Темные экосистемы

Ксения наклонилась вперед, ее глаза расширились. Она запустила перемотку данных за последние сутки и наложила на них прогностическую модель «Зодиака». Они совпали. С вероятностью 98,7%. «Зодиак», отказавшись от всех известных физических законов и оперируя лишь паттернами, смог предсказать поведение аномалии.

Это был конец. Конец всех рациональных объяснений.

– Арина… – выдохнула Ксения. В ее голосе не было ни триумфа открытия, ни ужаса. Только холодная, абсолютная констатация факта. – Статистика неумолима. Это не шум. Это не артефакт. Это…

Она запнулась, подыскивая слово. Физические термины – «турбулентность», «флуктуация», «динамика» – казались теперь жалкими и неполноценными. Они описывали процесс, но не его суть.

– Это… поведение, – закончила она.

Арина замерла. Она подошла и встала за спиной Ксении, глядя на экран. В ее глазах не было удивления. Только подтверждение того, что она чувствовала интуитивно все это время.

– Да, – тихо сказала она. – Поведение. Ксения, вызывай Еву. Прямо сейчас. Нам нужен ее взгляд на это.

Ксения кивнула. Ее пальцы уже летели над панелью.

– Соединяю с Институтом астробиологии РАН, Земля. Канал защищенный.

Через несколько секунд одна из стен лаборатории превратилась в огромный экран. На нем появилось лицо доктора Евы Смирновой. Даже в двумерном изображении она излучала энергию, резко контрастировавшую с изможденной атмосферой лунной лаборатории. За ее спиной виднелись стеллажи с образцами земных экстремофилов и зеленые растения – немыслимая роскошь для обитателей «Эоса».

– Арина! Ксюша! – ее голос был теплым и живым. – Судя по времени вызова, вы либо совершили открытие века, либо решили коллективно сойти с ума. Что у вас?

– Возможно, и то, и другое, – ответила Ксения, ее голос все еще был немного отстраненным. – Ева, мы вышлем тебе сейчас массив данных. Зодиак уже упаковывает. Но сначала посмотри на это.

Ксения вывела голограмму на главный экран, чтобы Ева могла ее видеть. Она показала сначала старую модель, основанную на стандартной космологии, а затем – новую, прогностическую, построенную на анализе паттернов. Ева на экране наклонилась ближе, ее взгляд стал серьезным. Она молча смотрела несколько минут, пока «Зодиак» проигрывал симуляцию взаимодействия структур в секторе G7.

– Поразительно, – наконец произнесла она. – Эти паттерны… они не случайны. У них есть структура, логика. Похоже на…

– На что, Ева? – настойчиво спросила Арина. – Говори все, что приходит в голову. Любые аналогии. Мы сейчас в той точке, где самая безумная идея может оказаться единственно верной.

Ева задумалась, ее взгляд был устремлен куда-то в сторону.

– Когда я изучала поведение миксомицетов, слизевиков27… Например, Dictyostelium discoideum. Это удивительные создания. Большую часть времени они существуют как отдельные амебоидные клетки. Но когда условия среды ухудшаются, например, кончается пища, они начинают выделять химический сигнал. И тысячи, миллионы этих одиночных клеток ползут на этот сигнал, собираются вместе и образуют единый, многоклеточный организм – псевдоплазмодий. Он ведет себя как единое целое. Он может передвигаться, находить свет, тепло, новое место для жизни. Единый разум, возникший из хаоса одиночек.

Она снова посмотрела на голограмму.

– Ваши «вихри»… они ведут себя похоже. Они координируются. Сходятся, расходятся, формируют сложные временные структуры. Это классический пример самоорганизации. Как в стае птиц или косяке рыб. Только масштабы… Боже, какие тут масштабы?

– Каждая из этих крупных «структур» имеет массу в несколько миллионов солнечных, – глухо ответила Ксения. – А вся площадь аномалии простирается на сотни световых лет.

На лице Евы отразилось потрясение, смешанное с благоговением.

– Миллионы солнечных масс… ведут себя как колония слизевиков. Арина… Ксения… Вы понимаете, что это значит, если это не ошибка?

Арина медленно кивнула. Она подошла к голограмме и вновь протянула к ней руку. Теперь она смотрела на нее не как на набор данных, а как на террариум с невиданными доселе существами.

– Мы искали жизнь на основе углерода и воды, – проговорила она, ее голос дрожал от осознания гигантского масштаба открывающейся перед ними бездны. – Мы искали радиосигналы, техносигнатуры. Мы были антропоцентричными идиотами. Мы смотрели на океан и искали в нем отражение рыб, забывая, что сам океан может быть живым.

Ксения подняла взгляд от консоли. Усталость на ее лице сменилась выражением, которое было трудно определить. Это был страх ученого перед неизвестным и одновременно его величайший восторг.

– Арина, – сказала она медленно, чеканя каждое слово. – Я готова подписаться под этим. Мы должны представить гипотезу.

Арина обернулась. В ее глазах стояли слезы.

– Какую гипотезу, Ксю?

– Что крупномасштабные структуры темной материи в галактическом гало не являются пассивным гравитационным фоном. Что они представляют собой сложную, динамическую, самоорганизующуюся систему. – Ксения сделала паузу, набрала в грудь воздуха и произнесла слова, которые еще вчера показались бы ей ересью, достойной сумасшедшего дома. – Систему, демонстрирующую все признаки… биологической экосистемы.

Тишина в лаборатории стала абсолютной. Даже жужжание серверов, казалось, стихло. Трое женщин – физик-теоретик, специалист по сложным системам и экзобиолог, разделенные сотнями тысяч километров пустоты, – смотрели на пульсирующий образ в центре комнаты. Это больше не была аномалия в данных. Это была тень чего-то непостижимого. Тень темной жизни. И эта тень только что упала на все человечество, которое об этом еще даже не подозревало. Крамольная гипотеза родилась. И мир уже никогда не будет прежним.

2

Зал «Кеплер» в научном корпусе лунной обсерватории «Эос» был спроектирован с нарочитой, почти церковной строгостью. Его архитекторы, очевидно, полагали, что познание Вселенной требует не меньшего благоговения, чем поклонение богам. Высокий, параболический потолок был выкрашен в матово-черный цвет, в который были вмонтированы тысячи оптоволоконных нитей, в точности повторявших карту звездного неба Южного полушария Земли. Они не светились, а лишь тускло мерцали, отражая рассеянный свет от единственного источника – гигантского голографического проектора в центре зала. С одной стороны зал был полностью стеклянным, но за бронированным триплексом простиралась не синева земного неба, а абсолютная, бархатная чернота космоса, усыпанная безжалостно-яркими, немигающими иглами звезд. В этом бездонном колодце висел ослепительный, изъеденный оспой кратеров диск Земли, заливая зал холодным, призрачным светом.

Аудитория, человек тридцать, сидела в утопленных в пол креслах, образующих амфитеатр. Это был цвет астрофизики и космологии конца XXI века, собранный здесь, на Луне, вдали от светового и атмосферного шума колыбели человечества. В воздухе, помимо слабого аромата синтетического кофе, висело напряжение. Оно было плотнее, чем слабая лунная гравитация, придавливало плечи и заставляло говорить тише. Сегодняшний экстренный семинар был событием из ряда вон.

Арина Шарова стояла в центре зала, в фокусе холодного света проектора. Она казалась хрупкой и почти нереальной в этом пространстве. Под строгим серым комбинезоном угадывалась худощавая фигура, измотанная неделями круглосуточной работы. Темные волосы были стянуты в небрежный узел. Но главной в ее облике была не усталость, а глаза. Огромные, темные, они горели таким внутренним огнем, что, казалось, могли бы зажечь звезды на искусственном небе над головой. В них плескалась опасная смесь одержимости, триумфа и затаенного страха.

В первом ряду сидели ее соратницы. Ксения Грамова держала на коленях планшет, а пальцы застыли над сенсорной клавиатурой. Ее лицо, обычно непроницаемо-спокойное, выражало предельную концентрацию. Она доверяла только данным, и данные, которые сгенерировал ИИ «Зодиак», заставили ее пересечь черту от профессионального скепсиса к тревожной поддержке Арины. Рядом с ней, подключенная по голографической связи с Земли, мерцала полупрозрачная фигура Евы Смирновой. Ее аватар был безупречен – темные кудри, живые глаза, полные энтузиазма, – но легкие помехи в сигнале, вызванные прохождением через атмосферу, заставляли ее контур едва заметно подрагивать. Ева была единственной, кто с самого начала воспринял гипотезу Арины не как научную аномалию, а как долгожданное чудо.

В центре амфитеатра, в кресле, больше похожем на трон, восседал профессор Замятин, патриарх обсерватории. Седая борода, густые брови, взгляд, привыкший сверять реальность с уравнениями на доске. Он был воплощением фундаментальной науки – строгой, консервативной и не терпящей спекуляций. Рядом с ним ерзал молодой и амбициозный доктор Захаров, чья карьера строилась на критике «ненаучных» подходов. Его лицо выражало плохо скрываемое предвкушение скорой расправы.

Арина сделала глубокий вдох, ощущая, как разреженный воздух наполняет легкие.

– Коллеги, – ее голос прозвучал чисто и уверенно, без малейшего намека на волнение. Она знала, что права. Это знание было ее щитом и мечом. – Благодарю вас за то, что уделили время. Последние три недели наша группа, совместно с доктором Грамовой и нашим вычислительным комплексом «Зодиак», а также при консультационной поддержке доктора Смирновой из Института астробиологии, занималась анализом аномалий гравитационного линзирования в секторе карликовой галактики-спутника «Карлик Стрельца».

За ее спиной вспыхнула голограмма. Космическая пустота ожила, наполнившись сложной, многомерной картой. Сияющий клубок света в центре – квазар J314+56. Перед ним простиралась невидимая, но гравитационно-ощутимая масса – гало галактики-спутника. Его присутствие выдавали искаженные, растянутые дуги света от фоновых галактик – классический эффект линзирования.

– Как вы знаете, – продолжила Арина, обводя зал взглядом, – стандартная модель холодной темной материи предсказывает относительно гладкое, хотя и комковатое, распределение масс в галактических гало. Оно должно создавать предсказуемые и стабильные искажения. Однако то, что мы наблюдаем, выходит за рамки всех существующих моделей.

Она сделала жест рукой. Голограмма изменилась. Теперь на ней были видны не только общие искажения, но и микрофлуктуации – рябь на поверхности гравитационного поля. Карта пульсировала. Какие-то участки необъяснимо уплотнялись, другие – разрежались.

– В течение 487 стандартных часов наблюдений мы зафиксировали паттерны, которые невозможно объяснить ничем из известного нам. – Арина начала методично, холодно, как хирург, отсекать альтернативы. Это была территория Ксении, и Арина выучила ее аргументы наизусть. – Первое. Инструментальная погрешность. Мы провели тройную перекалибровку всех систем «Эоса» и использовали архивные данные с орбитального интерферометра «Планк-2». Аномалия присутствует на всех срезах данных. Погрешность исключена с вероятностью девяти сигм.

В зале одобрительно загудели. Девять сигм – это золотой стандарт. Аргумент был железным.

– Второе. Неучтенные барионные процессы. Потоки межгалактического газа, звездные ветры от гипотетических популяций тусклых звезд, гравитационные волны от слияния компактных объектов. – Арина снова взмахнула рукой. На голограмме появились новые слои данных – симуляции, построенные «Зодиаком». Красные векторы симуляций не совпадали с зелеными векторами наблюдений. Расхождение было колоссальным. – Зодиак просчитал более десяти тысяч моделей, включающих самые экзотические сценарии. Ни одна из них не может объяснить наблюдаемую динамику. Статистическое несовпадение – более 99,8 процента.

Профессор Замятин слегка наклонил голову. Это было признаком интереса. Захаров, наоборот, нетерпеливо постукивал пальцами по подлокотнику. Он ждал, когда же закончится эта скучная прелюдия.

– Мы видим не просто флуктуации, – голос Арины начал набирать силу, в нем зазвучали металлические нотки одержимости. – Мы видим… поведение. – Она произнесла это слово, и по залу пронесся первый шепоток. – Эти структуры не статичны. Они движутся. Они взаимодействуют. Посмотрите сюда.

Голограмма приблизила один из участков. Две невидимые гравитационные «кляксы» медленно сближались, их поля интерферировали. Затем одна из них, меньшая, вытянулась, словно псевдоподия амебы, и «поглотила» вторую, после чего их общая масса перераспределилась, и структура стала пульсировать с новой, более сложной частотой.

– Это… – выдохнул кто-то в задних рядах.

– Это напоминает слияние, – продолжила Арина, – но законы, по которым оно происходит, не соответствуют простой гравитационной динамике. Энергетический баланс процесса указывает на некое внутреннее перераспределение… чего-то, что мы не можем измерить напрямую. Мы видим лишь гравитационный отпечаток этого процесса.

Она сделала паузу, давая аудитории осознать масштаб увиденного. Тишина в зале стала абсолютной. Даже холодный свет Земли, казалось, замер.

– Мы видим не хаотичное движение, а квазипериодические, фрактальные паттерны. Мы видим структуры, которые поддерживают свою целостность на протяжении сотен часов, несмотря на внешние гравитационные приливы. Мы видим то, что в теории сложных систем называется эмерджентным поведением. Это когда множество простых взаимодействующих агентов порождают сложность на макроуровне, которую нельзя было предсказать, исходя из свойств отдельных агентов.

Ксения Грамова едва заметно кивнула. Это была ее территория, ее лексикон.

– И вот здесь, коллеги, мы подходим к рубежу. К границе, за которой заканчивается известная физика и начинается… нечто иное. – Арина посмотрела прямо на профессора Замятина. – Мы исчерпали все конвенциональные объяснения. И у нас осталась лишь одна гипотеза. Крамольная. Невероятная. Но единственная, которая логически объясняет совокупность всех полученных данных.

Она замолчала, и эта тишина была громче любого крика. Она знала, что следующие ее слова либо откроют новую эру в науке, либо похоронят ее карьеру.

– Я предполагаю, – произнесла она медленно, чеканя каждое слово, – что мы наблюдаем не просто динамику темной материи. Мы наблюдаем деятельность сверхсложных, самоорганизующихся и самоподдерживающихся систем, функционирующих в среде темной материи. Систем, которые по всем формальным признакам сложности, метаболизма – пусть и гравитационного – и реакции на окружение можно считать… аналогом биологической экосистемы.

Секунду ничего не происходило. Казалось, Вселенная затаила дыхание.

А потом зал взорвался.

Первым не выдержал Захаров. Он рассмеялся – громко, издевательски.

– Биологической?! Шарова, вы в своем уме? Вы предлагаете нам обсуждать жизнь в темной материи? Может, сразу перейдем к гравитационным драконам и аксионным эльфам? Это научный семинар, а не конвент писателей-фантастов!

Его смех подхватили другие. По рядам прокатился гул, состоящий из недоверия, возмущения и откровенной насмешки. Кто-то крикнул: «Это антинаучно!». Кто-то просто качал головой с сочувственной улыбкой.

Профессор Замятин не смеялся. Он поднял руку, и шум медленно стих. Его взгляд был тяжелым, как свинец.

– Доктор Шарова, – его голос был сух. – Вы осознаете всю серьезность вашего заявления? Вы используете термин «жизнь», «экосистема». Это категории биологии, химии. Они неприменимы к субстанции, единственное известное свойство которой – гравитационное взаимодействие. Ваша гипотеза – это не гипотеза. Это… поэтическая метафора. Она лежит вне рамок научного метода.

– С вашего позволения, профессор, – внезапно раздался четкий голос Ксении Грамовой. Она встала, и ее спокойствие было резким контрастом с царившим в зале хаосом. – Я хочу уточнить. Термины «биология» и «экосистема» доктор Шарова использует как аналогию, чтобы описать уровень сложности. Я же, как математик, оперирую сухими фактами. И факт в том, что Зодиак классифицировал наблюдаемые процессы как нестохастические, автокоррелированные, с высоким показателем сложности по Лемпелю-Зиву28. Проще говоря, это не шум. Это не случайность. Это структурированная информация. Мы не знаем ее природы, но мы можем измерить ее сложность. И она на порядки превосходит любой известный нам небиологический природный процесс.

– Информация! – фыркнул Захаров. – В узоре снежинки тоже есть информация, но мы не называем ее живой!

– Узор снежинки статичен и полностью определяется внешними условиями, – парировала Ксения, не удостоив Захарова взглядом и обращаясь к Замятину. – А мы наблюдаем динамическую систему, которая активно противостоит энтропии29 и поддерживает свою сложную структуру. Более того, она реагирует на изменения среды и взаимодействует с другими подобными системами. Формально, это соответствует определению автопоэтической системы30, способной к самовоспроизводству.

Тут в разговор вступила голограмма Евы Смирновой. Ее голос, слегка искаженный расстоянием, был полон страсти.

– Профессор Замятин, коллеги! Мы сто лет ищем жизнь в космосе, и все это время мы искали ее отражение. Мы искали воду, углерод, аминокислоты. Это чудовищный антропоцентризм! Почему мы решили, что жизнь может быть основана только на электромагнитном взаимодействии, которое мы называем химией? Вселенная на 27% состоит из темной материи. Это колоссальная, неизведанная среда. Неужели так уж невероятно предположить, что в этой среде, подчиняясь своим, пока непонятным нам законам, за миллиарды лет эволюции не могли возникнуть свои формы сложности? Жизнь, основанная не на химии, а на гравитации? Или на слабом ядерном взаимодействии? Жизнь, для которой планеты – лишь досадные гравитационные помехи, а звезды – не более чем лампочки?

Ее речь была встречена враждебной тишиной. Это было слишком. Слишком радикально.

– Доктор Смирнова, это философия, а не экзобиология, – жестко отрезал Замятин. – У нас нет ни единого факта, подтверждающего возможность таких взаимодействий. Ни единого. Все, что у нас есть – это аномалия, которую мы пока не можем объяснить. И вместо того чтобы смиренно признать пределы нашего знания и продолжить сбор данных, доктор Шарова предлагает нам прыжок веры. Наука так не работает.

– А как она работает, профессор? – впервые в голосе Арины прозвучал вызов. Огонь в ее глазах разгорелся ярче. – Отказываясь рассматривать гипотезы, которые кажутся нам «слишком странными»? Коперник был еретиком. Эйнштейн – фантазером, чьи идеи о кривом пространстве противоречили здравому смыслу. Наука движется вперед именно такими прыжками! Когда факты больше не укладываются в старую картину мира, нужно иметь смелость нарисовать новую! Да, я не могу дать вам образец этой «жизни» в пробирке. Я не могу показать вам ее ДНК. Но я показываю вам ее тень! Гигантскую, размером с галактику тень, отбрасываемую на ткань пространства-времени! И вы предлагаете мне сделать вид, что я ее не вижу, потому что у меня нет для нее подходящего названия в учебнике?

Она стояла, тяжело дыша, ее щеки пылали. В зале воцарилась мертвая тишина. Насмешки прекратились. Теперь в глазах коллег был не только скепсис, но и что-то другое – страх. Страх перед масштабом идеи. Перед бездной, которую она разверзла. Если она права, то все их знания, все их модели, вся их картина мира – лишь пыль на ветру.

Воронцов, который до этого молчал, счел, что пора вмешаться.

– Доктор Шарова, никто не умаляет значимости ваших наблюдений. Данные, безусловно, беспрецедентны. Однако… гипотеза… – он помялся, подбирая слова, – требует… чрезвычайной осторожности в формулировках. Официальный протокол семинара не может содержать спекулятивных терминов вроде «экосистема» или «жизнь». Мы зафиксируем наличие необъяснимых динамических структур в гало «Карлика Стрельца» и создадим рабочую группу для дальнейшего изучения. Без скоропалительных выводов.

Это был приговор. Мягкий, бюрократический, но приговор. Ее гипотезу формально клали под сукно. Ее открытие низводили до «необъяснимой аномалии». Арину охватило ледяное отчаяние, но внешне она осталась невозмутимой. Она проиграла еще одну битву, но не войну.

– Я понимаю, – тихо сказала она. – Я готова предоставить все наши расчеты и модели рабочей группе.

Семинар был окончен. Люди вставали, расходились, стараясь не встречаться с ней взглядом. Кто-то сочувственно похлопал Ксению по плечу. Захаров прошел мимо Арины с торжествующей ухмылкой.

– Неплохая попытка, Шарова. Может, попробуете опубликовать это в журнале «Техника – молодежи»? – бросил он через плечо.

Арина даже не повернула головы. Она смотрела сквозь него, сквозь стену зала, сквозь лунный грунт, туда – в черную пустоту, где прямо сейчас, в эту самую секунду, невидимые гиганты продолжали свой непостижимый танец.

* * *

За тысячи километров оттуда, в спартански обставленной квартире в Звездном городке под Москвой, за происходящим следил еще один человек. Капитан Марк Ровный, бывший пилот-испытатель «Роскосмоса», а ныне командир единственного в своем роде исследовательского корабля дальнего космоса «Пилигрим», смотрел запись семинара на большом настенном экране. Крупный, широкоплечий, с коротко стриженными волосами и лицом, которое, казалось, никогда не улыбалось. Он был человеком железа, протоколов и ньютоновской физики. Его мир состоял из векторов тяги, пределов прочности материалов и расхода рабочего тела. Он доверял только тому, что можно было измерить, потрогать или взорвать.

Начало доклада он слушал со скукой. Линзирование, флуктуации, статистика – все это была «научная головная боль», как он это называл. Но когда Арина начала говорить о «поведении», о «взаимодействии», он подался вперед. А после ее финальной, крамольной фразы об «экосистеме» он откинулся на спинку кресла и хмыкнул.

– Бред, – произнес он в пустоту комнаты. – Абсолютный, чистейший бред. Биология в вакууме. Придумают же эти теоретики…

Он уже собирался выключить запись, но что-то его удержало. Ему были безразличны пылкие речи Евы и холодные выкладки Ксении. Он перемотал запись назад, к моменту, где Арина показывала динамику гравитационных аномалий. Он остановил изображение на «слиянии» двух структур. Он увеличил данные по энергетическому балансу. Его взгляд, привыкший считывать показания сотен приборов одновременно, отсеивал всю словесную шелуху. Он видел не «жизнь». Он видел необъяснимые, колоссальные выбросы и поглощения энергии. Он видел векторы сил, которые не вписывались ни в одну модель. Он видел нечто, что вело себя непредсказуемо и обладало чудовищной мощью. Он посмотрел на бледное, но горящее фанатизмом лицо Арины Шаровой на экране. Он вспомнил ее по предыдущим проектам – одержимая, не от мира сего, но всегда докапывающаяся до сути.

Марк Ровный не верил в темную жизнь. Но он верил в показания приборов. А приборы показывали, что там, в глубине космоса, есть нечто неизвестное, сильное и потенциально опасное. И если ученые решат, что на это «нечто» нужно посмотреть вблизи, то им понадобится инструмент. И пилот, который сможет довести этот инструмент до цели и вернуть обратно.

Он встал и подошел к окну. За стеклом шумел подмосковный летний дождь. Земля казалась такой прочной, такой надежной и понятной. Он посмотрел на свои руки. Руки, которые держали штурвал космического корабля. Затем снова посмотрел на застывшее на экране изображение голограммы – пульсирующую карту неведомого. Нахмурился, и в его глазах, привыкших к пустоте и огню дюз, мелькнула тень холодной решимости.

– Бред, – повторил он, но уже не так уверенно. – Но… если корабль понадобится?

3

Луна. Обсерватория «Эос». Тишина здесь была абсолютной, многослойной. Первый слой – физический, отсутствие атмосферы, которое превращало каждый шаг в коридоре в изолированное, лишенное эха событие. Второй слой – технологический: гул систем жизнеобеспечения, фильтрации воздуха и терморегуляции был настолько стабилен и монотонен, что мозг переставал его регистрировать уже через час после прибытия, низводя до уровня внутреннего шума самого сознания. Третий, самый глубокий слой тишины, был экзистенциальным. Это была тишина осознания: за тонкой обшивкой купола простиралась пустота протяженностью в 384 тысячи километров до ближайшего оазиса жизни, а за ним – бесконечность, равнодушная к крошечным биологическим машинам, осмелившимся поселиться на этом мертвом камне.

Арина Шарова ощущала все три слоя этой тишины кожей, костями, самой структурой своих мыслей. Она стояла в центре Геометрического Зала – криогенно-охлаждаемой сферы, предназначенной для сверхсекретных коммуникаций. Официально его предназначение было в обеспечении квантово-защищенного канала связи для стратегического командования, но его истинная, неафишируемая функция была куда более экзотичной. Зал представлял собой идеальную Сферу Фарадея31, экранированную от всех мыслимых и немыслимых излучений, а в его центре располагалась голографическая проекционная система, способная создавать неотличимые от реальности аватары собеседников, синхронизируя их с данными с Земли с минимальной задержкой в 1,28 секунды. Это создавало жутковатый эффект беседы с призраками, которые отвечали тебе из прошлого.