Служба по-внезапной-1. Чужой среди своих

Марина, до этого молча наблюдавшая за сценой, поднялась. Ее движение было плавным, но в нем вдруг проступила такая незыблемая уверенность, такая скрытая власть, что все взгляды невольно обратились к ней. Она стояла прямо, ее темные глаза обвели пришельцев, и в них не было ни страха, ни подобострастия.

– Волхв отдал свою кровь и свою силу, чтобы защитить наш дом, – сказала она, и ее тихий, низкий голос прозвучал оглушительно в натянутой тишине. – Сила Князя Дяди Васи не в том, чтобы метать молнии по первому зову. Она в терпении. В умении ждать нужного момента. Он вам ответит. Когда сочтет нужным и когда силы его восстановятся. А сейчас ему нужен покой. Или вы хотите помешать его выздоровлению?

Ее слова не были просьбой. Они были холодным приказом, брошенным через всю комнату. В ее позе, во взгляде было что-то, заставившее даже угрюмого мужика опустить глаза. Дед Никифор, с облегчением кивнув, поспешил выпроводить гостей. Дверь закрылась, и в бане снова стало тихо, пахнуще дымом и травами.

Владимир смотрел на Марину. Он видел, как виртуозно она сыграла, прикрыв его немощь завесой тайны и стратегической паузы. Она не дала ему упасть в грязь лицом в самый критический момент.

– Спасибо, – тихо выдохнул он, чувствуя, как по щекам ползут капли пота от перенапряжения.

Она вернулась к его постели, снова села на лавку. Ее лицо смягчилось, но в глазах оставалась все та же глубокая, недетская усталость.

– Не благодари. Я сделала это не для твоего авторитета. Я сделала это для них. Чтобы они не увидели, как их новая каменная стена дала трещину. Стены должны быть прочными. Иначе их ломают.

Он закрыл глаза. Стыд и ярость на собственную слабость жгли его изнутри сильнее лихорадки.

– Я не могу так. Лежать, когда всё… рушится. Когда эта тень, которую я отбрасываю, начинает диктовать мне правила.

– Всё не рушится, – она поправила сбившуюся повязку на его боку, ее прикосновение было твердым и точным. – Оно усложняется. Ты думал, твоя война – это мечи и копья? Детские игры. Она только начинается. И оружие в ней – чужая вера, слухи, страх и надежда. А ты – всего лишь знамя, которое держат в своих руках другие. И от того, в чьих оно руках, зависит всё.

В очередной приступ слабости он провалился в забытье, но на этот раз сны были иными. Не хаотичными, а тяжелыми и насыщенными. Ему снилось, что он стоит на краю обрыва, а за его спиной – вся деревня. И он чувствует, что должен сделать шаг вперед, но не может, потому что его держит за руку Марина. И ее рука была единственным, что не давало ему и всем им рухнуть в пропасть.

Когда он очнулся, в бане уже горела лучина, отбрасывая на стены колышущиеся тени, и она всё так же сидела рядом, вышивая что-то на куске грубого полотна. В ее позе была не просто забота, а стоическое, знакомое до боли терпение.

– Знаешь, – начал он, и голос его окреп, обретая какую-то новую, незнакомую ему самому хриплую мягкость, – в моём мире… не было ни волхвов, ни князей. Не было этой… тяжелой, давящей тишины. Были машины. Железные кони, что мчались быстрее самого быстрого скакуна. Были дома выше этих вековых сосен, и в каждом – свет, ярче тысячи лучин. И голоса… голоса людей доносились по воздуху, из маленькой коробочки, за тысячи верст. Я… я чинил тех железных коней. Снимал с них ноги и ставил новые.

Он говорил, глядя в потолок, не как волхв, вещающий откровение, а как человек, впервые за долгое время позволяющий себе быть слабым и тоскующим. Он рассказал ей о шиномонтажке, о вечном запахе резины и машинного масла, о скуке озерских дней, о том, как он тосковал по тому самому гулу завода, который когда-то казался ему символом застоя, а теперь виделся музыкой потерянного рая.

Марина не перебивала. Она слушала, и в ее глазах не было ни ужаса, ни недоверия. Была лишь глубокая, сострадательная грусть, словно он рассказывал ей о чьей-то смерти.

– Ты скучаешь по тому шуму, – тико констатировала она, когда он замолчал, исчерпав себя.

– Да, – честно признался он, и в этом признании была облегчающая боль. – Он был… доказательством жизни. А здесь… здесь тишина. И она давит. Съедает изнутри. И эти послы… – он с трудом повернул голову в ее сторону, – я не знаю, что с ними делать. Я не политик. Я солдат. А потом – механик.

Марина отложила вышивку. Ее пальцы, привыкшие к грубой работе, сложились на коленях в спокойной, но уверенной позе.

– Ты думаешь, они ждут от тебя политики? – она покачала головой. – Они ждут силы. Но не той, что ломает кости. А той, что дает уверенность. Артем из Поречья приполз не за войском. Он приполз за справедливостью. Ему нужно, чтобы сильный человек сказал: «Эта земля – твоя». И все ему поверили. Семен со Залесья… он боится. Его деревня готова сгореть в огне, лишь бы не жить в вечном страхе. А Ратибор… – она на мгновение задумалась, – Ратибор умнее всех их. Он ищет союзника, но проверяет – не станешь ли ты его господином.

Она помолчала, давая ему осознать сказанное.

– Ты не можешь быть для всех всем. Но ты можешь стать осью, вокруг которой все будут вращаться. Артему пошли Гаврилу с парой твоих обученных парней. Пусть покажутся на том покосе, поговорят с соседями. Часто одного вида «воинов Князя Дяди Васи» хватает. Семену… ему нужно не оружие, а знание. Научи их, как ставить дозоры, как делать растяжки. Но не сам – через Гаврилу или Андрея. А Ратибору… с ним нужно говорить как с равным. Спроси, что он может предложить. Союз строится на выгоде, а не на милости.

Владимир смотрел на нее, и постепенно до него доходила простая истина. Она не просто ухаживала за ним. Она анализировала ситуацию с холодной ясностью полководца.

– Тишина бывает разной, – она снова взяла вышивку. – Та, что после битвы – мертвая. А та, что сейчас, – живая. В ней слышно, как растет трава и как бьются сердца. И как зреют решения. К ней нужно привыкнуть. Как к боли. И научиться слушать.

Он посмотрел на нее, и вдруг его осенило. Та власть, с которой она только что говорила, эта неженская твердость – она была неспроста.

– А ты… ты ведь не всегда была просто вдовой из слободы, правда?

Она на мгновение замерла, ее пальцы застыли на ткани. Потом медленно подняла на него взгляд. В ее глазах плескалась старая, давно не тревожимая боль.

– Мой муж, – тихо начала она, – служил своему князю. Беззаветно. Как ты – своему «Дяде Васе». Он верил, что честь и долг – это всё. Он пал в бою. Не от вражеской стрелы. Его послали в лобовую атаку на стальные копья, чтобы отвлечь врага, пока сам князь с дружиной уходил из западни. Его предали. Разумом я понимаю – такова была цена спасения других. Но сердцу от этого не легче. Оно помнит только, что его хозяин положил его жизнь на чашу весов, как медную монету. И счел эту цену достаточной.

Она говорила ровно, без слез, но каждое слово было выжжено каленым железом в ее душе. Владимир слушал, затаив дыхание. Перед ним была не просто женщина, а живое воплощение той трагедии, которую он сам теперь мог породить, став для этих людей «князем».

– Я не буду твоим князем, Марина, – тихо сказал он.

Она горько улыбнулась.

– Ты уже им стал. Вопрос лишь в том, какой ценой ты будешь платить за свои победы. И будешь ли помнить, что каждое твое слово для них – приказ. А каждый приказ может стать для кого-то последним.

В этой тишине, нарушаемой лишь потрескиванием огня, они поняли друг друга без лишних слов. Он был не всемогущим волхвом, а застрявшим в прошлом человеком, несущим неподъемный груз. Она – женщиной, знающей истинную цену этому грузу. Эта общая боль и понимание связали их крепче любых клятв.

Наутро он впервые за долгие дни смог самостоятельно сесть на краешек постели. Слабость отступала, уступая место новой, более сложной и тяжелой тревоге. Его тень, «Тень Князя Дяди Васи», уже работала без него, плодя слухи, надежды и заговоры. Степан отравлял колодцы сплетнями, соседи строили планы, а Гаврила, ставший за эти дни настоящим лидером, появился в дверях с немым, но красноречивым вопросом в глазах: «Мы победили. Мы стали силой. Что теперь с этой силой делать?».

Владимир посмотрел на закопченную стену, где все еще виднелся угольный план сражения у ручья. Он потрогал пальцем прочерченную стрелу атаки «Молота».

«Спокойной службы, десантник Дмитриев, – пронеслось в его голове, но на этот раз без иронии, с ледяной серьезностью. – Раньше твоей высотой была точка на карте. Теперь твоя высота – это миф, который ты создал. И удерживать его, оказывается, в тысячу раз страшнее и сложнее. Потому что падать с нее – уже не тебе одному».

Он обернулся к Гавриле и медленно, превозмогая боль, кивнул. Не как волхв ученику, и не как командир подчиненному. А как один обреченный – другому. Битва за выживание была окончена. Теперь начиналась битва за будущее. За то, чтобы тень, которую он отбрасывал, стала защитным шатром, а не погребальным саваном для тех, кто поверил в «Князя Дяди Васю». Он глубоко вздохнул, чувствуя, как под повязкой ноет шрам. Его личный шрам и шрам на теле этого мира, который отныне был и его миром. Будущее, которого он не выбирал, неумолимо надвигалось. И его тень была в авангарде.