицо рукой, зацепив большим пальцем шнурок, на котором висел крестик. Чудовище застыло. Абатуров пнул черта сапогом по яйцам и швырнул в него зажигалку. Черт вспыхнул. В языках пламени скукоживалась и лопалась чертова кожа. Завоняло паленой шерстью и еще чем-то таким, что христианскому человеку нюхать совершенно невозможно. Семен побежал по коридору. Сзади ревела нечисть. Ему очень хотелось оглянуться, но если он оглянется – ему конец, с ним произойдет то же, что и с той теткой из Библии, которая тоже оглянулась и превратилась в телеграфный столб. Семен бежал и бежал, поворачивая то налево, то направо. А сзади стучали сатанинские копыта. Он положил на плечо автомат стволом назад и нажал на крючок. Грохот заглушил звуки дьяволов. Ствол обжег плечо. Но Семен продолжал стрелять, пока не расстрелял весь магазин. Грохот стрельбы стих, Абатуров снова услышал стук копыт и чертов рык.
– Господи! – крикнул он в потолок. – Господи, помоги! Если спасешь меня, Господи, всю жизнь Тебе отдам! Церковь построю! Господи! Господи! Господи!
Силы покидали. Он уже чувствовал замогильное дыхание, слышал, как клацают зубы. Еще мгновение – и нечисть настигнет его, и он потеряет не только жизнь, но и бессмертную душу. А это гораздо страшнее смерти. В боях с фашистами Семен не трусил. Конечно, было страшно, он не хотел умирать. Но смерть в бою подводила героический итог жизни, и бессмертная душа должна была за это, по всем понятиям, попасть прямиком в рай… Семен увидел в стене приоткрытую низкую дверцу. Он упал на колени и оказался в узком и низком коридоре-норе. «Мишка со своей вздутой башкой не пролезет!» Он быстро перебирал ногами-руками. Дверь сзади хлопнула, послышалось рычание. Он пополз быстрее. То ли дьяволам все-таки удалось пролезть, то ли они рычат в дверь. Впереди посветлело. Семен вполз в подвал и захлопнул за собой дверцу. На стене горел факел. Он огляделся. В углу – ящик с кусками мела для побелки. Абатуров схватил мел и начертил на двери крест. Потом, как Хома Брут, ползая на коленках, очертил вокруг себя круг, встал в центре и начал креститься, повторяя: «Господи, спаси на небеси… Аллилуйя… Помилуй мя, грешного… да святится имя Твое… да пребудет царствие Твое… во веки веков… Аминь… Аминь… Аминь…» Дверь содрогнулась, посыпались камешки. Еще удар. Но и он не смог сокрушить силу животворящей молитвы и чудотворного креста. Крест на двери засиял, и во все стороны разошлись ослепительные лучи.
Стало тихо.
Семен посидел в кругу еще, а потом на четвереньках подполз к двери и прислушался.
Тишина.
Дрожащей рукой достал сигареты, прикурил от факела и съехал по стене вниз. Он курил, глядя в одну точку.
– Семен! – услышал он голос Жадова. – Пусти нас, Семен! За нами гонится Троцкий!
– Пусти, Семен! – прибавил Стропалев. – Он уже рядом! Спаси нас, Семен!
Голоса звучали по-настоящему. Семен потянулся к двери, но отдернул руку.
– Семен, ну что же ты?! Хочешь, чтобы нас, твоих товарищей, Троцкий захреначил?!
– Ты что, Семен?!
– Открывай!
Жадов и Стропалев говорили как в жизни. Семен снова потянулся к двери, но вспомнил, как у Стропалева надувалась голова, а у Жадова оторвались руки.
– Не открою! Ибо не Мишка вы и Андрюха, а демоны! Хрен вам!
За дверью помолчали.
– Не откроешь? – спросил Мишка. – Пойдешь под трибунал за предательство!
– Вот вам, демонам! – Семен потряс дулей. – Никто меня не осудит за то, что я Бога истинного не предал, как вы, иуды адские! А вот вам будет говна на орехи! За то, что стали вы слугами Сатаны и меня, православного, затянуть стараетесь! – Абатуров машинально говорил на церковный манер. – Истинно говорю, ибо защищают меня крест святой и молитва, а вам, диаволам, будет жопа во веки веков! Аминь! – Он поднял крестик и перекрестил дверь.
С той стороны застонали.
– Сгинь, нечистая сила! – крикнул Семен.
Из-под двери повалил густой красный дым. Клубы дыма окутали Абатурова, и он отключился.
Очнулся Семен от крика недорезанного немецкого петуха.
«Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!»
Абатуров лежал на куче кирпичей посреди развалин. В небе кружил советский истребитель. Семен сел и огляделся. Место незнакомое. «Что со мною было? Где я? Где Мишка? Где Андрюха?» Он вспомнил, но не поверил. «Мы попали под бомбежку, – подумал он, – и все это мне померещилось».
Семен встал. Голова болела. Ноги плохо слушались, как будто накануне пробежал сто километров. «А где гимнастерка?.. Почему я в одной рубахе?..» Он полез в карман за сигаретами и вытащил ту самую шкатулку. Кинуло в пот. В голове все перепуталось…
Стропалева и Жадова не нашли, записали пропавшими без вести.
Шкатулку же Семен открыть не смог, хоть и нажимал на все выпуклости.
«Ладно, – решил он, – пусть пока лежит».
Обещание перед Богом Абатуров сдержал и, вернувшись домой, церковь в деревне построил…
4У картофельного поля дед огляделся. Неприятное ощущение, внезапно его охватившее, было знакомым.
На краю поля стоял темный силуэт. Семен напряг зрение.
– Здорово, дед! – Силуэт поднял руку.
– Ты, Колчан?
– Я…
– Головка от копья!.. Чуть не обосрался!
Колчанов захохотал. Он стоял так, что Семен не мог разглядеть его лица.
Что-то Абатурову не нравилось. Какая-то здесь была подлянка.
– Ты чего тут среди ночи?
– У меня здесь свидание назначено…
– С чучелой, что ли?
– Не с чучелой.
– А с кем? – Дед нервничал, хотелось поскорее отсюда убраться.
– С тобой. – Колчанов усмехнулся.
Семена замутило.
– С тобой, дед, – повторил Колчанов. – Я картошки набрал мешок. Не могу один на лисапед загрузить. Помоги закинуть.
– Жадный ты, Колчан! Один же живешь. Своя небось на огороде гниет.
– Я, может, жениться надумал.
– На ком же?
– Секрет.
– Небось на приданое губу раскатал? Ой и жадный ты, Колчан!.. Дом продал, а никого не угостил. Небось и деньги-то все зарыл, чтоб сгнили они, как твоя картошка.
– Берись за мешок!
Мешок был огромный.
– Ну, набрал!
– Давай хватайся!
Семен нагнулся, взялся за углы.
– Его не то что поднять – с места не сдвинешь!
– Чего ж делать-то?
– Твой мешок; что хочешь, то и делай, я пошел.
– Погоди, дед… Давай отсыплем. Отвезу в два захода. Ты, дед, мешок-то развяжи, а я сзади дерну.
Семен развязал. Мешок раскрылся, и из него выпала человеческая нога. Абатуров остолбенел.
Колчанов засмеялся страшным смехом, покрылся бурым мехом и с силой встряхнул мешок. Из мешка на землю выпрыгнули (мама родная!) черти Мишка Стропалев и Андрюха Жадов. Выпрыгнули и бросились на деда Семена.
Чья-то невидимая, но добрая рука пригнула его к земле. Демоны пролетели над ним и врезались в чучело. Палка переломилась от удара сатанинских сил. Колчанов, растопыря руки, двинулся на Семена. Глаза горели. Семен наконец-то смог разглядеть его лицо. Господи боже мой! Совсем не такое лицо, какое бывает у людей!
– У-ха-ха! – хохотал Колчанов так, что дрожала земля, а картофельная ботва поникла. – Попался, старый пердун!
– А-ха-ха! – Мишка и Андрюшка надвигались, крутя хвостами. При этом оторванные руки Жадова летали вокруг его головы самостоятельно.
– Давно не виделись, Сема! – зашипел черт Мишка.
– Хенде хох! – скомандовал черт Андрюха своим рукам. Руки взлетели и заняли выжидательную позицию, как два «мессершмитта», мелко подрагивая и шевеля желтыми пальцами с ногтями, под которые набилась могильная земля. – Ахтунг!
Семен схватил мешок и хлестнул Колчанова по дьявольской морде. Как молодой, перепрыгнул через сатаниста и побежал в деревню.
– Взять его! – приказал Жадов рукам. Руки сорвались с места и полетели, оставляя за собой клубящийся след адского дыма.
Дорога пошла в горку, и бежать пожилому стало совсем тяжело. Семен задыхался. Он чувствовал спиной – руки Жадова вот-вот вцепятся в горло. Он заметил, как они обходят его с флангов. Руки начали сходиться, и тут невидимая добрая сила сделала Семену подножку. Он полетел на землю, а сатанинские руки, не успев затормозить, врезались в землю и увязли в ней по локоть. Семен вскочил и побежал дальше. Сзади завывали демоны. Сильные дьяволы догоняли старого деда. Семен выскочил на холм и прижался к тонкой березе, чтобы перевести дыхание. Из-за тучи выглянула луна, осветила край деревни и маковку церкви с крестом, церкви, построенной им. Семен бросился вперед. В деревне завыли все собаки. «Давай, Семен, поднажми! Там они тебя не достанут!» Когда до церкви оставалось совсем немного, ноги подвели, Семен упал рядом с колодцем, который сам же когда-то выкопал. Он пополз вперед, царапая землю скрюченными пальцами. Коленки намокли от ночной росы.