Темные экосистемы

«Доктор Шарова, поведение – это атрибут живых систем. Или, по крайней мере, сложных самоорганизующихся систем. Вы утверждаете, что облако темной материи, инертной, холодной, взаимодействующей только через гравитацию, демонстрирует… поведение? Это не научная гипотеза. Это… это заголовок для желтой прессы». Голос профессора Замятина, – сухой, как лунный песок, и такой же безжизненный.

«Мы исключили со стопроцентной вероятностью инструментальную ошибку, Арина, но… мы не можем приписывать намерение физическому явлению, которое не понимаем. Это худшая ошибка ученого». Это уже Ксения, ее ближайшая соратница, и в ее голосе звучала не враждебность, а усталая тревога, страх перед бездной, в которую Арина так настойчиво пыталась заглянуть.

«Я выделю вам «серое» время на вычислителе. Я разрешаю вам продолжать копать. Втихую. Без шума и сенсаций. Без преждевременных выводов. Мы вернемся к этому разговору когда доказательства будут железными. Такими, чтобы их нельзя было опровергнуть. До тех пор для всего остального мира этой аномалии не существует». Финальный вердикт директора, мягкий, дипломатичный, но по сути означавший одно: «Займитесь делом, доктор, и прекратите пугать нас своими фантазиями».

Она сжала кулаки так, что коротко остриженные ногти впились в ладони. Злость была плохой, непродуктивной эмоцией, но сейчас она была похожа на бронежилет, защищающий от холода непонимания. Они не видели. Они смотрели на те же цифры, на те же графики, на те же карты искажений пространства-времени, но видели лишь шум, статистическое отклонение, любопытную, но в конечном счете объяснимую аномалию. Они были как жители двухмерного мира, которым показывают тень от куба, – они видят лишь странный, меняющийся квадрат и никак не могут постичь третье измерение, отбрасывающее эту тень.

Арина медленно пошла по коридору. Ее шаги были легкими, почти парящими, что создавало странный диссонанс с тяжестью в душе. Слева, за толстым, армированным стеклом иллюминатора, висела Земля. Огромный, сине-белый мраморный шар, переливающийся в бездонной черноте космоса. Она была так прекрасна, так невыразимо далека и так… невинна. Там, на этой колыбели, миллиарды людей жили, любили, умирали, строили свои цивилизации и свои теории, считая себя венцом творения, а Вселенную – гигантским, пустым и мертвым механизмом, подчиняющимся элегантным, но бездушным законам. И никто из них не знал, что прямо сейчас, в гало их собственной галактики, в невидимом океане темной материи, происходит нечто, что способно обрушить все их мироздание.

Она свернула в широкий поперечный коридор, ведущий к главному залу наблюдений. Здесь было темнее, свет был приглушен, чтобы не мешать операторам. У входа в зал, протирая и без того сияющую металлическую панель обшивки, стоял пожилой техник, Семен. Седой, с лицом, испещренным сеткой морщин, как старая карта, он был частью «Эоса» так же, как его реакторы и системы жизнеобеспечения. Он работал здесь еще со времен строительства, когда обсерватория была лишь смелым проектом на бумаге.

– Вечер добрый, доктор Шарова, – проскрипел он, отрываясь от своей медитативной работы. Его голос был привычен к тишине и разреженному воздуху технических отсеков. – Опять допоздна? Все на звезды любуетесь?

– Добрый вечер, Семен, – Арина заставила себя выдавить подобие улыбки. – Работа такая. Без звезд никуда.

– Это точно, – кивнул он, с одобрением оглядывая безупречно отполированную поверхность. – Я вот тоже… люблю, когда порядок. Когда все блестит, все на своих местах. В космосе без порядка нельзя. Он ошибок не прощает. А вы там, в своих цифрах, тоже порядок ищете? Нашли чего интересного?

Вопрос был так прост и так бесконечно сложен. Что она могла ему ответить? Что нашла нечто, что ломает любой известный порядок? Что обнаружила следы деятельности, масштаб которой заставляет человеческую историю казаться секундной вспышкой на экране осциллографа?

– Ищем, Семен, – уклончиво ответила она. – Находим много… странного. То, что пока не укладывается в привычные рамки.

Старик хмыкнул, и в его глазах блеснул мудрый, все понимающий огонек.

– А оно и не должно. Космос – он большой. Думать, что мы все про него поняли, – самая большая глупость. Мой дед говаривал: океан велик, и дурак тот, кто думает, что знает всех его рыб, посидев пять минут с удочкой на берегу. А тут – океан поболе будет. Вы ищите, доктор. Ваше дело правое. Может, и поймаете свою золотую рыбку.

Он отошел в сторону, давая ей пройти. Арина кивнула ему с внезапным чувством благодарности. Этот простой техник, со своей незамысловатой философией, понял ее лучше, чем целый научный совет. Он не боялся неизвестного. Он принимал его как данность.

Главный зал наблюдений встретил ее прохладой и гулкой тишиной, как древний храм. Это было огромное полусферическое помещение. Всю переднюю стену занимал исполинский проекционный экран, сейчас темный и безжизненный. В центре зала, на небольшом возвышении, стояло ее рабочее место – кресло, похожее на трон пилота звездолета, окруженное полукругом голографических проекторов и сенсорных панелей. Она любила это место. Здесь она чувствовала себя не просто ученым, а жрицей, ведущей диалог с мирозданием. Здесь персональные обиды и карьерные дрязги отступали перед величественной безмолвной правдой космоса.

Она опустилась в кресло, и оно мягко обняло ее, подстраиваясь под контуры тела. Несколько касаний по гладкой черной поверхности, и зал ожил. Под потолком вспыхнули тусклые навигационные огни, а по полу побежали синие световые дорожки, соединяя ее кресло с массивами данных в стенах.

– Зодиак, – произнесла она в пустоту. Ее голос был тихим, но микрофоны в кресле уловили его. – Активировать протокол «Фокус-3». Вывести на главный экран данные гравитационного линзирования по квазару J314+56. Полная карта поля, сектор G7 в максимальном разрешении.

– Выполняю, доктор Шарова, – ответил монотонный, спокойный голос бортового ИИ.

Огромный экран перестал быть черным. Он вспыхнул, и на нем родилась Вселенная. Но это была не та красивая картинка со звездами и туманностями, которую так любили печатать в популярных журналах. Это была изнанка реальности. Карта гравитационного поля. Изображение представляло собой сложнейшую многослойную сетку, наложенную на глубокий черный фон. Яркие точки и кляксы видимой материи – звезды и галактики – были лишь ориентирами. Главное было то, что находилось между ними. Поле темной материи. Оно не светилось. Оно проявляло себя лишь через то, как его колоссальная масса искажала свет от далеких объектов, в данном случае – от квазара J314+56, находящегося за миллиарды световых лет отсюда.

Сетка пространства-времени прогибалась вокруг массивных объектов, создавая гравитационные линзы. Свечение дальнего квазара, проходя через эти линзы, искажалось, растягивалось в дуги, иногда даже множилось. Это была стандартная, прекрасно изученная картина. Модели, построенные «Зодиаком» и подтвержденные тысячами часов наблюдений, с невероятной точностью предсказывали эту картину, исходя из распределения видимой материи и гипотетического, равномерно распределенного гало темной материи вокруг карликовой галактики «Карлик Стрельца», которая находилась точно между «Эосом» и квазаром.

Арина заставила себя еще раз пройти весь путь логических построений. Она смотрела на элегантную, гармоничную картину мира, где царил закон всемирного тяготения. Гладкие впадины гравитационных колодцев, созданных звездами. Более пологие, но необъятные провалы, оставленные скоплениями галактик. И самое главное – гигантская, плавная, почти идеальная воронка гравитационного поля, созданная гало темной материи «Карлика Стрельца». Все было на своих местах. Все подчинялось уравнениям.

– Зодиак, – ее голос стал тверже. – Изолируй сектор G7. Вычти из наблюдаемой картины все предсказанные моделью искажения. Покажи мне остаточный сигнал. Дельта-поле. Усиление в десять в двенадцатой степени.

– Предупреждение, – отозвался ИИ. – Усиление такого порядка выведет на экран значения, находящиеся на грани статистического шума. Возможны ложные артефакты.

– Я знаю. Выполняй.

Картинка на экране моргнула. Грандиозная панорама гравитационных колодцев исчезла. На черном бархате остался лишь небольшой прямоугольник – сектор G7. И внутри него… было то, что ее коллеги называли «шумом». То, что Ксения считала «странной турбулентностью». Но это не был шум. Шум хаотичен, случаен, как белый шум на старом радиоприемнике. А то, что видела Арина, было… другим.

Это было похоже на поверхность пруда во время мелкого, моросящего дождя. Бесчисленные, крошечные, едва заметные флуктуации гравитационного поля. Микроскопические ряби на ткани пространства-времени. Они появлялись, пробегали несколько сотен тысяч километров и исчезали, чтобы тут же родиться в другом месте. Но это не было хаотичное броуновское движение. Арина смотрела на это уже три недели, и ее мозг, натренированный на поиск паттернов, видел то, чего не мог или не хотел видеть «Зодиак».

В этой ряби была структура. Флуктуации иногда выстраивались в цепочки, похожие на волны. Иногда они сбивались в группы, которые некоторое время существовали как единое целое, а потом распадались. Иногда две такие группы, двигаясь навстречу друг другу, не сталкивались, а… обтекали друг друга, словно избегая контакта. Были моменты, когда в одной точке внезапно возникал всплеск активности, мощный гравитационный импульс, после которого окружающие флуктуации на мгновение замирали, а потом возобновляли свое движение, но уже по-другому, словно откликаясь на этот невидимый сигнал.

Сложная динамика? Турбулентность в сверхтекучей среде темной материи? Возможно. Это было самое простое и безопасное объяснение. Объяснение, которое не требовало ломать парадигмы. Ее коллеги ухватились за него, как утопающий за соломинку. Но Арина чувствовала, что это не то. Турбулентность, даже самая сложная, подчиняется законам гидродинамики. В ней есть завихрения, каскады энергии от больших масштабов к меньшим. А здесь… здесь было что-то еще. Налет… целенаправленности. Словно за этим квазислучайным движением скрывалась какая-то внутренняя логика, недоступная ее пониманию.

Она увеличила небольшой участок. На экране теперь был кусок пространства размером примерно с Солнечную систему. И на нем разворачивалась драма, невидимая ни в один телескоп мира. Маленький кластер гравитационных возмущений медленно дрейфовал к более крупному. Они сближались… Арина затаила дыхание. И вот, в последний момент, меньший кластер резко изменил свою структуру, вытянулся в тонкую нить и обогнул большой, после чего снова собрался в компактную группу.

Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, пытаясь найти аналогию в своем мире, в мире привычной, барионной материи. Это не было похоже на столкновение двух облаков газа. Это было похоже… на то, как стайка мальков уворачивается от хищной рыбы. Или как муравьиная колонна обходит препятствие. Реакция избегания. Это слово взорвалось в ее сознании. Реакция. Она подразумевает восприятие и ответное действие. Она подразумевает… жизнь.

Арина открыла глаза и снова уставилась на экран. В ее голове, словно тектонические плиты, сдвигались фундаментальные основы мироздания. Она всегда думала о жизни как о сложном химическом процессе, основанном на углероде и воде, требующем энергии, метаболизма, ДНК. Но что, если это лишь один, частный случай? Что, если жизнь – это не свойство материи, а свойство самой сложности? Что, если любая достаточно сложная система со множеством взаимодействующих элементов, способная к самоорганизации, рано или поздно порождает эмерджентные свойства, которые мы и называем жизнью?

Мы ищем жизнь в капле воды на Марсе. Мы слушаем радиосигналы из глубин космоса, надеясь услышать нечто похожее на нашу собственную речь. Мы – те самые островитяне, которые считают, что весь мир состоит из пальм и песка, и не могут вообразить себе ни ледяных пустынь, ни промышленных мегаполисов. А что, если жизнь существует на совершенно ином субстрате? Не на химическом, а на физическом. Что, если частицы темной материи, взаимодействуя друг с другом через гравитацию и, возможно, через слабые ядерные силы, способны формировать не просто структуры, а самоподдерживающиеся, саморегулирующиеся системы?

Она представила себе этот мир. Океан темной материи, занимающий 90% массы галактики. В нем нет света. Нет тепла в нашем понимании. Нет звука. Единственная доминирующая сила – гравитация. И в этом вечном, холодном мраке, под давлением тяготения, за миллиарды лет эволюции могли возникнуть… они. Существа, чьи тела – это гравитационные поля. Чьи мысли – это флуктуации плотности. Чей метаболизм – это обмен энергией через искривление пространства-времени. Их «экосистемы» – это гигантские, размером в световые годы, структуры, которые мы, в своей слепоте, принимаем за обычные скопления инертной массы.

Темные экосистемы.

Эта фраза снова родилась в ее уме сама собой, и от ее простоты и всеобъемлющей мощи у Арины перехватило дух. Это все объясняло. И турбулентность, и повторяющиеся паттерны, и реакцию избегания. Она смотрела не на физическое явление. Она смотрела на чье-то поведение. Она была первым зоологом, наблюдающим за жизнью в бездне, о существовании которой никто даже не подозревал.

Коллеги смеялись над ее гипотезой, называя ее фантастикой. Но разве история науки – это не история сумасшедших гипотез, которые со временем становились общепринятой истиной? Разве Коперник не был сумасшедшим, утверждавшим, что Земля вертится? Разве Эйнштейн не был фантастом, заявившим, что пространство и время – это единая, гибкая ткань? Страх, который она испытывала раньше, исчез. На его место пришло пьянящее, почти болезненное чувство восторга и одиночества. Она была одна. Одна на переднем крае познания, заглянувшая за занавес, о котором человечество даже не догадывалось. Эта истина была слишком огромна, чтобы ее можно было просто изложить на научной конференции. Она требовала не доказательств. Она требовала веры, основанной на строгой логике данных.

Арина медленно поднялась с кресла и подошла к гигантскому экрану. Ее отражение, бледное и призрачное, наложилось на мерцающую карту гравитационных аномалий. Она видела свое лицо, свои широко раскрытые глаза, и сквозь них – танец невидимых титанов в глубинах космоса. Она чувствовала себя песчинкой, случайно попавшей на стекло микроскопа, под которым ученый-гигант изучает жизнь бактерий. Она протянула руку и коснулась холодной, гладкой поверхности экрана, словно пытаясь дотянуться до этих непостижимых существ, живущих в секторе G7. В абсолютной тишине зала, где единственным звуком было тихое гудение систем жизнеобеспечения, из ее груди вырвался едва слышный шепот. Звук, который был одновременно и молитвой, и проклятием, и научным прозрением.

– Не может быть…

Она замолчала, вглядываясь в таинственную рябь на экране. Ее губы дрогнули, и она закончила фразу, открывая новую эру в истории человечества, пока еще не зная об этом.

– …но если?

Глава 2. Крамольная гипотеза

1

Лаборатория доктора Ксении Грамовой в обсерватории «Эос» на Луне была храмом порядка, возведенным на алтаре хаоса. Не того великого, вселенского хаоса, что бушевал за ее стенами в виде потоков солнечного ветра и вечной бомбардировки микрометеоритов, а хаоса данных. Эксабайты информации, ежесекундно вливавшиеся с гравитационных линз, интерферометров и спектрографов, были необузданной стихией, которую Ксения укрощала, вот уже второй день после прибытия, с помощью самого совершенного инструмента, созданного человеком для этой цели – искусственного интеллекта «Зодиак».

Стены лаборатории были не просто стенами. Они были живыми, дышащими поверхностями, сотканными из оптоволокна и жидких кристаллов, по которым непрерывно струились потоки отфильтрованных данных: зеленые линии – стабильные параметры, желтые – отклонения в пределах нормы, красные – алерты. В центре помещения, словно застывший смерч, висела трехмерная голограмма. Она не была статичной картинкой – это была динамическая, пульсирующая модель участка галактического гало Млечного Пути, в котором, подобно хищнику в засаде, притаилась карликовая галактика «Карлик Стрельца». Миллиарды точек света, представлявших звезды и известные скопления барионной материи, были опутаны полупрозрачной, клубящейся дымкой – визуализацией распределения темной материи, построенной «Зодиаком» на основе гравитационного линзирования света от далекого квазара J314+56.

Эта дымка, эта невидимая сущность, составляющая львиную долю массы Вселенной, всегда была для Ксении объектом чисто математического интереса. Она была элегантной, предсказуемой в своих гравитационных проявлениях, как движение планет. Но последние сорок восемь часов эта элегантность была нарушена. В секторе G7, на периферии гало, модель вела себя… неправильно.

Ксения Грамова, женщина с коротко стриженными темными волосами и лицом, которое могло бы показаться строгим, если бы не следы глубокой усталости под глазами, сидела в своем эргономичном кресле, почти слившись с ним. Ее пальцы, тонкие и точные, как инструменты хирурга, порхали над сенсорной панелью, встроенной в подлокотник. Она в сотый раз запускала один и тот же диагностический протокол.

– Нет, – произнесла она в пустоту, ее голос был сухим, как лунная пыль за стеной. – Зодиак, перепроверь калибровку сенсора L-14-gamma. Изолируй его данные из общего потока, компенсируй и перестрой модель.

– Сенсор L-14-gamma функционирует в пределах допуска 0,0012%. Исключение из массива не меняет общую картину аномалии в секторе G7 более чем на 0,034%, что является статистически незначимым, – отозвался бесплотный, спокойный голос «Зодиака» из скрытых динамиков.

Напротив Ксении, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, стояла Арина Шарова. Если сейчас Ксения была воплощением методичного порядка, то Арина казалась олицетворением творческого шторма. Ее длинные волосы были небрежно собраны в пучок, из которого выбилось несколько прядей. Глаза, обычно горевшие живым любопытством, сейчас лихорадочно блестели от смеси бессонницы и возбуждения, которое она едва сдерживала. В руке она держала кружку с давно остывшим кофе.

– Я же говорила, Ксю, это не железо, – сказала Арина, ее голос был на октаву выше, чем у Ксении, и вибрировал от нетерпения. – Мы проверили все. Каждый детектор, каждую линию связи, каждый алгоритм сжатия. Это не артефакт. Эта штука в данных – реальна.

Ксения не ответила. Она увеличила сектор G7. Теперь голограмма занимала половину комнаты. Там, где должна была быть плавная, предсказуемая кривизна плотности темной материи, наблюдалось нечто иное. Вихрь. Не один, а десятки, сотни мелких вихрей, которые сливались в более крупные структуры, существовали несколько часов, а затем распадались, порождая новые. Они пульсировали, меняли форму, перетекали друг в друга, словно капли масла на поверхности кипящей воды. Но это была не вода. Это было само пространство-время, искривленное невидимой массой.

– Может, неоткрытые еще потоки релятивистского газа? – Ксения озвучила очередную гипотезу, скорее для проформы, чем из веры в нее. – Из ядра галактики-сателлита?

– Исключено, – отрезала Арина. – Мы бы увидели хоть какое-то электромагнитное или нейтринное эхо. Даже самое слабое. Но там – тишина. Абсолютная гравитационная аномалия. Чистая, как слеза младенца.

Ксения вздохнула и откинулась на спинку кресла. Она закрыла глаза, массируя виски. Ее мозг, приученный к безупречной логике и статистической достоверности, восставал против того, что видел. Она чувствовала себя математиком, который обнаружил, что дважды два иногда равняется пяти, но только по вторникам и в туманную погоду. Это было не просто неверно, это было оскорбительно для самой сути ее работы.

– Хорошо. Давай пройдем по всему списку еще раз. С самого начала, – ее голос звучал устало, но решительно. – Программная ошибка в модели Зодиака?

– Ты сама писала ядро модуля гравитационной динамики, – усмехнулась Арина. – Оно безупречно. Зодиак протестировал сам себя миллиард раз. Результат тот же.

– Влияние гравитационных волн от слияния неизвестных объектов за пределами наблюдаемого сектора?

– Слишком локализовано. Гравитационные волны такой мощности оставили бы след по всему небу. А это… это здесь. Оно живет в этом маленьком уголке космоса.

Слово «живет» повисло в воздухе, тяжелое и неуместное. Ксения открыла глаза и посмотрела на Арину.

– Не говори так. Это ненаучно.

– А что научно, Ксюша? – Арина подошла ближе к голограмме, протянув руку, словно хотела коснуться невидимых вихрей. Ее пальцы прошли сквозь иллюзорный туман. – Научно – это до посинения пытаться втиснуть наблюдаемый факт в прокрустово ложе существующих теорий? Мы исчерпали все известные физические объяснения. Все. Что остается? Признать, что мы видим нечто, для чего у нас пока нет названия?

В лабораторию тихо вошел молодой техник-ассистент, парень лет двадцати пяти по имени Петр. В руках он держал поднос с двумя дымящимися кружками и тарелкой с синтетическими белковыми батончиками. Он был одним из сотен незаметных обитателей лунной базы, чья работа заключалась в поддержании функционирования этого сложнейшего организма.

– Доктор Грамова, доктор Шарова, – негромко сказал он. – Уже шесть утра по Гринвичу. Вы опять всю «ночь» не спали. Я принес стимуляторы. И еду.

Его появление было вторжением из другого, нормального мира. Мира, где существовали сон, еда и смены. Ксения оторвала взгляд от голограммы и с удивлением посмотрела на парня, словно впервые его видела.

– Спасибо, Петр. Поставь на стол.

– У вас опять красная зона на сервере охлаждения №4, – добавил техник, с любопытством поглядывая на пульсирующий вихрь в центре комнаты. – Зодиак сам управляет, но я подумал, вы должны знать. Нагрузка на вычислительные модули уже три дня на пике.

– Мы знаем, Петр. Это под контролем, – холодно ответила Ксения, желая, чтобы он поскорее ушел и оставил их наедине с их монстром.

Арина, наоборот, повернулась к нему.

– Петь, как ты думаешь, что это? – спросила она, кивнув на голограмму.

Парень растерялся. Он перевел взгляд с серьезного лица Арины на модель и обратно.

– Ну… похоже на симуляцию погоды. Циклон какой-то. Только в космосе. Красиво.

– Циклон… – повторила Арина задумчиво. – Спасибо, Петя. Ты можешь идти.

Техник, почувствовав, что его присутствие больше не требуется, кивнул и быстро ретировался.

– «Циклон», – прошептала Арина, когда дверь за ним закрылась. – Он не так уж и далек от истины. Погода – это тоже сложная динамическая система. Турбулентность. Но в чем? В газе? В плазме? Нет. В самой ткани темной материи.

Ксения взяла кружку. Горячий, горький напиток обжег ей горло, проясняя мысли. Она снова повернулась к терминалу.

– Есть последний тест. Самый абсурдный. Зодиак, инициируй протокол «Призрак в системе». Полная симуляция с инвертированными допущениями. Предположи, что аномалия – это не результат внешнего воздействия, а эмерджентное свойство самой системы. Игнорируй известные модели поведения темной материи. Используй только сырые данные о гравитационных флуктуациях и попытайся построить прогностическую модель на основе теории сложных адаптивных систем.

Голос «Зодиака» на мгновение утратил свою монотонность, в нем прозвучали нотки, которые можно было бы счесть удивлением, если бы у машины могли быть эмоции.

– Предупреждение. Данный протокол является чисто эвристическим. Его результаты не могут считаться физически достоверными. Это потребует перераспределения всех вычислительных мощностей. Расчетное время – 17 минут.

– Выполняй, – приказала Ксения.

Свет в лаборатории слегка потускнел – «Зодиак» перенаправил энергию на свои процессоры. Жужжание систем охлаждения за стеной усилилось. Голограмма в центре зала исчезла, сменившись сложнейшей, переплетающейся сетью фрактальных узоров – визуализацией работы самого ИИ. Семнадцать минут тишины. Для ученых, привыкших к наносекундным вычислениям, это была вечность.

Арина медленно ходила по комнате, как тигрица в клетке. Ксения сидела неподвижно, глядя на пустеющую тарелку с батончиками, но не видя ее. Все ее существо было сосредоточено на невидимом процессе, происходящем в криогенных недрах «Зодиака». Это была ее последняя линия обороны. Последний бастион здравого смысла. Если и этот тест не укажет на ошибку, на некий скрытый параметр, который они упустили, то придется признать… Признать что?

Ее мысли были прерваны. Экран перед ней вспыхнул. Фрактальные узоры исчезли. На их месте снова возникла голограмма сектора G7. Но она была другой. Прежняя модель была реконструкцией прошлого. Эта – была прогнозом. Маленькие вихри в симуляции «Зодиака» начали двигаться. Они не просто хаотично перемещались, они… взаимодействовали. Две небольшие структуры сблизились, на мгновение слились в одну, более крупную, которая затем выбросила из себя три мелких «отростка», устремившихся к другой, изолированной области флуктуаций. Это выглядело не как случайный танец гравитации. Это было похоже на… охоту. Или на деление клеток. Или на передвижение стаи.