Операция «Ремонт»

Глава 1. В кинобудке

Он снова видел в темноте, как в свете дня, и заворожённо следил за странной игрой диковинных живых узоров, внезапно возникших и стремительно разраставшихся на полу, стенах и потолке небольшого служебного помещения, расположенного над двумя зрительскими залами старого кинотеатра.

Узоры множились, затейливо переплетаясь между собой под тихую приятную мелодию, доносившуюся откуда-то снизу. Их рисунок и структура постепенно становились всё более сложными и запутанными. Свет и краски играли с всё большей силой, вытесняя за границы видимого бесформенные чёрные пятна и странные пугающие тени.

А затем узоры упорядочились. Словно по команде, построившись в шеренгу по одному, они обратились в бесконечную киноленту воспоминаний, которая плавно поплыла у него перед глазами…1

«Да», это всегда только «да», а все остальные вопросы можно решить. Коммунист ты или экономист, какая, в итоге, разница?! Важно лишь направление твоего движения. Значение имеет только цель, к которой стремится твоя беспокойная душа и рвётся твоё горячее сердце.

Пронто пронто «Батя» и «Жменя» подготовили характеристики-рекомендации и созвали внеочередное партийное собрание. На повестке дня один единственный вопрос: «Обсуждение кандидатуры гвардии рядового NNN».

Вступительное слово командира.

– NNN служит в нашем полку с июля этого года. Соответствует требованиям, предъявляемым к соискателю. Более пяти лет состоит в рядах ВЛКСМ. Активно участвует в общественной жизни. В разведроте отвечает за подготовку и проведение еженедельной политинформации. Является примером добросовестного отношения к исполнению воинского долга и служебных обязанностей. Взысканий не имел. Неоднократно поощрялся командованием. Достойная кандидатура, – Батя берёт небольшую паузу перед тем, как подвести итог сказанному, а затем энергично завершает своё короткое выступление: – Рекомендую принять! А вы что скажете, товарищ парторг?

– Полностью поддерживаю предложение товарища полковника, – подхватывает эстафету у Бати и ставит жирную финальную точку в этом небольшом прологе заместитель командира полка по политической части и, по совместительству, секретарь полковой партийной организации подполковник «Жменя».

Сам же гвардеец сидит в первом ряду и ждёт команду замполита. Ужасно волнуется и нервно мнёт в руках застиранную и выгоревшую добела на злом афганском солнце солдатскую панаму.

– Твоё слово рядовой! Да не надо с места! Поднимайтесь сюда, на сцену!

Он не успел прочитать сценарий и вышел на публику, совершенно не зная своих слов. С минуту просто стоял и молчал. Те мгновения показались ему космической вечностью.

Его выручил парторг.

– Начните с биографии, рядовой! – подсказал Жменя.

Это просто. Его биография коротка и прозрачна.

Родился. Учился. Закончил. Поступил. Развёлся. Женился. Призвался.

– Наоборот! «Женился – развёлся»! – поправляют из зала.

– В сложившейся ситуации, товарищи коммунисты, последовательность событий никакого значения не имеет! – расставляет точки на «i» Жменя. – Продолжайте говорить, товарищ кандидат в кандидаты!

И он говорит про свою обеспокоенность сложной международной обстановкой. Про решения партии и правительства, которые горячо поддерживает и безоговорочно разделяет. Про непреодолимое желание находиться в авангарде передового отряда строителей коммунизма.

В конце обязательное:

– Полностью понимаю всю серьёзность предстоящего задания. Сделаю всё, чтобы оправдать доверие старших товарищей!

Твёрдо, уверенно и чётко. Инструкция и Канон.

– Снято!

Парторг с облегчением выдыхает:

– Вопросы по кандидатуре кандидата будут? Нет?! Голосуем!

– У меня есть вопрос! – неожиданно раздаётся откуда-то из глубины, с полупустой и плохо освещённой галёрки.

Собрание проводится в клубе полка, огромной палатке-шапито ПМГ, полевого мобильного госпиталя. Это голос его взводного, лейтенанта Абаева или попросту «Бабая».

«Бабай», здоровенный пятиборец-узбек, всюду таскающий с собой противогазную сумку с пятикилограммовой противопехотной миной, которую ласково называет «моя Гюльчатай». Одним словом, а точнее тремя словами, взводный Абаев настоящий стопроцентный сумасшедший.

Впрочем, сумасшедшими могут выглядеть и нормальные. Но до сей поры, ни одного полностью нормального он здесь не повстречал. Не довелось.

В полку Бабая обходили стороной. Другие офицеры и прапорщики в столовой или в клубе старались держаться от лейтенанта подальше. А в родной обезбашеной разведроте чокнутого узбека не считали каким-то особенным или странным.

Ведь совсем не важно, что видят твои глаза и слышат твои уши. Гораздо важнее то, что безмолвно нашёптывает тебе прямо в сердце потаённое шестое чувство. Оно никогда не обманывает и не поводит. И оно упрямо твердит, что с Бабаем всё в порядке.

Не следует обращать особого внимания на мину, в которую лейтенант влюблён и с которой не расстаётся ни на секунду даже ночью, когда перед отходом ко сну заботливо и нежно поудобнее устраивает её под своей подушкой.

У разведчиков есть одно самое первое и самое главное правило: «Доверять можно только собственному сердцу, а не голове». В головах у них у всех давно непорядок.

Командир полка бился с Бабаем месяц, требуя, чтобы тот вернул мину назад. Сапёрам. Но Бабай не уступил. За неисполнение приказа командира несговорчивый взводный угодил на дивизионную гауптвахту, где его накрыл тяжелейший нервный кризис. Бабай не выдержал вынужденной разлуки с любимой и слёг.

Целыми днями гвардии лейтенант лежал на заасфальтированном плацу «губы», раскинув руки и запрокинув лицо в жаркое афганское небо, и что-то невнятно и тихо бормотал на родном узбекском языке, время от времени то по-волчьи подвывая, то по-детски всхлипывая.

Спустя неделю этого стоического «лежания» Абаева на асфальте в «дивизионку» из Кабула были приглашены повидавшие виды военные психиатры. Строгие медики дотошно обследовали взводного, провели короткий, но очень бурный консилиум и настойчиво порекомендовали отправить странного «афганского пациента» обратно к месту постоянного прохождения службы. Дабы обеспечить больному знакомую и привычную обстановку в условиях тамошнего лазарета. И уже на следующий день, так и не отбыв до конца назначенное ему наказание, мятежный Бабай вернулся в расположение полка.

Батя долго вздыхал и матерно ругался. Страшно вращал глазами и выразительно вертел пальцем у виска.

– У меня в разведке все, без исключения, больные негодяи! Но ты, Бабай, особенный! Отдельный! Ты – больной в квадрате! – гневно брызгал во все стороны слюной и размахивал руками-крыльями гвардии полковник.

Покричав так с пол–часа, Батя вызвал дежурного офицера, приказал открыть полковую «оружейку»2 и выдал «гюльчатай» припадошному взводному. А вы что сделали бы на его месте?

Гвардии лейтенант Абаев – один из лучших младших офицеров дивизии. В прошлом месяце командование направило в штаб армии представление на награждение «Бабая» орденом «Боевого Красного знамени»: «За неоднократно проявленные мужество, героизм и прочее…»

Отличник боевой и политической подготовки. Мастер спорта-пятиборец. Участвовал в сцецоперациях. Хладнокровный и смелый. Меткий стрелок и лучший «рукопашник» среди командирского состава. А то, что мину с собой носит, так «это пустяки, дело-то житейское» (С).

Батя на войне всякого повидал. У него этого «всякого» в полку каждый второй. А в разведроте, посчитай, что и каждый первый будет.

Правда, другие, которые не из разведки, немного поспокойнее. Но это с какой стороны на них смотреть.

Так, у капитана Белова, главного и старшего полкового медика, в приёмном покое, в сейфе для лекарств, в отдельно запирающемся верхнем ящике хранится десять кило чистейшего первосортного «чёрного». Откуда полковник про это знает? А в чём, собственно, проблема?! Знает, и всё тут!

Белов врач от Бога. Живёт по Боевому уставу. Всегда немногословен и мило задумчив. Немного нелюдим. «Тихий».

Побольше бы таких «тихих», как Белов, и поменьше таких «громких», как Акрамов.

Акрамов, это командир полковых разведчиков. «Ниндзя» херов. Настоящий шайтан! Вот уж кто, действительно, является проблемой!

Батя его одного с удовольствием обменял бы на десяток «психических» Абаевых или «тихих» Беловых. Или даже на двадцать или двадцать пять! «Лёгкие» и пушистые, как зимние зайчики на январском подмосковном снегу. Никаких с ними особых забот и хлопот.

По сравнению с Акрамовым, «бабаевская» мина в противогазе, то есть, в противогазной сумке, это эскимо! Как в летнюю жару целая тележка доверху наполненная мороженным. И к ней стакан ледяной водки в придачу с хрустящими солёными огурчиками и крошечными подмосковными опятами. А следом за ним ещё один стакан «морозной». Второй-контрольный. Под свежезаквашенную молочную капустку.

Гвардии полковника уже до печёнок достала странная способность ротного неожиданно исчезать. Становиться прозрачным. Растворяться и пропадать. Нашёл, понимаешь, развлечение! И делает это, как правило, на середине серьёзного разговора со старшим по званию. Какое неуважение к командиру полка!

– Говорите свой вопрос, коммунист Абаев! – партийное шоу, как и полагается, ведёт секретарь парторганизации полка подполковник «Жменя».

Жменя здесь самый опытный и боевой «спец». У него за плечами вся Африка: Гвинея, Египет, Мозамбик, Ангола. Незабываемые тропические «лихие семидесятые». Прекрасное время интернациональной романтики и славной борьбы за свободу и справедливость. А почему подполковник из «краповых беретов»3 стал замполитом, это сложный вопрос. Один из многих, что ставит перед нами непредсказуемая жизнь. Видимо, мир Жмени тоже в какой-то момент перевернулся.

Своё прозвище, «Жменя», замполит-парторг получил за огромные, как вилы, кисти рук с ливерными колбасами-пальцами. Сила громадных ручищ замполита была невероятной. Одним простым и коротким движением Жменя был способен нанести немалый урон и непоправимый вред окружающим.

Если он «отвешивал фофана»4 перевёрнутой вверх дном армейской алюминиевой тарелке, то от мощного удара гигантским жменевским пальцем та жалобно вскрикивала и прогибалась до краёв. Сплющивалась и становилась совершенно плоской. А на поверхности стола оставалась глубокая вмятина. Словно после удара небольшой, но очень увесистой кувалдой.

Когда в нашем полку хотели кого-нибудь вежливо отослать «нах», то просто говорили «дай Жмене пять!» Типа «отсоси!»

– Ваш вопрос, лейтенант?! – ещё раз как можно громче повторяет Жменя.

На самом деле Бабай хороший и уже дал своё согласие на участие в Проекте на собрании командного состава полка. Но он был категорически против включения молодых «славян» из своего взвода в Группу.

«Да они же настоящей крови ещё не нюхали-не пили! Только лишней обузой будут. Обычный рейд, это обычный рейд. Никаких вопросов не имеется. Но здесь же полная ерунда получается! Ничего и никому абсолютно не понятно!» – весь день с самого раннего утра, не останавливаясь недовольно ворчал Бабай себе под нос.

Да, через год–полтора привыкаешь ко всему. И даже рейды становятся повседневной рутиной с обычными и страшными, а не кинематографическими и красивыми человеческими смертями.

«Масква, расскажи что-нибудь из кино», – просит Наби.

Вот интересно, сколько весной одна тысяча девятьсот восьмидесятого года, когда Наби призывался в советскую армию, было видеомагнитофонов в его родном городе Душанбе? Думаю, что немного. Редкая экзотика, являвшаяся привилегией партийной элиты и богатых «цеховиков».

На занятиях по политинформации, на привалах и во время перекуров он рассказывал пацанам сюжеты американских фильмов, просмотренных вместе с ней на видео год назад.

Волшебный мир кино. Взводный, вместе с остальными бойцами разведроты, слушал эти рассказы с открытым от удивления ртом…

Бабай, видимо, и сам не ожидал от себя такого «выхода». Просто с губ сорвалось. Совершенно позабыв, о чём хотел спросить, он медленно поднялся с места и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Мы все ждём ваш вопрос, товарищ гвардии лейтенант! – в третий раз воззвал к взводному Жменя.

Бабай упорный. Другой бы на его месте давно дал задний ход и всё переиграл. Мол, извините, дорогие товарищи коммунисты. Запамятовал. Погорячился. И так далее и тому подобное. С кем не бывает? И сел бы обратно на своё место, как ни в чём не бывало.

Другой, но только не Бабай.

Взводный упрямо стоял в полутьме палаточного пространства и трогательно прижимал к груди брезентовую сумку со своей «ненаглядной». Растерянно моргал большими узкими глазами и сосредоточенно старался вспомнить. Но интересовавший его вопрос словной пулей выбило из памяти.

– Эээ… Рядовой, а кто ваш любимый киногерой?! – обрадованно выпалил Бабай первое, что, наконец-то, пришло ему в просторную и светлую голову спортсмена-пятиборца.

Любимый герой его кино, это славный альбатрос революции товарищ Че!

– Че? Го? Кто это такой? Он что, молдаванин? – медленный и туго соображающий в небоевой обстановке «тормоз»-Бабай, как всегда, с первого раза ничего не понял.

Это на ринге или в бою взводный слетает с «катушек». Да так, что другим за ним не угнаться. А вот в мирной жизни…

В мирной жизни всё складывалось иначе. Например, единственные два слова на иностранном языке, кроме изученного в рамках обязательной школьной программы русского, которые знал и употреблял в разговорной речи лейтенант, были молдавские «пула квоки» или «член с глазами».

Их записал Бабаю на листочке в клеточку, вырванном из тонкой двухкопеечной тетради, полковой шеф-повар гвардии майор молдаванин Кобас. А за глаза так просто «Колбаса».

Бабай был настолько потрясён скрытой глубиной смысла, скромным обаянием и какой-то совершенно нечеловеческой буржуазной красотой открывшегося ему словосочетания, что целую неделю без перекуров заучивал его наизусть. А выучив, повторял на дню раз по сто или по двести, чтобы не забыть.

– Какой ещё молдаванин? – опешил замполит. Но тут же вернул себе контроль над ситуацией. – Не «Че? Го?», а легендарный товарищ Че! Белоснежный «альбатрос» мировой революции! Великий кубинский воин-интернационалист! Икона! А если, по-вашему, то Коран борьбы со всемирным угнетением и за всеобщую свободу! Вам всё понятно, коммунист Абаев?

Было ли Бабаю на самом деле всё понятно или нет, мы никогда не узнаем. Но он утвердительно кивнул головой и громко отчеканил:

– Так точно! Мне всё понятно, товарищ замполит!

– Товарищи, предлагаю вопрос коммуниста Абаева в протокол не включать. И садитесь, наконец-то, на своё место, лейтенант! – дал команду рассерженный комиссар-политрук и тихо добавил: – Мудак!

Не подумайте чего-нибудь плохого. Это он не про Че.

С легендарным кубинским воином-героем замполит-политрук был знаком с самого первого, строго засекреченного, визита команданте в Москву5. Тогда «товарищ Че Гевара» прибыл в столицу СССР для поступления в «московскую консерваторию»6.

Они встретились на торжественном концерте, оперативно организованном по случаю приезда дорогого гостя, где младший лейтенант Жменя исполнял свой коронный номер. С завязанными чёрным атласным шарфом глазами, он бросал «Мачете» под потолок и сбивал им многочисленных ворон и летучих мышей, круживших под сводами Кремлёвского дворца, под дружные, сплочённые аплодисменты собравшихся.

В качестве зрителей на том памятном действе присутствовали все члены и кандидаты в члены Политбюро, первые секретари пятнадцати республиканских парторганизаций и их заместители, а также руководители партийных организаций городов Москвы, Ленинграда и Севастополя.

После завершения официального мероприятия Че пригласил Жменю на закрытую вечеринку для своих. Команданте никогда не приезжал в гости с пустыми руками. Всегда вёз с собой сигары, хорошее вино и дорогой коньяк. Молодость, кристально чистое время…

В отдельном офицерском домике-контейнере, где проживает боевой подполковник, на стене висит большая, девяносто на сто двадцать, чёрно-белая фотография. На пожелтевшем от времени старом фото громадный Жменя держит в разведённых в стороны могучих руках Че и Мачете.

Команданте на том случайном снимке фотографа из службы кремлёвского протокола очень похож на себя настоящего. Интернационалист и финансист ещё не поменялись своими местами.

Ну и зажгли они тогда в солдатском общежитии, в которое к появлению непоседливого кубинца срочно перестроили «Националь»! Че, Мачете и он, Жменя! И отожгли по полной!

Молодой кубинский революционер ещё не был отягощён непосильным грузом сопутствующих центробанковской деятельности опасных привычек, вредных зависимостей и нездоровых наклонностей. Прибыв на месяц в Москву сдавать экзамены и повышать творческую квалификацию, он первые две ночи спал во дворе Гнесинки в своей походной палатке.7

Знаменитая на весь мир «палатка товарища Че»: туго натянутый на небольшие осиновые колышки, прочно закреплённые в грунте, старенький и повидавший виды плащ-болонья. Такой же бесценный и запатентованный на века дизайнерский продукт, как и зажигательная смесь «номер Че-тыре».

Простенько и со вкусом: масштаб метр на два и по колено в глубину. При прямом попадании не спасёт. Но от осколков надёжно защищает.

Многие предпочитают ставить подобные палатки в полный рост или даже выше. Но Че считал такой размер укрытия абсолютно непрактичным. Теряешь несколько драгоценных миллисекунд на старте, когда приходит время выкапываться из земли и идти в атаку. А вот по колено, это «самое оно»! Че привык всегда быть впереди, как Чапаев.

И экзотический для москвичей материал «болонья» стал резко входить в моду. Наиболее информированные и острые столичные щёголи разгуливали в плащах-«чегеварках» по Красной площади и по улице Горького уже на следующий день от начала исторического визита кубинского революционера в Москву.

Старый двор, где несгибаемый команданте разбил свою палатку, порос огромными деревьями и густым колючим кустарником. Следить за Че было неудобно. «Наружка» нервничала. Че – тоже.

Сидевшие в кустах «Че-кисты» курили невкусные советские папиросы «Беломор», громко шептались и, время от времени, противно шуршали в темноте старыми газетами, мешая целеустремлённому соискателю готовиться к экзаменам.

Никита Сергеевич Хрущёв боялся упускать непредсказуемого бородача из зоны прямой видимости и уговаривал его переехать с улицы в солдатское общежитие. В недавно отремонтированную пятиэтажную казарму в центре города. В бывший «Националь».

У Че имелся серьёзный пробел в революционном образовании. По теме «Бой в мегаполисе» у него не было ни одного практического занятия! И команданте согласился на переезд.

Утром следующего дня недоверчивый Никита Сергеевич, взобравшись на купол здания Совмина Союза, рассматривал свежезакопчёный фасад «общежития».

Над полуразрушенной крышей «Националя» вьётся весёлый дымок. Святая революционная троица (матёрый отец Че, его внебрачный сын «ма-Че-те» и ещё совсем юный безусый лейтёха «дух»8 Жменя) греется на раннем июльском солнышке.

Утомлённые бессонной ночью бойцы с наслаждением курят ядрёные кубинские сигары и готовят на костре в большом чугунном казане «завтрак бомбиста». Любимое блюдо из артековского детства бравого спецназовца. Сладкую манную кашу, сваренную в колбасе.

– Вы только посмотрите на них?! Ни одного целого стекла и зеркала в казарме не оставили! Эти «молодые альбатросы», что дети малые! Дети-солдаты Революции. Только стреляют не в живых людей, а по мишеням. Что немного утешает, – в сердцах ругается Никита Сергеевич.

Кряхтит, жалуясь самому себе на изнашивающиеся с годами суставы, спускается вниз.

Придерживая подмышкой старинную бронзовую подзорную трубу, скользит по перилам узкой металлической лестницы обратно в свой кремлёвский кабинет. В девять ноль-ноль важное селекторное совещание с руководителями стран Варшавского блока по проблемам «кукурузы». Товарищи из Европы сообщают, что есть важные новости с «полей»…

– Других вопросов нет?! Голосуем! Кто «за»? «Против» есть? Воздержавшиеся? Заношу в протокол – «принято единогласно»! – быстро сосчитал голоса и подвёл итог парторг. – Поздравляю, рядовой! Теперь вы – кандидат в члены КПСС! Несите с честью это высокое звание!

– Служу Советскому Союзу! – ни с того ни с сего вырвалось у него в ответ.

– Служи и дуй, что есть сил, к московскому «особисту» бумаги подписывать. Он тебя давно в первом отделе ждёт, – шепнул ему на ухо Жменя и одобрительно хлопнул ладонью по плечу: – Молодец, солдат!

От дружеского прикосновения руки замполита он чуть было не вылетел «за борт» в партер. Но смог удержаться на ногах и затормозил у самого края сцены.

– Есть дуть, что есть сил, товарищ подполковник! – отозвался он, и в соответствии с полученной командой побежал к двери служебного выхода.

– Сафар бахайр! – Жменя посмотрел ему в след, в прощальном приветствии приложив свою могучую великанскую ладонь к фуражке. Помедлив мгновение, повернулся к зрительскому залу. – Товарищи, партийное собрание окончено! Прошу всех покинуть помещение. А вы, лейтенант Абаев, посидите, пожалуйста, на своём месте! Дайте другим коммунистам спокойно выйти из клуба. Не создавайте панику!

Первый отдел, наряду с оружейной комнатой, располагался в единственном капитальном строении на территории полка. Маленький кабинет без окон, где едва помещались два стула, небольшой стол и сейф. Стены кабинета украшали три фотографии в одинаковых тонких деревянных рамках: чёрно-белый вечно живой вождь, генеральный секретарь и министр обороны, выполненные в цвете.

Почти половину тесного кабинетного пространства занимал весёлый седой майор, постоянно использовавший в своей речи присказку «ну и дела!»

На столе перед майором лежала куча серых картонных папок с личными делами военнослужащих полка. Особист внимательно просматривал их содержимое и без остановки дымил фирменной «Явой явской», прикуривая одну сигарету от другой.

– Дверь за собой не закрывай, а то задохнёмся. Присаживайся. Курить будешь? – протягивает ему пачку сигарет и зажигалку. – Угощайся.

– Спасибо, товарищ майор!

– Ну и дела! Как прошло собрание?

– Приняли в кандидаты!

– Это хорошо, что приняли. Вот, держи, – передает ему стопку бумаг с машинописным текстом, – читай. Здесь информационные материалы и инструкции. А это твоё согласие. Там, где галочки проставлены, надо расписаться. Подпись расшифруй. Укажи фамилию, инициалы и дату. Сегодня девятое октября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Ну и дела…

Через час, покончив с формальностями в первом отделе, он проходит мимо раскрытой настежь офицерской палатки. Там Акрамчик и Бабай готовятся в рейд. Взводный, продолжая недовольно ворчать, заворачивает в наволочку взрыватель от «Гюльчатай». Зачем ему это понадобилось? В дальнюю дорогу им разрешили взять из старой жизни что-то одно. Для себя он уже решил, что это будет его собственная фотография. Чтобы он мог вспомнить, когда придёт его время, кто он.

Ему больше не пригодится своё отражение. Как и зеркальце. Его лицо больше ничего не сможет ему рассказать.

– А ты говорил, что не разрешат! – обращается Бабай к Акрамчику, укладывая в коричневую трофейную сумку на ремне мину, бережно завёрнутую во вторую наволочку…

Как же давно это было! Самому не верится, что с той поры минула целая вечность.

Только ему всё кажется, что это случилось совсем недавно. Произошло вчера или неделю назад. И он снова и снова пытается вернуться в то время и в то место, чтобы всё изменить. Переписать и исправить.

Дни и ночи напролёт он безуспешно ищет решение для этой нарешаемой задачи. Но каждый раз оказывается здесь, в кинобудке закрытого на ремонт старого кинотеатра…

Кинотеатр «Темп» на Беговой улице располагался в жилой московской «сталинке». Два первых этажа в центральной части здания были объединены в одно просторное помещение, обеспечивавшее качественную демонстрацию и просмотр кинофильмов.

Основным украшением скучного серого здания девятиэтажки, сданной в эксплуатацию в год проведения ХХ-го съезда КПСС, служили многочисленные элементы гипсового декора. Характерная черта определённого этапа застройки столицы, когда стало модным проводить замысловатые параллели между радостным и жизнеутверждающим периодом послевоенного восстановления страны и давним прошлым человечества с его богами, титанами и героями. Но это был редкий случай, когда античные фигуры и театральные маски на фасаде оказались неожиданно уместны. Не вызывая отторжения, они выглядели естественно и органично.

Большой и малый кинозалы «Темпа» могли принять до полутора сотен зрителей. Фойе с высоченными потолками и строгими стройными колоннами. Огромные окна-витрины. Первый в его жизни утренний киносеанс, начинавшийся в девять тридцать утра в дни школьных весенних каникул, на котором крутили сборник советских мультфильмов.