Дорога теней. Центр

Дорога теней. Центр.

«Война кончилась.

Но кое-что осталось.

Оно ждёт в тени.»

Аннотация

Война сожгла мир, оставив лишь пепел и мёртвую тишину. Казах, солдат, чьё сердце бьётся ради жены и дочки в далёком Томске, пробивает путь через руины России, где каждый шаг – бой. Москва, город-призрак, дышит угрозой: тени с горящими глазами крадутся в её переулках, их когти режут асфальт, а мародёры с ржавыми стволами охотятся за последними крохами жизни. Рядом – Фантом, верный напарник, чей взгляд остёр, как прицел его винтовки, и чья воля крепче стали. Вместе они идут через выжженные улицы, где пустота страшнее пуль, а каждый поворот таит засаду. Дорога – это тропа через кровь, гарь и предательства. В мире, где тени и люди одинаково голодны, Казах сражается не только за семью, но и за то, чтобы остаться человеком. Дойдут ли они до цели, или тьма поглотит их, как всех?

Глава 1. Остались только пепел и направление

Я давно перестал считать дни.

Утро от вечера отличалось только оттенком дыма на горизонте: серый – значит, где-то снова жгут склады, красный – горят люди.

Сидел у разбитого КамАЗа, грел ладони о ещё тёплый металл. Внутри пусто – ни топлива, ни еды, ни патронов. Только обгоревшие сиденья, пара гильз и свежие тёмные пятна крови на потолке кабины.

Меня зовут Казах. Не по паспорту – по позывному. Родился в Казахстане, вырос в Сибири, в семье рабочих. Молодость прошла на стройках: таскал кабель, бетон, гнал объекты в тайге и на юге.

Был прорабом на энергетике – терминалы, станции, подстанции. Везде пыль, бетон и график «шесть через один». Днём стройка, ночью бумажная работа. Жил в бытовке, засыпал с гарнитурой на шее. Утром – чай, вечером – синяк под глазом: кто-то не затянул болт, кто-то не проверил схему, кто-то чуть не сгорел.

Я знал, как включить свет в целый район. Но не знал, как выключить войну.

Когда объявили мобилизацию, пришёл повесткой. По возрасту ещё проходил. Комиссия – наспех.

– Боевого опыта нет? Ничего, научим. Ты же командовал? Вот тебе взвод. Справишься.

Через две недели мы уже были в посадке, в грязи, под свистом мин. Первый бой – как по учебнику, только учебник был на другом языке. Меня сразу накрыло не страхом, а липким, тупым недоверием.

Вокруг трещало, крошилось, воняло мясом. Я орал, отдавал приказы, стрелял, перевязывал. Автомат в руках дрожал, как пила, но я не выпускал его. По плану была ночная вылазка на ППД – передовой пункт противника. Выдвижение, обход, подрыв. Всё пошло не по плану. Нас засекли.

Мы вломились, как могли – сквозь огонь, по пояс в чьей-то крови. Когда всё кончилось, стояла тишина. Только мы и трупы. Из двенадцати выжили пятеро. Я – с прострелянным боком, почти без сознания.

Дали звание, медаль пообещали. Командование поблагодарило:

– Держись, герой.

Очередная двухнедельная вылазка в стан врага. Все прошло гладко, быстрее чем планировалось. Ждали подкрепления, но оно так и не пришло. Рации молчали. Командование не отвечало. Мы ждали, сутки, двое, трое. Прошла неделя, никто так и не ответил. Я принял решение выдвигаться в сторону временного пункта дислокации нашего батальона. И пошли…. Идти было долго, но нам не привыкать. Где-то вдали раздались звуки взрывов.

Мы встретили их случайно – трое, измотанные, с порванными шевронами и грязными повязками. Один тащил ящик с оборудованием, второй шёл, опираясь на автомат, третий – с пустыми глазами, весь в засохшей крови. Связисты, как оказалось, из инженерной роты, которой больше не существовало.

– Москва молчит, – сипло сказал тот, что опирался на автомат. – Штаб Южного округа тоже. Мы неделю ждали приказов. Потом пошли сами.

– Нам передали по цепочке: держать позицию до последнего. Только не уточнили – до последнего чего. И кто теперь «свой», непонятно, – добавил второй. Молодой, лицо обгоревшее, на плече кровавое пятно, но шёл прямо, без жалоб.

Третий, с позывным Лось, просто бормотал, глядя в сторону:

– Гвардия в Туле своих положила. Штаб разнесли. Центра больше нет…

Они остались с нами на ночь. Платон – тот, что с ожогом, – чинил рацию безуспешно. Лось молча точил нож. Сиплый уснул на ходу. Утром ушли – сказали, что идут к заброшенной ретрансляционной станции. Их силуэты растворились в тумане. Не знаю, дошли ли.

После этой встречи сомнений не осталось – нас бросили.

Мы остались. Те, кто слишком упрям, чтобы лечь. Без связи, приказов, цели. Ни снабжения, ни даже карты, куда ткнуть пальцем и сказать: «идём сюда».

Один день ты командуешь боем, а на следующий – прячешься в подвале, чтобы тебя не снял снайпер из бывших. Никто не пришёл. Никто не сказал: «Всё, парни, идите домой». Только тишина. Та, что давит на уши и заставляет сомневаться, было ли всё это на самом деле.

С остатками взвода мы вернулись на точку сбора после последнего задания. Конец октября – мокрый лес, глина по колено, пальцы едва нажимают на спуск. Ползли, тащили раненых опираясь на автоматы. Координаты, сброшенные перед началом вылазки, мы держали в голове как спасение: там свои, тепло, еда.

А там – выжженная земля, сгоревшие палатки, перевёрнутый штабной УАЗик. Пустота. Кто-то ушёл, кто-то не успел. Мы – опоздали.

Пробовали выйти на связь. Кричали в эфир, поднимали антенны, запускали ракету. Никто не ответил. Даже гудка – только шипение и мёртвый эфир. Тогда все поняли – всё. Осмотрели то, что осталось от точки. Не густо. Немного воды, еды и патронов. То, что было разделили на всех и стали ждать. Чего? Одному богу известно.

Двое суток отряд сидел в тишине. Потом один сказал, что у него мать в Омске, второй – что надо проверить дом в Орле, третий просто встал и пошёл вдоль дороги. Я не остановил, так же как они я не знал, что делать дальше. Не было инструкций насчет этого.

Они уходили по одному, максимум по двое. Не как дезертиры – как люди, уставшие быть мишенями. А я остался один. Не потому, что герой, а потому, что не знал, куда идти.

Где-то там, за тысячи километров, меня ждут жена и дочка.

Посидев пару часов в одиночестве, я поднялся, поправил автомат – старый, потёртый, но надёжный, как старый друг. Штык-нож на поясе, подаренный раненым земляком в первые мобилизации, напоминал о доме. Передо мной тянулись пустые поля. Впереди – дорога. Самый ближайший населенный пункт – это город Шахты. Именно туда я и направлюсь.

Я сделал первый шаг.

Глава 2. Шахты

Первые шаги по сырой земле казались легче, чем ожидал, но тело всё равно ныло после долгих дней без сна и отдыха. Предстоял путь длиной в 34 километра – от этой выжженной поляны до города Шахты. Я знал, что это не просто прогулка, а попытка выжить, найти хоть что-то человеческое, хоть какую-то надежду. Вдали, где-то за холмами, то и дело раздавались выстрелы – далекие, но тревожные. Может, свои? Или чужие? Кто сейчас стреляет, и почему? В голове роились вопросы, на которые не было ответов. Командование молчало, связи не было, а слухи от случайных отрядов, что пересекались на пути, были спутанными и пугающими. Никто точно не знал, что происходит, и куда всё движется.

Что там, в Шахтах? – думал я. – Получится ли у меня получить информацию у местных? Нужно узнать, что происходит!

Но эти вопросы не давали мне покоя. Лица родных всплывали в памяти – улыбка дочери, мягкий голос жены. Каждый шаг приближал меня к ним, к дому, к тому, ради чего стоило бороться.

Я должен дойти до них. Ради них я пройду через эту тишину, через страх и боль.

Двигаясь вдоль обочины, я следил за дорожными указателями – потёртыми, выцветшими, но всё ещё читаемыми. Они были единственным ориентиром в этом неизвестном мире. За каждым поворотом и километром – надежда на ответы. Ветер свистел в ушах, шуршал сухой листвой, напоминая, что в этом мире не место для слабых. Но я не был слабым. Не мог быть. Шаг за шагом, метр за метром, я оставлял позади всё знакомое и двигался к неизвестному, сжимая в руках свой Калашников и держа наготове штык-нож. День шёл к закату, и до Шахт оставалось всего три километра. Ветер стихал, а тени на полях становились длиннее и плотнее. Я знал – входить в город ночью слишком рискованно. Война научила меня одной простой вещи: тьма – не друг. Вдалеке, среди редких деревьев у дороги, я заметил небольшой домик – покосившийся, но ещё целый. Решил остановиться там, переждать ночь, восстановить силы. Подойдя ближе, я осторожно обошёл дом, осмотрелся вокруг, прислушался к звукам. Тишина. Никаких движений, ни шороха – словно сама природа затаилась. Дверь скрипнула, когда я медленно открыл её и вошёл внутрь. Помещение было небольшим и захламлённым, но сухим. Потолок, обшарпанный и местами покосившийся, держался на честном слове. Пол покрывала старая солома и трещащие доски. В углу стоял стол с несколькими пыльными банками, а у стены висела ржавая лампа без масла. Я быстро проверил окна и закрыл ставни, чтобы не пропускать свет и шум снаружи. Затем устроил себе лежанку из тряпья и соломы в углу – здесь я мог хоть немного спрятаться от любопытных глаз. Автомат положил рядом, прицел направил к двери, штык-нож – наготове в руке. Магазины аккуратно разложил в карманах куртки, чтобы можно было быстро достать. В такие моменты привычка военного берёт верх – никогда не расслабляться, всегда быть готовым к бою. Я сел на пол, снял рюкзак, достал немного воды и сухпай. Пока ел, внимательно слушал – каждый звук мог означать угрозу. Но ночь была тихой. Когда голод и усталость немного отступили, я устроился поудобнее, пытаясь не думать о том, что ждёт завтра. Закрыв глаза, я пытался найти сон – слабую передышку в этой бесконечной войне.

Ночь не приносила покоя. Каждые шорох и скрип в старом доме казались громче обычного. Я лежал, прислушиваясь к звукам за стенами, пытаясь понять – враг ли это, или просто ветер играет с обломками. Сердце билось чаще, руки сжимали штык-нож крепче. Время от времени доносились редкие выстрелы где-то далеко – как напоминание, что опасность не ушла, а лишь притихла. Вдруг, резкий скрежет на полу заставил меня вздрогнуть. Я мгновенно сел, взгляд метнулся в сторону звука. Из тёмного угла появился серый кот – худой, с перепуганными глазами, словно он тоже прятался от этого мира. Кот осторожно подошёл, остановился, и, заметив меня, тихо замяукал. Я медленно протянул руку, и животное, несмотря на страх, подошло ближе, трясь о мою ладонь. В этот момент казалось, что даже в самой тёмной ночи можно найти хотя бы немного жизни и тепла. Я снова устроился на соломе, но теперь с котом рядом. Сердце немного успокоилось, но настороженность не исчезла. В любой момент дверь могла распахнуться, и тогда всё решит один выстрел. Так прошла ночь – напряжённая, холодная, наполненная тишиной и страхом. Но я выстоял.

Утро наступило тихо и холодно. Первые лучи солнца пробивались сквозь щели в ставнях, окрашивая комнату в бледно-жёлтый свет. Я проснулся, осмотрелся – кот свернулся клубком у моей ноги, осторожно фыркая от голода. Достал из рюкзака сухпаек, разделил немного еды с ним. Кот аккуратно принял еду, мурлыкнул, словно благодарность. Как будто знал – мы теперь вместе в этой пустоши. После завтрака кот резко вскочил и, пробежав через заваленные досками окно с разбитым стеклом, исчез в зарослях за домом. Я смотрел ему вслед, понимая, что даже в этом мире каждый ищет своё укрытие. Я собрал вещи, проверил автомат и рюкзак, открыл дверь и сделал шаг наружу – и тут же застыл. На меня направили ружьё.

– Опа, це, пацаны! Смотрите, бравый вояка ещё и с валыной! – раздался голос.

Несколько фигур вынырнули из-за угла дома, внимательно меня разглядывая. В их глазах читалась смесь удивления и настороженности. Передо мной стояли трое – типичные мрази, каких война выбрасывает на поверхность, как муть со дна. Главный – тот, что держал ружьё – был лет тридцати, щетинистый, с опухшей рожей, в грязной куртке «Адидас» поверх бронежилета без плит. На шее цепь, на поясе охотничий нож и сломанная рация. В зубах сигарета, взгляд наглый. Второй – долговязый, худой как жердь, с убитым ПМом за ремнём и самодельной татуировкой на шее. Видимо, гопник в прошлом, теперь —мародёр. Третий был совсем молодой, но уже с гнилью в глазах. Волосы обриты налысо, на груди – нацепленный чужой жетон, скорее всего, снятый с убитого солдата. В руках – строительный лом, как будто игрушка. Все трое смердели потом, спиртом и отсутствием совести. Улыбки были хищные, голодные.

Главный прищурился, обвёл взглядом мой автомат.

– Ну чё, командир… – начал он с фальшивой дружелюбностью. – А не тяжело одному с таким добром ходить? Мы бы помогли, по-братски…

Я стоял молча, оценивая расстояние, обстановку, шансы. Без резких движений. Пока. Я не ответил. Только сделал полшага назад, прикрывшись дверным косяком. Автомат был на предохранителе, но палец уже лежал на защёлке.

– Э, ты это… не нервничай, брат, – протянул долговязый, – а то не успеешь и моргнуть.

Главный покачнул стволом ружья, как бы намекая, что он тут закон. Лицо его растянулось в ухмылке.

– Всё же просто: валыну на землю, рюкзак сюда, и идёшь себе дальше, куда шёл. А может, и не идёшь.

Все трое заржали словно кони, обнажая гнилые зубы. Я перевёл взгляд с него на молодого с ломом. Тот переминался с ноги на ногу, как будто ждал команды. Он явно был на взводе. В одно движение скинул автомат с плеча, щёлкнул предохранителем и ударил прикладом по босяку – с поднятым стволом. Ружьё противника дёрнулось вверх в ответ, выстрел ушёл в воздух. Я шагнул вперёд и с разворота ударил его плечом, вбивая в стену. Раздался крик – долговязый кинулся с ножом. Я успел оттолкнуть главного, но нож всё же зацепил бок – неглубоко, скользко, как удар кочерги. Боль вспыхнула сразу, но адреналин душил её. Я вбил приклад в грудь долговязому, тот охнул и осел. Молодой метнулся с ломом, но я был быстрее – короткая очередь ударила ему под ноги. Земля вздыбилась, и он остановился подняв руки вверх.

Главный выл, держась за плечо. Я навёл на него ствол:

– Бросай.

Тот послушно выпустил ружьё, поднял руки.

– Спокойно, мужик! Всё же по-хорошему хотели!

– Поздно по-хорошему, – выдохнул я.

Я не убивал их. Просто взял ружьё, выкинул патроны в кусты, а самого главного – пнул под зад, чтобы шёл прочь. Они ушли. Я остался стоять у двери, тяжело дыша, с кровью на рубашке. Кот снова вынырнул откуда-то и тёрся об ногу, будто ничего не случилось. Я присел на порог, прижал к боку повязку из бинта, оставшегося в аптечке. Жив. Пока что. Я сидел на крыльце, стиснув зубы. Рубашка на боку быстро темнела, ткань прилипала к коже, будто чужая. Рука дрожала, но я заставил себя достать аптечку. Остался один бинт, пачка салфеток и флакон йода, залитый наполовину грязью. Снял китель, нащупал рану. Неглубоко. Скользящий рез, нож соскочил, иначе был бы готов. Протёр салфеткой, хлестнул йодом – глаза помутнели от боли. Замотал наспех, стянул потуже, натянул рубашку обратно. Кот прыгнул рядом, сел на подоконник и принялся вылизывать лапу, как ни в чём не бывало.

– Ты бы хоть помог, серый, – пробормотал я. – А то только жрёшь да царапаешься.

Он мяукнул в ответ и сиганул обратно в дом. Я прошёлся по комнате, проверил, не оставил ли чего. Всё было на месте: рюкзак с сухпаем, фляга, нож в ножнах, автомат – мой старый, тёмно-серый АК-74, местами потертый до металла, но всё ещё работавший без осечек, как и положено настоящей машине войны. Казалось, что он прожил с этой войной дольше, чем я. Кот снова показался – просочился из подпола через какую-то щель и выскочил наружу первым. Я, проверив, не поджидает ли кто снаружи, вышел следом. Боль в боку тупо пульсировала, но терпимо. На небе уже разгорался день. С востока поднималось солнце, и дорога до Шахт, казалось, звала вперёд. Я поправил рюкзак, провёл ладонью по лицу, вздохнул – и пошёл. Ещё три километра. Ответы ждали впереди. Шёл медленно, стараясь не раздражать рану. Дорога серела, потрескавшийся асфальт местами покрывался мхом, кое-где дорогу перерезали корни деревьев, будто лес начал наступать обратно. Указатель, накренённый, заросший бурьяном, всё ещё стоял:

Шахты – 3 км.

С каждым шагом сердце билось всё сильнее. Не от усталости – от напряжения.

Что я там увижу? Людей? Власть? Слухи, слухи, только слухи. Командования нет, связи нет. Только обрывки слов от тех, кто пробегал мимо, кто выживал, как мог. Кто говорил, что всё рухнуло. По дороге попались первые признаки жизни – перевёрнутый автобус, который уже давно слетел с дороги – покрытый пылью и ржавчиной. Брошенные машины. Но никаких людей. Наконец, за очередным поворотом открылась панорама. Шахты. Город раскинулся внизу, как на ладони. Частный сектор, панельки дальше, несколько обгорелых зданий. Никакого дыма, никакой стрельбы. Просто… тишина. Ненормальная. Густая. Вязкая. Я присел за отвалом земли, достал бинокль. Осмотрел улицы. Никого. Ни прохожих, ни машин, ни дымка над трубами. Только пара окон светились солнечными бликами. Может, живые? Может, ловушка? Я снял автомат с предохранителя, вздохнул и пошёл вниз, к окраине. Осторожно, по краю, через кусты. Вниз – в город-призрак. Я спустился по склону и увидел выцветшую, потрескавшуюся табличку «ул. Дачная», едва различимую под слоем пыли. Тишина стояла такая, что слышно было, как камешки перекатываются под подошвами. Где-то далеко стрекотал одинокий сверчок. Больше – ничего. С левой стороны, через дорогу, высился одноэтажный автоцентр Nissan. Когда-то наверняка был стеклянный, чистый, сверкающий. Теперь – пустая коробка. Витрины разбиты, осколки валяются по асфальту. Внутри – ни одной машины. Пусто, как будто все выкатили разом… или угнали. На фасаде виднелись следы огня – копоть растеклась по белым панелям, будто разрисовали углем. Дверь наполовину выломана, кто-то пытался открыть ломом, может, искал убежище или топливо. Я перешёл на другую сторону, остановился у входа.

– Кто-то тут был. Не так давно. —прошептал я себе. Следов на земле не видно, но интуиция – эта старая, фронтовая – подсказывала: я не один.

Вошёл внутрь, держа автомат наперевес. Прошёл по пустому залу, мимо опрокинутой стойки администратора. Бумаги валялись по полу, некоторые из них были обведены жирными кругами – списки, документы, чёрт его знает. Пыль. Только пыль и тишина. Вдруг – щёлк. Где-то в глубине здания что-то упало. Может, крыса. Может, ветер. Может, кто-то другой. Я замер, присел у стены, вслушиваясь. Ничего. Через минуту вышел обратно на улицу. Солнце уже было высоко, припекало. По лбу катился пот, бок тянул от раны, но я шёл дальше.

По пустым улочкам я добрался до улицы Маяковского. Здания здесь стояли плотнее – двух- и трёхэтажные кирпичные дома, заросшие палисадники, металлические ворота, частично перекошенные. Где-то, на уровне второго этажа, в окне болтался тюль, лениво колыхаясь от сквозняка. Всё выглядело… слишком спокойно. Я свернул за угол, шагал вдоль облупленного забора, как вдруг —

врррум… Глухой, протяжный звук. Где-то далеко, по левую руку, за зданиями, взревел мотор машины. Я сразу замер. Присел, прижавшись к стене, напряжённо слушая. Двигатель работал неровно, будто старый дизель – то затихал, то срывался в натужный рывок. Не гул колонны – одиночка. Кто-то ехал… медленно, осторожно. Живые. Может, просто местные? Или все же противник обошел нас? А может, ещё хуже – те, кто шатается по окраинам в поисках наживы. Кто не задаёт вопросов, а сначала бьёт. Я подождал. Через пару минут шум стих. Ни следов, ни пыли. Только лёгкое эхо в висках. Выпрямился, пошёл дальше – настороженный, как зверь. Автомат крепко прижат к груди, глаза сканируют каждый подъезд, каждый чердак, каждое окно. У дома с обвалившимся балконом кто-то мелом на стене написал: «Тут никого. Все ушли.» Но следы на земле – совсем свежие.

Полгорода позади. Ни души.

Ни детей, ни женщин, ни собак, ни даже проклятых голубей. Только ветер между домами да гулкий стук моего сердца в ушах.

«Куда все делись…» – думал я, глядя на пустые дворы, брошенные машины и заколоченные подъезды.

Город будто вымер. Или притаился.

Впереди, за пустым перекрёстком, нависал торговый центр «Магнит Экстра». Большая коробка из стекла и бетона, с облупившимися баннерами, перекошенными входными дверями и выгоревшей парковкой. Надпись на фасаде будто выцвела за столетие.

«Запасов надолго не хватит. Даже если растягивать пайки – максимум неделя. Нужно рискнуть.»

Но я не бросился туда сразу – сначала внешнее наблюдение. Пригнулся за видавшим виды корпусом «Газели», достал бинокль, протёр стёкла. Глянул на фасад. Пусто. Перевёл взгляд вправо – вдоль витрин. И тут заметил движение. Тень. Быстрая. Изнутри. Секунда – и всё стихло. Я замер, не отрывая глаз от стекла. Показалось? Нет. Точно кто-то есть. Витрина слегка дрожала, будто внутри кто-то прошёл мимо. Никаких фонарей, криков или фонового шума. Просто чья-то осторожная, призрачная активность. Пальцы на автомате напряглись. Я остался на месте, выжидая. Витрины уже не дрожали. Ветер всё так же тянул по асфальту клочья пластика и мусора. Я поднялся на колено и медленно двинулся вперёд, вдоль борта «Газели», прячась за припаркованными, брошенными машинами. Без резких движений. Без звука. До входа в ТЦ оставалось метров сорок, когда я снова заметил движение – но теперь уже ясно и отчётливо. Из разбитого бокового входа вышли двое мужчин. Один – молодой, не старше двадцати пяти. Второй – чуть за сорок, с щетиной и тяжёлым взглядом. Оба в поношенной, гражданской одежде: штормовки, кеды, на поясах самодельные подсумки. За спинами – ружья ИЖ. Они молча переговаривались жестами и таскали коробки с консервами, аккуратно укладывая их в старенькие жигули с облезлой краской. Машина стояла с открытым багажником, двигатель не работал. Походу, хотели слинять по-тихому. Я прижался к бетонному основанию клумбы и замер. Ветер дул в мою сторону – это хорошо. Пока они меня не видят. Рука легла на автомат. Не дергаться. Не шуметь. Смотреть. Мужики действовали слаженно. Без паники. Видно – люди, уже привыкшие к такому быту. Старший всё время оглядывался, держа руку рядом с плечевым ремнём ружья. Молодой носился порывисто, но молча. Дождусь момента, когда закончат. Может удастся поговорить? Главное – не напугать. Сложно было понять – кто они: местные, мародёры или просто такие же потерянные, как и я. Но молчать было нельзя. Нужно было узнать, что происходит в городе, и, возможно, получить хоть какую-то информацию.

Я аккуратно вышел из укрытия, поднял руки – чтобы не было сомнений в моих намерениях. Автомат опустил вниз, за спину.

– Эй, парни! – голос получился ровным, спокойным, без угроз. – Не стреляйте, я не враг.

Они обернулись мгновенно. Старший дернул ружьё вверх, но не стал стрелять. Молодой сдвинул брови, оценивая.

– Кто ты? – спросил старший, прищурившись.

– Лейтенант вооруженных сил, позывной Казах, – ответил я коротко. – Иду через город, хочу понять, что здесь творится. Может, у вас есть информация?

Мужики переглянулись, потом старший сделал знак молодому опустить ружьё.

– Подходи, поговорим, – сказал он наконец. – Но по-другому тут не бывает – держись осторожно.

Мужики немного расслабились, когда я подошёл ближе. Старший первым заговорил.

– Меня зовут Сергей, – сказал он, немного кивнув. – А это мой сын, Ваня.

Я сразу спросил, не выдержав:

– А где все люди? Почему в городе никого нет?

Ваня молча пожал мне руку – крепкий, спокойный парень, с хитрым взглядом. Сергей тяжело вздохнул, лицо потемнело.

– Что ты вообще знаешь о том, что происходит? – спросил Сергей, оглядываясь по сторонам. – Неужели ничего?

Я вздохнул. Сложно было объяснить всё, что видел и чувствовал.

– Толком ничего, – признался я. – Нас просто бросили. Командования нет, связи нет. Лишь обрывки слухов и пустота. Я иду домой, пытаюсь понять, что случилось.

Он сделал жест в сторону дороги.

– У нас неподалёку лагерь, – продолжил он. – Там безопаснее. Можем поговорить спокойно, без риска, что кто-то решит на нас напасть.

Я посмотрел на них, почему-то решив, что им можно доверять. Внутренняя интуиция что ли?

– Хорошо, – сказал я наконец. – Поедем.

Мы сели в машину. Сергей сел за руль, Ваня – рядом, я – на заднем сиденье. Двигатель хрипло завёлся, и машина тронулась с места, осторожно проезжая по разбитым улицам. В воздухе повисла напряжённая тишина, которую время от времени рвали выстрелы. Они звучали вдалеке, эхом отдавались по пустым дворам и заброшенным домам. Каждый раз, когда я слышал выстрел, рука сама тянулась к автомату. Сердце бешено колотилось. Но Сергей и Ваня тихо успокаивали меня жестами и словами.