Хроники Третьей Мировой войны, которой не произошло
- -
- 100%
- +
Народ утомлялся. Все, что излагал этот тип, не имело никакого отношения к теме нынешнего серьезного разговора. Наконец, не выдержал председательствующий.
– Михаил Ильич, пожалуйста, ближе к теме. Мы все поняли и не имеем никаких претензий к вашим изделиям. Пожалуйста, Якутов! -
Геннадий встал.
– Собственно говоря, наши результаты показывают следующее, – он перешел к изложению сценария и выводов
Михаил Ильич Микульский прошел к своему стулу с чувством глубокого удовлетворения. Он выполнили свою задачу – все его увидели и узнали.
Однако он просчитался – его действительно узнали, но немного не так, как он рассчитывал.
Сообщество, на собрание которого он напросился, было очень специфическим. Конечно, каждая фирма берегла свою репутацию, и хранение фирменных секретов не считалось зазорными. Но это были именно тайны конторы, в конце концов, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, и самым крепким является «задний ум», как говорится в русской пословице. Все космические системы и проекты было чрезвычайно дороги, за ошибку можно было поплатиться не только дырой к бюджете, но и местом, но это была работа. Не получилось, так не получилось. Признайся, скажи, предложи – все поймут, и если не простят совсем, то и ничего особенно плохого не будет. Но откровенный личный напор принимался лишь в одном случае – если напирающий был «ответственнорешающим и деньгоделящим». Тогда – «любой каприз за ваши деньги!», кстати, личная подпись под «капризом» была абсолютно необходима.
Микульский к таковым не относился, поэтому избранная им линия поведения вела к гарантированной персональной погибели.
Михаил Ильич пришел в институт электромашин, воодушевленный успехами фирмы, о которых им сообщали еще в ВУЗе. Он быстро сориентировался в ситуации, влился в общественную работу, стал комсомольским секретарем, потом – партийным функционером, а потом – после того, как стало понятно, что дальше его продвигать не имеет смысла – Микульского, по сложившейся практике, вернули на производство с повышением. Михаилу Ильичу дали одну из наиболее гиблых тем, представлявших лишь академический интерес в надежде, что он всю жизнь будет ею заниматься. Расчет оказался ошибочным.
В его маленькую группу пришел странный неотесанный медведистый малый, Поволжской (смеси русских-мордвы-татар-башкир-чувашей-и других народов) национальности из среднеуральской деревни. Парню было трудно – он только что женился, по возрасту попадал под призыв офицером, родился ребенок, а зарплаты в Институте были приличные и бронь от призыва. Вначале никто ничего не понял, а потом стало ясно, что Жора – просто не от мира сего. Ему поручали какую-то рутинную работу, он ее выполнял как наказание – с весьма средним качеством, явно ходя на работу как на каторгу. У него все время был недосыпающий вид – впоследствие выяснилось, что после работы он занимался разного рода халтурой на стройке, что для квадратного во всех измерениях Георгия, легко в одиночку передвинувшего как-то раз двухсоткилограммовый сейф, было обычным делом.
В один прекрасный момент Михаил Ильич заметил, что вечный молчун Жора стал больше задерживаться на работе, это продолжалось недели две. И вдруг в один прекрасный момент Жора его остановил, в ультимативной форме потребовав прочитать его записки, сделанные жутким почерком. Блокнот в пятьдесят листов был исписан полностью и содержал полный отчет с решением задачи по теме, которой его группа занималась уже год. До Микульского этим тоже занимались, но без успеха.
Микульский подписал этот отчет в печать, Жора вписал формулы, поставил свою подпись внизу (Михаил Ильич, естественно, был соавтором) и попросил за это только одно – посодействовать в его скорейшем увольнении из Института. Как выяснилось, он долгое время списывался и созванивался с Куйбышевской фирмой Баранова, там его брали на работу, давали группу и квартиру.
Микульский поставил свою подпись под заявлением Жоры и помог уйти без обычных формальностей.
В тот день, когда его начальник прочитал этот отчет, Микульский получил страшный нагоняй – почему случилось так, что Жору потеряли. Проблема, над которой бились несколько лет, была между делом решена этим юнцом. В этот же день принесли «Авиацию и космонавтику», с большой стратьей, где Жора был соавтором группы Куйбышевских ребят; так делать было, в общем-то, не принято. Сравнивая тексты отчета и статьи, было понятно, кто идеолог подхода и решения.
– Ничего, – подумал Микульский – ради хорошего дела можно и потерпеть.
Тут-то и начался взлет Михаила Ильича. Как полноправный автор, он оформил все выводы отчета в виде авторских свидетельств на «способ» и «устройство», приобрел неоценимый опыт прохождения инстанций Патентной экспертизы, в соавторы изобретений взял все начальство, и очень внимательно прочитал «Закон об изобретательской деятельности в СССР». «Устройство» было реализовано в изделиях фирмы, которые в большом количестве были затребованы новой серией подводных лодок. Первым шагом было получение невинного акта о внедрении, вторым шагом стало оформление цепочки документов, третьим – «организация» заводского свидетельства об использовании изделий Института, а четвертым – получение весьма круглой суммы, хватившей на приобретение «Москвича».
Начальство поняло, что такого человека надо использовать по-другому. К нему стали ходить все сотрудники Института, намеревавшиеся оформить свои достижения в виде Авторских свидетельств. Помощь Микульского в этом деле была неоценимой – пройти инстанции ВНИИГПЭ44 мог только человек с неограниченным запасом времени и терпения. То и другое у Микульского было, но был и постоянно накапливающийся опыт, а также крепнущие связи в системе приема документов – вещь неоценимая! Михаил Ильич был бескорыстен, просил только одного – включить его в список соавторов очередного изобретения.
В итоге можно было на спеша написать докторскую и вообще почивать на лаврах, что для мужика, только что разменявшего пятый десяток, было, в общем необычным.
Но лодочная тема по работам Жоры была исчерпанной, ничего свежего на ум не приходило, и он решил внедриться в космическую тематику. Кому-то надо было ехать на комиссию в Голицыно, вызвался зав.отделом д.т.н. М.Я.Микульский. Начальство было довольно – ничего особенного не предвиделось, и его с легким сердцем откомандировали «отбыть номер», совершенно не предполагая, что из этого выйдет.
Слушая Якутова краем уха, Микульский, как урожденный расист, удивился, почему прислали «чукчу» из анекдотов, который не может предложить ничего путного; изумился ахинее, что уверенно проговаривал этот «чукча» – как можно было предлагать такой дикий способ решения – применить маневровые двигатели для стабилизации. У них что, никого получше не нашлось?
Во время обсуждения он не замедлил высказать свою точку зрения как на способ, так на Якутова.
Присутствующие были ошарашены.
В довершение всего Микульский не замедлил пройтись в адрес всех присутствующих и сказал, что он как ученый человек такой акт не подпишет. И не подписал.
Он был неправ, что выяснилось только неделю спустя.
«Идет и будет идти вперед ленинским курсом» (Л.И.Брежнев) (1979-1982)
о том, что насчитала Комиссия, какие решения были приняты и какие действия были предприняты у нас и за рубежом, чтобы получить преимущество
1979: Курс стоило бы скорректировать?
Подмосковье, сентябрь
Была суббота. В школах торжественно начались занятия.
На даче в Барвихе отмечался день рождения – Валерию Алексеевичу Колбасову исполнилось сорок три. Уже много раз пили за именинника, родителей, академика и прочее. Теплое солнце и ясное небо поднимали настроение, жизнь казалась вполне хорошей штукой, которую надо было бы продолжать и продолжать. Особенно после такого блестящего старта! Список достижений Колбасова действительно впечатлял.
Однако виновник торжества особенно счастливым не выглядел. Чуткий Алексей Викентьевич это понял сразу.
– Валерий, что-то случилось?, – спросил он, когда гости разошлись размяться по саду.
– Да. Я не хотел тебе говорить, но вчера, в пятницу, я получил черновик нашего отчета – у нас ведь в августе срок представления первой редакции материалов по соцэкономположению страны, а вчера как раз и было 31-е Все было недосуг, проглядывал отдельные куски, а сегодня, когда вроде бы дел нет, прочитал. И ужаснулся. Действительность оказалась куда хуже, чем я мог даже вообразить. Знаешь, я хожу и думаю – что я вправду этого всего не замечал, или как – не хотел замечать? Ты знаешь, что не верить этим людям я не могу – написано все уж очень доходчиво, даже для такого убежденного, извини, твердолобого барана, как я. Такого подарочка ко дню рождения я не получал ни разу за свою жизнь. И теперь не знаю, что делать. Получается, что все то, во что я верил и за что мы боролись и боремся, оказалось мифом, блефом и пустышкой.
Валерий Алексеевич опустил голову. На его лице застыло выражение растерянности и безнадежности – так, как бывает при потере близкого человека… И это было так. Прочный стержень, на котором базировалась его личность – оптимизм, вера в светлое будущее для себя и для всех, а себя от всех он не отделял – вдруг оказался сделанным из пластилина. Почва, представлявшаяся такой надежной и безопасной, вдруг разверзлась под ногами, а оставшиеся твердые островки на самом деле были кочками, плавающими на болоте…
– Валерий, погоди, не надо возбуждаться. Скажи, легче станет, может быть, что-нибудь придумаем?
– Да, сейчас скажу. Но я теперь уверен, что все бестолку. То есть что я хочу сказать – в работе есть рекомендации, так сказать, рецепт, что делать, но предлагаемое лекарство очень горькое. Верха на это не пойдут. Идея такая – действовать так, как Джимми Баркер в Америке делает, народ ропщет, и второй раз Баркера президентом Штатов точно не выберут. Но лет через шесть тот же американский народ скажет спасибо, но не Джимми, а его преемнику. Но наши руководители такими временными категориями, боюсь, не мыслят.
– Вот это уж точно, – подумал Алексей Викентьевич, но вслух сказал совсем другое.
– Валерий, но все же, давай кратко расскажи. Пока гости ходят, в трех абзацах.
– Ну хорошо. Только в трех абзацах не получится. Абзац первый – отложенный спрос; думаю, что это ты как раз знаешь. На сберегательных счетах населения хранится, если я помню, миллиардов 250 рублей, или 40% бюджета страны, они хоть работают в народном хозяйстве, но ведь столько же – в кубышках на огородах и в чулках под матрацами! И всем хочется потратить, а не на что – кругом дефицит. Где дефицит – там блат и черный рынок. Здесь же и рост импорта товаров народного потребления, и рост валютных трат. Казалось бы, трать валютную выручку! Не тут-то было – наши соцдрузья за рубежом за нашу технику вообще ничего не платят, так что остается только экспорт нефти и – немножечко – газа, но этого мало. Поэтому – кредиты, сколько их, ты знаешь лучше меня.
Абзац второй – никто не считает деньги. Никто!!! Никто даже не может их считать, так как у нас ни с чем не сравнимая статистика и цена. Знаешь ли ты, что цена для статистического отчета об объеме производства может в сотни раз превосходить сумму затрат на производство, поскольку при каждом переделе все цены суммируются? В гражданском производстве из-за этого создаются фантастические технологии – главная цель ведь выполнение плана по объему производства! И производительность труда на высоте – получившуюся сумасшедшую сумму делят на количество занятых! Поэтому у нас в стране ходит семь взаимно неконвертируемых рублей, а будет еще больше. С Неспеловым была просто истерика – он хохотал как безумный, когда до него дошло, как считают экономисты и что именно они оптимизируют. Те, понятно, обиделись и отказались работать, а Гермауэр – это теория игр – наоборот, заинтересовался, но это к слову.
Абзац третий – цена на нефть сейчас высокая, но то, что делает Джимми Баркер, ведет нас к гибели. Его экономический курс – повышение ставок, свободные цены, новая налоговая политика – приводит американскую экономику к природоохранному и энергоэффективному подходу и неизбежному снижению мировых цен на горючее – их диктует американское потребление, а оно будет уменьшаться! Он фактически заставляет напрягаться нынешнее поколение американцев, чтобы обеспечить хорошую жизнь ближайшему поколению. И он это сделает! Уже сейчас цены на нефть застабилизировались. Начиная с 1981 года, они будут падать. В 1983 году объем наших выплат сравняется с объемом экспорта – то есть, ни ширпотреба, ни лекарств, ни комплектующих для «Жигулей», но так не бывает, так что в 1983 году начнем тратить резервы. В 1985 году – все. Последний и полный абзац.
Как этому помешать – прочитаешь сам! Коротко – делай как Джимми, но используя сильнейшую возможность, какой у него нет – партию. Но я уверен, что этого-то как раз не будет. Надоело все. Возьми черновик, он у тебя в кабинете в сейфе. А я пойду, напьюсь – все же день рождения!–
С этими словами Валерий Алексеевич побрел вглубь сада – к столику с напитками. Его отец – в свой кабинет.
Спустя пару часов Алексей Викентьевич закрыл папку и тяжело задумался. Ситуация была не просто плохой, она была совершенно краховой. Нельзя было не поверить написанному – трудились люди, знающие цену своей подписи и ответственности за нее. Особенно впечатлял стиль изложения – ровный, без эмоций, с цифрами и графиками, без привычных рассуждений в духе «развитие производительных сил неизбежно придет к росту социальной надстройки и совершенствованию морального облика строителя коммунизма» и тому подобной чепухи. Ученым людям дали задачу, за год работы они представили научно-технический отчет по теме с рекомендациями по решению. Все.
Алексей Викентьевич зрительно представил себе – Москва превращается в какой-нибудь Новоржев (он был там этим летом, посещая Пушкинский заповедник) с грязнющими улицами и пустыми полками магазинов, дальше – талоны на все и неизбежная спекуляция ими, дальше – хаос и анархия, а государственный строй? Все неизбежно лопнет. Ведь народу не объяснишь, почему вдруг все исчезло. Войны вроде нет, а вокруг разруха, бунты, распад…. Картина грядущей катастрофы стояла перед глазами, она была зримой, а цифры 1985 казались написанными огнем на стене кабинета, подобно mene tekel fares1 на Валтасаровом пиру.
Колбасов снял трубку и набрал номер
– Иван Дмитриевич, привет тебе! Ты бы приехал, у нас праздник. От Ромашково до Барвихи – четыре километра, так то жду…
Когда Сорбич вышел из автомобиля, Алексей Викентьевич поразился переменам, которые произошли с соратником за последние полгода. Он сильно постарел и как бы уменьшился в размерах. Аура несокрушимого и властного «Ивана Грозного», обычно окружавшая Ивана Дмитриевича, была совсем незаметной.
– Иван Дмитриевич, дорогой, рад, что ты приехал! Присоединяйся к столу, садись. Валерий, наливай гостю штрафную!
Сорбич подошел к имениннику, протянул небольшой сверток.
– Поздравляю! Я желаю тебе стать Президентом Академии Наук. Валерий, пообещай, что первую свою подпись как Президент ты сделаешь именно этим «Паркером»!
Спустя час оба государственных деятеля уединились в кабинете, гости не замечали их отсутствия, а если бы и заметили, что из того?
На журнальном столике стояла квадратная бутылка «Куантро» и две маленьких рюмки, а отчет, расшитый по листам, лежал кучками на письменном столе.
– Так вот, Иван, теперь ты в курсе. Пока ты ехал, я все продумал. Помнишь наш разговор год назад, что я что-нибудь предложу? Такие предолжения есть.
На самом деле вариантов только два. При любом из них счет лично для нас идет на месяцы.
Первый вариант – наше партийное руководство относится ко всему этому с должной серьезностью. Тогда необходимо срочно – как операция смертельно больному – пойти на очень трудные меры. Первое – высвободить деньги населения. На товары отправить их нельзя – товаров нет и пока не предвидится, значит надо как-то модернизировать земельные правила – отменить ограничения на площадь индивидуальной застройки, разрешить долгосрочную аренду земли – и провести реформу отношений собственности, то есть разрешить хотя бы в мизерных объемах частное предпринимательство, которое жило и работало при Иосифе Виссарионовиче и которое истребил лысый Никита. Туда мог бы пойти этот безумный запас денег – 450 миллиардов наличных – это примерно вдесятеро больше, чем сейчас ходит по стране. Юридически это могло бы быть представлено как расширение прав кооперативов – ничего другого у нас нет. Потребуется пересмотреть весь накопленный багаж государственных и ведомственных норм и правил, унифицировать цены, сделать совершенно другую финансовую систему – кредиты потребуются, и под большие проценты, поднять цены на электричество и газ по регионам и так далее.
Но и это еще только полдела. Госсистему надо тоже полностью реконструировать – директивное планирование уменьшить в тысячу раз, ввести фактически свободный рынок в потребсекторе и очень высокие налоги, за счет чего и решать общественные задачи, один частный сектор не справится. Заодно и унифицировать нашу невероятную денежную систему – семь разных рублей!
Это гигантская работа, но как правильно говорят эти ученые, за три-четыре года все это можно сделать. Но – при полном напряжении сил. То есть, партия немедленно провозглашает что-то вроде нового НЭПа, объясняет ситуацию и возглавляет эту работу. Да, будет социальное неравенство, это неизбежная цена спасения от краха. Но у нас есть партия, можно все объяснить людям, а потом и сдемпфировать последствия. Без партии ничего не сделаешь, это наш аварийный ресурс, которого у Джимми Баркера в Штатах нету, поэтому его и выпрут на следующих выборах.
Путь второй – крах в 1985 году. Без вариантов.
Сорбич ничего не ответил. Он сидел в кресле, маленький, как-то съежившийся, и медленно покачивал головой.
– Иван, что с тобой? Тебе плохо?
– Алексей, то, что ты говоришь, конечно, правильно. Но ты сам знаешь – при наших руководителях тот самый спасительный путь выбран никогда не будет. Пострадает слишком много номенклатуры и прихлебателей. Косыгин сильно болен, а как может Зампредсовмина Тихонов в свои восемьдесят лет на такое решиться? Генсек должен лично работать по двадцать часов в сутки и иметь личных наместников по всей стране, как Сталин, чтобы ломать местных вождей. А способен ли он на это в свои семьдесят три после первого инсульта? А Солодов со своей идеологической чистотой коммунизма? Он же генсека сожрет на первом же заседании Политбюро! Так что привет, приехали. Надо уходить на пенсию. Вот у Виктора тоже сплошные проблемы – то одно, то другое…
– Иван Дмитриевич, и я такого же мнения. Надо уходить, но не на пенсию. Надо создавать фундамент новой жизни – после 1985 года. Это фонды, зарубежные филиалы банков и предприятий и так далее. После краха жизнь как-то будет возрождаться, и тут выйдем мы – с тем, что сохранили, и приобретем все, что останется. Пока еще все возможно – надо только собрать все здоровые силы в кулак. Тогда и наши дети – Виктор и Валерий – смогут пережить всю грядущую катавасию, а уж внуки будут совсем королями. Давай, Иван! Мысли есть, денег найдем, детям сообщать не будем – пусть как мой Валерий, витают в облаках. Потом спасибо скажут.
Сорбич поднял голову.
– Алексей, конечно, давай попробуем, но у меня уж ни на что нет сил. Я тебе помогу, чем могу, но я чувствую – осталось недолго.… Не возражай. Буду бороться пока жив….
Москва, через два дня
Микульский не спеша поднимался по лестнице к себе в кабинет – на третий этаж здания вблизи метро «Лермонтовская». Без суеты открыл дверь, народ из его отдела был уже на месте.
При его появлении разговоры стихли. Сотрудники смотрели с испугом.
– Михаил Ильич, звонили из секретариата Шереметева. Уже трижды. Просили зайти немедленно, как появитесь.
Буквально через пять минут Микульский толкнул тяжелую дверь с надписью «Генеральный директор – Генеральный конструктор».
– Здравствуйте!, – обратился он к строгой даме за столом. Говорят, вы звонили?
– Да, конечно. Заходите.
Дама нажала клавишу селектора.
– Николай Николаевич, Микульский.
– Хорошо.
Михаил Ильич закрыл за собой дверь.
– Николай Николаевич, вызывали?
Герой Социалистического Труда Н.Н.Шереметев не поздоровался и не поднялся из-за стола. Взгляд его из-под очков медленно перемещался от бумаг на столе и уперся в стоящего Микульского. Сесть не предложил.
– Мне принесли акт. Хотелось бы узнать, кто вам дал право не подписать важнейший документ, в высшей степени благоприятный для фирмы. Я жду ответа.
Микульский не понял серьезности ситуации.
– Но, Николай Николаевич, там написана полная ерунда по способам ликвидации последствий аварии.
– Ну, даже если бы и так? В констатирующей части о нас написано только хорошее, так что мы теряли?
Михаил Ильич не нашелся, что сказать. Не говорить же, что не понравилась плоская рожа «чукчи» Якутова и его уверенность в своей правоте?
– Молчите? Ну-ну. А как вы объясните ваш стиль поведения? Вы не предложили ничего конструктивного! Да, я прочитал, что предлагает ЦЗПМ, да, это очень плохой вариант. Но другого же нет вообще! Вы фактически саботировали работу комиссии. Но мало того – выставили меня на посмешище! Такого никогда, ни разу не было – над нашим Институтом смеются! А отмываться приходится не вам – мне. Теперь при каждом удобном случае Решетников или Лапагин будут припоминать – что же ты, Шереметев, фамилию позоришь, к приличным людям микульского посылаешь? – фамилия собеседника прозвучала явно с маленькой буквы. -
– Но хотя бы этого, последнего, больше никогда не будет. Немедленно сдайте дела вашему заместителю. О своем новом назначении узнаете из сегодняшнего приказа. Я вас больше не задерживаю. -
Шереметев опять уткнулся в бумаги.
Михаил Ильич тихонечко открыл дверь. Могло бы быть и хуже, – пронеслось в его голове.
Город, через неделю
Валерий Рогатин смотрел в иллюминатор «Ту-154». Пейзаж был незнакомым!
– Слушайте, – обратился он к двум крепким парням, сидящим позади – а где это мы?
– Как же, – ответили они – у нас новый аэропорт – Емельяново.
– Поздравляю, может, это и хорошо?
– Да не с чем!
Самолет как будто провалился на месте и тут же коснулся взлетно-посадочной полосы.
Солнце уже намечалось на востоке, в светлеющих сумерках было видно, как самолет буквально лавирует среди куч строительного мусора, бетонных обломков, ям с какими-то не то трубами, не то кабелями, слабонервные дамочки закрывали лицо руками и причитали. Немудрено…
Модерновое здание аэропорта было пустым и просторным. Народ концентрировался вокруг общепита.
По сравнению с весной этого года появилось два буфета вместо одного, оба брали штурмом. Измученные продавщицы отбивались от толп пассажиров.
Туалет в подвальном этаже был закрыт. Всем желающим предлагалось пользоваться бетонным сараем во дворе. До него было метров семьдесят.
Валерия передернуло – зимой здесь за сорок! Каково женщинам с детьми?
В сумерках виделось большое село Емельяново. Среди покосившихся черных домишек ярко выделялась новая двухэтажная то ли вилла, то ли общественное здание.
– А что это за новое сооружение – спросил Рогатин у кого-то из ребят, вышедших из здания.
– А, вон тот особняк? Так это и есть дом Емельянова – единственного большевика на Красноярский край! У него Ленин и останавливался, когда был здесь в ссылке, почему и Емельяново.
– Какой-то …. аншлаг, – с тоской подумал Рогатин.
Но в Городе было все в порядке. Дама (по фамилии Олецкая, как уже узнал Валерий) на проходной – на месте, конфеты своевременно вручены (Валерий отстоял минут сорок в кондитерской на Пушкинской улице… Здесь бы просто не поверили, что где-то есть очереди!).
Князьков был в гордом одиночестве. Его отдел куда-то делся.
– Валера, привет.. Устал?
– Не очень.
– Валера, ты в курсе наших индийских дел?
– Каких-каких???
– Индийских. – Князьков поведал всю историю месячной давности – так что весь отдел сейчас стоит на ушах. Наши ребята-баллистики сидят в Голицыно, стабилизируют положение маневровыми двигателями – это все равно, что писать упражнение по чистописанию телеграфным столбом, привязанным к ноге. Долго так продолжаться не может, поэтому все аврально готовят рабочие чертежи для завода в Омске. Надо сделать два новых «Кругозора» – один для Индии – взамен того, что сейчас летает, второй – для Союза. Сроку на это – три месяца, не более, после газ в двигателях кончится. На хозяйстве остался я один с помощницей..
Альфия сейчас придет, сходите пообедайте. «Курьер» будет только с вашим изделием, так что надо заниматься серьезно. 1982 год не за горами…
– Слушай, Борис, а как ты себе это представляешь?