Хроники Третьей Мировой войны, которой не произошло

Настроение усугублялось свежим объяснением с женой.

– Саша, сколько тебе можно говорить одно и то же! Я не понимаю, что происходит. Почему мы здесь? И с маленьким? Здесь же нет никаких условий! Поликлиника – пробираешься среди стройки, магазинов нет, этот безумный 277-й как ниточка с внешним миром. Но сделай что-нибудь! Поговори с отцом, что у вас, в конце концов, случилось?

– Ну видишь ли, я все же самостоятельный человек, начальник…

– Да какой ты начальник! В Кунцево мы жили как короли, пусть даже с родителями. А сейчас – как среди тундры. Конца не видать.

В общем так. Саша, хочешь или нет, надо что-то делать. Или я сделаю сама – уйду с ребенком, благо есть куда. А еще лучше – поговорю с Иваном Артемовичем, внучке он точно поможет, да и меня в беде не оставит. А ты – как хочешь. Все. Мне надоело!!!

Дверь захлопнулась.

Все это было уже в который раз. Жена была, конечно, права. Но допускать ее разговора с родителем было нельзя. Все, что угодно, лучше.

Прошел год, а Александр до сих пор все помнил так, как будто это было вчера.

Тогда он открыл дверь кунцевской квартиры и сразу почувствовал недоброе. По дому все ходили на цыпочках – это было необычно. Жена была испугана.

– Иван Артемович закрылся у себя в кабинете, что-то делает, ни с кем не разговаривает. Единственно – буркнул, чтобы ты зашел сразу, как только вернешься.

Дубовая темная дверь открылась. На пороге стоял отец, не похожий на себя – редкие волосы свисали с розового черепа, мешки под выпуклыми глазами, изрядно пьяный, постаревший лет на двадцать…

– Пришел, герой? Заходи, полялякаем!

Иван Артемович повернул ключ. Подошел к столу, достал картонную папку-скоросшиватель, открыл.

– Что это, я тебя спрашиваю? – папка полетела в лицо Александру, он не успел увернуться, увесистый фолиант больно ударил его по носу и упал на пол. – Подними и скажи, как ты дошел до жизни такой?!!!

Александр поднял папку и с ужасом увидел ксерокопии всех бумаг, которые он представил в виде приложения к докладной высокому начальству о выявлении «группы агентов иностранных спецслужб». Через полсекунды он с еще большим ужасом понял, что такие штуки кем попало и без серьезных оснований не копируются.

– Сучонок! На отцовской могиле хотел поплясать? Ты что, гаденыш, не понимаешь, что если бы не я, этого ничего у нас бы никогда не было? И ты бы не сидел на теплом комсомольском местечке у себя в министерстве, врастая потихоньку в номенклатуру, а вкалывал бы на заводе за сто десять рублей в месяц двести сорок дней в году! Таких мест, как были у меня, может быть, десяток на всю страну, и теперь по твоей милости – *****ц!

Ну теперь у тебя будут все возможности это осознать! Из твоего Министерства тебя увольняют, завтра ты об этом узнаешь.

Со своей стороны скажу тебе – на мои глаза больше никогда, слышишь, никогда не появляйся. И на похороны не приходи – Бог увидет, накажет. Ты мне не сын больше.

С квартиры съедешь через неделю – вот тебе ордер в новостройку в Строгино, это новый район, говорят, будет со временем хорошим. Это то, что касается моих обязательств перед потомками. Съ********й с глаз моих долой. Вон!!!

Дверь открылась. С тех пор он действительно никогда не встречался с отцом.

Что же делать? Жена права. Уходить некуда и не отпустят – член КПСС. Надо искать среди знакомых. Год прошел, может быть, кто-то из знакомых по комсомолу остался и поможет? Говорили, Герман Кайрес вернулся из-за загранкомандировки. Может быть, он?

Институт, в это же самое время

В шести километрах от автобуса, в котором ехал Дуров, совершалась рутинная и кропотливая работа.

Валерий Рогатин, обвешанный детекторами с ног до головы , в белом костюме и шапочке с респиратором-«лепестком» на лице стоял на верхотуре стапеля. Перед ним лежал пластиковый прямоугольный ящик, который только что снизу подал Гаршин.

– Владимир Петрович, открыл пробку на канале номер двадцать два. Остальные каналы закрыты. Открываю комплект номер двадцать два – произнес Рогатин в микрофон, укрепленный на длинной гибкой штанге.

– Понял, у нас тоже двадцать два – донеслось откуда-то сверху. – Записываю в журнал.

Звуки гулко разносились в пустом экспериментальном зале. Иногда раздавались редкие щелчки счетчика активности.

Шла загрузка реактора.

Валерий не первый раз этим занимался, но ощущения не становились менее острыми. Сегодня, как и всегда, это было чудом – из разрозненного набора железок и таблеток на глазах рождался исполин невероятной мощи. Здесь и сейчас ему давали жизнь. Это и внешне походило на операционную – стерильная чистота, люди во всем белом, зеркально отполированные или абсолютно черные поверхности, «операционное поле» было накрыто куском новой белоснежной бязи. Перчатки чуть более желтоватого оттенка из специальной материи – «лайки» на жаргоне – сидели на руке как вторая кожа, поверх были натянуты хирургические резиновые.

Ящик открылся, как и положено, полностью – ровно на 180 градусов, мягким щелчком зафиксировавшись в этом положении. С темно-синей бархатной поверхности, похожей на внутренность готовальни, смотрели светлые таблетки отражателей, по внешнему виду напоминавшие слегка тронутый грязной водой желтоватый сахар «в головах», серо-графитовые таблетки топлива – каждый грамм стоил тридцать долларов41 (для Рогатина, видевшего эти доллары только в кино, цена представлялась нереальной). Таблетки были украшены орнаментом из трубочек и мелких деталей, сверкавших в соответствующих углублениях.

Спокойствие. Не торопиться! Взять таблетку в левую руку, правой поднести вакуумную присоску, нажать педаль – создать разрежение – и убедиться, что таблетка «прилипла», опустить в канал до отчетливого касания, отпустить педаль (отключить вакуум), взять длинный штангенциркуль, опустить щуп в канал, продиктовать результат в микрофон по громкой связи («лепесток» мешал поскольку слегка съехал в сторону, ткань лезла в нос). Пока все совпадало – пустот или застрявших таблеток не было. Наконец, таблетки кончились.

– Владимир Петрович, как высота?

– У меня в порядке. Слава – он обратился к невидимому собеседнику на пульте – как у тебя?

– Разница одна десятая миллиметра, все в норме – донесся голос с потолка.

– Валера, можно собирать голову.

– Понял, Владимир Петрович, собираю.

Валерий не дыша извлек из футляра тонкую блестящую трубочку, поверхность ее сияла, как синее зеркало. Не дай Бог уронить! Трубка была очень прочной но крайне хрупкой, ее надо было надежно зафиксировать в канале набором зеркально полированных железок. Валерий чрезвычайно уважал людей, которые все это придумали и изготовили, он как ребенок старался прикоснуться к этим дорогим экзотическим игрушкам; в частности, материал этой синей штуки свободно выдерживал температуру кипящего вольфрама. Ребята из Подольска утверждали, что ничего более тугоплавкого на Земле не существует…

Динамометрический ключ висел на резинке прямо над белым тканевым полем, Валерий аккуратненько затянул гайку.

– Канал 22 закончил.

– Понял, двадцать два, – донеслось сверху.

Работа была донельзя занудной и утомительной. Двойной контроль – начальник смены и инженер. Это очень замедляло дело. Но это была экспериментальная реакторная физика – смесь умственного труда с физическим. Продуманность, тщательность, аккуратность – только так, и никак иначе, без этого нечего и думать вдохнуть жизнь в реактор.

Валерий поправил съехавший респиратор. Можно было идти дальше.

– Канал номер двадцать три – громко сказал Гаршин, сняв следующий пластиковый ящик с тележки и погружая его в веревочную сетку, чтобы подать его Рогатину наверх.

– Понял, 23 – донеслось сверху.

Центр Москвы, в это же время

Герман Кайрес сидел за своим столом в ЦК ВЛКСМ. Окна кабинета выходили на сквер возле памятника героям Плевны. Даже из помещения ощущалось, как холодно на улице. Уже темнело.

По правде говоря, место инструктора, на которое отцу удалось его пристроить, было временным – оформление в Минвнешторг шло своим чередом. Герман был страшно удручен – после красивой жизни в латиноамериканской стране приходилось киснуть здесь, среди карьеристов или психов. И что его дернул черт тогда повыпендриваться? И перед кем? Выяснилось, что перед шлюхами и бандитами! Конечно, в ближайшие год-два о загранице надо забыть, но если бы не Слава, возникший как добрый джинн из бутылки, была бы полная труба. А так – еще поживем!.

Раздался телефонный звонок. Хоть что-то, а то треп круглый день напролет и однообразные разговоры – продуктовый заказ, билеты, комсомольские мероприятия, движения по аппарату – переводы, назначения, интриги… Надоело!

– Герман, привет! Саша Дуров беспокоит!

– Саша, привет! – хорошо поболтать со старыми друзьями, тем более, что делать нечего. – Как ты?

– Да так себе.

– Куда ты пропал?

– Да вот назначили в ИИП, начальником закрытого отдела!

– Здорово! Наверное, интересно?

– Да что ты! Как пес цепной охраняю бумаги и разбираю склоки своих баб. На этом месте и умрешь. Герман, слушай, может быть, поможешь? Ты меня знаешь, мы же с тобой работали в системе. Ну предложи кому-нибудь – все-таки есть опыт работы, спецобразование, член КПСС и так далее. Ну что тебе стоит?

– Ладно, попробую. А что ты через отца не хочешь? Он же в Госснабе.

– Не могу. Мы в крупной ссоре.

– Да брось. Через мать, может быть?

– Тоже не могу, мать разнервничалась и с тех пор болеет.

– Да, жаль. Да ты не горюй, все образуется.

– Счастливо, спасибо!

Герману и в голову не приходило, что буквально в трехстах метрах его недобрым словом поминает новоиспеченный сотрудник Общего отдела ЦК КПСС Виктор Петрович Спасский.

Спасский ненавидел Кайреса всеми фибрами души. Инцидент с Германом больно ударил по его планам – командировку не продлили, прошел целый год сидения на должностном окладе, пока вдруг и чисто случайно освободилось место «присматривающего» за моральным обликом тех, в чьих руках находятся материальные блага избранников авангарда Советского народа – Центрального комитета КПСС.

Место, казалось бы, завидное. Но Спасский отчетливо понимал – опасное: при любой осечке могут выкинуть. Вдобавок, никакой карьеры здесь на сделать в принципе. И что, так всю жизнь?

Улица Чайковского, вечером этого же дня

Хорошо одетый мужчина лет сорока с портфелем в руке шел мимо американского посольства, мимо серого жилого дома сотрудников – вниз по Садовому к станции метро «Смоленская». Очевидно, в сумерках он не разглядел кусочка льда на тротуаре и поскользнулся Чтобы не растянуться, человек схватился за ручку припаркованного автомобиля.

Милиционер у входа в Посольство видел, как падающий мужчина удержался на ногах, отряхнулся, пошел дальше.

Москва, на следующий день

Иван Дмитриевич Сорбич выслушал сообщение сына и горько усмехнулся. Его план, на который было потрачено столько усилий, оказался бесполезным. Пуск состоялся, но Олимпиада пройдет без «Сапфира». Максимум – никто не получит по шапке за невыполнение Постановления, уж он-то позаботится.

Но ничего. В нынешних условиях возможностей показать себя будет хоть отбавляй. Вот только сможем ли, – впервые в жизни подумал он.

АЭИ, через два дня

Директор собрал Научно-технический совет в расширенном составе, заранее предупредив, что выступить будут обязаны все приглашенные. Инцидента, подобного прошлогоднему пуску «Сапфира», допустить было нельзя. Физические прототипы двух новых реакторов были уже на пути к стендам в Атомске. Путь от прототипов к изделиям зависел от успехов работы здесь, в АЭИ Неудачи исследований сильно затормозили бы создание и «Кумира» – малой АЭС железнодорожного базирования, и «Антрацита» – малой АЭС, которая должна была сохранять работоспособность даже в условиях боевых действий. Спросят по полной программе.

Заседание плавно катилось к концу.

– Вопросы? – произнес Директор сакраментальную фразу, обычно подразумевалось, что уж на этой фазе вопросов точно не будет.

– Вы знаете, что гонка с «Сапфиром» прекратилась. Мы уже не торопимся, – тихо сказал начальник испытательного комплекса Бельцов. – Тем не менее, и по «Сапфиру» и по новым объектам стиль нашей работы не изменился, до хорошего это не доведет – у меня такое ощущение. А я привык серьезно относиться к предчувствиям и суевериям…

Директор слушал обмен мнениями очень внимательно. Он-то был настоящим реакторщиком и знал цену ошибки. Поспешишь – неизвестно, чем кончится. А промедлишь и еще раз проверишь – только свои посмеются. Ну и пусть смеются. Зато все будут живы и здоровы.

Начальник Лаборатории ядерной безопасности Борис Георгиевич Осинский откровенно не понимал, что происходит на Совете. Он свысока посматривал на совещание – еще бы, среди реакторщиков он был самым старым и заслуженным, участвовал еще в пуске Ф-1, 2 Сталинские премии… Его лаборатория была высшей контролирующей инстанцией, они уже были на объекте и все смотрели. Чего еще раз огород городить? Надо расходиться. Вот и директор встал из-за стола.

Однако произнес он совсем не то, что ожидал Борис Георгиевич.

– Прения прекращаем. Я решил, чтобы вся документация была проверена еще раз и по составу и по содержанию. Для этого предлагаю собрать специальную пусковую комиссию из трех человек, наш теоретический отдел, плюс стенд – Бельцов, плюс «Заря». По их акту и назначим дату начала следующего этапа. Это – мое первое и последнее слово, без акта я никаких бумаг не подпишу. И запомните – наш АЭИ – градообразующее предприятие, и от нас зависит жизнь и здоровье людей здесь, в Атомске. Все свободны.

По дороге к себе в здание Осинский уверился – директор просто блажит. Нечего потворствовать капризам, работы и без того полно. Он уже решил для себя, кто из его сотрудников подмахнет принесенные бумаги. Проверять однажды проверенное он не собирался.

Борис Георгиевич пришел в АЭИ еще в 54-м, уже имея большой опыт, действительно наладил работу, а со временем и развил ее. Постепенно он рос и в ученых степенях, а методические руководства, выпущенные его Лабораторией, стали признаваться другими организациями Министерства, а потом и стали обязательными.

Лаборатория развивалась, расширялась, в один момент Борис Георгиевич добавил к названию слово «Национальная». Когда это увидел первый раз директор Института, он только улыбнулся – тоже мне, Национальная Лаборатория! Почти как Лос Аламос! Ну да ладно, ему не жалко, были бы дела в порядке.

Но Борис Георгиевич окончательно уверился в своем величии…

Посольство США, в это же время

Два человека сидели друг напротив друга и напряженно размышляли.

Утром один из сотрудников Посольства, открывая дверь автомобиля, нашел клочок бумажки, вывалившийся из щели между боковой стойкой и дверной рамкой.

На бумажке было написано:

– Имею данные, интересные для обороны Соединенных Штатов. Профиль – радио и связь, включая космическую. Если вам интересно их получить, пишите до востребования Москва Б-66 предъявителю паспорта № ХХХХХХХХ

– Ну и что ты об этом думаешь?

– Скорее всего, опять КГБ. Хотя второй раз Б-66, это совсем недалеко от РадиоНИИ, так что все может быть…

– И что делать?

– Напишем в Центр, пусть решают. Сами делать ничего не будем, отвечать, конечно, тоже.

Институт, на следующий день

Сотрудницы Первого отдела испуганно перешептывались – их начальник Александр Иванович Дуров прошел к себе без обычной улыбки, вместо «здравствуйте» буркнул что-то невнятное и закрылся в своем маленьком кабинетике.

Ему и вправду было, о чем задуматься.

Утром в дверь позвонил незнакомый хорошо одетый мужик, спросил Полину Алексеевну (Дуров не сразу сообразил, что собственную жену!), она тут же вылетела из спальни, одетая, с ребенком на руках.

– Мне надоело. Я устраиваюсь на работу. Свекор прислал машину, обещал, что твоя мама посидит с дочкой, пока сад у нас не откроется. Фирма в Кунцево, так что жди нас вечером.

Как жить дальше?

1979: «Совершите вы массу открытий…»

Шереметьево, апрель

– Господин Лазарус? – пограничник смотрел хмуро и неприветливо

– Yes, it’s me. I’m Lazarus from Lazarus Consultants.

– Welcome to USSR. What is the goal of your visit? – пограничник говорил, произнося слова по-русски, повидимому, как было написано русскими буквами на бумажке, с которой он учил эти выражения.

– Business and the International exhibition.

– Thank you. Have a nice journey!42

Пограничник поставил штамп и подал паспорт.

Мисти вышел наружу. Шофер из торгпредства США его уже ждал.

Москва, тремя часами позже

– Герман, привет! Это Слава. Помнишь Сан-Хуан?

– Да, конечно. С приездом! Какими судьбами! Ты надолго?

– На две недели – на выставку и на техническое обслуживание. Герман, надо было бы увидеться, есть дело!

– Конечно, с удовольствием. Где и когда?

– Вы тоже, думаю, участники выставки. Давай завтра на приеме, там и поговорим!

– Заметано!

Герману Кайресу вовсе не хотелось видеть Славу. Ему было немыслимо стыдно вспоминать о том позорном инциденте в Боливадоре. Как он только из партии не выгнали, отделался строгачом без занесения! Он все бы отдал, чтобы больше не встречаться с этим субъектом – в конце концов, он был единственным, знавшим всю правду. Может быть, написать анонимку на Площадь Дзержинского?

Нет. Не годится. А вдруг это какой-то уважаемый человек? Тогда совсем позора не оберешься. Надо сходить и послушать то, что он предложит.

Москва, на следующий день

Народу на приеме было много, толпа мигрировала по просторному залу в Сокольниках, останавливасяь у официантов, стоявших с подносами в разных местах. Герман чувствовал себя препаршивейше, обстоятельства знакомства были позорными, да и Слава, как и все иностранцы, наверняка был под присмотром. Но деваться было некуда. – Ничего, отбрехаюсь как-нибудь, – подумал он. – В конце концов, Боливадор далеко. -

– Герман, привет! Рад видеть! Как говорят у нас, buenas dias!

– Привет, Слава! Как дела у нас в Боливадоре? Стоит ли Сан-Хуан?

– Куда же он денется? А ты что так спешно выехал?

–Да не хотел, заставили, – Кайрес вздохнул.

– Понимаю. Слушай, у меня к тебе серьезное дело.

Кайрес насторожился.

– А что, я чем-то могу помочь?

– Можешь. Помнишь, ты когда-то говорил о человеке по фамилии Дуров?

– Говорил, и что с того?

– Герман, ты знаешь, что моя фирма – частные консультанты. Так вот, меня наняла фирма Massey Ferguson. Знаешь такую?

– Нет.

– Фирма занимается тракторами и дорожной техникой.

– Вспомнил. Уважаемые люди.

– Они хотели бы войти в ваш Соболмек партнером.

– Но я этим больше не занимаюсь!

– Зато они сказали, кто занимается – это некий господин Иван Дуров. Мне надо с ним встретиться и поговорить. Он несколько раз приезжал в Боливадор.

– Слава, это совершенно невозможно. Дуров отошел от дел, а я не имею к нему никакого доступа.

– Герман, ты не понял. Фергюсон мне платит деньги, я должен выполнять свою работу. Надо – значит надо.

–Но почему я?

– Да хотя бы потому, что ты его знаешь.

– Поищи кого-нибудь другого.

– Зачем? Ты представляешься самой подходящей фигурой. И не надо делать такие глаза. Как-то в Боливадоре ты обещал мне помочь. Чтобы освежить твою память, я привез тебе вот это – Мисти подал конверт.

Герман вытащил первую попавшуюся фотографию…

Твою мать!!!

Герман собственной персоной с синяком под глазом, в чем мать родила, две шлюхи по бокам в аналогичных костюмах… Все в цветном изображении и хорошего качества.

– Герман, ничего личного, это просто бизнес. Подумай, что ты можешь сделать, и не заставляй посылать господину Витольду Кайресу эти отпечатки, чтобы он помог. Думаю, это в его силах.

Кайрес похолодел. Он в деталях представил реакцию отца, от которого действительно зависела вся его, Германа, жизнь.

– Да не бледней ты так, смотри на вещи проще. Ничего страшного не случилось, я не шпион, в КГБ ты меня не сдашь, так что думай, как помочь. Не валяй дурака, Герман, в случае удачи мне обещаны неплохие деньги, я и с тобой поделюсь!

Слова застряли в горле Германа, но мозг лихорадочно работал. Иван Артемович – выгонит, он хорошо помнил те слова, которые он выслушал от него в Сан-Хуане, выпрашивая, как милостыню, сотню долларов. Может быть, Александр Дуров попробует?

Кайрес облегченно вздохнул.

– У меня предложение – я хорошо знаю его сына Александра. Я попробую подойти через него. Согласится он или нет – не знаю, но попробую.

– На первый раз сгодится. Будешь с ним встречаться – передай сувенир от Фергюсона и от меня, вот он. Думаю, господину Дурову понравится. – Мисти открыл портфель и подал тяжелую блестящую коробку, завернутую в прозрачный пластик.

– Хорошо, сделаю.

– Постарайся, это – не последний разговор. И помни о вознаграждении! Извини, мне надо к нашей делегации – Мисти удалился в сторону дымивших сигаретами мужчин с такими же, как у Мисти, значками. – Звони!

***

– Саша, привет, это Герман!

– Привет – раздался обрадованный голос. – Что, есть новости по моей просьбе?

– Да, может быть, но сказали – подождать. Ты не мог бы устроить мне встречу с Иваном Артемовичем?

– Это еще зачем? – Дуров погрустнел. Это было нереальным.

– Да для него у меня поручение от его боливадорских друзей – сувенир с оказией передали.

– Пошли почтой.

– Да нет, не годится. Надо из рук в руки.

– Ладно, привози. Но когда получится – не знаю, мы видимся не часто. – Александр не врал. Последние полтора года они не виделись совсем.

– Хорошо, завтра-послезавтра заброшу.

Герман повесил трубку. Он не сказал Дурову, что в феврале он, как и обещал, подошел к отцу и спросил его о месте для хорошего человека. Отец ответил, что такое место есть. Герман написал про Александра в стиле «объективки» и приготовился к тому, что вот-вот сообщит приятелю радостную весть.

На самом деле случилось по-другому.

Витольд Казимирович вернулся с работы сильно озабоченным.

– Герман, ситуация следующая. Я отдал «объективку», которую ты приготовил, и поначалу все было хорошо. Но спустя буквально три часа человек мне позвонил и по-дружески посоветовал никогда и никуда не обращаться по поводу Александра Ивановича Дурова. Тебе я советую то же самое.

Но сейчас у Германа не было выхода. Надо было продемонстрировать любой прогресс в делах и добрую волю.

***

Поздним вечером механик внимательно осматривал машину перед сдачей ее на мойку. Сотрудники торгпредства США только что вернулись с приема, завтра с утра машина должна быть готова – вычищена и вымыта.

От русских можно было ожидать любой провокации, так что смотреть нужно было очень внимательно.

И действительно – пластилиновый шарик был прилеплен в полость бамперного клыка. Что это?

Механик снял трубку телефона. Пусть приедут специалисты и разберутся.

Москва, двумя днями позже

Александр держал в руке тяжелую коробку. Коробка была сделана как будто из металла, но покрытого прочным пластиком. При нажатии на крышку коробка открылась. Внутри оказалось две ручки – перьевая и шариковая , выполненные из чего-то, похожего на золото. Коробка тут же зафиксировалась в открытом положении, обе ручки поднялись под углом градусов в семьдесят и застыли

– Вот это да! – подумал Александр. – А что будет, если попробовать их убрать? Может быть, все будет наоборот?

Так оно и вышло. Ручки сложились, коробка захлопнулась.

– Какая игрушка, – подумал Александр. – Отцу такая штука точно ни к чему. Да ведь и никто не узнает, передал я ее или нет. В конце концов, отец обойдется, а мне она явно прибавит солидности. Ни у кого такой нет!

Но сейчас надо решить более актуальную задачу, которая реально поможет склеить трещину в семье. Его Полине в качестве первого задания (а, может быть, просто для того, чтобы избавиться от назойливости новичка, рвущегося в бой) предложили численно решить некую задачу, которая висела над головой уже несколько лет и никого не беспокоила по причине отсутствия финансирования; однако именно сейчас эта заковыка стала тормозом для вновь открытой темы. Накануне вечером она поведала сию печальную историю с явной просьбой о помощи, при этом не скрыла, что попытки предшественников успехом не увенчались.

Что ж, помощь – хороший шанс с любой точки зрения. Тем более, известно, к кому именно обратиться.

Дуров набрал номер внутреннего телефона.

– Валера, привет. Это Александр. Могу зайти?

В это же самое время два сотрудника Посольства США смотрели на крохотный лист бумажки с мелким текстом, написанным печатными буквами от руки. Листок был накануне извлечен специалистами из пластилинового шарика.