- -
- 100%
- +
Ганс снова оценил обстановку верно. Просто развернул коня и во весь опор поскакал назад по дороге. Последний оставшийся на ногах противник бросил на землю оружие и поднял руки. И тут же находившийся за ним Ульрих вонзил бедняге кинжал в спину.
– Теперь-то уж зачем? – расстроено произнес Рошфор. – Один-то все-равно ускакал…
Бой был скоротечным и на первый взгляд победным. Но Рошфор смотрел на поле битвы с мрачностью грозовой тучи: поражение. Полнейшее. Разгромное… Через несколько минут «черный» Ганс поднимет тревогу в монастыре. Там у него людей немного осталось, их на погоню, может, и не хватит, но через совсем недолгое время Шауэнштайн – хозяин «черного» Ганса – организует погоню уже по всем правилам. А у них еще и Каррара с Михелем ранены.
Но на переживание и отчаяние времени не было. Уже на ходу поверхностно оценив раны своих компаньонов (у Михеля – пустяковая царапина, у Каррары – непонятно насколько глубокая рана в правой части груди), Рошфор принял решение следовать пока первоначальному плану. Раненый Каррара, который, очевидно, быстро будет слабеть, может находиться в телеге с женщинами, и какое-то время, пусть и не очень большое, у них есть…
– Ганс приведет новых людей, – удивительно спокойным для такой ситуации голосом произнесла Катарина, обращаясь к Рошфору.
– Вероятно… Поэтому нужно торопиться. Садитесь в телегу, прошу вас.
– Нет, с телегой нас поймают в течение часа, – так же хладнокровно возразила девушка. – Стоило все это затевать, чтобы я променяла монастырь на тюрьму?
Рошфор почувствовал раздражение и злость. Злость на самого себя за проваленную операцию, раздражение – на девушку за ее правоту и за то, что та прекрасно понимает, что он потерпел неудачу.
– Что вы предлагаете? – не скрывая своего раздражения, спросил Рошфор. – Поскачите верхом? Платье только не запачкайте!..
– Да, я поскачу верхом. Я умею обращаться с лошадью.
Тон девушки был тем спокойнее, чем раздраженней говорил Рошфор. Она даже слегка улыбнулась ему, и Рошфор однозначно понял, что улыбка эта не имела никакого отношения к насмешке! Она хотела подбодрить и успокоить его! Нет… Это было уже слишком, даже для него… И все же Рошфор взял себя в руки.
– Сударыня, – голос Рошфора снова, насколько это возможно, был ровным и вежливым, – вы не сможете ехать верхом… Ваше платье… не подходит.
– Я же сказала, что смогу, – если и было недовольство в голосе девушки, то только от потери времени в бессмысленных препирательствах.
– Да вы ноги сотрете в кровь! – снова сорвался Рошфор. – Через четверть часа!
– Мне задрать юбку и показать, что на мне надето?
Лед в голосе Катарины грозил заморозить Рейн, а ее спокойствие заставляло кипеть Рошфора. Она все предусмотрела! Она все понимает! Все умеет! Не то что он! Упустил охранника, сам, можно сказать, организовал за собой погоню… Элементарных вещей сделать по-человечески не может.
– Сударыня… – Рошфор снова нашел в себе силы говорить спокойно, – если вы сможете ехать верхом… это, конечно, облегчит наше положение, но ваша служанка…
– Эрмина не поедет. Такое не для нее… А вы лучше переживайте о своем раненом.
И снова Рошфор был уязвлен. Нет, что же за стерва, право… А наспех перевязанный Каррара на самом деле был плох. Бледнел прямо на глазах, хоть и старался держаться бодро.
Лошадей, к счастью, хватало на всех. Эрмина, пустив слезу и обняв на прощание Катарину, побрела обратно в Казис, а семь всадников и одна всадница поскакали по дороге на Паспельс. Но сразу за Пратвалем Катарина фон Планта остановила свою лошадь:
– Я должна заехать в Ритберг.
– Госпожа, – снова недовольно возразил Рошфор, – у нас нет ни минуты времени!
– Это не займет больше десяти.
– Нет! Я отвечаю за вас перед вашим отцом! Мы едем дальше, погоня наверняка уже скоро отправится за нами!
– Сначала мы заедем в Ритберг, – невозмутимым и не сомневающимся тоном ответила Катарина и, явно считая, что этого достаточно, повернула лошадь в сторону видневшихся справа гор.
Рошфор со злости только тряхнул головой, но вынужден был тронуться вслед за девушкой. Правда, замок Ритберг и в самом деле находился рядом с дорогой. Уже через три или четыре минуты Катарине открыли дверь, и девушка исчезла внутри. А еще через две минуты она вышла обратно, провожаемая старым лысым слугой, по щекам которого катились слезы. В руках она несла какой-то тряпичный сверток, перевязанный веревкой.
– Приторочите к седлу, прошу вас, – протянула она сверток Рошфору, и тот как мог быстро выполнил ее просьбу.
Под оберткой из плотной ткани Рошфор почувствовал бумагу, вспомнил письмо отца девушки и ее письмо и понял сейчас, зачем Катарине нужно было заехать в Ритберг. Это даже подняло ему настроение: его давняя догадка подтвердилась, хоть отчасти восстановив его самоуважение. Что ж, вот это было очень даже неплохо – лошадь девушки несла какие-то важные тайны Помпео Планта, и Рошфор, возможно, сумеет к ним прикоснуться. Теперь главное – уйти от погони.
***
Дорога была не совсем пустынной, но и много людей они не встретили. Несколько крестьян, пара торговых фургонов и полдюжины солдат, сопровождавших телегу с железной клеткой.
– Что это? – спросил Рошфор у Катарины. – В ней преступника повезут?
– У нас в таких ведьм перевозят, – невесело ответила девушка.
– У вас водятся ведьмы? – улыбнулся Рошфор.
– Везде водятся, где есть железные клетки…
Они не проехали и лье, как стало понятно, что Каррара долго не продержится. И так скорость их кавалькады определялась не возможностями девушки, а возможностями раненого удержаться в седле. Вопреки всем сомнениям Рошфора не Катарина была обузой…
И девушка постоянно оглядывалась на Каррару, оценивая его состояние. Наконец, проехав очередную деревню, у небольшой развилки она дала знак Рошфору и остановилась:
– Ваш друг не сможет ехать долго, – констатировала очевидное Катарина.
– Я вижу… – мрачно согласился Рошфор. – Нужно оставить его где-нибудь…
– Я знаю знахарку. Здесь, недалеко. А главное, не на дороге.
– Хорошо. Двое поедут с ним к этой вашей знахарке, а мы…
– Мы поедем вместе. Пока они будут искать ее без меня, ваш друг умрет.
Друг! Чертов Каррара… Угораздило же его… Но Катарина, конечно, была права – он скоро умрет. Как только еще сознание не потерял…
– Послушайте… – едва слышно произнес Каррара, в чьем лице не было уже ни капли крови. – Я попрошусь в любой дом… Отлежусь… Вы должны ехать…
– Я оставлю с вами человека, – быстро согласился Рошфор. – Потом мы вернемся за вами, когда… доставим…
– Как вас зовут, сударь? – прервала Катарина Рошфора.
– Гвидо Палетти…
– Следуйте за мной, господин Палетти. И придерживайте вашего раненого.
С этими словами девушка повернула лошадь на узкую дорогу, ведущую вверх через заросли и торчащие из земли камни. Каррара сделал попытку улыбнуться:
– Кажется, в нашем отряде сменился командир…
Рошфор не ответил Карраре. Он снова с трудом сдерживал свое раздражение и злость. И злился за это на самого себя. Но злость Рошфора проходила быстро, уступая место холодному расчету. И еще чему-то. Тому, что появилось в душе Рошфора еще после первой встречи с Катариной фон Планта. И здесь больше сомнений не было – она привлекала его. Да не только его, скорее всего. Красота в сочетании с таким характером… Как языческая греческая богиня или германская валькирия – у любого голова вскружится.
Петляющая дорога поднималась вверх. И была она уже долгой, когда открылся вид на широкую долину, даже не долину, а просто расчищенные и превращенные в луга склоны. На этих склонах располагались разбросанные то тут, то там дома, основная часть которых группировалась в двух местах на самых пологих участках.
– Что это за деревня? – спросил Рошфор у Катарины.
– Это Шайд. Но нам чуть в сторону, Урсула живет отдельно, у самого леса.
– Кто она, эта Урсула?
– Ведунья, знахарка… Такая же как ее мать и бабка, потомственная, словом.
– Она примет нас?
– Мы с ней хорошо знакомы. Да она ведь никому не отказывает, ведунье по-другому нельзя.
– Она колдунья, что ли?
– Она травница, разбирается в болезнях, ранах, лечит людей, животных. Если это называть колдовством, то она колдунья. Вас это, надеюсь, не пугает, господин Палетти?
– Не пугает. Лишь бы у нее было, где разместить моего друга.
– Она вдова, живет одна в большом доме. Была дочь, но умерла… Там всем хватит места.
Когда подъехали к дому этой самой знахарки Каррара уже был почти без сознания. Его пришлось снимать с лошади и тащить в дом.
Увидев хозяйку, Рошфор был удивлен. Он-то уже представлял себе старую сгорбленную вдову, замотанную в серую одежду, с растрепанными седыми волосами и крючковатым носом. Но Урсула оказалась совсем иной: стройная молодая женщина, возрастом никак не старше Рошфора, в чистом крестьянском платье с расшитым передником, тщательно убранными волосами, очень миловидная, совсем не похожая на нелюдимую ведунью. Контраст с тем, что нарисовало воображение был разительным… И улыбалась она открыто, и говорила совсем как обычный человек, только на непонятном местном наречии. Впрочем, что-то Рошфор мог разобрать, а остальное переводила Катарина – ей этот язык был знаком.
– Она не говорит по-немецки? – спросил Рошфор у Катарины.
– Немного говорит. Совсем немного… В этой деревне вообще мало кто говорит. Это внизу люди знают, а здесь им без надобности.
И дом знахарки совсем не был похож на обиталище колдуньи. Просторный, чистый, светлый – обычный деревенский дом. Из особенностей разве только развешанные в одной из комнат на веревках какие-то засохшие травы, коренья, листья и прочая растительность, очевидно нужная хозяйке в ее знахарских делах.
Урсула, надо отдать ей должное, сразу же занялась Каррарой. Приготовила ему постель, обработала чем-то рану, перевязала его заново и дала выпить какого-то отвара, пока тот окончательно не лишился чувств. После чего, собственно, Каррара и упал как мертвый: то ли заснул, то ли потерял сознание.
Симпатичная молодая ведунья тем временем подошла к Катарине и сказала ей что-то непонятное.
– Что она говорит? – спросил Рошфор.
– Вашему другу нужно лежать. Неделю. Через неделю он сможет сесть в седло.
– То есть рана неопасная?
– Урсула говорит, что нет. И не глубокая. Просто он еще и много крови потерял.
– Что ж, хоть это радует… – Рошфор не обращался ни к кому, а говорил, скорее, с собой: – Через неделю пусть попробует выбраться отсюда… Двоих людей я ему оставлю… А мы…
– Господин Палетти, – как обычно прервала планирование Рошфора Катарина, – мы все останемся у Урсулы. А через неделю вместе двинемся в путь.
На этот раз Рошфор не вскипел, не разозлился, просто растерялся. Он уже не знал, как вести себя с этой девушкой и чего еще от нее ожидать. Не надеялся переубедить ее и не верил, что она подчинится его приказу. Где-то в глубине души ему стало даже смешно: Шарль Сезар де Рошфор, французский дворянин, опытный шпион, попал в подчинение к какой-то девчонке и не знает, что с этим делать дальше.
Наверное, Катарина прочитала на лице Рошфора его чувства, потому решила не ждать его возражений и снизойти до объяснения причины своего решения.
– Господин Палетти, послушайте… Сейчас внизу нас ищут. Они будут идти за нами вдоль Рейна, потому что нас видели в деревнях и им будет ясен наш маршрут. Ведь вы хотели ехать в Кур?
– Не в сам Кур… через него на юг, на перевалы… Я уже один раз путешествовал той дорогой.
– Как мы сворачивали на Шайд никто, скорее всего, не видел. Если бы они узнали об этом, мы бы уже увидели их на дороге в деревню. Погоня поймет, конечно, что потеряла наш след, но до этого они успеют добраться до Кура. Возможно, поймут, что нас там не было и начнут гадать, куда мы могли деться. А ведь мы могли свернуть у Рейхенау на запад в долину Переднего Рейна. Там много городов, все так быстро не обыщешь. А могли мы проследовать мимо Кура на север. А там вообще вся Германия впереди, нас не найдешь…
– Я рассуждал также примерно, когда планировал…
– До Шайд они не додумаются. Через неделю нас искать перестанут, по крайней мере в округе.
– Они могут перекрыть перевалы…
– Возможно. Но с этим мы уже опоздали. В любом случае. И потом, как вы можете оставить своего человека? Как потом он будет перебираться через перевалы один? Пусть даже втроем. Нет, нам нужно держаться вместе.
– Я ведь боюсь, что перевалы закроются… За неделю все может измениться… Уже декабрь, если пойдут снегопады…
– В Шайд есть церковь, – с холодным спокойствием произнесла Катарина. – Мы проезжали, помните? Идите и помолитесь. За погоду и за своего друга.
– Она протестантская… – совсем уж растерялся Рошфор. – Я католик…
– Разве у вас свой католический Бог? – резко спросила Катарина. – Или стены протестантской церкви не пропустят к нему ваши молитвы? Если они будут искренни, он вас услышит…
***
Каррара быстро поправлялся. Уже на следующий день он готов был встать, но Урсула заставила его лежать в постели. Из дома Урсулы они почти не выходили, чтобы лишний раз не привлекать внимание местных, но Рошфор позволял себе иногда пройтись по округе на закате. Как и Катарине, разумеется. Причем девушка именно что спросила разрешения у Рошфора, чем очень его удивила. Он-то уже думал, что она совсем не признает его авторитет и командирский статус, но оказалось, что когда не нужно ни от кого убегать, никого спасать и принимать сложные решения, то Катарина фон Планта вела себя почти как обычная девушка ее лет.
Во время вынужденного безделья, хочешь не хочешь, а знакомишься ближе. Рошфор проводил много времени рядом с Катариной, они даже гуляли иногда вместе. Девушка говорила о своем детстве, о своих родственниках и знакомых, об обычаях своей страны. Когда Рошфор осторожно завел разговор об ее отце, то Катарина не пыталась уйти от него, рассказывала, может и не всю правду, но на вопросы отвечала не задумываясь. Из этой беседы Рошфор почерпнул для себя много интересного как об отношениях между влиятельными людьми долины, так и о лично Помпео Планта. Но рассказы Катарины многое говорили и о ней самой. Во время одной из прогулок Рошфор спросил девушку о переходе ее отца в католичество, и их беседа на эту тему открыла ему Катарину фон Планта с неожиданной стороны.
– Ведь это выбор каждого, – ответила девушка. – Просто иногда выбирает сердце, а иногда разум. Отец, я думаю, выбрал больше разумом. Он посчитал, что так ему будет выгодней… Хотя тогда он был молод. Он рассказывал, что решил перейти в католичество сразу после учебы в Базеле, говорил что-то о поездке в Италию в иезуитский коллеж… Но даже если тогда он и выбирал сердцем, то сейчас вера для него больше инструмент. К сожалению.
– А вы?
– А что я? Я католичка от рождения, я не выбирала.
– Вы можете выбрать сейчас…
– Для чего, господин Палетти? Наверное, я плохая католичка. Очень плохая. Потому что не понимаю разницы между католиками и протестантами. Ну вот не понимаю и все.
– Нужен какой-нибудь опытный священник, – осторожно сказал Рошфор. – Он сможет объяснить…
– Из-за их объяснений люди ненавидят друг друга! – вдруг резко произнесла Катарина, и резкостью своей напугала Рошфора: даже в минуты опасности и напряжения она была куда как спокойнее и невозмутимее. – А потом убивают друг друга! Но и с той, и с другой стороны всего лишь люди! Они тоже любят, мечтают, устают! У них одинаковые заботы и одинаковые радости, а их заставляют ненавидеть…
– Увы… В чем-то вы правы, конечно, но… Вот ваш отец, он пострадал от протестантов и очень сильно. Как же ему, к примеру, не ненавидеть их?
– Мой отец, будь у него возможность, сделал бы с ними то же самое. Эта вражда уже давно поглотила всех, и давно уже не понять, кто первый начал. А мой отец просто не лучше и не хуже остальных.
– Вы отзываетесь о господине Планта…
– Нет, я очень люблю отца. На самом деле. Ближе него у меня никого нет… Просто я думаю, что вся эта его политика… бессмысленна и разрушает жизни. В том числе и его собственную.
– Интересно вы говорите, госпожа Планта… Хотя ведь все не так просто… Но я знаю, что ваш отец вас очень любит. Он всегда говорил о вас… всегда строил планы по вашему освобождению. Его друзья просили его не рисковать, но он не мог… Он хотел передать вам письмо, тогда…
– Это когда вы явились под видом совершенно постороннего человека? – девушка улыбалась, и улыбка ее была светлой и детской. – Я ведь сразу поняла, что вы друг отца и играете роль.
– Вот как? – изобразил огорчение Рошфор. – А я считал, что сыграл свою роль отлично.
– Вы хорошо сыграли, – Катарина почти смеялась, и у Рошфора теплело на сердце от ее веселья. – Просто я знаю отца. Он не доверился бы первому попавшемуся человеку. А Ганс и близко не догадался. Он вообще-то не очень умный, но очень исполнительный.
– Да, вам повезло с таким тюремщиком. Хотя в последнюю нашу встречу он и проявил изрядную ловкость. Чуть не испортил нам все. Честно говоря… если бы мы поехали на телеге… Не знаю, что бы я потом рассказывал господину Планта.
– Что вас с ним связывает? С моим отцом. Почему вы помогаете ему? Вы ведь не служите у него?
– Да как вам сказать… – усмехнулся Рошфор. – Можно сказать, что мы союзники. Что у нас общие цели…
– И какие же у вас цели? – глаза девушки вмиг потускнели. – Вы, как и мой отец, хотите, чтобы его партия победила? Изгнать и казнить его противников здесь? Или вы надеетесь вернуть свои земли, имущество? Вы сторонник испанского короля и императора? Вы ненавидите протестантов? Ответьте мне, почему? Зачем вы с моим отцом? Зачем вы здесь?
– Простите, госпожа… – Рошфор несколько оторопел от вопросов девушки, – а вы разве не хотите, чтобы ваш отец победил и вернул все, что потерял?
– Как я могу не хотеть? Я же его дочь…
– А сами вы недостаточно пострадали от его врагов? Вы же были заложницей у них! Они и сейчас вас ищут, чтобы вернуть.
– Что им остается делать? Они защищаются, они враги моего отца… И я всегда буду на его стороне, но я ненавижу саму эту их вражду.
– Мне кажется, вы все упрощаете, госпожа Планта, сводите к обычному религиозному спору. И, как следствие, политическому. Но вы не учитываете ни личную вражду, ни родовую, ни национальную… Вы забываете об амбициях людей, о деньгах, доходах, землях. Все это сплетается в такой клубок, что человек не в состоянии распутать его и просто является тем, кем он есть. И если он родился с именем Планта, то ничего уже не изменить, и его врагами будут Салисы, а друзьями еще кто-то…
– А мне кажется, это вы все усложняете, господин Палетти. Вы можете быть Салисом или Планта, католиком, протестантом, богатым, бедным… Но оставайтесь просто человеком.
***
Прошло уже пять дней, как они жили у Урсулы. Каррара был бодр и порывался отправиться в путь, но Урсула была непреклонна – семь дней и ни часом меньше.
Вообще-то их хозяйка не была строгой. Рошфор до сих пор не мог воспринимать ее, как знахарку и ведунью. Самая обычная молодая женщина, красивая, стройная, улыбчивая… Катарина сказала, что она вдова, и Рошфор неоднократно хотел с помощью Катарины расспросить Урсулу о ее муже, и всякий раз что-то мешало ему начать об этом разговор.
Но все-таки было в их хозяйке и что-то необычное. В глазах, наверное. Да, взгляд ее словно примагничивал, притягивал, был способен не отпускать, хотя она при этом могла просто говорить или улыбаться. Какая-то сила в ней чувствовалась и тайна. Опять же, почему живет одна? Раз вдова, значит, мужчин не сторонилась. Молодая, красивая, могла бы снова выйти замуж…
И что интересно, не один Рошфор чувствовал в их хозяйке что-то такое… непонятное. Все его спутники замечали то же, во всяком случае, странные свойства ее взгляда отмечали все, а некоторые и явно побаивались. И ведь не один из них даже не попытался начать ухаживать за Урсулой, даже попыток флиртовать никто не делал, словно их всех удерживало что-то. И это явно не незнание языка: и Вермини, и Ульрих, и Михель прекрасно его знали. Да и нужно ли для этого знать язык? В общем, Урсула оставалась для Рошфора определенной загадкой.
Но занимало его больше другое. Вернее – другая. Катарина фон Планта помимо воли не выходила у него из головы. Он ловил себя на мысли, что хочет быть все время рядом с ней, а тут пришло и еще одно чувство – ревность.
Это было вообще что-то невиданное в его жизни. Но как это назвать, когда сердце сжимается и стонет при виде Катарины, ухаживающей за Каррарой, улыбающейся ему, смеющейся его шуткам? И ведь этот чертов Каррара тоже явно не ровно дышит в ее сторону! Конечно! Ранен при освобождении девушки, мужественно просил оставить себя одного, просто герой! Придушить его ночью подушкой, что ли…
За всю неделю их никто не потревожил, никаких посторонних людей они не видели, кроме нескольких визитеров из местных, приходивших за помощью к Урсуле. Вся их компания на время таких визитов старалась скрыться с глаз, но вполне возможно, что они не остались незамеченными.
Опасность погони постепенно перестала ощущаться… Начали готовиться к отъезду. Из Шайд имелась еще одна дорога, ведущая в соседнюю деревню, а оттуда уже можно было спуститься вниз к самому Рейну прямо в Домат. Дорогу разведали Вермини и Луци, опять же, незаметно выехав еще до рассвета.
Снег выпадал уже два раза, но быстро таял. И было его не очень много. Это позволяло надеяться, что перевалы еще вполне проходимы. Катарина вообще не сильно переживала об этом, но и Вермини, и жившие в этих краях Михель и Ульрих тоже считали, что пройти перевалами будет несложно.
Последние два дня Урсула разрешила Карраре гулять. На прогулки его всегда сопровождала Катарина, так что прогулки Рошфора с девушкой закончились – навязывать им свое общество он считал ниже своего достоинства. Объективности ради Рошфор был вынужден признать, что сама Катарина не оказывала явного предпочтения ни Карраре, ни ему. Ну а прогулки с раненым смотрелись вполне естественными: девушка просто старалась помочь пострадавшему из-за нее человеку побыстрее выздороветь. По крайней мере, так хотелось считать Рошфору.
О бумагах, которые Катарина взяла в Ритберге, Рошфор почти забыл. Вспомнил уже за день до отъезда. Нашел замотанный в ткань и перевязанный бечевкой сверток среди вещей, сложенных вместе в передней. Достал кинжал, поднес к веревке, чтобы перерезать ее и… положил сверток обратно. Себя он оправдал тем, что такой же точно веревки не найдет и хитрый узел не повторит. Катарина, та, возможно, и не заметит подмены, но вот ее отец…
Ну а на самом деле Рошфору просто вдруг стало не по себе от того, что он копается в вещах девушки. Он почувствовал, что чуть не совершил предательства. И ладно бы прочитать письма Робустелли, Планта, да кого угодно! Но копаться в бумагах, которые везет девушка, пусть даже это и не ее письма или что там в этом свертке, вот этого Рошфор сделать теперь не мог. Раньше, без сомнений, мог, а теперь… Предательство и ложь были его профессией, узнавать тайны Помпео Планта и иже с ним было частью его задания, но Рошфор понимал, что к Катарине фон Планта это не могло относиться. Это было глупо, наивно, смешно, но с этим уже теперь ничего было поделать нельзя.
***
На рассвете, еще в сумерках, чтобы не привлекать внимание, выехали в путь. Урсуле оставили шестьдесят «толстых пфеннигов» – плата более чем щедрая, но для нее было не жалко. Каррара даже осмелился поцеловать знахарке на прощанье руку. Ее это не смутило, а почему-то развеселило.
Катарина теперь была в более подходящей для верховой езды одежде, спасибо той же Урсуле. Знахарка также снабдила ее и теплыми вещами для перехода через перевалы.
Сразу за домом Урсулы горная дорога начала петлять и извиваться как придавленная к земле змея. Ехать старались небыстро из-за раны Каррары, да быстро бы и не получилось. В общем, к Домату они спустились только к полудню. Рошфор вспомнил об агентах Робустелли в Домате – братьях: священнике и лавочнике, но решил не заезжать к ним. Восемь всадников у частного дома вызовут больше вопросов чем в гостинице. Поэтому в сам город заезжать не стали, а остановились в трактире на дороге в Кур.
Само собой, все были настороже, ожидая какой-нибудь засады или слежки, или еще чего-нибудь в этом роде, но постепенно все расслабились, а неплохой обед и вовсе поднял настроение. Место это было бойкое: торговцы, военные, крестьяне без конца заходили и выходили из трактира. Один раз мимо проехала телега с железной клеткой, за которой бежали мальчишки и что-то кричали, а перед самым отъездом какой-то богатый дворянин с многочисленной свитой остановился в гостинице. Так что их кавалькада, заехавшая ненадолго отдохнуть, ни у кого не вызвала интереса. И в самом трактире не было ничего подозрительного и никого похожего на шпиона – если их и искали здесь, то, похоже, уже давно.