Операция «Ремонт»

Через полчаса Владимир Ильич, громко цокая языком, удивлённо и немного растерянно изучал длинную портянку свежеснятой кардиограммы. То низко склонялся над ней, то поднимал на вытянутых руках над головой и пристально рассматривал на просвет одинокой лампочки без абажура, что празднично вспыхнула высоко под потолком. То подносил к губам и чуть ли не пробовал на вкус, словно старался убедить себя в том, что кардиограмма существует на самом деле, а не является плодом его разыгравшегося воображения.

– Наденька, вы за ним присмотрите, а я Главному позвоню! – и выбежал из палаты.

Покрутив упругий диск телефона, стоявшего на столе дежурной, Владимир Ильич замер, считая гудки вызова и нервно покусывая нижнюю губу. Время шло к полуночи и Главный, вредный и въедливый старикашка, возможно, уже видит свой четвёртый сон.

Один гудок. Второй. Третий. Четвёртый. Пятый…

Наконец, на другом конце провода подняли трубку:

– Слушаю Вас.

– Покорнейше прошу меня извинить за поздний звонок. Ещё раз простите, но это просто невероятно! – тихо и виновато забормотал врач.

Но чем дольше он говорил, тем громче становился его голос. Тем чаще и сильнее в речи звучали нотки искреннего неподдельного восторга, вызванного встречей с чем-то необычным и из ряда вон выходящим. Почти что с чудом. Хотя Владимир Ильич и был опытным реаниматологом, давно и твердо уверовавшим в то, что никаких чудес на этом свете не бывает.

– Этот, который из военкомата! Нет, не умер! Я бы не стал вас по таким пустякам беспокоить! Всё, как раз, обстоит наоборот! Я бы сказал, что он живее всех живых! Ходит, как ни в чём не бывало и смеётся! Да, громко хохочет! Во всё горло! Ржёт, словно молодой здоровый конь! И кардиограмма у него, как у космонавта перед полётом! Кто? Я?! Да не пил я! Я же только недавно заступил! Я «сухой», как гербарий в кабинете природоведения! Ещё ни капли себе не позволил! Ни единой капли! Хорошо. Сделаем. Ждём.

Минут через сорок в палате появился Главный, мелкий хрупкий дедушка с копной жёстких седых волос, непослушно выбивавшихся из-под строгой докторской шапочки. В добротной, немного поношенной «тройке» при аккуратно повязанном галстуке, на которую был небрежно накинут белоснежный врачебный халат. Эдакий канонический дореволюционный «доктор Айболит».

«Айболит» посмотрел первую кардиограмму. Затем попросил дать ему вторую, повторную, что была снята Владимиром Ильичом к его приезду, и начал тщательно её исследовать. Отложив кардиограмму в сторону, старательно сосчитал пациенту пульс и внимательно послушал сердце.

Неожиданно Главный взял его руки, крепко сжал и надолго задержал в своих ладонях. Не выпуская рук, нагнулся и приложил ухо ему к груди:

– Не дышите! Дышите! Не дышите!

Он удивился, насколько холодными были у Главного чуть дрожавшие то ли от возраста то ли от волнения пальцы. И такая же ледяная и совершенно гладкая, словно специально подтянутая на щеках и скулах, пергаментная кожа лица.

Какое-то время «Айболит» неподвижно сидел, устремив взгляд в потолок и о чём-то размышляя.

– Да вы, дружище, настоящий феномен! – с ударением в слове «феномен» на последнем слоге, прервал затянувшееся молчание Главный. – Владимир Ильич, любезнейший, покажите-ка мне предыдущие записи.

Главный и дежурный вышли в коридор и плотно закрыли за собой дверь. О чём они говорили, разобрать было невозможно, как бы он не напрягал свой слух.

Минут через пятнадцать доктора вернулись в палату.

– Вы уж, дружище, – ласково, и словно извиняясь, начал Главный, – пока полежите у нас. Поспите. Отдохнёте. Торопиться вам некуда. Как в народе говорят: «Кто понял жизнь, тот не спешит». Наденька вам укольчик хороший поставит. Завтра решим, что с вами делать. Утро всегда мудрее, чем ночь… Хорошо, что напомнили. Я немедленно позвоню вашим родителям. Можете не беспокоиться. У нас накоплен огромный опыт общения с родственниками пациентов.

Про второго больного в череде тех ночных событий никто не вспомнил. Соседа по палате он больше не увидел. Ближе к полудню его разбудила громкая возня нянечки, менявшей постельное бельё на пустой кровати у двери. Ночью «Осип Эмильевич» сгинул. Растворился. Исчез…

За несколько дней до выписки его пригласил в свой кабинет заместитель заведующего кардиологическим отделением.

– Ты не понимаешь, насколько твой случай уникален в медицинской практике! У меня материала на «докторскую» накопилось! Да что там диссертация?! Это же никем ранее не описанный случай! Редчайшая возможность войти в историю медицины! Ты только вслушайся: «Синдром Савченко»! Звучит, словно ангельская музыка в небесах играет!

«Савченко» – это фамилия замзава, маленького и круглого как шар, лысого человечек с розовым детским лицом и пухлыми губами. И с холодными проницательными глазами кардиолога с огромным стажем.

– Зря смеёшься. Давай, и тебя увековечим? Через «тире»! Правда, прибавление твоей фамилии этому замечательному словосочетанию красоты не добавит. Но я готов пойти на всё ради науки. И не за что меня благодарить. Тоже мне, шутник нашёлся. Твоё «спасибо» в карман не положишь! Лучше послушай внимательно, что тебе старшие говорят. У меня есть интересное предложение. Я отмечу в заключении, что ты нуждаешься в дальнейшем лечении и наблюдении. Что тебе необходимы постоянные регулярные обследования и прочее. Не беспокойся, я своё дело хорошо знаю. Всё будет оформлено грамотно и по первому разряду. Комар носа не подточит. Будешь приходить к нам раз в месяц на тесты. По весне и осенью, перед призывом, милости просим, в стационар на недельку. Всё официально. С отрывом от производства. По больничному листу. А через два или три года получишь новенький военный билет с соответствующей записью! А? Что скажешь? Такая удача не каждому выпадает. Соглашайся!

– Нет. Я в такие игры не играю, Сергей Эдуардович, – вежливо, но твердо отказался он и вышел из кабинета.

– Сердце у тебя здоровое! А вот на голову ты, точно, совсем больной! – прокричал с досадой и отчаянием замзав ему вслед, схватил со стола историю его болезни и швырнул вдогонку. Но он уже успел закрыть за собой дверь.

Пухлая книжечка, прошелестев в воздухе многочисленными листами кардиограмм и анализов, выписок и заключений, громко стукнулась о возникшее на её пути препятствие и камнем рухнула вниз. Словно птица, насмерть влетевшая в толстое стекло магазинной витрины.

В Боткинской его продержали больше месяца. До середины октября. Пойти служить со своим годом и призывом шансов у него не было.

На повторной медкомиссии немолодой военврач и так и сяк вертел его медицинское заключение:

– Надо же, какая интересная формулировка: «Идеально здоровое сердце»! Абсолютно здоров! Не организм, а японские часы «Сейко»!

Эти часы не так давно появились в Москве и были чрезвычайно популярны у обладателей валютных чеков, на которые приобретались товары в магазинах торговой сети «Берёзка».

– И всё же, пацан, не будем спешить и подождём до весны.

В тысяча девятьсот восемьдесят первом году, в самом начале апреля, ровно через три дня после выхода приказа министра обороны СССР маршала Устинова о весеннем призыве на срочную воинскую службу, ему вручили повестку. А спустя неделю он обливался потом и кровью в учебном лагере в Туркменистане.

Каждый день в «учебке» тянулся как месяц, а почти четыре месяца пролетели как одна минута…

Его первая и последняя осень в афганских горах. Днём нестерпимо жарко. Бронежилеты и «лифчики», китайские подсумки на три «рожка» к «калашу», навешиваются на голое тело. А ночью так холодно, что без бушлата промерзаешь до костей.

– Бойцы, запомните первое и самое главное правило. Лучше гор могут быть только горы денег! – шутит его ротный, молоденький старлей-таджик.

За глаза ротного называют «наш Акрамчик». Сбрей он свои пышные чёрные усы, кто бы усомнился, что они ровесники?

– Денег я не обещаю. Но любить и понимать горы я вас научу!

Акрамчик здесь с самого начала кампании. С первых её дней. Не смотря на свой возраст, он один из самых опытных офицеров в дивизии. Да что там в дивизии? Во всей 40-ой общевойсковой армии! Или, вполне может быть и такое, во всей группе наших войск в Афганистане.

– Переходим ко второму правилу, – продолжает своё выступление гвардии старший лейтенант, – местное население, мирные декхане. Крепко-накрепко запомните, товарищи разведчики, что вы здесь гости. Правительство республики Афганистан попросило помощи в защите этой страны и её народа от бандитов-душманов!

Пауза. «Сlose-up»9. У Акрамчика очень подвижное лицо и чуть нервические резкие движения. Но это не от «нервов», а от обретённого на войне редкого дара предугадывать и опережать события. Быть на пол–мига быстрее остальных.

– Гость должен знать и уважать обычаи и традиции хозяина, пригласившего его в свой дом. За это у нас отвечает старшина Набиев. Два шага вперед, старшина!

Наби Набиев. Дорогой бача. Выпускник истфака. Знаток Корана. Кандидат в мастера спорта по альпинизму. На груди медаль «За отвагу», хоть и был представлен к ордену «Красная звезда».

– Вернусь домой в Душанбе и сразу же подам документы в аспирантуру. Ещё успею в этом году, – Наби мечтательно заводит к небу свои миндалевидные глаза, – а если сильно повезёт, то и в Москву могут направить. По квоте для национальных кадров. Знаешь, я до Афгана такое даже представить не мог. У меня родители обычные трудяги. Ни денег у них больших, ни нужных связей. Папа и мама очень хорошие. Но у нас без денег и связей ничего нельзя сделать. Всё только на них держится. Я же сам сюда напросился. Для меня, бача, это социальный лифт. Скажи, а красивый город Москва?

В педагогическом институте, который закончил Наби, не было военной кафедры. Из полутора положенных ему лет «срочной» он больше года служил с Акрамчиком. Сначала был командиром отделения в его взводе, а когда Акрамчик получил под командование разведроту, Наби стал его правой рукой и тенью.

Разговоры – разговорами, но горы ему не полюбились. Изматывающие ночные марш-броски напоминали о «жести», которую практиковали сержанты в «учебке», и не способствовали формированию нежного отношения к красивым пейзажам и сложным местным маршрутам. А вот теоретическая часть подготовки, проходившей под руководством старшины, пришлась ему по вкусу. Набиев соскучился по русскому языку и умным разговорам. Слушать его рассказы об истории возникновения и развития ислама и исламской культуры было делом интересным и полезным.

До той осени рота была укомплектована только «восточниками». Таджики, узбеки, киргизы. Простые ребята из жопы мира с названием «Средняя Азия». Из самой её невероятной, затерянной и удивительной части. Для них дари и пушту были ближе и понятнее, чем русский язык.

«Дикая рота», «черти», «золотоордынцы», «безбашкезы». Какие только прозвища им не придумывали в полку.

Хорошая была идея, сформировать разведывательное подразделение по национальному признаку.

Набор в разведроту проводил лично Акрамчик. В подавляющем большинстве, разведчики были малообразованными выходцами из труднодоступных горных районов, где они провели основную часть своей жизни. Если и учились в городских школах-интернатах для детей сельскохозяйственных тружеников, занятых в сфере отгонного пастбищного скотоводства, то на каникулах всегда возвращались домой. К папам и мамам, к бабушкам и дедушкам.

Горы были крышей их мира. Пастухи и охотники, вчера ещё самые обычные мальчишки из аулов и кишлаков Тянь-Шаня и Памира. Парни с другим составом крови.

На высокогорье они были своими и приходились близкими родственниками этому затерянному и холодному каменному миру. Могли за ночь пройти неприметными тропами двадцать, двадцать пять, а то и тридцать километров. Будто видели в темноте так же хорошо, как днём. Не чувствуя усталости. Не сбив дыхания. А с рассветом пропадали. Растворялись в прозрачном горном воздухе до наступления следующей ночи.

О чем думали отцы-командиры неизвестно. Какими соображениями руководствовались и на основании чего принимали решения знать нам не дано. Но после визита в дивизию командующего армией, Акрамчик получил от Бати к срочному исполнению приказ: «Немедленно пополнить роту военнослужащими других национальностей из последнего призыва!»

– Выбери десять человек. И не «муслимов»! Ты меня хорошо понял, гвардии старший лейтенант? Устроил в своей разведроте медсере!

– Медресе, товарищ полковник.

– Да какая разница, Акрамов!? Тоже мне, учитель нашёлся! Ещё раз тебя спрашиваю, ты меня хорошо понял?

– Так точно! Хорошо понял, товарищ гвардии полковник!

Так в роте появилось их «славянское» отделение…

После пристрелки оружие разобрано, почищено, насухо протёрто и собрано заново. Разведчики пригрелись на солнышке. Сегодня можно «загорать».

Готовятся в рейд. Неспешно пересыпают в рукава, оторванные от старых «хэбэшек», патроны из цинков. Двойная норма, это два цинка по семьсот пятьдесят на каждого. Плюс пять гранат «эф-один» и одна наступательная. Здесь же в гранаты вставляют запалы. Растягивают пружины магазинов к АК.

Световые и дымовые сигналы. Штык-нож. Фляжка на восемьсот миллилитров. Ещё две фляги по полтора литра, но они в «эр-дэ» не пойдут. Сухой паёк. Продукты россыпью.

Завтра его первый рейд. Не сказать, чтобы он очень волновался. Но он волновался.

Неправда! Он очень волновался и в ночь перед рейдом не спал, как и все остальные пацаны его призыва, для которых это был первый боевой выход.

А утром разведрота попала в засаду. Хоть старейшины и клялись, что людей Гадара нет поблизости и кричали им в след: «Сафар бахайр! – Счастливого пути!»

Они выступили на рассвете. Раньше гадаровцы действовали только ночью. Внезапно наносили удар и мгновенно исчезали в темноте. Но Гадар сменил тактику…

Если Аллах существует, то он любил Акрамчика. Через три месяца после того боя главнокомандующий исламским фронтом имам Гадар будет заблокирован в своём родовом ауле. Ночью ему удастся неприметной горной тропинкой выйти из окруженного селения. Но только командир мотострелковой роты Акрамов, спасибо шестому чувству, не позволит хитрому имаму ускользнуть. С десятью разведчиками-добровольцами Акрамчик опередит вражескую колонну. Внезапно атакует впятеро превосходящего по численности противника. И в рукопашной схватке сам убьёт Гадара.

– Акрамов, твою мать! – пенился, бушевал и матерился командир полка. – Ты почему не доложил мне о своих предположениях? Ты даже представить не можешь, какой был бы резонанс, возьми мы Гадара живым! И ты мог живым его взять, Акрамов! Мог, да только не взял! Такую выдающуюся возможность просрал! Сделал, как всегда, всё по-своему! А ведь это была бы не просто новая дырочка на кителе и погонах. Тебя бы к «Герою» представили! Твоя война ещё вчера могла закончиться. Почёт и уважение. Все дороги открыты. Безразмерные возможности! Академия имени Фрунзе. Красавицы девушки-москвички. Но ты всё это намеренно упустил. Пропоносил со свистом!

Комполка обречённо взмахнул руками-крыльями, но взлететь не смог. Крепко, ой крепко был прикован к этой земле гвардии полковник. Не оторваться ему. Не воспарить. Ещё рано. Небо подождёт.

– И скажи спасибо своему Аллаху, что обошлось без потерь личного состава! А не то бы я с тобой по-другому разговаривал. И прекратите улыбаться, товарищ гвардии старший лейтенант!

Акрамчик пытался спрятать улыбку в усы, но у него это плохо получалось. Ведь он был абсолютно счастлив. Сейчас он знал наверняка: когда придёт время их общей Встречи, пацаны не отвернутся от него и не спрячут руки за спину. Но он даже не догадывался, что эта встреча так не за горами близко…

Главный военный госпиталь в Кабуле.

– Здравствуй, солдат! Я Док, – доносится до него откуда-то сверху голос седого капитана медицинской службы. – Пришлось с тобой повозиться. А ты счастливчик! Столько железа ушло в «молоко»! Сердце, лёгкие, ливер – всё цело. Ничего серьёзного не зацепило! А что немного закоптился, так это не беда! И не бзди, солдат, что ты штопанный и перештопанный. Это пустяки! Главное, что ты живой! И запомни – на молодых раны заживают быстро.

– Штопают гандоны, товарищ гвардии капитан. А пацанов зашивают, – он тогда попытался пошутить в ответ, но только тихо застонал и закрыл глаза.

Последние месяцы его службы прошли в Ташкентском военном госпитале.

Где-то через год, с началом следующей осени, в лечении произошёл перелом. Он резко пошёл на поправку. Чёрно-красное выгоревшее мясо стало стремительно покрываться крошечными островками новой тонкой фиолетовой кожи. Эти островки с каждым днём становились всё больше. Постепенно превращались в целые материки.

В декабре одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года он был признан негодным к дальнейшему прохождению срочной службы и уволен в запас.

Дембель. Со своим годом. Со своим призывом, на который он когда-то опоздал.

Он сложил в простенький портфельчик, купленный в местном военторге, нехитрые пожитки. Подарок для мамы, завёрнутый в старый апрельский номер газеты «Комсомольская правда». Больничные фото. Самоучитель английского и пособие по математике для поступающих в ВУЗы, которые были с ним ещё с Москвы. Новый Завет. Отпечатано в Москве в 1915 году. Так называемое «солдатское» издание, предназначенное для военных священников. Он выяснит это многие годы спустя. Настоящее сокровище, на которое он случайно наткнулся в госпитальной библиотеке, когда помогал разбирать коробки с книгами, собранными в Союзе для воинов-интернационалистов по школам и предприятиям.

Его главное и единственное приобретение за время службы. Кто положил Евангелие между двумя томами шолоховской «Поднятой целины», для надёжности перетянув книги бечёвкой? Он всегда будет благодарен тому доброму незнакомцу.

Незаметно опустив небольшую книжицу в глубокий карман коричневой больничной пижамы, он никогда больше с ней не расставался. Слово Божие изменило его жизнь. Помогло вернуться. Дало новые ориентиры. Никакую другую книгу он не перечитывал столько раз.

Евангелие он пристроил во внутренний карман свежей неношеной шинели, полученной утром в хозяйственной части вместе с такими же новыми ботинками и «парадкой».

Мрачный с похмелья старший прапорщик, ответственный за «коптёрку», оказался настоящим человеком, а не мерзкой «крысой». Всё выданное обмундирование было не только с «ноля» новеньким, но и полностью подошло ему по размеру и отлично сидело.

Прикрутил к кителю гвардейский значок. Пришил золотистую планку знака «За ранение». Приколол «ЗэБэЗэ», медаль «За боевые заслуги», которая догнала его уже в Ташкенте.

Вот и всё. Полтора армейских года закончились. Его анабазис завершился. Он жив и возвращается домой.

«мама и папа зпт все хорошо зпт через три дня буду дома тчк люблю вас»

В той телеграмме он не указал ни точной даты, ни номера рейса. Он очень боялся. Боялся, что увидит родителей и не сможет сдержать слёз. Прилюдно разрыдается в аэропорту. А настоящие пацаны никогда не плачут.

Только с годами он поймёт и примет другую правду.

В бою разведрота потеряла треть личного состава. По тем временам потери значительные. Да что там значительные?! Огромные. Колоссальные! К разбирательству подключилась Москва. Акрамчик две недели провёл в Кабуле, отвечая на вопросы проверяющих. Но всё обошлось.

«… Гвардии старший лейтенант Акрамов действовал в полном соответствии с требованиями Боевого устава… Передовой дозор. Тыловой дозор. Боковые дозоры… Информация ХАД и Царандоя10… В сложной боевой обстановке грамотно организовал оборону. Обеспечил связь и взаимодействие между подразделениями вверенной ему роты. Минимизировал потери личного состава и боевой техники. Перехватил инициативу… Целесообразно не применять мер взыскания.»

Несколько раз в госпитале с ним беседовал «особист»-дознаватель.

– Распишитесь. Вот здесь, где «с моих слов записано верно». И на каждом листе. А это подписка о неразглашении. Там, где расписались, обязательно поставьте дату.

В одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году сведения о больших разовых потерях в ходе боевых действий в Афганистане не раскрывали, относя их к государственной тайне.

Ещё не прошло и двух лет от начала войны и такая правда была ни к чему для истории, как тогда казалось, простой и недолгой афганской компании.